***
Есть еще кое-что про гравитацию. Притяжение, тянущее ее к земле, притяжение, тянущее ее к Галинде. Она разрывает (противостоит, побеждает) их оба ради великого будущего, которого не будет. Но, как бы много раз Эльфаба не взлетала, оставляя землю позади мелькать разноцветными лоскутами, она всегда возвращается обратно, потому что не создана жить в воздухе; потому что притяжение неизбежно.***
Годы спустя она забывает, почему убежала в тот первый раз. Годы спустя она помнит только то, что тот цветок не был настоящим. Он был пластиковым, кричаще розовым и абсолютно фальшивым, как та женщина, что стоит сейчас перед ней. Этот цветок никогда бы ей не подошел. Женщина, что стоит сейчас перед ней, убила ее сестру. Допустить убийство — все равно что совершить его собственными руками. И этой женщине хватает наглости делать вид, что она ничего не знала об истинной природе шторма! Яростью и болью, которые она испытывает, можно питать Гриммерию. Женщина, стоящая перед ней, до смешного похожа на ту, самую первую версию себя. Глупую, жаждущую внимания любой ценой. Ей так хочется тыкнуть этой женщине что-нибудь в лицо, так что она неистово кричит, что Фиеро ее, он выбрал ее! Она хочет сделать ей больно и видит, что ей удаётся. Женщина пытается ей что-то сказать, и она почти поддается, почти снова поддаётся ее чарам. Но крики Фиеро разбивают все, что могло бы быть. Ей приходится опомниться. Она не слушает. Крики Фиеро поднимаются в небо над кукурузным полем и преследуют ее, улетающую. Но как бы близки они ни были, боль предательства вплавлена в самое ее сердце.***
Глинда выглядит действительно волшебно. У Эльфабы щемит в груди. Там живет и жило столько всего и умудряется продолжать поселяться. Это всегда происходит рядом с Глиндой. Эльфаба смотрит в ее глаза, пока говорит, и силится увидеть небо над Шизом в тот день, когда они познакомились, но видит только свое лицо, свое глупое зеленое лицо. Неужели они так близко? Эльфаба не хочет видеть себя, она хочет видеть Глинду. (У нее не выходит) Глинда берет ее лицо в свои руки и стирает слезы, и говорит. Неужели было время, когда Эльфаба не любила этот голос? Эльфаба берет лицо Глинды в свои руки в ответ и прислоняется лбом к ее лбу. Если бы все зеркала были глазами Глинды, Эльфаба может быть и полюбила бы их. Она не целует ее. И уходит. Во благо.***
Его рука больше не была теплой. А может не была никогда. А может он всегда хотел сгореть в чьем-то ярком пламени. Эльфаба не думает эти мысли. Она просит сказать Глинде. Он мягко, насколько позволяет солома, отказывает. Это значит, что ей больно. Но она кивает. Они оставляют это место, два мертвеца. Один мертвый снаружи, другой — внутри.