***
Дальше всё происходит как в тумане. Позже Дин Жун вспомнит, как кричал о помощи, как отчаянно искал признаки жизни в своём командире. Какое сумасшедшее облегчения испытал, когда нащупал пульс Ван Чжи, тихий, но стабильный, и как дрожали его конечности, когда он затаскивал их обоих в повозку. Он вспомнит, как обожжёнными пальцами прикасался к лицу Ван Чжи, как словно мантру шептал его имя, умоляя очнуться. Вспомнит ограду. Спешащих императорских врачей, забравших Ван Чжи, и того, кто чуть не силой тащил Дин Жуна для лечения его собственных ран. Дин Жун едва помнит это: как ему промывали ожоги, как накладывали повязки на обе руки. В его объятом страхом сознании билась одна-единственная лихорадочная мысль: «А что, если на этот раз я потеряю его навсегда, раз уж он исчез из моего поля зрения?»***
Он игнорирует совет доктора отдохнуть, отмахивается от чашек с водой, которые ему предлагают служащие ограды. Как смеют эти люди, думать, что Дин Жун будет спокойно отдыхать, когда Ван Чжи находится поблизости в тяжёлом состоянии. Конечно, есть и другие задачи, требующие выполнения. Нужно написать отчёты. Провести допросы. Но должностная работа, которой Дин Жун занимался эти годы, теперь не кажется такой уж важной, его работоспособность вытеснена чем-то пугающим. «Пугающим. Да», – думает Дин Жун, и осознание этого ошеломляет. Он боится. Он проталкивается мимо слуг, упрашивающих его подождать, но ожидание – единственное, что он делал весь этот проклятый день, и оно ничего не дало. У комнаты Ван Чжи дежурят трое охранников с каменными лицами, и Дин Жун уже собирается приказать им отойти в сторону... Но от этого его удерживают настойчивые предостережения врачей: – Вы будете только мешать. Так что он сжимает челюсть и ходит кругами.***
Крик Ван Чжи сотрясает стены, и что-то в Дин Жуне ломается.***
Только далеко за полночь охранники наконец расступаются, пропуская выходящих докторов. Дин Жун в мгновение ока оказывается перед ними. Один из них устало выдыхает, от чего морщины возле его глаз становятся ещё глубже. Дин Жун тяжело сглатывает, чувствуя себя как на иголках. Врачи излагают сведенья с той чёткостью, которую Дин Жун утратил. Каждое слово, словно удар молотом: – Отдыхает. Небольшая колотая рана на плече, синяки на лице. Спина обожжена – на ней останется шрам. Кровь Дин Жуна уже начинает закипать, когда доктор заканчивает: – У него впереди долгий путь. Дин Жун умеет читать между строк. Ван Чжи может понадобиться несколько недель, а может и месяцев на восстановление. И даже тогда он никогда полностью не выздоровеет. Остался ещё один вопрос, который Дин Жун хочет задать. Возможно, врачи видят это по его глазам, потому что один из них наконец говорит: – Вы можете навестить его, но он под сильным успокоительным и должен оставаться в таком состоянии ещё некоторое время. Он слегка хмурится – они определённо что-то ему не договаривают. И снова доктора будто читают его мысли. Они смотрят на Дин Жуна с чем-то близким к жалости во взгляде. – Он очнулся посреди лечения и подумал, что все ещё горит в борделе. Мир перед ним расплывается, цвета сливаются воедино, пока Дин Жун пытается устоять на ногах. Ван Чжи был в панике, а его не было рядом. Он едва успевает поблагодарить врачей, которые кланяются и уходят, а он снова остаётся один. Он делает глубокий вдох, берёт себя в руки и входит в комнату. Раздается низкий, отчаянный стон – и только через секунду Дин Жун осознаёт, что он исходит из его собственного горла. Ван Чжи, отвернувшись, лежит на боку, и Дин Жуну открывается полный вид на его покрытую синяками забинтованную спину. Дин Жун подходит ближе, едва отдавая себе отчёт в своих действиях; он смутно ощущает боль в коленях, когда падает на них перед кроватью Ван Чжи. Теперь, когда он совсем рядом, Дин Жун может в полной мере оценить степень