Via Dolorosa

Три. Приходится набрать в лёгкие воздуха. Прикрыть на долю секунды глаза. Собраться с силами. Отдаться чувствам. Предаться наслаждению от того, насколько приятен холод, бьющий по лицу, когда взмах руки создаёт сквозняк. Поёжиться некогда – важны отточенные движения, а не секундная заминка. Чувство, что за ним пристально смотрят, не покидает. Два. От лезвия конька, прошедшегося под правильным углом по льду, раздаётся скрип. Немного противный, чуть режущий слух, выворачивающий наизнанку, потому что осознание, что вот-вот и настанет ответственный момент, подкашивает ноги, парящие над испещрённым покрытием в одинарном обороте, отчего приземление выходит совсем капельку грязным, с конфетти из ледовой крошки, но ничуть не хуже многих прошлых, от которых становилось тошно и противно – его ошибки, его провалы, его слёзы и многочасовые истерики из-за невозможности справиться с собственным бессилием. Тёплые слова, крепкие объятия, нежные поцелуи. Улыбка рождается сама по себе. Шумный выдох перед фальстартом. Обман – робкое касание зубцами льда, немного пыли из конфетти острых крошек, снова прокат в пару секунд, и… первый прыжок. Самый лёгкий из каскада – кауфман. Всего лишь выброс акселя. Сердце пропускает первый достаточно шумный удар при приземлении – не изящном, но красивом. — Отвратительно! — оглушительный крик в тишине, повисшей на всей арене. Очередной провал. Резь в глазах от слёз. Поцелуй в лоб и руки, что держат за талию, успокаивая. — Не идеально. Не изящно. Но очень красиво, — горячий шёпот на ухо, пока голова покоится на плече. — Я так не считаю. — Считаю я. Отдохни пару минут, и прокатывай ещё раз. Гулкий вздох мешается со сбивкой. На подходе двойной Сальхов. Сложный, неприступный, поддающийся с болью в икрах. — На Сальхове меньше усердия – на четверной не зайдёшь, — совет, произнесённый серьёзным тоном с тем самым взглядом, от которого сворачиваются внутренности, звучит отдалённо, эхом. — И перед четверным прокат сделай в пару секунд, дай себе настроиться. Приземление чистое. Сердце сокрушительно бьёт по рёбрам дважды. Один. Чёртов четверной флип. Отвратительный липкий страх одолевает в пару секунд проката. Сжимаются лёгкие. Мелодичный голос, звучащий по всей арене не успокаивает. Пульс учащается. — Это невыносимо! Я больше не могу! Хватит! Я отказываюсь от этого чёртового флипа! — очередной крик, и слёзы на глазах. Щёки от холода щиплет. Лёд под спиной делает ещё хуже. — Даже не думай сдаваться, — ровно, безэмоционально. Как всегда – профессионализм. А истерика нарастает: — Я не вытяну его! — Вытянешь, — и никаких возражений не принимается. Строго сведённые брови и сложенные на груди руки тому подтверждение. — Ты видел, насколько он отвратителен! Я трижды упал, и расцарапал весь локоть! — маленькая дырочка на чёрной водолазке оказывается перед глазами. Под ней – содранная кожа, кровавые росчерки, и тонна обиды. Прочертить из-за своей неуклюжести всем телом по льду и разодрать руку нужно было умудриться. У Тэхёна получилось. Боль пронзила всё тело. И разочарование в себе разливалось в груди настолько едким ядом, что скрывать слёз не получалось, как бы он ни пытался принять свои идущие одни за другими поражения достойно. Слабак. И произносит он это вслух. — Ты не слабак, — в ответ – хмурый взгляд. — Думаешь, это даётся так просто? Ничто без отработок не выходит превосходно. — Я заменю его на двойной лутц. — Нет, — и вновь никаких возражений. — Четверной флип. — Нет. — Не выйдешь на лёд. — Что? Это угроза? Уйма недоумения во взгляде, но возразить более не получается – мешают чужие губы на губах и жаркое дыхание: — Хватит ныть, чёрт возьми, — не крик. Без злости. Ровно. Строго. До мурашек. — Иди и сделай. Докажи, что я не ошибся. Будь птицей. Воспари