***
— Знаешь, я познакомился с одной симпатичной девушкой недавно, — Цзинь Лин откладывает в сторону кисть и разминает запястья. — С девушкой? И как же познакомился, если ты кроме ночных охот ничего не знаешь? — Цзян Чэн быстро пробегается глазами по листам бумаги, на которых племянник уже который раз пытается исправить свои каллиграфические навыки. — В письме познакомился. — В письме? — Ваньинь поднимает взгляд на племянника и смотрит недоумевающе. — Ага. Ты не слышал о таком? Ты пишешь письмо, которое не предназначено конкретному человеку, и птицей отправляешь в неизвестную сторону, оставляя в письме место, куда можно отправить ответ. Так я познакомился с одной красавицей из ордена Не! — Цзинь Жулань подмигивает дяде и потягивается. — Ладно, я свободен? Меня там ждут… — Опять твои Лани? — Ваньинь недовольно закатывает глаза и жестом приказывает племяннику уйти. — Иди, только осторожнее будь. — Да знаю я, знаю! После того, как Цзинь Жулань покидает комнату, Ваньинь задумывается над его способом знакомства… А ведь это прекрасная идея! Написать письмо ведь можно анонимно! Никто не догадается о его личности, если не говорить некоторых подробностей, а значит, это прекрасный шанс завести друга по переписке! — Неплохая мысль, — воодушевлённый Цзян Чэн не раздумывая хватает чистый лист, на котором племянник так и не написал ничего, и макает кисточку в тушь, обильно смачивая. Поднесённая к листу бумаги кисточка случайно капает на край тушью, но Ваньинь не обращает на это внимания, старательно выводя иероглифы, намеренно стараясь изменить почерк. Получается кривовато, некоторые иероглифы выглядят незаконченными, но в конце концов Цзян Чэн смотрит на итог и читает про себя то, вышло: «Здравствуй, друг. Ты меня не знаешь, и я тебя совсем не знаю, но если ты читаешь это письмо, значит оно предназначено судьбой именно для тебя. Я не умею заводить новые знакомства… Но надеюсь, что ты не против? Попробовать пообщаться со мной? Если нет, то можешь ничего мне не отвечать…» Саньду-Шэншоу тяжело выдыхает, аккуратно складывает письмо и завязывает фиолетовой ленточкой, что лежала неподалёку. Ваньинь наконец встаёт с места и уже собирается приказать адепту его ордена принести ему почтовую птицу, но, немного погодя, всё же направляется прочь из дома. Он планировал найти какую-нибудь дикую птицу, что бы она отнесла письмо туда, незнамо куда, тому, неизвестно кому и это будет скрыто от всех остальных! И нашёл. Пройдя немного вглубь леса, он находит гнездо какой-то мелкой птички, которая очень кстати сейчас сидит в нём. Цзян Чэн фыркает, когда ему в голову лезут мысли о его старшем брате и о том, как тот любил забавляться в детстве, ловя птиц, а Ваньинь вечно говорил, что это дурная и пустая трата драгоценного времени. Что ж, видимо, он был не совсем прав. Подняв с земли небольшой камешек, совсем маленький, Саньду-Шэншоу прицеливается и кидает камень в птицу, которая с негромким писком падает вниз. Цзян Чэн тут же подхватывает её, не давая упасть на землю, осматривает птичку с головы до ног и, убедившись, что на птице не осталось никаких повреждений, аккуратно привязывает к её лапке письмо. — Ну-с, дорогая, в путь, — Ваньинь подбрасывает птицу вверх и та, моментально раскрыв крылья, улетает прочь, скрываясь в тени деревьев. — А я буду ждать…***
