Studs and leather, devil's wardrobe. Bound together, sown in hell.
Иногда Руми раздосадованно зовёт его язык «дурацким». «Этот твой дурацкий язык», бормочет она, когда Кейго утверждает что-нибудь, абсолютно и полностью уверенный в своих словах, и вселенная тут же торопится сделать всё наоборот. «Да не вытянешь ты этот билет, по второму кругу же не пускают» – и именно этот билет оказывается вначале в общей куче, а затем в руках у бледной от злости и досады Руми, потому что экзаменаторы внезапно неправильно посчитали количество учеников. «Да не придёт она, уже половина урока прошла» – и запыхавшаяся преподавательница тут же вбегает в класс и с порога объявляет, что опросить всех она не успевает, а потому все дружно пишут по новой теме тест. «Да не опоздаю я, вон, автобус уже поворачивает, даже отсюда видно, что пустой» – и автобус проезжает мимо, не заметив его протянутую руку, а следующий оказывается забитым до отказа. «Ух, как же здорово, пойдём сегодня домой пораньше» – и ровно за одну минуту чистейшее небо заволакивают грозовые тучи, и они тоскливо торчат в школе до позднего вечера, дожидаясь, пока сплошная стена дождя за окном хоть немного поредеет. «Поступим безо всяких проблем, вот увидишь!» – и.... ладно, не будем о грустном, в конце концов, они всё же поступили. Поэтому сейчас, сопоставив опаздывающего уже на десять минут нового лектора и выражение его лица, Руми поспешно протягивает руку и зажимает Кейго рот. Кейго удивлённо приподнимает брови. – Давай только без этого твоего дурацкого языка, – просит Руми, убирая руку. – Я ведь тебя знаю, нагадаешь нам сейчас вместо очередного милого дряхлого старичка какого-нибудь монстра, который опоздал, потому что доедал по дороге предыдущих слушателей. – Думаешь, нам следует ждать дряхлого старичка? – усмехается Кейго. Руми пожимает плечами. – А кто ещё будет вести нам курс по истории искусства? Предыдущие профессора выглядели так, словно лично были знакомы с Леонардо да Винчи, наверняка нынешний тоже родился незадолго до эпохи Возрождения. И если он передвигается так же медленно, как они, от кабинета до лекционного зала он дойдёт как раз через три... две... одну... Руми щёлкает пальцами и указывает на тяжёлые деревянные двери. И, к удивлению Кейго, именно в этот момент резная ручка дёргается вниз. – Аминь, – хихикает он. – Да здравствует спокойный сон на лекциях, спокойный сон на парах и никаких разбитых сердец... «...от несданных зачётов» замирает у него на языке. Из дряхлого у вошедшего в аудиторию человека разве что джинсы, и то уже при втором взгляде на них складывается ощущение, что прорехи на них всё же сделало не время, а дизайнер. Тяжёлые ботинки, перчатки, тёмный свитер под горло, художественно зафиксированные в беспорядке чёрные волосы, россыпь серебристых колец на пальцах и в ушах. Человек поднимает голову, и даже с заднего ряда Кейго видит, какие яркие у него глаза. Он теряет дар речи, вообще – впервые лет, наверное, с семи. Просто сидит и молча таращится. А потом с трудом отрывается от чарующей синевы, снова оглядывает всё остальное, что к ней прилагается... и всё. Выносите, он сражён на месте. – Всем привет, – мягким низким голосом произносит вошедший. – Прошу прощения за опоздание, я пока ещё плохо здесь ориентируюсь. Меня зовут Тодороки Тойя, я ваш новый преподаватель истории искусства на этот семестр. Приятно познакомиться и начинаем. Достаньте тетради. Тема лекции... – Этот твой дурацкий язык, – вздыхает сбоку Руми, вытаскивая из сумки так ни разу и не тронутую за полтора