Долгое прощание

      Жизнь вступила в свои права. Клод и Квазимодо жили скромно. По утрам они вместе отправлялись на занятия, потому что священник не желал оставлять воспитанника одного взаперти. Школяры с любопытством рассматривали огромного горбуна, который сидел рядом с преподавательской кафедрой и влюблёнными глазами смотрел на лысого священника. Картина получалась настолько уморительной, что некоторые и правда не могли сдержать насмешек. Но в таком случае Клод резко прерывал лекцию и, сделав знак горбуну, приказывал вышвырнуть забияку вон. Почувствовав мощь Квазимодо и непримиримость профессора, школяры на время занятий присмирели. Хотя ничто не могло помешать им осыпать насмешками смешного француза и его сторожевого пса. Священник хранил холодный и отстранённый вид, он не изменил своей старой привычке возбуждать нелюбовь толпы.       В городе их пара быстро примелькалась в основном из-за того, что каждый вечер они вдвоём ходили за городские стены к берегу. Здесь, стоя на сером песке, Клод Фролло смотрел в морскую даль, он не мог сказать, что так жаждал увидеть. Квазимодо садился прямо на песок и всматривался в набегавшие волны, если делать это достаточно долго, то ему начинало казаться, что он вновь видит море черепичных крыш внизу. Будто он вновь на своей колокольне и с радостным возбуждением берётся руками за верёвку, дабы привести в движение одну из своих звонкоголосых любимиц. Ещё часто Квазимодо вспоминал милую Эсмеральду, её лёгкий поцелуй и изящную ручку на своём плече. Он бы удивился тому, что его обожаемый воспитатель был поглощён похожими мыслями. Память, растревоженная шумом моря и криками чаек, уносила Клода к покинутому собору и страшная тоска вливалась в душу. Он видел украшения порталов, галерею королей, слышал орган и пение хора. Клод сросся с собором настолько тесно, что, оказавшись отринутым от него, чувствовал ничем не утолимое сиротство. Но он гнал и страшился мыслей о прекрасной цыганке. Она покинула Париж вместе с Гренгуаром, наверное, девушка мирно жила, не вспоминая о нём. Почему же у него не получается достичь забвения? Часто он был не в силах контролировать поток воспоминаний, и вот перед его очарованным взором представала она. Прекрасная и непостижимая, осиянная солнечным светом. Лёгкая как стрекоза, несущая радость и обещание блаженства. Цыганка кружила в танце, её пёстрые юбки взметались, обнажая смуглые дивной красоты ноги. Руки били в бубен, алые уста смеялись. Каждая деталь приносила душевные муки: косы, гибкий стан, огромные глаза, которые смотрели на него доверчиво и открыто.       В один из таких дней, когда осеннее море уже приобрело немного свинцовый оттенок, Клод предавался горьким мыслям. Они с Квазимодо нашли наиболее пустынный участок берега, где вблизи не было человеческого жилья и иного присутствия. Если повернуться спиной к морю, с этого участка виделся город, а выше над ним расположенный на голой горе замок Ареки. Это сейчас Салерно поражает зеленью своих окрестностей, леса густой порослью покрывают свободное пространство, одевая горы изумрудным покровом. Но в XV в. лесов было мало, почти все деревья уходили на нужды горожан, склоны выглядели достаточно пустынно. Хотя были и свои преимущества: со сторожевых башен замка Ареки открывался прекрасный обзор и на расположенный внизу город, и на бухту. Это давало гарнизону возможность встретить неприятеля во всеоружии. Но у Клода Фролло и Квазимодо не было желания любоваться замком или городскими стенами, всё их внимание было поглощено чарующим морем, его неровной поверхностью и рябью волн. Наверное, поэтому, когда его окликнули по имени, священник, ничего не понимая, растерянно оглянулся.       Позади него стояла мона Изабелла в компании двух лакеев и одной камеристки. Сейчас слуги были оставлены на безопасном расстоянии, очевидно, чтобы они не могли подслушать разговора. Квазимодо почувствовал чужое присутствие, он повернулся и, заметив женщину, поспешно поднялся на ноги.       — Что вам угодно? — холодно поинтересовался Клод на латыни, окидывая неприязненным взглядом нарушительницу своего спокойствия.       