Утро в облачных глубинах, как и всегда, начинается рано. Лань Сичэнь никогда вслух не жалуется на ранние подъёмы, однако в самом деле терпеть их не может. Но он никогда и никому не признается в этом. Особенно своему дяде. Первым делом Лань Хуань, как и все остальные адепты его ордена, идёт на завтрак в общей зале, по пути готовя утреннее приветствие. Честно говоря, ему уже осточертели эти утренние речи, которые должны поднимать ученикам настроение — просто у него после этих речей настроения не появляется! Ему не хочется каждый день врать в лицо ученикам о том, как прекрасно это утро и как хочется прожить этот великолепный день с пользой для души и тела… Ему, к примеру, вообще не хочется. Всё, чего он хочет, это вернуться в свою тёплую постель и уснуть сном младенца, не просыпаясь часов так до двенадцати. Но так нельзя, кто ему позволит сделать это? Если дядя узнает, то съест его и не подавится! Цзэу-Цзюнь тяжело вздыхает и натягивает привычную улыбку перед входом в общий зал. Некоторые ученики уже собрались, Лань Цижэнь и Лань Ванцзи, конечно же, уже занимают свои положенные места, а Сичэнь про себя думает, что чуть ли не ровно с пяти часов тут сидят, наверное. Едва подавляя смех от этой глуповатой шутки, Лань Хуань переводит взгляд на едва ли не спящего на месте Вэй Усяня, который сидит рядом с Лань Чжанем. Цзэу-Цзюнь мысленно хлопает его по плечу и говорит, что понимает его до глубины души… Когда все ученики и адепты наконец собрались, Лань Сичэнь встаёт со своего места и едва подавляет желание зевнуть. — Всем доброго утра, я надеюсь, что вы хорошо спали этой ночью. — Доброго утра, Цзэу-Цзюнь! — Почти в один голос отвечают ему ученики. — Сегодня день предстоит тихий и спокойный, наиболее благоприятный для самосовершенствования, так что постарайтесь, я надеюсь на ваши успехи! — Сичэнь опускается обратно на своё место и берёт в руки палочки. — Но для начала нужно позавтракать. После этих слов все отводят внимание еде, не смея более проронить и звука. Только Вэй Усянь не стеснялся говорить с Ванцзи в полголоса, на что тот сначала фыркал, а после стал отвечать кивками головы. Лань Хуань внимательно прислушивается к его разговорам и, вновь мысленно, отвечает ему. — Пойдём сегодня погуляем, а? «Ты хотел сказать: «Пойдём сегодня займёмся непотребством в другом месте.» — Зайдём на рынок, купим яблок Яблочку! «И заодно «Улыбку императора». Думаю, запасы под полом в доме Ванцзи уже должны были закончится.» — Давай, Лань Чжань, жуй быстрее, я уже не могу тут сидеть! «Под пронзительным взглядом дяди и впрямь некомфортно.» Лань Хуань тоже старается доесть быстрее, при этом ловя на себе строгие глаза Лань Цижэня, но Сичэню плевать, потом он отмажется лёгкой тошнотой или чем-то в таком духе, пока дядя будет отчитывать его, а после начнёт перечислять все «важные» дела Цзэу-Цзюня на день грядущий. Вот же заноза в заднице… В смысле, не Цижэнь, конечно, а дела. После трапезы Лань Сичэню удаётся увернуться от разговора с дядей самой банальной, на его взгляд, отмазкой: «У меня много дел, спешу поскорее начать и вовремя закончить. » А на самом же деле Лань Хуань спешит просмотреть количество важных писем и сообщений, отложить их в сторонку на вечер и уйти прогуляться, желательно, прочь из Облачных Глубин… Цзэу-Цзюнь всегда был, есть, и, скорее всего, будет примером для подражания: правильным, пунктуальным, тихим, праведным, справедливым и какие там ещё «положительные» качества у монахов? Однако, помимо Цзэу-Цзюня в мире существует и сам Лань Хуань, желающий больше свободы. Он любит шумные компании, любит громко смеяться, позабыв о приличии и… выпить. Да, Лань Сичэнь любитель выпить, почти как Вэй Усянь. Только, в отличие от последнего, у него нет возможности пить каждый день там, где захочется. Обычно Сичэню требуется выбраться в город без каких-либо сопровождающих, что уже сложно, и там купить вина, на ходу вновь придумывая отмазки для торговцев, ведь с чего это вдруг сам Цзэу-Цзюнь покупает вино?! Это порядком достало. Правила, правила, правила… Вечно эти правила! Они уже в глотке сидят у Лань Хуаня! И, самое гнетущее то, что ему некому выговориться! Конечно, под боком вечно прыгает Вэй Ин, но Цзэу-Цзюнь боится… Он боится, что Вэй Усянь осудит его… Вот бы можно было общаться с кем-то, при этом не знающим кто такой Сичэнь… Лань Хуань медленно шагает по лесу, в надежде встретить хоть одного лютого