повреждений: царапины, уже багровеющие синяки, сожжённую плоть, выглядывающую из-под краёв повязок. Он отмечает, что успокоительное, должно быть, помогает, так как дыхание Ван Чжи во сне ровное и спокойное. Облегчение, которое Дин Жун почувствовал, узнав, что Ван Чжи жив, угасло – его заглушила жгучая снедающая злость. Обычно Дин Жун не приемлет сожаления – жизнь прошлым препятствует эффективности настоящего. Но здесь, свернувшись калачиком рядом с маленьким, израненным телом своего командира, Дин Жун позволяет себе испытывать чувство вины и угрызения совести за этот проступок. Такое вопиющее неисполнение долга, такая непомерная цена, которую можно было не платить. Если бы он мог перенести эти раны на своё собственное тело, он бы сделал это без малейших колебаний. Но таковы фантазии удачливых и глупых. Дин Жун отсёк сожаление так же быстро, как оно зародилось – камнем, с помощью которого он будет топить себя позже, когда Ван Чжи пойдёт на поправку. Он переключает внимание на Ван Чжи, наблюдает за тем, как равномерно поднимается и опускается во сне его бок, просто чтобы заверить себя, укрепиться в знании, что Ван Чжи жив. Если бы мог, он бы остался здесь на всю ночь и присматривал за ним так, как не мог раньше. Но больше всего Дин Жуну хотелось прикоснуться к нему. – Ван Чжи, – шепчет он, произнося его имя как извинение, как молитву – больше эмоций, чем слогов. Ван Чжи не шевелится. Дин Жун знал, что так и будет, но всё равно чувствует укол разочарования. Он не может сказать, сколько времени так простоял на коленях, прежде чем, наконец, подняться на ноги. Дин Жун складывает вместе обожжённые забинтованные ладони и кланяется, сгибая спину в раскаянии и решимости. (Возможно, он подвёл Ван Чжи в борделе, но больше он его не подведёт.) Дин Жун выпрямляется и, бросив напоследок долгий взгляд, быстро уходит. У него есть работа.***
На следующее утро Дин Жун навещает Цзя Куя. Он выглядит хуже некуда, сидя на кровати с забинтованной рукой и хрипло дыша. Дин Жун подходит к его постели без предисловий и приветствий. – Что случилось? – рявкает он. Цзя Куй бросает на Дин Жуна взгляд, который сначала кажется оскорблённым из-за резкого тона, но затем быстро смягчается и становится более сложным. – Тан Фаню удалось разрядить обстановку. Но как только огонь разгорелся и распространился, – продолжает Цзя Куй, делая паузу, дабы откашляться, – они напали. Челюсть Дин Жуна сжимается, и он посылает безмолвное проклятие Вань Туну. – Где ты был? – В тени. Командующий велел мне не вмешиваться, – объясняет Цзя Куй. – Я так и делал, пока они не напали. Мне удалось убить двоих из них и добраться до господина Вана, прежде чем они успели причинить ему вред. К тому времени комната наполнилась дымом, и преступники пытались убить как можно больше людей на своём пути. – Конечно же, тебя бы не победила кучка головорезов, – язвительно замечает Дин Жун. Цзя Куй разражается хрипловатым сиплым смехом, после чего снова заходится в приступе кашля. – Вы когда-нибудь сражался в сплошном дыму, господин Дин? – лёгкая улыбка Цзя Куя колючая и лишена даже намёка на шутку. – В горящем здании, спотыкаясь о тела, пытаясь кого-то защитить? Дин Жун хочет сорваться, закричать, что это не имеет значения – он должен был любой ценой защитить Ван Чжи. Он подавляет эмоции и напоминает себе, что он здесь для получения сведений, а не просто, чтобы выплеснуть свой гнев. – Значит, они напали на вас, – продолжает Дин Жун, скорее утверждая, чем спрашивая. Цзя Куй кивает и с сожалением вздыхает: – Мы с командующим разделились. Я потерял сознание. Следующее, что я помню – что очнулся здесь. Между ними повисла тишина, пока Дин Жун переваривал этот рассказ. Ван Чжи был невредим, когда Цзя Куй спас его, поэтому все повреждения должны были быть получены, пока Ван Чжи был один, дезориентированный в дыму. – Трусливые твари, – рычит Дин Жун. Он с силой сжимает руки, не обращая внимания на мучительную боль от собственных ран. Их смерть была слишком быстрой. Дин Жун поворачивается, не попрощавшись. Он делает пять шагов вперёд, когда слышит слова Цзя Куя: – Господин Дин, есть ещё кое-что, что вы должны знать. Он замирает, бросая взгляд через плечо на собеседника. В выражении лица Цзя Куя мелькнула тень. – Один из них всё ещё жив.***