года тетрадь по истории искусства, и Кейго даже нечем ей возразить. Тодороки Тойя поднимает руку, записывая что-то на доске. Кончики пальцев обхватывают мел, пачкая чёрную кожу перчаток. Кейго не знает, на что пялится больше – на широкие плечи, не менее широкую спину или на напрягшие, чётко вырисовавшиеся на руках мышцы. Пожалуй, на всё сразу. – Тодороки? – задумчиво тянет он. – По-моему, ему больше подойдёт Тодороки-Таками. Руми фыркает. – Не устал ещё от этих шуточек? Кейго довольно мурлычет себе под нос, скользя взглядом сверху вниз – от тех самых широких плеч, обтянутых свитером, до длинных ног в чёрных джинсах. Ноги джинсами, к сожалению, не обтянуты, но и так видно, что они вос-хи-ти-тель-ны. Кейго представляет эти ноги на своих плечах, а затем и свои ноги, закинутые на крепкие плечи, и прикусывает губу. Обе картинки слишком горячи, чтобы выбрать. Значит, попробует обе. – А кто сказал, что я шучу, Руми?* * *
Вселенная привычно и очень старательно перекраивает всё сказанное им наоборот. Никакого спокойного сна на лекциях – Тодороки-сенсей даёт каждому в конце тему для доклада и сообщает всё тем же мягким низким голосом, что опрашивает он обычно исключительно по лекционному материалу, а итоговую оценку подкрепляет состояние тетради. В придачу к голосу, кстати, идёт очень молодое, красивое лицо, тоже украшенное россыпью пирсинга, высокие скулы, аккуратные полукружья бровей с двумя колечками в каждой, тонкие, но очень чётко очерченные, словно вырезанные губы и ярко-бирюзовые глаза, поэтому задача «слушать и писать», а не «любоваться и млеть» кажется совсем невыполнимой. – Никого писать лекции насильно я, конечно же, не заставляю, – заверяет Тодороки-сенсей, усевшись на край стола и закинув ногу на ногу. – Но если вдруг так случится, что в тетради вместо полноценного освещения темы будет несколько жалких строк, а то и вовсе ничего не будет, ваш даже самый лучший ответ может быть признан... несостоятельным, – и улыбается, глядя на вытянувшиеся лица студентов, сверкая зубами и пирсингом в ямочках на щеках. «Никакого спокойного сна и на парах» читается в этой улыбке более чем. Хотелось бы, чтобы и никакого разбитого сердца за компанию, но увы. И ладно бы, если и впрямь из-за неминуемой угрозы несданных зачётов!.. Он ведь правда не шутил, зря Руми на него наговаривала. Сердце Кейго уже угрожающе сладко вздрагивает каждый раз, когда бирюзовые глаза, ещё сильнее оттенённые бледной кожей и чёрными волосами, окидывая ряды студентов, мимоходом скользят по нему. И рассыпается вдребезги, сражённое этой улыбкой.* * *
– И всё же Тодороки-Таками звучит очень гармонично, это определённо судьба. – Кейго, нет.* * *
Облегчать ему внезапно усложнённую жизнь Тодороки-сенсей не намерен категорически. На первое занятие он приходит в кожаных штанах, обтягивающих его где только можно и особенно – где лучше бы не, и, расписывая у доски наиболее примечательные годы из жизни какого-то там художника, роняет мел и невозмутимо наклоняется за ним. Кейго дышит через раз и отгоняет навязчивую мысль, что же треснет первым – штаны сенсея по шву или замок на его собственной ширинке. Что он там говорил о «к сожалению, не обтянутых ногах» на прошлой лекции? Грёбанная же ты вселенная. На следующее занятие сенсей снова приходит в джинсах, только в этот раз сидящих на бёдрах так низко, что выглядывают острые тазовые косточки и обязательно выглянула бы резинка трусов – если, конечно, сенсей соизволил бы их надеть. Кейго натягивает майку почти до колен и сползает под парту. На третье