мертвеца, что бы немного развлечься. Руки уже прямо так и чешутся достать меч и показать этим мёртвым ублюдкам кто здесь главный! Точнее… Кто здесь Цзэу-Цзюнь! В следующий момент Сичэнь слышит прекрасное пение птицы прямо над собой, поднимает голову наверх, дабы увидеть своего личного маленького музыканта, и видит птичку, не на много больше его ладони, к лапке которой привязано письмо. «Это мне?» — пролетает в голове у Лань Хуаня, и он достаёт из рукава маленькую горстку семян, предлагая их птице. Она садится к нему на запястье, с удовольствием принимая щедрое угощение, а Цзэу-Цзюнь тем временем ловко отвязывает записку. Устроившись на коленях под ближайшим деревом, Лань Хуань насыпает оставшиеся семена на землю, дабы птице было удобнее есть, а после открывает письмо, с немалым удивлением читая всё написанное в нём. «Здравствуй, друг. Ты меня не знаешь, и я тебя совсем не знаю, но если ты читаешь это письмо, значит оно предназанчено судьбой именно для тебя. Я не умею заводить новые знакомства… Но надеюсь, что ты не против? Попробовать пообщаться со мной? Если нет, то можешь ничего мне не отвечать…» Сичэнь осторожно складывает письмо и прячет за пазуху. День сегодня и впрямь прекрасен. Решение практически самой большой проблемы в его жизни нашло его само — буквально прилетело к нему. Это заставляет Сичэня расплыться в искренней улыбке. Неужели в его жизни появится друг? Вот так просто? Друг, который не знает, кто такой Лань Хуань… Друг, который, видимо, достаточно далеко от него. Цзэу-Цзюнь элегантно поднимается с земли, заодно поднимая на руку птичку, которая на удивление спокойно сидит и не пытается улететь. — Ты мой маленький вестник счастья, я назову тебя Чжунцзы. Пойдём, Чжонцзи, я дам тебе ещё семечек.***
Уже находясь у себя дома, ловко проскользнув перед этим мимо дяди, Лань Сичэнь сажает птичку на письменный стол, перед этим насыпав на верхний левый край стола ещё небольшую горстку семян, только других. Пока Чжунцзы ловко разбирается с лакомством, Лань Хуань уверенно берёт в руки кисточку, окунает её в тушь и склоняется над чистым листом. Нужно правильно подобрать слова. Так, чтобы по привычке не написать ответ в деловом тоне, автоматически раскрывая свою личность, хоть и наполовину. Нужно написать письмо с лёгкостью, с такой, как Цзэу-Цзюнь когда-то общался с Не Минцзюэ. — Так, ладно. Приступим! Около пятнадцати минут Лань Хуань неотрывно пишет ответ. Не сразу думая о формулировке предложений, он много раз неаккуратно зачеркивает фразы, пытается незаметно исправить ошибки в некоторых иероглифах, которые замечает не сразу, а как только ставит точку в конце, тяжело выдыхает. Лань Сичэнь переводит взгляд на птичку — та мирно устроилась на краю стола и, наверное, с интересом наблюдает за ним. Цзэу-Цзюнь аккуратно поднимает листок над столом и, прочистив горло, с выражением читает птице написанное письмо: «Здравствуй, дружище. Я не ожидал найти это письмо именно в тот момент, когда больше всего в нём нуждался, видимо, это действительно игра судьбы, которая может быть и не такой жестокой на самом деле. Я рад. Спасибо, что написал это. Я принимаю твоё предложение! Я с радостью подружусь с тобой. Если ты не против, то я предпочту оставить личность в тайне. И да, Чжонцзи нравятся семена тыквы.» — Ну, что думаешь? Чжунцзы несколько раз чирикает и смотрит на Лань Хуаня. — Что ж, я приму это как «вышло прекрасно». Спасибо тебе. Сичэнь складывает письмо и завязывает той самой фиолетовой ленточкой, которой было завязано первое. Осторожно привязывает его к лапке Чжунцзы и выпускает птичку в окно. — Надеюсь, что ты ещё прилетишь ко мне. Я буду ждать тебя с лакомствами.***