Мона Изабелла сменила скромное чёрное платье, в котором преподавала и принимала больных, на алый бархатный наряд с квадратным вырезом и шнуровкой на корсаже. Рукава доходили до кистей, которые, впрочем, были скрыты красными кожаными перчатками. Ввиду прохладного вечера сверху она надела синий плащ, спокойно обнимавший её плечи. У донны Изабеллы не было времени на сложную причёску, но волосы были уложены явно умелой рукой, которая вплела в чёрные блестящие волосы золотые нити и сверху закрепила подобие жёлтого тюрбана — отличительный признак замужней дамы. И эта женщина, столь праздно-тщеславная и кокетливая, смела преподавать в старинной медицинской школе наравне с мужчинами! Графиня приветливо улыбнулась угрюмому священнику и его воспитаннику.       — Чудесный вечер, — произнесла она на сносном французском, демонстрируя ровные белые зубы. — Дом Клаудио, я хотела бы переговорить с вами о деликатном деле. Боюсь, разговор может показаться вам неприятным.       Клод едва заметно усмехнулся. Ну, что же, с первого своего дня в стенах школы он не скрывал своей неприязни к этой женщине. Пусть она держалась скромно и неприметно, пусть её лекции пользовались небывалым успехом и пусть остальные преподаватели выражали ей искреннее расположение, бывшего архидьякона было непросто провести. Исподволь он наблюдал за ней, за тем, как она своим невыносимо женственным голосом читает курс анатомии или объясняет, как лечить болезни глаз. Из разговоров с другими профессорами Клод выяснил, что донну Изабеллу допустили к преподаванию таких серьёзных дисциплин только ввиду того, что она приходилась дочерью прославленному и авторитетному хирургу, который, скончавшись десять лет назад, назначил своей преемницей единственную дочь. В ту пору ей было девятнадцать лет, она с раннего детства помогала отцу, а в пятнадцать лет вылечила от огнестрельной раны молодого графа Аста и вскоре стала его женой. Именно влиянию графского кошелька и авторитета она обязана тем, что, несмотря на сопротивление совета Школы и города, сумела утвердиться за преподавательской кафедрой. Граф Франческо Аста был дружен с молодым принцем Антонелло Сансеверино, владетельным сеньором Салерно, это, вкупе с щедрыми пожертвованиями в фонд Школы, привело к тому, что мона Изабелла стала приходящим преподавателем. Лекции она читала всего два раза в неделю, а в остальное время, по уверениям всё тех же любопытных коллег, принимала больных и проводила операции прямо в графском дворце. Любовь и лояльность её супруга поражала многих, особенно учитывая то, что за все годы брака мона Изабелла так и не принесла ему наследника или наследницу.       Клод презирал эту пустышку, своих антипатий особенно не таил и даже пару раз вслух высказывал своё отношение к противоестественной ситуации: женщина преподаватель. «Как, вы полагаете, отнёсся бы Аристотель к подобной нелепости?», — задал он вопрос фра Бенвенуто, преподававшему логику и, как ни странно, курс по женскому здоровью. Они как раз миновали аудиторию, где проходила лекция моны Изабеллы. Толстый монах ничего не ответил, но Клод знал, что он донесёт его слова всем, кого они касались. Он ещё не раз позволял себе критические замечания и намёки, кто-то слушал благосклонно, кто-то прекращал с ним разговаривать, кажется, особенно неприязнь священника к единственной преподавательнице задела секретаря Джакомо Падуано, сына ректора. Клода это мало волновало, с другой стороны, он с удивлением заметил, что к нему возвращается вкус к жизни, пусть и таким извращённым способом: через неприязнь и осуждение. Сейчас он ожидал, что мона Изабелла, до которой, естественно, дошли его нелестные высказывания, потребует от него объяснений. Как же это вульгарно! Но что ещё прикажете ожидать от бесстыдницы, которая, отринув женскую скромность, смеет свободно входить в собрание мужчин? Правда, на лекциях её всегда сопровождала пожилая монахиня, но это ухищрение не должно было обмануть проницательного человека. Просто кто-то, опьянённый деньгами и властью, вознамерился занять место, которое ей не принадлежало.       