надо льдом… Секунда. Шумный вдох. Шумный выдох. Фантом дыхания на губах – на деле всего лишь дуновение ветра от взмаха рукой перед заходом на прыжок, острый взгляд направлен на спину, его не почувствовать невозможно, голова кружится в первом обороте, втором, третьем, приземление выходит снова грязным, ещё немного и падение, но спина выравнивается в одно мгновенье, оба конька упираются в лёд, рассекая его нагретой сталью. Капля пота стекает по виску, когда финальный аккорд завершает программу. Дышать нечем. Душно. Он старался. Тэхён действительно старался весь прошедший месяц, обливаясь потом, кровью и слезами. До полуфинала оставалось не более недели, время было на исходе, тренировки увеличились до шести дней в неделю из семи возможных, часы тоже не убывали – Тэхён торчал на льду с девяти утра до поздней ночи, в полуденное время отправляясь на обед и получасовую передышку в кабинете тренера, согревавшего замёрзшего фигуриста горячим кофе и тёплыми руками, что беспардонно гуляли по бокам, рукам, ногам, спине, – и усилия, приложенные на пути к успеху, оказались ненапрасными. Одобрение и поддержка в особенно трудные дни помогали не опустить рук. Не позволяли разбиться о прочную толщу льда, таящую в себе все особенно важные моменты. Тэхён привыкал к себе. И отвыкал от чувства одиночества. Новые чувства, расцветающие в нём каждый раз, как он оказывался наедине с Чонгуком, поначалу и правда пугали. Он ощущал себя… неправильным. Нет, отрицания это глубоко в нём не рождало, оно постепенно сходило на «нет», и все внушённые когда-то отцом, пусть и ненавязчиво, предрассудки таяли, только потому что ощущать себя по-настоящему кому-то нужным оказывалось приятным. И чужие не переходящие границы ласки тоже. Тэхёну нравилось целоваться. Каждый раз до поджатых на ногах пальцев и робких касаний чужих волос. Всё ещё было чертовски волнительно, но более он не шугался. Порой даже сам пытался проявить инициативу. Это, конечно, выглядело глупо и нелепо: он, такой весь из себя взрослый и самостоятельный, стоит посреди ледовой арены и, еле-еле собрав всё своё мужество в кулак, тянет руку к тёплой щеке, намекая, но Чонгук никогда ему не сопротивлялся. Явно одобрял такую тягу, взаимную – Тэхён её под конец месяца и вовсе перестал скрывать – и целовал, как просили. Перебирал губы, не стеснялся использовать язык, лаская руками талию, смущал фразами, что по своей сути невинны, но Тэхён смущался каждый раз, пряча лицо в изгибах шеи, что успокаивала ароматами цитрусов. Иногда в моменты особой усталости Тэхёну казалось, что он смахивает на ласкового нецелованного мальчика, и в те моменты, когда он сам себе позволял отбросить свои страхи и стеснения, он чувствовал себя легко. Просто счастливым. То, о чём мечтал долгое время. В те секунды он полностью забывался. И уходили все тревоги. Усталость испарялась мигом. Он собой гордился. Чимин ему в один из вечеров сказал то же самое, когда услышал откровенную историю о том, что происходит в его жизни, в том числе и личной. — Только не тупи, — прямолинейно заявил тогда Пак, позвякивая ложкой на том конце. — Судя по твоим рассказам, твой этот Чон – кладезь. — Я… пытаюсь, но это слишком сложно. — Трахаться с мужиком? Тэхён тогда чуть не подавился заваренным на скорую руку рамёном. Вернее, подавился. Слава богу, что лапша не пошла через нос. — Я имел в виду строить отношения с… мужчиной, — прохрипел он в ответ только после того, как откашлялся. За долгие недели он позабыл, насколько Чимин может быть… болтливым. И всё ещё прямолинейным, да. — Боишься осуждения? — А кто не боится? — Те, кто борется за свою личную жизнь и желает себе самому безграничного счастья. Знаешь, сколько было разрушено судеб из-за каких-то навязанных предрассудков? — отвечать не