Проходят дни. Дин Жун поддерживает порядок в Западной ограде, руководит ежедневными делами и избегает компании Шан Мина, чьи вопросы о состоянии Ван Чжи далеко не так безобидны. Каждый вечер после службы он навещает Ван Чжи. Врачи уверяют Дин Жуна, что Ван Чжи чувствует себя так, как и можно было ожидать, учитывая тяжесть травм. Пока что им удалось избежать инфекции, и это имеет решающее значение для его дальнейшего выздоровления. Иногда Дин Жун пересказывает события дня спящему Ван Чжи, жалуясь на надоедливость Шан Мина и отмечая прилежность некоторых служащих. В другие дни он сидит рядом с ним в тишине, довольствуясь тем, что просто находится рядом. «Пожалуйста, проснись».***
Через несколько дней Ван Чжи так и делает. Дин Жун, задумавшись, сидит на стуле рядом с ним, и краем глаза замечает движение. Лицо Ван Чжи морщится, голова приподнимается, и он пробуждается ото сна. Дин Жун бросается вперёд, стул опрокидывается назад и падает, но он на это не обращает никакого внимания. Сердце колотится, зрение затуманивается, и когда Ван Чжи открывает глаза и встречается взглядом с Дин Жуном, Дин Жун с неверием и надеждой делает короткий, прерывистый вдох. – Командующий? – мягко и неуверенно спрашивает он, как в других обстоятельствах и не посмел бы. Ван Чжи стонет и проводит языком по сухим потрескавшимся губам. – Жун-эр, – хрипит он, и что-то в Дин Жуне, что было надёжно заперто глубоко внутри, вырывается наружу, затопляя всё его существо – и тело, и душу. Прежде чем он успевает утонуть в этом, выражение лица Ван Чжи резко преображается, будто тот вспоминает, где находится и что произошло. Дин Жуну больно видеть, как страх сменяется растерянностью; он никогда не видел его таким несчастным. – Тебя не было там, – дрожащим голосом шепчет Ван Чжи. Четыре коротких слова, словно острые ножи, вонзаются прямо в сердце Дин Жуна. Он не уверен, кто из них издаёт тихий жалобный звук, когда он склоняется ближе и шепчет: – Я здесь, командующий. Ван Чжи шмыгает носом, его лицо постепенно разглаживается и успокаивается. Дин Жун страстно желает, чтобы его со всей строгостью наказали за то, что он стал причиной такого испуга своего командира. Дин Жун низко кланяется, касаясь лбом пола. Он дышит спокойно и ровно, когда признаёт: – Я подвёл вас и заслуживаю смерти за этот непозволительный проступок. – Нет, не заслуживаешь, – твёрдо возражает Ван Чжи. Дин Жун не двигается, глаза плотно закрыты. Конечно, это неправда, и Дин Жун почти уверен, что Ван Чжи говорит так только потому, что всё ещё находится под действием сильных успокоительных. Однако он не начинает спорить с Ван Чжи по этому поводу – во всяком случае, не словесно. Его поза – главный аргумент. Проходит несколько мгновений, прежде чем Ван Чжи шумно выдыхает: – Дин Жун. Иди сюда. Дин Жун поднимается на ноги, и, опустив глаза, подходит ближе. Он снова опускается на колени, на этот раз совсем рядом с Ван Чжи. – Дин Жун, – повторяет Ван Чжи с ноткой удивления в голосе. Дин Жун поднимает взгляд, чтобы посмотреть на раненного Ван Чжи, и только тогда замечает, что по его щекам текут слёзы. Ему было бы очень неловко, если бы он не чувствовал себя таким опустошённым. Ван Чжи поднимает руку и тянется к Дин Жуну – тот может только обхватить эту маленькую ладонь своей, стараясь не слишком сжимать её, дабы не причинить боль, но и достаточно крепко, чтобы вложить в этот