занятие сенсей заходит в аудиторию в обычных чёрных штанах, но облегчённо выдохнуть Кейго не успевает – сенсей зачем-то запирает дверь класса на замок, пишет на доске «Татуировка как вид современного искусства» и без всякого предупреждения снимает с себя свитер с пресловутыми штанами. Трусы в этот раз он надеть не забыл, но эта деталь как-то проходит мимо – всё его тело от шеи и пупка, руки, бёдра, лодыжки до самых щиколоток, даже запястья покрывает причудливая вязь самых разных рисунков. Запоздало доходит, почему вместе с самыми откровенными штанами сенсей носил наглухо закрытые рубашки и свитера, и это последняя внятная мысль на ближайший час. Разноцветные татуировки, узкие чёрные брифы, неизменные тяжёлые ботинки и кожаные перчатки. – Я видел порно, которое начиналось точно так же, – бормочет Кейго, и Руми даже не закатывает глаза. – Люблю объяснять всё наглядно, – улыбается Тодороки-сенсей потерявшим дар речи студентам, заправляя за ухо чёрную прядь и медленно ведя острым кончиком указки по своей груди. Соски в такт улыбке посверкивают бусинами проколов, и им вторит висящее в пупке колечко. Кейго тихо скулит в прижатые ко рту ладони. – Итак!..* * *
– Меня отымели морально, а хотелось бы физически. – Кейго, нет.* * *
В понедельник занятий по истории искусства нет, и Кейго, дожидаясь задерживающуюся на утренней тренировке Руми у лавочки перед колледжем, мечется между облегчением и разочарованием. Сердце требует лицезреть светлый лик (и подтянутую задницу) Тодороки-сенсея каждый день, мозг, отвыкший от того, чтобы его крыло так сильно и внезапно, требует отдыха. Руми появляется в воротах минут через пятнадцать. Кейго приветственно машет ей рукой, поднимается со скамейки, подхватывая рюкзак... и так и замирает. Во двор колледжа, утробно урча, влетает чёрный мотоцикл. Оставив на асфальте следы от шин, он плавно тормозит на парковочной площадке, всего в паре метров от скамейки и Кейго. Длинный, покатый, блестящий лаком и хромированными трубами, с рисунком синего пламени вдоль гладкого бока – подозрительно знакомого рисунка синего пламени, вдруг думает Кейго и сглатывает. Хозяин мотоцикла стягивает шлем и ерошит пятернёй примявшиеся волосы. Ботинки, все в цепях и заклёпках, в этот раз доходят ему выше середины лодыжек. В них заправлены невозможные штаны – такие же лаково-блестящие, как и мотоцикл. Тесная кожаная куртка с кольчужными вставками, перчатки без пальцев, тонкая белая водолазка, обтягивающая крепкую грудь и пирсинг в сосках. Тодороки-сенсей пристраивает шлем под мышку и подтягивает слегка сползшие штаны. Кейго их вполне понимает – сам он тоже готов куда-нибудь сползти. Успевшая подойти к нему Руми со вздохом перехватывает падающий из ослабевших пальцев рюкзак и захлопывает его отвисшую челюсть. – Доброе утро, Тодороки-сенсей, – говорит она. Кейго что-то тихо булькает. Тодороки-сенсей поворачивается к ним, улыбается – Кейго булькает громче – и машет свободной рукой. – Утро, студенты. Тоже опаздываем на пару? – Святое дело, – смеётся Руми. – Сами знаете. Тодороки-сенсей окидывает их внимательным взглядом, отчего-то задерживаясь на молчащем Кейго, и согласно наклоняет голову. Вблизи его глаза ещё красивее. – Знаю, – с немного странной интонацией говорит он и щёлкает кнопкой сигнализации. – Но завтра всё же постарайтесь не опаздывать. ...Он уходит от парковки, вертя брелок на пальце, и лаковые штаны поскрипывают при каждом шаге, обтягивая задницу и бёдра так, так, так... – Пустите меня, я ему отсосу, – бормочет наконец Кейго, слепо хватая Руми за держащую его запястье руку. – Кейго, нет, – привычно вздыхает Руми и тянет его в сторону колледжа.* * *