требовалось. Вопрос риторический. — Столько же, сколько и было поломано костей у спортсменов. Ты, если так и будешь вспоминать своего папашу и его мерзкие слова, навсегда останешься один. Какая разница, кто будет тебя холить и лелеять? — Как это… какая? — Тэхён глупо моргал, глядя в потолок, где в поздний час падающий с улицы свет фонарного столба рисовал причудливые узоры. — Я не могу находиться с человеком в отношениях, если он мне неприятен. — Чон тебе нравится? — Чимин, при чём здесь это? — Нравится. Это и так понятно. Зачем тогда спрашивал? Ах, да. Пак Чимин. Тэхён порой забывает. — Мне просто сложно принять тот факт, что мне небезразличен мужчина. Я… знаешь, думал всегда, что буду любить девушку, как… как все, но я, каждый раз находясь слишком близко к нему, просто теряю самого себя. Он нежен, заботлив и… — а щёки предательски заливались краской, — и целует так, что сердце заводится с пол-оборота. Тэхён был уверен, что Чимин понятливо кивал где-то там, в Тэгу, желая отвесить подзатыльник. — Кризис ориентации? — спросил он тогда же, застав врасплох. А был ли это именно он? Тэхён ответить не мог – не знал, как его распознать, как лечить, как избавляться. Что он вообще значил? Внутреннюю борьбу с самим собой на фоне возникшей симпатии к своему или противоположному полу в случае гомосексуальности? Голова после этого разговора отказывалась соображать следующие два дня. Чимин тогда ещё прочитал ему нудную часовую лекцию о вреде самокопания и следования каким-то устаревшим «повадкам первобытных», как он их назвал, вызвав у Тэхёна истерический смех, и наставнически, как умел, давал советы, которые привели к тому, к чему, собственно, и привели. Больше Тэхёна заставил переживать только гиперактивный и неугомонный Хосок, однажды вышедший из подъезда на вечеринку к друзьям слишком поздно: в тот самый момент, когда его, такого раскрасневшегося и довольного целовали у капота машины. Вопросов посыпалась уйма, и от них же хотелось сгореть со стыда. — Это что, Чон Чонгук? Я не сплю? Ты с ним только что целовался или мне показалось? И как давно? А кто первый проявил инициативу? У вас уже был секс? Как он в постели? А у вас всё серьёзно? Заткнуть его было невозможно всю оставшуюся ночь – ни о какой вечеринке речи и не шло. Живот прихватило. От любопытства. Тэхён на всё отвечал смущённое: — Не знаю. «Это что, Чон Чонгук?». Чёрт его знает. Вроде, он. «Я не сплю?». Без понятия. Тэхёну самому казалось, что он спит, а всё, что так безостановочно творилось в его жизни – красочный, сказочный сон. «Ты с ним только что целовался…?». Тэхён не уверен, но губы так предательски хранили тепло чужих, и этот привкус цитрусов… «И как давно?». А сколько прошло времени вообще? «У вас уже был секс? И как он в постели?». Как же страшно об этом думать. Тэхён не знал. И знать не хотел. Может, уверял в этом Хосока, не скрывающего своего непомерного шока, может, себя самого, пытаясь как можно скорее раствориться в воздухе и не слышать больше этого слегка крикливого тона голоса. Он не злился, конечно же нет. Жутко стеснялся и боялся, что Хосок сейчас прекратит этот монолог, состоящий из его только вопросов и начнёт смеяться или, того хуже, оскорблять, но он вдруг понятливо тогда замолчал, подумал о чём-то с пару десятков секунд, а потом начал рассказывать о том, что Тэхёну несказанно повезло оказаться в отношениях с таким мужчиной, как Чон. А были ли они в отношениях вообще? Чёрт его знает. Снова. Главное, что Тэхён после этой ночи немного успокоился, полностью ушёл во всё, что связано со льдом, и медленно-медленно продолжал разбираться в себе и своих таких новых и непонятных чувствах, даривших ему лёгкость и свободу от тяжёлых воспоминаний прошлого. Он на самом деле с Чонгуком забывал обо всём, кроме