жест всё, что он хочет сказать. Губы Ван Чжи на короткое мгновение дрогнули в улыбке. «Я так рад, что всё ещё могу видеть твою улыбку». Но она быстро исчезает, и Ван Чжи отпускает его руку. Сразу становится так пусто. – Ты ранен, – обвиняюще произносит Ван Чжи, раздражённый тем, что Дин Жун не сказал ему об этом раньше. Дин Жун отрицательно качает головой. Как Ван Чжи вообще может считать, что эти раны хоть немного сравнимыми с теми, что получил он? Дин Жун берёт Ван Чжи за руку, не обращая внимания на боль, и крепко её держит. – Ничего страшного. Ван Чжи, кажется, не верит, его взгляд выражает сомнение, но потребность в утешении побеждает досаду. Так что в этот раз он не отпускает ладонь. – Всё произошло так быстро, – негромко говорит Ван Чжи. Дин Жун мягко сжимает его руку. – Не обязательно об этом рассказывать, командующий. Ван Чжи устало хмыкает и продолжает, будто он и не услышал Дин Жуна: – Я не всё могу вспомнить. Дым. Цзя Куй схватил меня. – Цзя Куй, – выплевывает Дин Жун, позволяя яду просочиться в свой тон, чтобы Ван Чжи понял, что он думает о телохранителе. Тот невесело улыбается. – Цзя Куй не виноват, – возражает Ван Чжи, проводя пальцами по его руке, словно это именно Дин Жун нуждается в ободрении и поддержке. – Если бы не он, я был бы уже мёртв. Дин Жун замолкает, удивлённый такой снисходительностью. Если бы это случилось несколько месяцев назад, Ван Чжи немедленно казнил бы Цзя Куя. Но, наверное, Ван Чжи уже не тот человек, кем был раньше; в конце концов, они оба изменились. – Господин, – бормочет он, принимая решения Ван Чжи. Ван Чжи ёрзает, пытаясь устроиться поудобнее и шипит сквозь зубы от боли. Дин Жун уже собирается позвать докторов, чтобы те дали новую дозу лекарств, когда выражение лица Ван Чжи снова меняется, окрашиваясь в оттенки страха и беспокойства, как будто воспоминания с физической силой обрушились на него. – Я не мог видеть их, когда они оттащили меня от Цзя Куя. Они схватили меня и, кажется, ударили ножом, а потом я... Ван Чжи осекается, его тело сотрясает болезненная дрожь, и он опять стонет. Дин Жун ласково утешает его, пытаясь успокоить: – Всё в порядке, командующий. Всё уже позади. Сквозь боль и тревогу в глазах Ван Чжи, словно огонёк, светится любопытство. Он открывает тюремную камеру и запирает за собой дверь. Заключённый уже привязан к столбу, и с опаской смотрит на Дин Жуна, который подходит к столу сбоку. Дин Жун ничего не говорит, даже не смотрит на подонка. Он достаёт свёрток, разворачивает ткань и обнажает ножи и другие острые инструменты. Звук резкого вздоха преступника заставляет Дин Жуна улыбнуться с садистским удовлетворением. На лице Ван Чжи застыла тревога, как будто он не до конца верит в это. Дин Жун нежно и ободряюще сжимает руку Ван Чжи. – Вы... вы господин Дин, верно? Послушайте, я уже рассказал вашим помощникам, что произошло! Мой брат – тот, кто ранил господина Вана – он мёртв! Они все мертвы. Я не трогал его, господин Дин, клянусь... Дин Жун берёт нож, смотрит, как пламя факела сверкает на серебре. С ножом в руке, он поворачивается к заключённому одним медленным плавным движением. – Я позаботился об этом, – уверяет Дин Жун. – Мне всё равно. Ещё одна крошечная улыбка растягивает уголки губ Ван Чжи – мягкая и мечтательная. Дин Жун ловит себя на том, что в точности повторяет это выражение. (Крики эхом разносились по коридорам. Его помощникам потребовалось несколько часов, чтобы убрать всю кровь и плоть.) Успокоившийся Ван Чжи снова засыпает, всё ещё сжимая ладонь Дин Жуна. Дин Жун поднимает их соединённые руки и прижимается губами к тыльной стороне пальцев Ван Чжи. Позже он будет тщательно чистить свои инструменты – один за другим, и думать об огне.Ты поджигал города ты крушил армии в красном море своей ярости ты жертвовал бесценными землями чтобы быть рядом со мной.