Клод видел, что конкуренция за профессорское звание была высока. Сам он получил возможность преподавать только за счёт стремления ректора Падуано привлечь в стены Школы новую кровь. Но что говорить о тех несчастных, которые жаждали получить профессорскую кафедру? Никогда в приличном христианском университете женщин даже не допускали в качестве слушателей, не говоря уже о таком важнейшем деле, как преподавание. Но в этом городе, в этой Школе, всё было не так, как следует. Истории известны имена Тротулы и Ребеки Гуаранны, которые не только были практикующими врачами, но ещё зарекомендовали себя как учителя. Клод был готов смириться с ошибками прошлого, но почему до сих пор руководство Школы продолжает их совершать? Это было выше его понимания.       — Я весь во внимании, — произнёс он, ожидая шквала упрёков, которыми бесстыдница, конечно же, не преминет осыпать его.       — Здравствуй, — обратилась женщина к Квазимодо всё с той же любезной улыбкой.       Горбун посмотрел на неё враждебно, он знал, какую неприязнь питает к ней Клод Фролло, а, значит, и ему следовало.       — Он глух, мадам, — саркастично протянул священник, затем жестом велел воспитаннику поклониться, тот нехотя повиновался.       Изабелла не изменилась в лице, она продолжала смотреть на священника доброжелательно.       — Отец Клод, — продолжила она. — Наш разговор будет касаться вашего воспитанника. Думаете, удобно обсуждать это в его присутствии?       С великим трудом он подавил желание закатить глаза и отчитать нахалку. Вместо этого Клод велел горбуну отвернуться от них, что Квазимодо сделал с большой охотой, обратно присаживаясь на песок.       — Как просто! — с улыбкой воскликнула женщина.       — Так что вам нужно от моего приёмного сына? — спросил её Клод, отводя взгляд от высокого лба и тонких явно выщипанных бровей. Женские уловки!       — Не сочтите за оскорбление, — женщина сцепила руки. — Но ваш воспитанник с первого же взгляда на него поразил моё воображение.       — Думаю, в этом вы не одиноки, — он посмотрел вниз на серый песок. Странно, почему он серый? Видимо, присутствует толика вулканической пыли.       — Да, конечно, — по голосу было слышно, что она несколько взволнована. — Я видела, что он страдает от множества увечий и … уродств.       — Мадам, от вас ничто не скроется, — он поднял на неё взгляд, дама была лишь ненамного ниже него, что Клод опять же находил вызывающим.       Женщина слабо улыбнулась, затем вполголоса что-то произнесла на языке, который он не мог разобрать, и продолжила с милой улыбкой.       — Я бы хотела помочь ему избавиться от того ужасающего нароста, что полностью скрыл правый глаз.       Клод подозрительно посмотрел на неё.       — Что вы только что сказали? — спросил священник сквозь зубы.       — Я хочу ему помочь…       — Нет, ранее, — он нахмурился. — Вы что-то сказали, я не разобрал.       — Ах, это, — она очаровательно улыбнулась. — Это были слова моей старой няни каталонки. Если попробовать перевести на французский, то звучать будет примерно так, — женщина очаровательно поморщилась. — Старый, злобный поп, который никому не желает добра. Прошу меня простить, в оригинале был «хрен», но я сделала поправку на ваш сан.       Клод изумлённо воззрился на неё, всё такую же безмятежную, будто она сейчас не оскорбила его, а произнесла ничего не значащую любезность. Пользуясь его замешательством, Изабелла продолжила:       — Я могла бы провести иссечение бородавки, удаление её корней и лечение глаза, если он будет поддаваться лечению, — затем она совершила ещё одну страшную бестактность, а именно взяла его руки в свои и сжала, причём достаточно сильно. — Вы вправе не любить меня, оскорблять меня и презирать. Я ни словом, ни делом не возражу. Но имейте сострадание к этому несчастному, — она кивнула в сторону Квазимодо.       Клод не стал вырывать рук или ругать негодную страшными словами, его даже повеселила создавшаяся ситуация. Ловкая бестия, эта выходка напомнила Жеана, что несколько смягчило сердце священника. К тому же её маленькие руки крепко держали его. Он только сейчас заметил, какие у неё большие южные глаза, такие длинные и густые ресницы ему доводилось наблюдать только на Юге. При этом нос у неё был прям и тонок, как у немки, но упрямый несколько великоватый рот опять возвращал к местным уроженцам. Её светлая кожа выглядела очень аристократично, но Клод подумал, что лёгкий загар ей был бы более к лицу. Совсем небольшой, так, только слегка позолотить эту матовую бледность. Возможно, впервые он согласился с теми, кто называл её за глаза мона Белла, подразумевая, что женщина обладает изрядной привлекательностью. Следует сразу обговорить, что признание красоты этой женщины не делало её сколько-нибудь желанной в глазах бывшего архидьякона. Точно так же он бы признал совершенство мраморной статуи, нисколько не пробудив в себе трепет. Существовала только одна женщина в его жизни, та, которой он был не нужен. Изабелла посмотрела в его глаза и он не отвёл взгляда, она отпустила его руки, но тут уже он не дал ей убрать их.       — Не вам говорить о сострадании, — произнёс Клод, скривив в улыбке губы. — Вы не знаете, через какой ад мы прошли с этим мальчиком! Он единственное живое существо, которое осталось на моей стороне, когда другие отвернулись. И теперь вы предлагаете подвергнуть его жизнь возможно самой большой опасности из желания поупражняться в хирургии.       Она дёрнула руки, но он крепко сжал их, тогда Изабелла спокойно позволила ему говорить. Слуги с тревогой наблюдали за хозяйкой, её камеристка Аннунциата с досадой кусала губы. Почему хозяйка такая беспечная, ведь стоит один раз взглянуть на этого зловещего лысого человека, как сразу становилось понятно, что он знается с нечистой силой. Служанка незаметно сплюнула.       — Вы полагаете, что это забава? Рассечь бородавку, вынуть корень и вылечить глаз? — он говорил с неприкрытой издёвкой, сжимая её руки в перчатках. — А риск так, безделица. Подумаешь, умрёт странный горбун, сможет завести себе другого.       — Я не… — она осеклась, заметив, какой ненавистью полыхают его глаза.       — Что не, графиня Аста? — Клод продолжил сжимать её руки, она морщилась, но не протестовала. — Вы ведь и понятия не имеете, каково это, потерять всё, что дорого? Родину, брата, собор, — тут он запнулся, чуть не сказав «женщину», но этого секундного замешательства хватило, чтобы Изабелла прищурилась.       Клод разжал руки, она потёрла их, не отрывая взгляда от священника.       — Я против операции, — твёрдо произнёс Клод Фролло.       — Вы мне даже шанса не даёте, — тихо ответила Изабелла, затем немного укрепила голос. — В таком случае, я бы хотела пригласить вас к себе.       — Это ещё зачем? — священник недоверчиво посмотрел на неё.       Женщина вновь любезно улыбалась.       — Познакомитесь с моим супругом и осмотрите место, где я принимаю больных, — она лукаво посмотрела на него. — Убедитесь, что были правы и я всего лишь ничтожная пустая женщина, одержимая грехом гордыни.       — Для этого мне не обязательно идти в ваше логово, — кисло произнёс священник, нагибаясь, чтобы похлопать Квазимодо по горбу.       Бывший звонарь оглянулся, затем быстро поднялся и встал подле священника. Мона Изабелла улыбнулась ему, отчего у Квазимодо перехватило дыхание, она отдалённо напоминала Эсмеральду. Но только такой, какой полагалось быть прекрасной цыганке — знатной дамой, сильной и гордой. Он сглотнул. Клод покосился на очарованного воспитанника и нахмурился. А хитрая лиса, заметив, как обескураженно выглядит горбун, подошла к нему и, стараясь медленно произносить слова, заговорила.       — Я пригласила вас и вашего отца к себе в гости, — Изабелла смотрела на него так ласково, что сходство с милой цыганкой только усилилось. — Пожалуйста, не отказывайтесь, в большом доме — очень одиноко. Вам знакомо одиночество?       Клод испытал соблазн придушить негодяйку, но тут Квазимодо раскрыл рот и произнёс одно-единственное:       — Да.       — Я знала, вы меня поймёте, — всё так же чётко и медленно произнесла графиня, затем она повернула голову к Клоду. — До свидания, дом Клаудио, если надумаете принять моё приглашение, то я буду ждать вас в пятницу после трёх часов дня.       Затем она медленно попрощалась с Квазимодо и горделиво удалилась к изнывающим от беспокойства слугам. Клод мысленно послал ей в спину проклятье. Едкая как желчь злоба охватила священника, он сердито повернулся к морю. А вот Квазимодо остался смотреть, как удаляется эта женщина. Да, сейчас он ясно видел, что сходство между нею и госпожой Эсмеральдой было не внешним, а внутренним. Только цыганка из женщин смотрела на него с состраданием и ещё эта преподавательница. Глухая тоска по утраченной любви вновь посетила его мысли, тяжело вздохнув, Квазимодо вернулся к созерцанию моря. Священник с тревогой посмотрел на него.