того, что было действительно важно на данный момент времени, а важно было то, что он, разлёгшись вновь на льду, не боясь заболеть, как и всегда, не заметил чужой тени, нависнувшей над ним с недовольным выражением лица. — Встань, — звучит точно как приказ. Тэхён в ответ лениво машет рукой. — И не подумаю. Я устал. И правда, пот течёт по вискам, дыхание сбито, и немного тянет мышцы. Зато боль эта приятная, не удручающая. Всё же из-за любимого дела. — Немедленно, — Чонгук, склонив голову к плечу, складывает руки на груди и продолжает смотреть по-прежнему недовольно. Глаза Тэхёна закрыты, но он прекрасно ощущает этот пронзительный взор на своём пылающем лице. — Пару минут. Надо дыхание восстановить, — уже просьба в ответ. Для убедительности: — Пожалуйста. — Выйдешь в полуфинале хоть при смерти. И не смей мне жаловаться на бронхит, лечить «и не подумаю», — с несерьёзной злостью цедит мужчина, чуть отъезжая в сторону на коньках по льду, и поджимает губы, когда Тэхён всё-таки открывает глаза и смотрит на него снизу вверх, складывая ладони на животе. — Я и не просил, — бурчит он себе под нос. Только со льда встать всё же приходится. До полуфинала, который намечается в столице Франции, осталась неделя, и рисковать своим здоровьем действительно не стоит. Слечь с бронхитом или ангиной перед столь важными соревнованиями – подвести не только себя, но и Чонгука, а этого Тэхён допустить просто не может. Совесть не позволит. Он отряхивает задницу от ледовой крошки и сдувает со лба мешающуюся отросшую чёлку, подъезжая ближе к Чонгуку, отчего взгляд мужчины перестаёт быть таким раздражённым и смягчается, улавливая приятный глазу румянец на чужих щеках. — Что скажешь? — переминается с ноги на ногу Тэхён. Он уверен, что справился. Не идеально, конечно же, но для себя хорошо, только услышать мнение со стороны волнительно. Чонгук никогда его в критике не щадит, в каких бы отношениях они ни были. А он, будто специально, молчит. Осматривает своего подопечного с ног до головы, подмечая, как Тэхён прикусывает губы в ожидании его ответа, и, словно издеваясь, хмурится, качая головой. — Хорошо, — но выражение лица ничуть не меняется. — Меня вполне устраивает. Тэхён скептически вздымает бровь. — Поэтому у тебя такое выражение лица? — хрипло интересуется он, сильнее прикусывая нижнюю губу. Узнать, что он за неделю до полуфинала катает программу как отсталый, совершенно не хочется. Боится, что не справляется с возложенной на него задачей. — Какое? — а Чонгук вскидывает бровь в ответ. — Недовольное. — Почему оно недовольное? — Я у тебя и спрашиваю, — уже слишком нервно говорит он и заметно сникает, понимая, что да – провалился. — Всё настолько плохо? Скажи честно, я не обижусь. Осознаю, что заходы в прыжки недоработаны, приземления грязные, над ними ещё работать и работать, кантилевер выглядит так, словно болотная жаба пытается прилечь отдохнуть, но из-за своей неуклюжести просто пыжится и изворачивается как пиявка, да и многие другие элементы паршивы… — Тэхён, ты откатал сейчас почти идеально. Баста. Тэхён так и замирает с приоткрытым ртом и хлопает ресницами, не совсем веря в то, что услышал. Почти идеально? Что? — Что? — он недоверчиво косится на лицо мужчины, что теперь, по своему обыкновению, не выражает совершенно никаких эмоций. — С заходами в прыжки и приземлениями согласен, поработать ещё неделю стоит, но насчёт кантилевера не переживай. Ты прогибаешься в пояснице изумительно. Чонгук озвучивает это невозмутимым тоном, но Тэхён, будучи в пелене непонимания, отводит взгляд сразу же в сторону и ковыряет зубцами конька лёд под ногой. Щёки вспыхивают алым ещё сильнее, чем стоило бы ожидать. К таким высказываниям привыкнуть пока не получается. Он только смог спокойно перейти с формального «Вы» на непринуждённое «ты» и перестал стесняться поцелуев и неожиданных ласк. Над этим тоже стоит немного поработать. Чимин засмеёт. — Спасибо, — снова бурчит себе под нос Тэхён, на что Чонгук совсем беззлобно усмехается и подъезжает к нему ближе, расцепляя руки на груди. За что он вообще благодарит – непонятно, но Чон тянет уголки губ в слабой улыбке и нежно кладёт ладонь ему на щёку, пальцем поглаживая скулу. Тэхён не рыпается, не сопротивляется и даже не озирается по сторонам, как делал это в первые дни, а неспеша переводит взгляд на лицо мужчины напротив и чуть приоткрывает губы. Выходит неосознанно, но понятно для чего – просит поцеловать. Совсем незаметно и ненавязчиво, но желая получить немного ласки. Чонгук целует его в самый уголок рта, почти не касаясь самих губ, и второй рукой водит по спине, чувствуя на плотной ткани влагу растаявших крошек льда. — Я думал, ты перестал меня стесняться, — шепчет он куда-то туда же, в уголок рта. — Я и не стесняюсь, — почти правда в ответ. Тэхён привык, сам в себе признаёт это влечение, от которого отказаться с каждым днём становится всё сложнее. — Я вижу, — и на секунду показалось, что в его глазах промелькнула тень озорства. Её Тэхён видит впервые за эти долгие месяцы знакомства, а потому смущается ещё больше, бурча под нос недовольное: — Прекрати. — Я и не начинал, — Чонгук невинно пожимает плечами. Так беззаботно и легко, что у Тэхёна на секунду случается когнитивный диссонанс, но только на секунду, потому что, когда Чон покидает его давно не личное пространство и откатывается чуть в сторону, освобождая от тепла своих рук, он смотрит ему в спину и шумно вздыхает, рассеивая вокруг себя облако пара. Он ведь и правда привык. Только разговоров о «большем» – и как иронично то, что это «большее», поначалу отзывающееся в контексте неторопливых поцелуев и зарождающихся чувств, тоже раньше ужасно смущало – он старается избегать. И нотации Чимина совершенно не помогают. О чём-то более интимном по-прежнему рассуждать непривычно и неловко. Даже то, что Чонгук вновь после тренировки зовёт его к себе в кабинет и отпаивает горячим чаем, оставив на столе пиалу с печеньем и конфетами, что так любил Тэхён, не спасает от натужных мыслей о том, что рано или поздно всё равно придётся перейти ещё одну невидимую пока что грань. Совсем небольшая ступень, а усилий нужно приложить столько, что голова начинает кружиться. И это совсем небольшое замешательство замечает Чонгук, когда, переодевшись в повседневную одежду – оказывается, спортивные штаны и чёрная водолазка сопровождали мужчину исключительно на работе, в жизни он предпочитал пуловеры и классические брюки, изредка – джинсы, – присаживается рядом и откидывается на спинку дивана, закидывая ногу на ногу. — О чём ты думаешь? — спрашивает он вполголоса. В кабинете стоит приятная тишина и лёгкий полумрак. От шумных звуков и яркого света они оба успевают устать на арене. И, вероятно, это впервые, когда Чонгук действительно интересуется из-за незнания, а не напрямую говорит: «Я знаю, о чём ты размышляешь, просто жду, когда ты скажешь об этом сам». Тэхён задумчивым взглядом обводит ободок кружки в своих руках и негромко хмыкает, облизывая губы. — Полуфинал через неделю. В открытую говорить о том, что он в очередной раз ушёл в себя из-за неизбежной близости, пока не готов. Но и о полуфинале забыть сложно. — Тебя это тревожит? — А ты как думаешь? — Тэхён поворачивает голову в его сторону, а уголки губ подрагивают в нервной усмешке. Конечно, тревожит. Важный этап в жизни как человека, так и спортсмена, чья дорога пока не переливается дуохромными оттенками яркого серпантина, но уверенно движется в направлении собственного успеха. Один неверный шаг – крах. Второго падения он пережить не сможет. Чонгук