Весь следующий день Цзян Чэн не находит себе места. Ощущение, будто ему снова пятнадцать и он не может усидеть спокойно, ведь скоро должен пуститься на ночную охоту с Усянем. Только теперь он не может дождаться, когда сможет оторваться от дел и проверить: не принесла ли птичка ответ. А вдруг уже принесла? Бедняжка, она, наверное, не может сама развязать письмо на лапке. А вдруг не принесла ничего?! Вдруг его проигнорировали… И письмо сожгли! Хотя, зачем? А может, его письмо ещё и не нашёл никто вовсе. Слишком много мыслей об этом… — Дядя. Дядя! — Ваньинь дёргается на месте и моргает несколько раз. Перед ним сидит его племянник с надутым выражением лица. — Ты спишь, что-ли?! — А? О, нет-нет, конечно нет. На чём мы там остановились? — На том, что ты спишь вместо того, что бы учить меня! Ты не выспался? — Цзинь Лин опускает кисточку, а после щёлкает каждым пальцем. У Саньду-Шэншоу едва глаз не дёргается от этого звука. — Ты заработался? Много работы, да? Дядя, может тебе стоит отдохнуть немного? Я могу не появляться здесь какое-то время. Я ведь и сам могу повторить выученное! Цзян Чэн расплывается в улыбке. Его племянник так беспокоится о нём. — Мне приятно, что ты заботишься обо мне, Цзинь Лин. — Ваньинь протягивает Жуланю раскрытую ладонь и тянет недоумевающего юношу на себя, заключая в крепкие объятия. — Попался! — Ну, дядя! — Цзинь Лин вырывается из крепкой хватки мужчины, но в какой-то момент чувствует тепло у себя на макушке. — Что ты?.. — Пожалуйста, давай посидим так немного. Цзинь Жулань лишь тихо угукает. Он обнимает дядю за шею и прижимается к нему ближе. Цзинь Лин никогда не признается в том, что всё время очень скучает по вечным нравоучениям от Саньду-Шэншоу, по его вечному недовольству. Он очень скучает по своему дяде, который сейчас так по-детски целует его в макушку и лоб, случайно задевая алую точку киновари. Жулань прижимается ещё ближе, утыкаясь носом в шею Цзян Чэна. — Давай отдохнём, Цзинь Лин. — Угу… Ваньинь с лёгкостью встаёт с места, вместе с тем поднимая и Цзинь Лина. Парень крепче хватается за дядю, пока тот несёт его на кровать и осторожно ложится на бок, вновь притягивая племянника ближе. Они довольно редко могут позволить себе эти моменты: просто так лениво валяться на постели вместе, изредка щекотать друг друга и смеяться, вспоминая их смешные совместные моменты из жизни. Уж совсем в крайних случаях Цзян Чэн позволяет себе целовать смущённого племянника в лоб или щеки, тот, конечно, ворчит поначалу, но потом тянется мазнуть губами по щеке дяди. А потом они обнимаются, долго и крепко, ведь никого ближе у них нет. Никого дороже у них нет. Саньду-Шэншоу запоминает каждую секунду проведённую с любимым, непослушным и дерзким Цзинь Лином. — Дядя, — Цзинь Жулань заглядывает в глаза Ваньиня и продолжает, — а можно… Можно мне не уходить сегодня? Я не хочу вставать. — Конечно, А-Лин. Спи, уже поздно, тебе завтра рано в дорогу. Цзинь Лин ползком добирается до подушек и, когда дядя заботливо укрывает его, прикрывает слипающиеся глаза. Цзян Чэн ждёт, пока племянник уснёт, а потом ждёт ещё минут пятнадцать, что бы тот уж точно не проснулся от того, что Саньду-Шэншоу покидает спальню. Юньмэн Цзян, конечно, не Гу Су Лань и здесь нет правил о том, во сколько нужно ложиться спать, а именно в девять часов, но всё равно никто не привык к тому, что глава ордена поздно выбирается в лес, при этом, словно воришка, оглядывается по сторонам, в надежде не прихватить любопытный «хвост». Идя в знакомом направлении, Цзян Чэн перебирает пальцы, нервно крутит кольцо и часто тяжело вздыхает, надеясь как бы не нарваться на пустое гнездо или на своё же письмо, которое никто так и не прочел. Да, Цзян Ваньинь не отличается особым терпением, как тот же глава ордена Лань, но ждать, в принципе, умеет, хоть и не в данной ситуации. Ему нужен ответ прямо сейчас, и уж лучше ему там быть, иначе Саньду-Шэншоу будет рвать и метать! Набрав в лёгкие побольше воздуха, Ваньинь поднимает глаза на гнездо и замечает в нём ту самую птичку, на лапке которой висит