В спортзал Кейго заглядывает примерно один раз в столетие, и в этом веке удобного случая – и, честно сказать, желания – всё ещё не представилось, но в нём была его последняя надежда. Руми увлеклась атлетикой после тяжёлого разрыва с мудаком из старшей школы и пришла в себя намного быстрее, чем после куда более лёгких разрывов до этого. – Всю энергию вкладываю в тренировки, – объясняла она, когда Кейго пришёл к ней с двумя литровыми утешающими порциями мороженого и был послан обратно в магазин за йогуртом и овощами. – После этого даже если и хочется пострадать, сил нет никаких. А потом... уже и страдать как-то не хочется. Так что, засовывая в спортивную сумку кеды и запасную майку, Кейго искренне сейчас надеется, что час-другой беговой дорожки или выпадов с гантелями притушат бушующие у него в крови гормоны. Хорошо ещё, что Тодороки-сенсей не догадывается о его полоумной влюблённости, Кейго от самого себя-то неловко. Первое, что он видит, зайдя в зал – плотно обтянутая спортивными штанами задница, обладатель которой, судя по всему, наклонился, чтобы завязать шнурки. Задница, безусловно, красивая – округлая, подтянутая, но не перекачанная, самое то, что в его вкусе, думает Кейго, и сердце трепетно ёкает, соглашаясь. Радуясь, что свет сошёлся не на одном только Тодороки-сенсее, и его всё ещё привлекают и другие парни, он бормочет себе под нос «Спасибо, господи, хотя бы за это» и уже громче произносит: – Классная задница. – Всё остальное ещё лучше, – произносит подозрительно знакомый голос, и человек перед ним выпрямляется, показывая обтянутые майкой широкие плечи, обвитые татуировками руки и взлохмаченный черноволосый затылок. Сердце ёкает снова. Привычно, блин. Грёбанная. Же. Вселенная. Тодороки-сенсей – ну конечно, кто ж ещё мог ему встретиться в том же самом спортзале из всех тридцати семи на весь их город – смеряет его ничуть не удивлённым взглядом и промакивает висящим на плече полотенцем вспотевший лоб. – Впрочем, ты это и так уже знаешь, – спокойно роняет он, ухмыляется краем рта и грациозно проскальзывает мимо него в сторону лестницы. Кейго остаётся стоять на месте, чувствуя, как отчаянно начинают гореть уши. «Впрочем, ты это и так знаешь». Знаешь. Знаешь. Как хорошо, что Тодороки-сенсей не догадывается о твоей полоумной влюблённости, не правда ли, Кейго? Ну, вселенная...* * *
Из спортзала он уходит через несколько минут, поняв, что сосредоточиться на тренировках не получится. Больше всего хотелось вернуться поскорей домой, лечь лицом в подушку и орать до тех пор, пока не повылетают все перья. Одно дело – шутить о своей скорой свадьбе и скором же сексе с Тодороки-сенсеем на ухо подруге детства. И совсем другое... Кейго идёт в душевую с твёрдым намерением утопиться. ...Когда он снова заходит в раздевалку, мокрый и основательно продрогший – светлый образ такой близкой и такой – чёрт, ну правда ведь – красивой задницы сенсея до последнего маячил перед глазами, бередя сердце и другие чувствительные части тела, пришлось прибегнуть к холодному душу, – пресловутый сенсей стоит возле соседнего шкафчика и задумчиво вытирает полотенцем влажные волосы. Тем самым полотенцем, которое вообще-то должно быть повязано на бёдрах. Взгляд Кейго словно кто приклеивает аккурат ниже чужой поясницы. ...