смотрит на него в ответ так же задумчиво. — Не уверен в себе? Тэхён уверен. Просто знает, что страшно не оправдать ожиданий. — Ты сам видел мою программу. Знаешь о каждом моём недостатке, о каждой оплошности, над которыми я усердно работаю, но… это ведь совершенно иной уровень. Я не смогу выйти даже в финал, давай будем честными. Губы Чона трогает мягкая улыбка. — Ты себя сильно недооцениваешь. Я говорил, что в программе есть недочёты, но ты катаешь её хорошо. — Не лучше, чем ты. — Через пару лет и меня затмишь. — Ты это говоришь, потому что… — Не потому что я твой мужчина, Тэхён. Во время тренировок моё мнение абсолютно объективно. Я не преследую целей холить и лелеять из-за отношений. Тэхён дальше фразы «я твой мужчина» уже не слышит. «Я твой мужчина» в одно мгновение отвечает на многие вопросы, лишая неуверенности в том, кем же они приходятся друг другу (и совершенно не имеет значения, что они это и не обсуждали), оно порождает в момент расплывающееся глубоко внутри ощущение тепла, что за собой влечёт приятную истому, потому что вот то, чего Тэхён желал долгие годы: он не один. Он правда находится с человеком, с которым в одночасье то невыносимо из-за предрассудков прошлого, то так легко, что по телу проходят словно волны электричества, возвращающие в реальность, где всё происходит в действительности. Тэхён в такие моменты счастлив. И какая к чёрту разница, что значит его счастье, если оно для него заключается в одном-единственном человеке, протягивающем к нему руку. — Не думай об этом слишком много, — спокойно просит Чонгук, касаясь пальцами тёплой щеки. — Достаточно того, что ты переживаешь сейчас. Значит, тебе не всё равно, и это меня несказанно радует. Но зацикливаться на каждой секунде не стоит – ожидания могут не оправдаться. Тэхён тихо хмыкает. — Ты сейчас совершенно не помогаешь, — он смотрит Чонгуку в глаза, и ставит кружку на столик, растирая лицо руками. — Я хочу доказать, что способен. — Я знаю, я это слышал в первую нашу встречу, — с теплотой воспоминаний отвечает мужчина. — Тогда ты должен понять меня. — Я понимаю, — уверенный кивок. — Но ты зацикливаешься. — Хочу довести программу до идеала, — Тэхён и не скрывает этого. Он весь месяц рвёт себя на части, чтобы в кратчайшие сроки достигнуть нового уровня. — Она никогда не будет идеальной. Сколько ни старайся. Всегда есть к чему стремиться. — Ты откатал её идеально. Тэхён не намерен слышать отказов. Он видел своими глазами. И в тот самый момент, кажется, отдал своё сердце тому, кто рассекал лёд, отдаваясь мимолётным чувствам. Король. Его персональный. Чонгук на весьма детский капризный тон мягко смеётся и притягивает его за руку ближе к себе, отчего Тэхён чуть не упирается носом в крепкую грудь, а потому второй рукой упирается мужчине в бедро, облизывая губы. — Мне нравится, что ты так думаешь, — шепчет Чон почти ему в губы. — И нравится, что ты думаешь обо мне, когда катаешься. Точно. Тэхён об этом и забыл. Он ведь благодаря ему парил. Смущённый взгляд приходится спрятать в стеллаже за спиной Чонгука. Но он не отпирается, говорит вполголоса: — Мне так легче. Легче с ним рядом. — Когда ты думаешь обо мне? — лукавая улыбка. — Да. Но щёки алеют. Чонгук невесомо касается румяной скулы. — О чём ты думаешь? Снова этот же вопрос, но с новым смыслом. О чём Тэхён думает? О том, что в последнее время волнует его слишком сильно. Приходится почти до боли прикусить губу и немного опустить голову вниз, чтобы взглядом зацепиться за губы мужчины, что так слишком близко к его собственным. — Обо… всём, — шепчет тихо Тэхён, цепляясь пальцами за предплечья в мягком свитере. — И ни о чём одновременно. Чон снисходительно хмыкает. — Останешься сегодня у меня? В одну секунду перехватывает дыхание. Тэхён даже