письмо. Присмотревшись, Цзян Чэн замечает, что бумага не похожа на ту, что используют в Юньмэне — слегка желтоватую и жесткую. Эта бумага куда светлее, а завязана она хоть и той самой ленточкой, но иным способом: сам Цзян Чэн никогда не заморачивается насчёт техники завязывания писем, он просто делает несколько петелек и всё, но сейчас же он видит перед собой аккуратненький бантик. Это он! Это ответ! Это он, он! Саньду-Шэншоу готов прыгать от счастья, словно малец, прямо здесь и прямо сейчас! Аккуратно, не так, как в прошлый раз, мужчина усаживает птицу к себе на руку, достаёт письмо и, не удержавшись, целует птичку в макушку. Ничего не понимающая бедная птица лишь моргает несколько раз и возвращается в гнездо, а Цзян Чэн, последовав её примеру, направляется домой. Уже дома, крадясь словно тигр на охоте, чтобы не разбудить племянника, Ваньинь раскладывает письмо на столе и принимается не без удовольствия читать его. «Здравствуй, дружище. Я не ожидал найти это письмо именно в тот момент, когда больше всего в нём нуждался, видимо, это действительно игра судьбы, которая может быть и не такой жестокой на самом деле. Я рад. Спасибо, что написал это. Я принимаю твоё предложение! Я с радостью подружусь с тобой. Если ты не против, то я предпочту оставить личность в тайне. И да, Чжунцзы нравятся семена тыквы.» «Да! — Мысленно выкрикивает Цзян Чэн, — Да, черт возьми, да! Чжунцзы? Ты моя красотка, я принесу тебе хоть восемьдесят мешков тыквенных семян, если ты продолжишь относить моему другу письма, а потом прилетать сюда с ответами! В следующий раз обязательно накормлю её! А сейчас… Хмм, я должен написать что-то о себе, верно? Так, чтобы приятель имел обо мне хоть какое-то представление, но при этом не догадался, кто я такой. Что ж, посмотрим.» Вдохновлённый положительным ответом, Ваньинь дрожащими руками берёт кисточку и начинает писать, не заботится о том, на сколько это будет читаемо, ведь пишет он быстро, именно то, о чем он думает, неосторожно и почти неразборчиво. Закончив со своим «любовным» посланием, Цзян Чэн вытирает пот со лба и складывает драгоценную вещь в аккуратный рулетик. — Завтра утром отнесу его Чжунцзы, а сегодня спать. Саньду-Шэншоу быстро задувает свечи и укладывается рядом с мирно сопящим племянником, притягивает его к себе и, ведомый нахлынувшей нежностью, целует его затылок. От этого Цзинь Лин слегка морщится во сне, но продолжает спать.***
Они обмениваются друг с другом письмами каждый день, даже не подозревая, кто там сидит по другую сторону листа. За несколько месяцев общения они узнали друг о друге так много, чтобы быть очень близкими, но так мало, чтобы узнать друг друга. Каждый из них спустя время начинает чувствовать странное тепло в груди от нового письма… Всё зашло так далеко, что путь назад обильно порос колючими кустами. «О, благодарю тебя за положительный ответ! Знаешь, это было так волнительно. Я целый день не мог найти себе места и думал, ответят мне или нет. Но я так рад. Я тоже не хочу пока говорить о своей личности, хорошо, что ты меня поддерживаешь в этом. Но, знаешь, нам нужно как-то обращаться друг к другу, так что… Выбери-ка мне какое-нибудь прозвище, любое. Я буду ждать твоего ответа вновь. И да, Чжонцзи — очень милое имя.» «Я рад, что ты оценил её имя! Прозвище, да? Хм… Знаешь, я не особо в этом силён, так что не обижайся в случае чего, ладно? Мне вот нравятся лотосы… Может ты будешь лотосом? Ты, вроде, тоже мне нравишься. А какое прозвище мне придумаешь? Только без пошлостей, пожалуйста.» «Лотос, это так мило. Спасибо тебе за комплимент, я тоже очень люблю их. Особенно сильно я люблю суп из свиных рёбрышек и корня лотоса, это до невозможности вкусно! Ты обязан попробовать как-нибудь. Тебе прозвище? Я фантазией не блещу, так что ты будешь облаком!» Именно так всё и началось. Точнее говоря, так и развивалась их крепкая