Весна в Берлине

*** Это была самая худшая ночь в жизни Чансона. Это официально. Парень должен был догадаться, как пройдет вечер, когда он согласился надеть блейзер, который Джихун дал ему. Он ужасно висел на нем, что делало его похожим на ребенка, нарядившегося в одежду отца. Учитывая те вещи, которые рисовал в своем воображении Чансон и то, что делал с ним Джихун ранее, это семейное сравнение выглядело жутковато. И стало очевидно, что «пойдем со мной на обед» на самом деле означало «пойдем со мной на обед, где будет мой продюсер со своей женой», а не «пойдем со мной на свидание, где я признаюсь тебе в том, что хочу переспать с тобой», на что надеялся Чансон. На самом деле Джихун едва замечал его присутствие с момента прибытия в ресторан, не считая его представления семейной паре. Они были дружелюбными и приветливыми с Джихуном (особенно женщина), и Чансон немедленно возненавидел их. Чансон ненавидел все это. Он ненавидел все это так сильно, что чувствовал, как тошнота подступает к горлу. Особенно когда он стал наблюдать за рукой жены продюсера, которая исчезла под столом. Его тошнило и от того, что глаза Джихуна скользнули по нему, но он тут же отвел взгляд, когда увидел, что Чансон смотрит на него. И это все вина Джихуна - он виноват в том, что ему так сильно нравится Чансон, и в том, что он был слишком милым с ним последние несколько недель, и в том, что он поцеловал его и не оттолкнул, когда Чансон попытался поцеловать его, и в том, что он потом вел себя так, будто ничего не случилось. «Хотите вина?». Чансон оторвал взгляд от того, что происходило под столом, чтобы посмотреть на продюсера, который предлагал ему напиток. Он также заметил строгий взгляд Джихуна, заставляющий его отказаться. Чансону на самом деле не так уж нравилось вино, но оно дорогое и утонченное, потому он улыбнулся и согласно кивнул, глядя, как темная красная жидкость наполняет его бокал. Джихун продолжал разговаривать, Чансон продолжал улыбаться, а продюсер продолжал наливать. Вино уменьшило беспокойство, которое росло где-то между ребер Чансона. Оно сжимало его каждый раз, когда он замечал, что рука женщины все еще под столом. Он должен пережить этот дурацкий ужин, а затем он сможет пойти дуться в свою комнату и потом объявит бойкот Джихуну, которого тот наверняка даже не заметит, и все вернется на круги своя. Он справлялся отлично, пока не заметил, как руки Джихуна сжали скатерть, и он понял, что все далеко не в порядке. «Разве ты не видишь, что происходит?» - Обратился Чансон к продюсеру. Ему удалось выговорить эту фразу, прилагая сверхусилия по владению английским языком в пьяном виде. Это предложения он вряд ли произнес бы трезвым, несмотря на огромное количество часов практики языка с учителем или Джихуном по дороге на студию. «Простите, не понял?», - спросил продюсер вежливо. Чансон закатил глаза и повторил свой вопрос, только громче. Он пытается помочь этому парню, но тот явно был немного тормозом. Чансон вдруг замечает, что Джихун и жена продюсера обратили на него внимание. Джихун встал, его глаза ярко сверкали. «Уже поздно», - сказал тот, улыбаясь красивой зловещей улыбкой. «Нам пора отправиться по домам». Чансон прикончил разом свой бокал вина, пока Джихун жал руку продюсеру и дал его жене обнять себя крепче, чем это позволяли приличия. Их руки были слишком низко расположены, а бедра слишком тесно прижаты друг к другу. Они попрощались. Чансон споткнулся на выходе, поэтому Джихун схватил его за локоть (хотя Чансон был уверен, что так сильно хватать было необязательно). Все это уже было раньше, подумал парень с яростью. «Да что с тобой случилось?», - грубо прошептал Рейн, когда они оказались не в пределах слышимости. «Ничего», должен был бы ответить Чансон и списать все на плохой день и настроение, но в этот раз он уже не мог игнорировать происходящее между ними, как это так легко делал Джихун. «Ты». Он выдернул руку из крепкой хватки и нетвердо отошел на пару шагов вперед. Выпитое накануне вино притупило нервозность и сделало его храбрее. «Ты засранец!», - сказал Чансон громко и, к счастью, на корейском, когда они подошли к лимузину, который послал за ними продюсер. «А ты, - Джихун открыл дверь и толкнул Чансона вовнутрь, - отправляешься домой». Чансон хмыкнул. «Да, конечно. У меня же здесь контракт и все такое». «Мы еще посмотрим на это. Разве ты не обещал мне, что не будешь снова напиваться? И посмотри на себя - наклюкался перед людьми, с которыми я работаю». Чансон взглянул на перегородку, которая отделяла водителя от них, проверяя, закрыта ли она, и прошипел: «О, так вот, что ты называешь работой? Позволяя замужней женщине лапать тебя прямо перед ее мужем?» Джихун все еще сжимал его руку, и Чансон решил использовать это, чтобы придвинуться к нему почти впритык. Джихун подался назад, надавливая большим пальцем на ключицу Чансона, тем самым отстраняя его от себя. «Джун, не надо», - сказал он. «Разве я не тот, кто работает с тобой?», - прошептал парень