Полумейстер

      «Дракон не боится огня, змея не боится воды, а ворон не боится ничего», — так говорила ей мама. — «Ты дракон, ты змея и ворон, ты моя дочь и ты не знаешь страха».       Но Мелисандра боялась. Она боялась воды, которая забрала её мать. Она боялась огня, который поглотил Акору. Страх делал её сильнее, страх и Владыка Света давали ей власть творить чудеса.       Девушка с короткими волосами — Сарелла — подала ей руку, помогая встать. На песке осталось тёмное дымящееся пятно. Её женская кровь, плата за самоуправство, за желание быть большим, чем ей назначено людьми.       - Тебе повезло, шлюха, — татуированный мужчина смотрит на неё, как на призовую кобылу. — Ты станешь сосудом для огня владыки. Твоя матка станет домом для его слуг, семя твоих мужчин и их жизненная сила даруют им могущество и придадут форму. Это великий дар и великая ответственность, ты поняла?       Мелони кивает. Мелони далеко отсюда, она играет с матерью в прятки в саду у красных стен.       — Словами отвечай, шлюха! — он бьёт её кулаком в живот, но отец бил куда крепче, когда учил драться, и Мелони почти не больно. Ей только обидно, что оборвали её грёзу.       — Да, голос Владыки, мне понятно, — покорно отвечает она.       Скоро её живот впервые станет большим, но в нём не будет жизни, только огонь и темнота.       — Ты это видела, верно? — Сарелла кивнула на зелёный огонь вдалеке.       Мелисандра прижимала к юбке детей, не давая им смотреть. Дети не должны видеть смерть, тем более такую, и тихо молилась.       — Это огонь врага, его насмешка над даром Владыки Света, — объяснила Мелисандра. — Я должна была спасти дочь Азор Ахая.       Она не думала в тот момент о своём служении. Она увидела ребёнка на гибнущем корабле — двоих детей, которые так весело с ней играли, — и не смогла поступить иначе. Но она должна была подумать.       — Не думаю, что гореть в нём больнее, чем в обычном огне, в который твои собратья любят пихать людей, — скривилась Сарелла.       — Зря, — просто ответила Мелисандра. — Обычный огонь можно сбить. Потушить. И мы душим жертвы, отдавая их костру, если жертва не преступник.       Акору преступница, и ей не дали последней милости. Она стоит на костре прямая и гордая, седые волосы треплет ветер. Без чародейского рубина она старше, но старость делает её только краше, думает Мелони. Она смотрит на свою наставницу, свою последнюю и единственную подругу, и просит для неё быстрой смерти.       Владыка милостив; Акору задыхается от дыма ещё до того, как огонь успевает охватить её тело. Владыка милостив, но за всё надо платить, и в огне Мелони видит воина с синими глазами и чёрный замок посреди моря.       — Моряки должны тонуть, — всхлипывал мальчик Деван. — Они не должны гореть, это неправильно.       — Никто не должен умирать, — возразила дочь Азор Ахая. — Любая смерть неправильная.       Она обнимала своего друга, пытаясь утешить, но как видно, умела это немногим лучше своего отца. Мелисандра присела рядом, пытаясь помочь, вспоминая, что ей говорили мама, отец и мачеха:       — Смерть — часть жизни, леди Ширен. Если бы люди не умирали, они не знали бы отдыха и давно заполонили бы землю так, что не могли бы ни сесть, ни лечь. Для мёртвых она легка и радостна, ведь они уходят в Чертог Владыки. Это живым больно, но живые могут молиться.       — Папа говорит, нет смысла молиться, потому что никто не услышит, — ответила та. — Он молился, но его родители всё равно погибли у него на глазах.       — Азор Ахай полон боли, поэтому не видит милосердия там, где оно прячется, — постаралась объяснить Мелисандра. — Его родители умерли вместе, и их смерть была легче, чем смерть в кострах Безумного Короля за провал его поручения.       — Ты ведь любишь костры, — мрачно посмотрел на неё мальчик, утирая нос мокрым рукавом.       — Люблю. Но я не лгу себе и знаю, что этот путь в Чертог хоть и самый быстрый, но самый болезненный. Я не пожелала бы своим родителям пройти по нему, тем более по воле жестокого безумца — как знать, какие пытки он бы придумал вдобавок к огню?       Леди Ширен задумалась, а её друг так рассердился, что перестал плакать, и Мелисандра решила считать, что удачно провела разговор.       — Я поговорю об этом с папой, — наконец решила леди Ширен. — Мы ведь пойдём к нему, да?       — Непременно, моя леди.       Азор Ахай, увы, был весьма далеко. Мелисандра развела костёр, чтобы дети и Сарелла могли обсохнуть, и пыталась увидеть в нём дорогу, но видела только глаза своей матери и падающий снег. Волна выпила слишком много сил.       — Видите башню? Это Замок Шёпотов, — сказала морячка, обтёсывая ножом ветку для лука. — Надо идти строго на запад, и выйдем к Грачиному Приюту, а оттуда в столицу ведёт прямая дорога. Или можно пойти на Девичий Пруд, это даже ближе.       — Замок Шёпотов? Тот самый? — восторженно спросил мальчишка.       — А какой ещё, — фыркнула та. — Мать говорит, это всё байки, но когда мы возили шафран и перец для одного лорда, мы там ночевали и слышали голоса. Только слов разобрать нельзя было.       — Это море, — ответила Мелисандра, не отвлекаясь от огня. — Прибой заходит под замок и бьётся об его основание, а потом откатывается. Люди слышат голоса во всём — в шорохе листвы, вое ветра, шуме прибоя. Им хочется, и они слышат.       — Мне вот совсем не хочется слушать страшные голоса, — возразила леди Ширен.       Славная, милая девочка. У Мелисандры могла быть такая же.        — Наша лучшая матка, — с гордостью говорит жрец. — Отменная производительница. Она сможет выполнить заказ без труда.       — Нам нужно, чтобы девочка выглядела, как пятилетняя, — напоминает жирный. — И уберите тёмные волосы, нужна чистая внешность.       Они, впрочем, оба жирные — но один ещё и лысый.       — Вы принесли образец крови? — жрец несколько обижен недоверием.       Мелони переводит взгляд с одного на другого и медленно понимает, что ей предстоит носить живого ребёнка, а не тень. Живого ребёнка, который будет смеяться и плакать, просить грудь и играть в догонялки и прятки. Которого ещё до зачатия купили этот жирный боров и его лысый друг.       Кровь, которую они принесли — чёрный порошок, так она стара — смешивают с вином и мёдом и дают ей выпить, а потом кладут на алтарь.       — Я бы с радостью поспособствовал, — говорит лысый, — но их коллеги лишили меня такого удовольствия.       — Что ж, — говорит жирный, — я никогда не упускаю случая отыметь хорошенькую шлюху.       Мелони всё равно, она терпит его, как терпела тысячи других. Её душа далеко, её душа в саду у красных стен. «Мама, у меня будет дочка. Я заберу её у них, мама. Мы будем свободны и счастливы». Она была мертва долгие годы, но сейчас ожила и готова сражаться.       — Я помогу тебе, малая, — вздыхает Акору. — Хотя в Волантисе не сбежишь от людей Красного Бога, но стоит попытаться.       Каждую ночь Мелисандра подолгу не могла заснуть, думая: где её дочь, что с ней, жива ли она? Побег не удался, Акору умерла, и девочку забрали жирдяй и лысый, а Мелисандра пошла по своему пути, навстречу Ночи и последнему бою.       «Но Азор Ахай даже не знает, что его дочь в опасности. Но тот, кто сжёг корабль, разве не попытается этим хвалиться?», — следовало уточнить.       — Как думаешь, Сарелла, чьих это рук дело?       — А что, огни молчат? — ответила та вопросом на вопрос.       — Пока молчат.       — Пираты бы не стали жечь корабль, они бы его ограбили. Я слышала, люди Ланнистеров бесчинствуют в Приречье. Может, у них и на море есть подручные.       Мелисандра кивнула и сунула заточенную палку в огонь. Он закалит её, превратит в почти копьё. Так учил отец. С копьём и луком они смогут добывать себе пищу.       — Мы могли его съесть! — гневно орала Сарелла, но Мелисандра не слушала, выводя буквы — на земле, потому что нет бумаги. Борова можно съесть, это верно — но еду можно добыть и другую, а другого посланника едва ли. Если бы Ланнистеры похвалялись страшной смертью её дочери, Мелисандра сошла бы с ума от боли. Азор Ахай не должен сойти с ума.       В воздухе пахло мясом и палёной шерстью.       Мелисандра смотрела в огонь, и видела образы: рыжую женщину и надушенного мужчину, решетки на окнах и долгую дорогу. А потом упала темнота, и из темноты посмотрели родные лиловые глаза:       — Мелони? Мелони, ты?