дружба. Спустя время они уже не могли представить свою жизни друг без друга, они отдавали себя целиком и полностью письмам, оставляли там частички своих душ, раскрывали то, что их так беспокоит в жизни, то, чем они не могут поделиться больше ни с кем. Они начали вести себя друг с другом раскрепощённо и чувствовать максимальный комфорт. Как бы то странно ни казалось, но они понимают друг друга, поддерживают и веселят. Грозный и устрашающий Саньду-Шэншоу наконец смог выпустить своего внутреннего Цзян Чэна: нежного, словно лотос, заботливого и любящего. Всегда следующий правилам и чопорный Цзэу-Цзюнь смог показать миру своего внутреннего Лань Хуаня: весёлого, немного задиристого и любящего весьма неприличные шутки. Только вот этот «мир» ограничивается одним листом бумаги. Ну и плевать. Если им так хорошо, в этом нет ничего плохого. И никто об этом не заботится.Спустя полгода, собрание глав орденов в Башне Золотого Карпа.
— Знаете, Цзэу-Цзюнь! — Вэй Усянь воодушевлённо кружит вокруг Лань Сичэня, пока рядом идёт Лань Ванцзи. — Вы стали улыбаться шире и будто бы искреннее! — Правда? — Лань Хуань не может сдержать ещё более счастливой улыбки. — Абсолютная! Что же так повлияло на вас, глава ордена Лань? Поделитесь со мной своим секретом широкой улыбки! — Сомневаюсь, господин Вэй, что ваша улыбка способна стать ещё шире, как бы вы ни старались, — Сичэнь переводит взгляд на Ванцзи, и еле заметно толкает его в плечо. — Разве что, если вам нужен совет, чтобы использовать его на моём дорогом брате. Пока Старейшина Илин заливается негромким смехом, Хангуан-Цзюнь улыбается кончиками губ и переводит взгляд то с брата на мужа, то с мужа на брата и еле удерживает в себе назойливое желание расплыться в довольной улыбке, когда на горизонте появляется мрачная фигура в фиолетовых одеждах. Тогда всё положительное настроние Лань Чжаня спадает, а Вэй Ин выпрямляется и тоже прячет свою улыбку. — Приветствую главу ордена Лань, — Цзян Чэн кланяется Сичэню и кивает на ответный жест. — Рад видеть вас, глава ордена Цзян. У вас есть разговор ко мне? — Да, желательно без лишних пар глаз, — он кивает в сторону Ванцзи и Усяня, которые в ту же секунду удаляются внутрь помещения, где остальные главы уже рассаживаются на свои места. — Это насчёт набора учеников в этом году на обучение в Гу Су. — О, Вы решили доверить нам своих учеников? — Да я и раньше не то чтобы не доверял, просто мне хотелось самому контролировать их обучение, но знаете… Я так устал от этого. — Я понимаю вас. Как много учеников прибудет? — Думаю, их будет около десяти. За разговором они не замечают, как отдаляются от башни Золотого Карпа, спускаясь вниз по лестнице к красивому, уединённому пруду, прочь от суматохи и шума. Это, честно говоря, успокаивает их двоих, и они почти одновременно глубоко вдыхают местный запах: цветущая вишня, пруд и отдалённые нотки запахов их кухни. Умиротворяеюще. — Вы не против пока что не возвращаться? Там так шумно, что… — Что голова болит от всего этого галдежа, — неосознанно перебивает Ваньинь и тут же прикрывает рот ладонью. — Простите. — О, нет, именно это я и хотел сказать! Что? Что… — Что? — Удивлённо вопрошает Саньду-Шэншоу и таращится на главу ордена Лань. — Что? — Переспрашивает его Сичэнь и так же удивлённо смотрит на него. — Вы что… Вы хотели сказать, что у вас голова раскалывается от галдежа? А вы точно Цзэу-Цзюнь? — Ой… Ох… Некоторое время они просто стоят неподвижно, ничего не говорят и смотрят по разные стороны, пытаясь прийти в себя от этого недоразумения. Их тишину нарушает лишь едва ощутимый ветерок, который шуршит листочками на деревьях и травой. Первым заканчивает громкое молчание Цзян Чэн, громко прочищает горло и говорит: — Интересно, как часто вы думаете о чем-то, но не говорите это вслух? — Ну… Знаете, глава ордена Цзян… Даже чаще, чем вы себе это представляете… Но, я