Конечно, обтягивающие штаны – это просто прекрасно. И картина, хм, обрисовывается ими вполне отчётливо. Но сейчас... – Господи-боже, – с ноткой отчаяния выдыхает он. – Можно просто – Тодороки-сенсей, – отзывается его преподаватель и, поймав его взгляд, с весёлой усмешкой всё же обматывается полотенцем. – Но спасибо, я польщён. Очень польщён, – добавляет он, задерживаясь глазами у его живота. Кейго смотрит вниз и поспешно прикрывает приподнявшееся полотенце ладонями. – Это не то, о чём вы подумали, – зачем-то произносит он. Уши горят так, что хочется оторвать их к чёрту, чтобы не раздражали. – Будем честными, тут сложно подумать о чём-то другом, – замечает сенсей, вытаскивая из шкафчика майку. Кейго невольно фыркает. Да уж, глупая получилась фраза. Он чувствует, как Тодороки-сенсей снова скользит по нему взглядом. И чувствует не только он – полотенце натягивается ещё сильнее, грозя вот-вот свалиться с бёдер. – Нет, ну правда лестно, – бормочет сбоку сенсей. Терять всё равно было больше нечего. Кейго шагает к собственному шкафчику, стягивает полотенце и решительно вешает его на распахнутую дверцу. И поворачивается к Тодороки-сенсею спиной, нагибаясь, чтобы достать закинутые куда-то в глубины джинсы. Тихий, но отчётливый присвист пускает по позвоночнику целую волну мурашек. Приутихшая с момента встречи в спортзале смелость вдруг осторожно приподнимает голову. – Должен сказать, – снова раздаётся этот низкий голос, но сейчас он словно бы звучит ещё ниже, – твоя задница тоже... ничего так. Пользуясь тем, что лица его сейчас не видно, Кейго с силой кусает губу и нарочито небрежно пожимает плечами. Лишь бы собственный голос не подвёл. – Всё остальное ещё лучше, Тодороки-сенсей, – он вытаскивает джинсы и снова встречается с ним глазами. Яркий бирюзовый цвет кажется слегка потемневшим. – Правда, вы этого пока не знаете... Тодороки-сенсей наклоняет голову к плечу. – Пока? Звучишь так, будто предлагаешь мне наконец узнать. В раздевалке душно и напарено, и от этого немного кружится голова. От этого – и от Тодороки-сенсея, продолжающего разглядывать его всё сильнее и сильнее темнеющими глазами. Он облизывает пересохшие от жары губы, и Кейго зеркально повторяет его движение. От вздрогнувших в тёмно-синей сейчас глубине зрачков жаром – густым, тяжёлым, маревным – наливается и низ живота. Словно кто-то дёргает его за язык. – А что, у вас уже есть планы на сегодняшний вечер? – Есть, – медленно отзывается Тодороки-сенсей. – Проверить ваши вчерашние доклады и выставить оценки. И если ты написал такую же чушь, как и в три предыдущие раза, в моих не сегодняшних, но ближайших планах ещё и завалить тебя на зачёте. Сердце пропускает удар. Кейго нарочито задумчиво поджимает губы, мысленно подбрасывая в руке принятую подачу. – Может, лучше сначала просто завалите меня? – и он тоже наклоняет голову. – А потом уже дойдём и до зачёта. Тодороки-сенсей – хотя мозг не способен сейчас думать настолько длинными словами, в висках бешено стучит «Тойя-Тойя-Тойя» – делает шаг навстречу. Полотенце небрежно сжато у него в кулаке. На полувставшем члене тоже поблёскивают бусины пирсинга. Во рту у Кейго резко пересыхает. Шаг, шаг, шаг – Тойя проходит мимо, направляясь к двери. Кейго крепко жмурит глаза. И тут же их распахивает. Когда слышит звук щёлкнувшего замка. Голос – невозможно низкий и оттого кажущийся урчащим, словно мотор готового разогнаться мотоцикла – раздаётся совсем близко. – Может.* * *
– Кейго, а скажи, к тому, что у тебя в последнее время по откровенно хреновым докладам по истории искусства стабильно высокие оценки, имеют отношение постоянно распухшие губы нашего нового сенсея и засосы у тебя на шее? – Руми, нет.