несчастным голосом. Джихун хотел быть рассерженным, но он не чувствовал себя таковым. Гнев сошел с его лица, и он отпустил руку Чансона. Его вторая рука осталась там же, где и была, но она уже не отталкивала его, просто лежала на нем. «Это не должно произойти», - сказал Джихун. Но Чансон был уверен, что слышит, как он колеблется. «Так нечестно! Ты поцеловал меня первый, даже не спрашивая моего разрешения. Так что если я тоже хочу поцеловать тебя, я вправе сделать это!». Голос Чансона звучал храбро и твердо, так же, как и тогда, когда он практиковал эту фразу перед зеркалом около 45 раз. Но в конце у него вырвалось беспомощное: «Окей?» Их губы почти соприкоснулись, когда Джихун, улыбнувшись, прошептал ему в ответ: «Окей». Но «почти» было недостаточно для Чансона. Улыбающееся лицо Рейна находилось прямо перед ним, он видел его будто в первый раз за эти недели, поэтому он хотел воспользоваться этой ситуацией по полной. Усмехнувшись, Чансон залез на колени к Джихуну, свесив ноги с обеих сторон. Каким-то чудом ему удалось не свалиться назад на неожиданном повороте лимузина. «Это было ловко», - тихо сказал Джихун, помещая руки на его талию. «Десять лет балета даром не проходят», - улыбнулся парень и, устроившись поудобнее, потянулся к его губам. В этот раз поцелуй был совершенно другим - очень требовательным и настойчивым, ничего общего с тем их первым робким поцелуем. Чансон нес всякую ерунду, целуя Джихуна непрерывно, пока тот не расслабился, и наконец-то (наконец-то!) не ответил на его поцелуй с полной силой. Он притянул Чансона к себе еще ближе, держа его крепко за талию одной рукой, а другой за шею. Язык Джихуна, проникнув в рот парня, начал его исследовать, требовательно заставляя ответить на поцелуй. В голове Чансона стало пусто. Он никогда еще не испытывал ничего подобного - такую страсть, такой жар во всем теле… Поцелуи становились все более влажными, дикими и неистовыми, и оба мужчины чувствовали головокружение и возбуждение. Джихун немного ослабил натиск, давая Чансону возможность приспособиться к его темпу. Это было похоже на танец. Чансону становилось все труднее и труднее дышать. Он сходил с ума. Машину неожиданно занесло на ухабе, из-за чего Чансон резко откинулся назад, не сдержав громкого стона от удовольствия. «Шшш», - жарко прошептал ему Джихун. Его зубы осторожно коснулись шеи и затем адамова яблока Чансона, заставляя парня неконтролируемо дрожать. Чансон почувствовал невыносимый жар во всем теле, поэтому он попытался избавиться от своего пиджака, но Джихун остановил его. «Не снимай …», - попросил он. Взгляд Джихуна был очень пристальным - Чансон мог бы поклясться, что он чувствовал, как тот проникает сквозь его кожу. «Мне нравится, как он выглядит на тебе». Вдруг Чансону стало особенно трудно дышать, в качестве возмездия за это он впился в губы Джихуна, запустив пальцы в его волосы. Но к огромному неудовольствию Чансона, Джихун отстранился от него и проговорил с видимым усилием, его глаза были при этом немного затуманены: «Ты же не против того, что происходит? Знаешь, ты не обязан…». Чансон надул губы и постарался снова придвинуться поближе. Его немного приводило в замешательство и в то же время очень заводило то, как легко Джихун мог отдаляться от него. «Все в порядке, хён». Услышав это, Джихун заворчал. «Ты не мог бы не называть меня так? Пока мы занимаемся этим, называй меня по имени», - попросил тот. Чансон быстро поцеловал его и улыбнулся: «Не буду, пока и ты не начнешь называть меня по имени. Моему настоящему имени». Джихун коснулся губами подбородка парня, оставляя теплые влажны следы на пути к его рту. Губы парня были такими манящими, пухлыми и требовательными. И они шептали его имя, пока Джихун целовал их - медленно и долго. Чансон не понимал, как так получалось: он мог чувствовать каждую упругую натянутую мышцу, каждую клеточку горячего тела Джихуна. Но что по-настоящему сводило его с ума – это его же собственные слова, которые он без остановки шептал ему в ухо: «Джихун… Джихун… Джихун… Джихун… Джихун», в то время как пальцы Джихуна непроизвольно впивались ему в бедра. Чансон невольно надеялся, что у него завтра останутся синяки на этом месте и он сможет видеть и чувствовать их, когда проснется, пойдет в душ, на тренировку… То, что начиналось как относительно слабое трение, быстро перешло в неистовые толчки, и они уже не столько целовались, сколько тяжело дышали прямо друг другу в рот. Идеальный шторм… Потрясенный Чансон обрушился на Джихуна, уткнувшись потным лицом ему в плечо. Одна рука Джихуна была на его шее, другая все еще сжимала талию. Но стук пальцев по тонированному стеклу перегородки между салоном и кабиной водителя привел их в чувство и напомнил Чансону, каким исключительно глупым было то, чем они только что занимались. «Господи, - сказал Джихун, тяжело дыша, приподнимая Чансона с себя - мы только что…?» Чансон неуверенно усмехнулся и наморщил нос, ощущая липкую влажность в штанах. «Да, мы вроде как сделали это».