надеюсь, что об этом знаем только мы с вами, да небо с землёй. — Да, конечно, я понимаю. Что ж, видимо, я не знал о вас слишком многое, глава ордена Лань. — О, знаете! О человеке можно знать много, но одновременно с тем и мало. Есть, к примеру, человек, который не знает моего имени, он называет меня облаком. Представляете, есть люди, которые не знают, что я Цзэу-Цзюнь… — Что вы только что сказали? — Опять вы недослышали меня? Ха-ха, глава ордена Цзян, спешу сообщить вам о вашем плохом слухе и… — Нет-нет, я всё прекрасно слышал. Я просто не могу поверить в услышанное. — О, понимаю, это весьма странно звучит, вроде бы я узнаваемый человек… — Да не об этом я! — Цзян Ваньинь резко разворачивает к себе мужчину, хватая того за запястье. Лань Сичэня негромко шипит и зло смотрит на Цзян Чэна. — Вы… Вы… Облако? — Отпустите меня, имейте приличие! — Лань Хуань изо всех сил дёргает на себя своё запястье и Цзян Чэн выпускает его из крепкой хватки. — Да что на вас нашло?! — Облако и лотос… — Тихо-тихо, Цзэу-Цзюнь увлечённый своим пылающим запястьем, не сразу улавливает, что говорит его собеседник. — Что? — Облако и лотос. Вы… Вы любите выпить вина. Вы любите громко смеяться, до боли в животе. Вы ненавидите правила своего ордена. Вы… Это ведь вы Облако? — О, боги, — Лань Сичэнь медленно приближается к Цзян Ваньиню и поднимает дрожащую ладонь. — Это ведь вы… Нет. Нет, это ты. Это ты, ты, ты… Мой прекрасный нежный лотос… Они всё ближе и ближе, неловко сокращают расстояние между собой до нуля, чувствуют свои быстро стучащие сердца через толщи одежд, неуверенно берутся за руки, смущённо смотрят друг другу в глаза и трогают… трогают друг друга… Цзян Чэн ведёт ладонью по спине Сичэня, а Лань Хуань обвивает его талию. Они хватаются друг за друга, пытаются не упустить и не потерять, ведь вдруг это всё всего-лишь сон? — Собрание, — начинает было Сичэнь, но Цзян Чэн накрывает его рот своей ладонью. — Ванцзи справится. А я позже подойду к Хуайсану. — Верховному заклинателю. — Для меня он до сих пор просто Хуайсан, — Ваньинь берёт в ладонь кисть Цзэу-Цзюня, аккуратно, не так, как несколькими минутами ранее, проводит пальцами по ладони, медленно и нежно, сжимает в совершенно некрепкой хватке верхние фаланги пальцев и целует руку Лань Хуаня. Касается губами почти невесомо, а после прижимает к своей щеке чужую ладонь. — Если бы я раньше узнал, что ты на самом деле не… Не Саньду-Шэншоу, я бы и не поверил в это! Но сейчас, я вижу тебя таким перед собой… Когда я читал те письма от тебя… Моё сердце пылает, мой лотос. — А я никогда в жизни не поверил бы тому, что ты способен перепить Вэй Усяня и выражаться грязнее, чем Не Минцзюэ когда-то, — Цзян Чэн хихикает. — Моё облачко… Пойдём со мной? Сичэнь кивает, и его тянут прочь отсюда. Вверх по лестнице, огибая непонимающую толпу, они спешат в сторону гостевых комнат, а точнее, в сторону комнаты Ваньиня. Просто потому что он идёт первый. И Лань Хуань вообще не против. Уже в комнате, находясь наедине, они видят, как стремительно краснеют их щёки, а низ живота тянет приятный спазм. — Знаешь, я храню все твои письма у себя около кровати и порой перечитываю некоторые из них, — Цзян Чэн медленно распускает свои волосы, позволяет Сичэню вплести пальцы в шелковые пряди, и тот блаженно выдыхает, наслаждаясь таким интимным моментом. — Я тоже, лотос мой. Я даже выучил наизусть некоторые из них. — У тебя есть любимые? — Ваньинь садится на край кровати, а Цзэу-Цзюнь прямо сзади него, обнимает тонкую, кажется такую хрупкую талию, и зарывается носом в чужую макушку. — О, конечно есть… «Знаешь, облачко, я не знаю как ты выглядишь, но мне кажется, что у тебя очень нежные руки. Я так хочу подержать тебя за них и даже поцеловать твои костяшки, в знак благодарности за всё. Ты помогаешь мне не забыть, кто я на самом деле.» «Говоришь, сегодня был трудный