contrast lighting

билли груб. грубость — его маска. колкие, ядовитые слова прикрывают его, как тяжёлые латы защищают тело рыцаря от клинков. билли прячется от взглядов. он не может допустить, чтобы в глазах подростков из его потока, разбредшихся по коридору, читался интерес, волнение или — чего похуже — сочувствие. ему хватит молчаливого презрения. если билли будет груб, если он пошлёт одноклассника, вставшего в проходе, нахуй, а директора назовёт конченным чмом, они не заметят до боли сжатые вместе челюсти и мокрую плёнку на глазах. грубость, однако, не может спрятать билли от отца, поэтому билли равнодушен. равнодушие — его броня. бесстрастный, пустой взгляд в стену и мысли, тянущиеся то к розовому прошлому, то к серому будущему — куда угодно, лишь бы подальше от ярко-алого настоящего — смягчают падения, смягчают удары и пинки нила. если билли будет равнодушен, если не доставит отцу удовольствия увидеть на его лице страх, он закончит с ним раньше и уйдёт, сплёвывая проспиртованную слюну на пол, пока билли ещё в сознании. равнодушие, впрочем, не помогает ему убежать от самого себя, поэтому билли непредсказуем. непредсказуемость — его отвлекающий манёвр. он понятия не имеет, что будет делать вечером и тем более — завтрашним утром. он подъезжает к ларьку возле заправки за полчаса до закрытия, покупает с десяток банок пива покрепче и проглатывает горькое пойло торопливо, не обращая внимания на рвотные позывы. билли начинает драки на пустом месте, увлекает за собой в пустую раздевалку безымянных смазливых парней, которых увидел в спортивном зале каких-то полчаса назад. билли сам застаёт себя врасплох — так он не будет думать о маме. почему она не взяла его с собой, почему оставила его с отцом, почему бросила, забыла, наплевала на него. мысли о маме делают его слабым, уязвимым для зорких глаз нила. непредсказуемость, тем не менее, не спасает его от стива. перед стивом бессильны и грубость, и равнодушие тоже. билли перепробовал всё: он обрушивал на харрингтона самый грязный мат и самые противные оскорбления, стоило тому сказать хоть слово в его адрес, бросал на брюнета то устрашающие, то холодные, надменные взгляды, даже бил его гладкое, вечно взволнованное лицо до крови, но ничего из этого так и не отвадило наивного глупца. билли это, признаться, напрягает. если стив окажется слишком близко, посмотрит на него тёплыми карими глазами чуть дольше обычного, он развалится на куски. сейчас, сидя на полу школьного туалета под непонимающим взглядом харрингтона, ненароком сюда забежавшего, билли чувствует, как его тело уже начинает крошиться подобно старому камню. — ты в порядке? — не приближаясь, продолжая стоять у двери, спрашивает парень. — отъебись от меня, — процеживает сквозь зубы билли, продолжая сидеть, согнувшись пополам, в незакрытой кабинке под желтушным светом лампы. голос, похоже, дрогнул, но он не в силах сейчас его контролировать — голова вот-вот разорвётся от боли. стив невесело усмехается. — а то что? кто это тебя так? — харгроув всегда ходит побитый, хотя считается самым грозным человеком в школе, если не в городе. сейчас стив озабоченно осматривает багровую расщелину на его скуле и набухший синяк под глазом. билли не поднимает взгляда с грязной кафельной плитки и тяжело дышит. — я, блять, повторять не буду, — собравшись с силами, он порывается встать, напасть на этого тупицу, сбить его с ног, но вместо этого на полпути падает сам, обронив ужасающий стон. стив невольно бросается к нему, ловит под локоть и мягко опускает, садясь рядом на корточки. — кончай уже со своей бравадой. говори, что у тебя болит. выглядишь так, будто тебя машина переехала, — он аккуратно отводит с его голубых глаз мокрую от пота прядь волос, случайно задевает лоб парня. кожа под пальцами горит, и стив уже не на шутку встревожен за своего недруга. билли вздыхает так глубоко, как позволяет ему ушибленная грудь. — голова у меня болит. и шея, и спина, и живот тоже. всё у меня болит. теперь можешь съебать отсюда, пожалуйста? — на последнем слове он отчаянно усмехается, однако усмешка больше напоминает всхлип. стив не съёбывает и остаётся сидеть возле билли. — билли… ты встать сможешь? — стив видит, что он едва ли в силах пошевелиться, но не хочет отпугнуть парня излишним волнением. тот качает головой, и стив бережно оттаскивает знакомого к стенке. харгроув повисает в его руках, как тряпичная игрушка. стив приваливается к стенке тоже и, не обращая внимания на неприятный запах и грязь вокруг, берёт билли за плечи и смотрит тому в глаза. ему нужно заглянуть в его синие, безбрежные глаза, нужно, чтобы они опровергли его догадку. билли нужно уйти. он под угрозой разоблачения. образ, который он так кропотливо склеивал всё это время, вот-вот распадётся, и харрингтон — стив — увидит его настоящего. бессильного, безвольного, испуганного. под маской ненависти билли, не признавая этого сам, прятал привязанность. он не должен её обнаружить. привязанность не была ни его защитой, ни прикрытием. привязанность блестит сейчас в его глазах, вынуждает поднять их и заглянуть в спокойную гладь глаз стива. билли не выдерживает мягкости, которую в них встречает, поэтому он начинает плакать. избитое только пару часов назад тело сдаётся, содрогается в незнакомых ему судорогах, а по щекам течёт горячая вода. билли прячет лицо в ладонях, плача от усталости, от стыда, от боли и от тоски тоже, надеется сначала на то, что стив уйдёт, а через секунду — на то, что останется. его плечи оплетает пара тёплых рук. билли чувствует, как парень уверенно притягивает его к себе, как одна ладонь аккуратно ложится на поясницу, а другая едва ощутимо поддерживает пульсирующую нестерпимо голову. после неких манипуляций билли оказывается сидящим между ног стива, надёжно спрятанный от мира на его покрытой шерстяным свитером груди, и тут же на ней обмякает, обезоруженный лёгкими поглаживаниями по макушке. стив не дурак. он помнит злые слова, брошенные билли в его сторону, помнит их драку, первую и вторую и третью, осознаёт, что чувства, которые он испытывает к парню — сложные, что их история — неоднозначная, что человек в его руках вспыльчив и временами даже опасен. но вместе с этим стив понимает, что у билли больше никого нет, поэтому он прижимает его ближе. в объятии стива самый большой страх билли сбывается: он разваливается на куски, рассыпается, как карточный домик. но сквозь тяжёлую пелену боли билли, засыпая в бережных руках парня, понимает, что больше никогда не хочет быть грубым, равнодушным или непредсказуемым. меньше всего он хочет быть целым.