выпрямляется. Что? — Что? — хрипло спрашивает он, чуть отстраняясь. — Хочу проснуться завтра утром с тобой. Составишь мне компанию. Сердце останавливается слишком резко. — Я… — Между нами ничего не будет, пока ты сам этого не пожелаешь, — Чонгук замечает его взволнованный взгляд и мягко гладит по щеке. — Я просто хочу, чтобы ты остался у меня. Я не прошу с порога раздеваться и ложиться ко мне в постель. С губ Тэхёна срывается истеричный смешок. — Спать предлагаешь одетым? Хочется прикусить язык, но тёплая ладонь, блуждающая от подбородка до скулы, успокаивает. — Хоть в шубе, но будет жарко. Тогда точно придётся раздеться. И в словах нет ни намёка на издёвку. Как всегда серьёзен. От этого становится не по себе. Но в хорошем смысле. Потеют ладони, и голова немного кружится. Тэхёну уже становится жарко. Кажется, и пот по виску стекает. Он резко поднимается с дивана, совсем немного пугаясь своих вспыхнувших чувств, и отходит немного в сторону, к столу Чонгука, упираясь в него поясницей. В той стороне приоткрыта форточка. Немного свежего воздуха совершенно не помешает. Чонгук встаёт за ним следом, направляясь в ту же сторону, и останавливается напротив, но ближе не подходит. Даёт немного времени привыкнуть. Вновь. Смотрит. И молчит. Тэхён поднимает на него взгляд нерешительно. — Что? — спрашивает он, бегая глазами по лицу напротив. — Ничего. Вероятно, это я должен спрашивать у тебя: «Что?». Что… происходит? Боже, Тэхён ощущает себя так нелепо. Он не должен этого так бояться. Не должен резко вставать и уходить, если не хочет всё испортить своими глупыми действиями, и только поэтому шумно выдыхает, принимая для себя единственно важное решение, и сам делает короткий шаг вперёд, по-прежнему робко, но укладывая обе руки Чонгуку на грудь. — Прости. — За что? — Чонгук в ответ его не касается, хотя так ужасно хочется снова ощутить тёплые ладони на своей талии, и чуть склоняет голову набок. — Мне всё ещё немного непривычно осознавать, что я… мы… Озвучить сложно. — Что я такой настойчивый и после месяца отношений предлагаю провести ночь вместе? Боже. — Да. Какой Тэхён порой глупый. — Тэхён, — Чонгук зовёт его несвойственно нежно, и всё же одной рукой чуть приподнимает его подбородок, заставляя посмотреть в глаза, — я не буду отрицать того, что хочу тебя, — Тэхёну хочется сквозь землю провалиться. — Это совершенно нормально – хотеть того, кто тебе небезразличен. Мне нравится, что ты со мной такой. Какой? — Какой? — второй раз мысли становятся озвученными. — Смущающийся и робкий. Но я хочу знать, что ты ко мне тоже что-то чувствуешь. Односторонняя игра – не мой приоритет. И если бы у Тэхёна была возможность хоть раз в жизни испариться по собственному желанию, он бы непременно ей воспользовался. Выносить этот чёрный пронзительный взгляд, слышать мягкий бархатный голос, наслаждаться теплом этих рук… невозможно. Тэхён в них теряется. Но возвращаться обратно совершенно не хочет. Он бы остался там навсегда. — Я… чувствую. Чонгук слабо улыбается. — То же, что и я? — Наверное, — он неуверенно пожимает плечами, а затем говорит полушёпотом: — Я совершенно не знаю, что ты чувствуешь. — Разве? И снова как болванчик: — Наверное. Чонгук понимающе кивает и коротко шагает вперёд. Тэхён в его руках инстинктивно шагает назад, снова поясницей упираясь в край стола, и распахивает глаза, отнимая руки от груди мужчины. Ими он тоже упирается в стол, когда Чон сильнее сжимает его талию в своих ладонях и наклоняется к уху, обжигая мочку горячим шёпотом: — Я могу показать тебе, что я чувствую. Слишком заманчивое предложение. Тэхён гулко сглатывает, когда чувствует покалывающие поцелуи рядом с мочкой уха, и отводит голову чуть в сторону, но не потому что неприятно – открывает больше доступа к шее, когда Чонгук