день? Моё облачко устало? Вот бы мне оказаться рядом, я бы помассировал твои ступни и плечи, что бы ты мог расслабиться и отдохнуть. Надеюсь, что ты не перенапрягаешься сильно, ведь это может быть вредно.» «Чжонцзи перебралась ко мне в спальню. Я сшил ей мягкое гнездо и повесил его над окном. Ей там нравится… А ещё я кормлю её самыми вкусными семенами. Кстати, сегодня я прогуливался в лесу, пока искал её, и нашел эти прекрасные цветы. Они напоминают мне о тебе, ведь они такие же милые и радуют глаз.» — В этом письме тогда лежали несколько гипсофил. — Я сохранил те цветы. Вложил их в сборник о благовоспитанности на странице со значением лобной ленты, — с этими словами Сичэнь снимает свою лобную ленту и ждёт, пока Цзян Чэн неуверенно возьмёт её в руки. — Ты уверен в этом? — Ваньинь трепетно гладит ленту в руках большими пальцами, чувствуя, как нежность разливается по груди. — Более чем, мой лотос. Мягкий поцелуй в шею заставляет дрогнуть, а потом уверенно откинуть голову на плечо сзади. Цзян Чэн тяжело сглатывает, когда горячие губы косаются его нежной кожи на шее, под подбородком и на щеке. — Я люблю тебя. Спасибо, что ты есть, А-Чэн. — Лань Хуань коварно подкрадывается к его губам, прижимается со спины ещё ближе и захватывает чужие губы в плен поцелуя. У Ваньиня дух захватывает от ощущний, а земля уходит из-под ног. Хочется большего. Он обвивает руками шею Сичэня и не отпускает, пока сам отвечает на неумелый поцелуй. Да и какая разница вообще? Научатся. — А-Хуань, ох… Это так непривычно, чёрт возьми. А-Хуань, помоги мне, прошу. Лань Сичэнь улыбается и медленно проводит рукой по телу Ваньиня: начиная от шеи, проводит ниже и ниже, пока не чувствует под пальцами горячий мужской половой орган, явно выпирающий сквозь одежду. Он массирует его осторожно, не торопясь, упивается реакцией Цзян Чэна, который выгибается в его руках дугой и выглядит так… так невинно! Порозовевшие щёки, зажмуренные глаза и приоткрытый рот. Цзэу-Цзюнь еле сдерживается от желания вдохнуть жизнь в свои самые сокровенные фантазии, но держит себя в руках. Это всё потом. Сегодня всё медленно и нежно — как сам Цзян Чэн. Пока Ваньинь плавится под новыми ощущениями, Лань Хуань пробирается ладонью под его одежды и чувствует, как там мокро. — Приподнимись, мне нужно снять с тебя их. Саньду-Шэншоу послушно встаёт с кровати и сам снимает с себя этот лишний элемент одежды, именуемый штанами. Когда с ними покончено, он возвращается обратно на кровать, где Лань Сичэнь, слегка припустив свои штаны, наглаживает своё возбуждение. — Иди сюда и доверься мне, ладно? — Цзян Чэн кивает и медленно садится на колени мужчины. Растяжка, насколько знает Сичэнь из сборников с весенними утехами, занимает добрую часть времени полового акта, так что он не спешит даже тогда, когда Ваньинь ёрзает на нём, явно провоцируя ускориться. Он медленно двигает тремя пальцами внутри, хоть уже и не чувствует никакого сопротивления мышц, как несколькими минутами ранее. А когда видит, что Цзян Чэн собирается кончать от одних лишь пальцев, решает, что уже достаточно, и медленно входит в него. Прижимает своё сокровище ближе к себе, целует его много-много раз: в губы, щёки, лоб, нос и другие участки кожи, до которых дотягивается. Медленные, но глубокие толчки отзываются у Ваньиня чуть ли не в мозгу и он громко стонет, когда достигает пика наслаждения и пачкает собой белые одежды Хуаня, которые тот так и не снял. — Прощу тебя за это, только если ты поцелуешь меня. И он не раздумывая целует. Всё так же медленно и тягуче, покачиваясь вверх вниз, тем самым помогая и Сичэню наконец кончить, предварительно выйдя из него. Они сидят в этом положении ещё некоторое время, смотрят друг другу в глаза и счастливо улыбаются. И каждый улыбается по своему: Сичэнь широко, а Ваньинь нежно. Именно так, как они описывали свои настоящие улыбки в письмах.