губами спускается вниз, оставляет влажную дорожку по линии челюсти, мажет ими же по подбородку и чуть прикусывает адамово яблоко. Совсем легко, но Тэхён из-за этого дёргается, спиной задевая подставку для канцелярских принадлежностей, что с грохотом валится на пол, и шумно выдыхает, кусая губы. Лишь бы унять бешено стучащее в груди сердце. Оно с такой скоростью только на тренировках бьётся, словно вот-вот пробьёт рёбра и отправится куда-то дальше, за пределы его понимания, но сейчас голову кружит отнюдь не из-за волчка: жар, исходящий от крепкого тела напротив, заставляет задыхаться. Не должно быть так, Тэхён сам себе противится, но сопротивляться нет сил, когда руки на талии сжимаются до лёгкой боли, которую он так любит, и приподнимают над полом, усаживая на край стола. С губ срывается очередной шумный выдох, почти граничащий с еле слышным стоном, когда Чонгук становится меж его разведённых ног и языком проводит по пульсирующей от напряжения вене на шее. Жарко. Душно. Тэхён тихо стонет. И пугается этого звука, который так предательски срывается с его губ. Чонгук отстраняется от него лишь на долю секунды, смотрит в глаза, дыша слишком громко в полной тишине кабинета, погружённого в полумрак, облизывает губы, и без того влажные, и припадает к губам Тэхёна, целуя слишком жадно и немного грубо. Привычная ласка остаётся где-то за гранью цепких пальцев, что спускаются ниже, пробираясь под безразмерную толстовку и пересчитывают рёбра, разбрасывая по коже бесконечные созвездия мурашек. Тэхён чуть раскрывает губы, сам того не осознавая, ногами обвивает крепкие бёдра и притягивает ближе к себе. Пространства кажется слишком много. Хочется теснее. Чтобы совсем не осталось места между. Чтобы дышать только одним лишь воздухом, которого чертовски не хватает. Но поцелуй выходит слишком глубоким, влажным и жадным. Тэхёну совсем немного неловко, когда он жмётся ближе к груди, стараясь отвечать с тем же напором, и чувствует, как бьётся сердце. Не его собственное. Оно у Чонгука готово так же вырваться на свободу. Из-за него. И то, что он чувствует, как ему в живот упирается чужое возбуждение, сводит с ума. Когда он об этом только думал, зачем-то представляя подобные картины в своей голове, становилось кошмарно стыдно. Он не представлял, что будет делать, как на это реагировать, что говорить, но слова не нужны, реакция совсем иная – не страшно, не противно, не стыдно, наоборот, слишком хорошо, слишком приятно, так, как должно быть. Тэхён в этом уверен. Он и сам возбуждён. У него в груди жар, пальцы на ногах поджимаются, стоит только ощутить, как Чонгук чуть подаётся вперёд и трётся об его живот, издавая низкий и приглушённый стон в ответ. У него где-то находится смелости даже попытаться сделать то же самое, но ему не позволяют: Чонгук опускает меж ними руку и аккуратно касается ладонью его напряжённого члена сквозь такие же безразмерные джинсы. Тэхён пропадает совсем. Не понимает, что происходит, вокруг него только запах цитрусов, руки, что без устали ласкают и дарят наслаждение, губы, что целуют слишком настойчиво, так, как, наверное, никто и никогда, и тело сводит приятной судорогой уже через пару недолгих минут, когда он, почти захлёбываясь в своих же стонах и стонах, что издаются ему в рот, крупно дрожит, достигая пика. Он и в себя-то приходит не сразу: пытается отдышаться, когда Чонгук, пару раз толкнувшись ему между ног, так же замирает, шумно выдыхая на ухо, и медленно раскрывает глаза, встречаясь с помутневшим почти чёрным взглядом. — Теперь чувствую, — не понимая своей вдруг взявшейся из ниоткуда смелости, шепчет сбивчиво Тэхён, зарываясь дрожащими пальцами в волосы на затылке мужчины. — Я, кажется, чувствую то же самое. Тэхён чувствует, что он так неправильно, но влюблён.