Дождь стучит по крышам,
Вижу блеск я глаз,
Голос мелодичный слышен,
Засыпаю я сейчас.
Она и вправду начала слышать чей-то голос. Нежное переливание звуков, словно тихая колыбельная укачивала и наполняла сердце теплом. Невольно Гермиона начала засыпать, наверное это было самое мирное состояние её души и тела, когда ей не нужно было заботиться о гнусных мальчишках, издевающихся над ней в приюте, когда ей не нужно было отстаивать свои права, знания, ум — она просто могла наслаждаться пребыванием в туманной дрёме Мглы,и блаженной тьме Нюкты. Ресницы девочки затрепетали и, последний раз сонно моргнув, она полностью облокотилась на холодное стекло. Ей снился лес, она брела по нему, на её кудри в своеобразном танце падали капли. Она дошла до небольшой опушки, освещённой лунным блеском. В центре стоял огромный валун, на котором сидела тень. Гермиона подошла ближе, стараясь не шуметь. Под ней хрустнула ветка. Мгновенно голова тени повернулась, и Гермиона смогла разглядеть очертания женского лица: в лунном свете льняные волосы будто излучали мягкое сияние, а ледяные глаза пытливо высматривали Гермиону. Осмелев, девочка подошла ближе, волшебная нимфа что-то говорила ей, но что? Она нахмурилась и присмотрелась к губам: —...óна, — она зовёт кого-то? — ...миона — зовёт её? — Гермиона! — Джинни и Луна с тревогой смотрели на лицо своей подруги. — Да..да? — в замешательстве спросила она, с любопытством глядя на них. Девочки переглянулись. Гермиона была тихим человеком, ответственным и даже серьёзным, её редко можно было заметить витающей в облаках. — Что на тебя нашло, подруга? – с любопытством спросила Джинни. — Да так..ничего, просто не выспалась, — рассеянно ответила брюнетка, она уже потянулась к медальону, но, вспомнив где она, — тут же отдёрнула руку. — Встретила кого-то в стране грёз? — мечтательно протянула блондинка. Гермиона посмотрела на неё. Луна была её лучшим другом, самым лучшим. Было ли это из-за её внешности, странности или ума, Гермиона не знала, но они с Джинни никогда не разделяли такую связь. Луна всегда была ужасно проницательной, иногда казалось, что нет ничего, что могло укрыться от её спокойных глаз. "Лунатичка", "странная", "чудачка" — так её называли на их общем факультете. Может она видела в ней себя и своё детство, когда её называли словами и похуже? Она правда не знала да и не хотела узнавать. — Возможно, – неопределённо ответила она, опуская глаза на стол. Только сейчас она вспомнила, как была голодна: в её животе было пусто с самого утра. Последнее время Гермиона часто пропадала в библиотеке, пытаясь разгадать тайну, мучившую её с детства, но, сколько бы девушка не искала, она не могла найти ничего, абсолютно ничего. В одной потрёпанной книге: "Одержимость и как ей противостоять" Бенджамина Крика она прочла сомнительную информацию о жертвах русалок и сирен и, хотя Крик пользовался определённой популярностью в конце 70-ых, она никогда бы не поверила в такую чушь как "песнь души". Потянувшись к блюду с огромным пастушьим пирогом, она весело фыркнула. Нет, она никак не могла представить себе такую чушь, как "связанные души", это определённо был бред сумашедшего или безнадёжного романтика, что, в сущности, было одним и тем же. С опаской посмотрев на хаггис, она положила себе тушёного картофеля с овощами и небольшой кусок запечённого мяса. Родственные души...когда-то она была бы в восторге от открывшихся возможностей, от всей лиричности этого словосочетания. Возможно, она бы начала возлагать сонеты своей "половинке", которую никогда раньше не видела. Теперь Гермиона была серьёзной юной леди, волшебницей пятнадцати лет. У неё нет времени на глупые сказки и прочие небылицы. Брюнетка вздрогнула: кусочек мяса грубо скатился по стенке горла и свинцом бухнул на дно желудка, оставив после себя неприятное жжение; Гермиона поморщилась: как в волшебном мире можно не думать о чудесах? В такие моменты она начинала завидовать Луне, которая просто принимала свою странность без особых вопросов, живя в своём мирке и никого не трогая, ни на кого не держа зла, по крайне мере, внешне. Девочка нехотя отхлебнула тыквенного сока из кубка. И всё-таки кто-то преследовал её во снах. Вздохнув, она оттолкнула от себя недоеденную тарелку и, положив подбородок на стол, взглянула на спорящих друзей. Огненная Джинни спорила с невозмутимой Луной о существовании лунных шушманчиков, которые, по словам последней, должны были теребить листья при полной луне, чтобы те шуршали; кто заставлял шуршать листья в другое время было не понятно. Как бы Гермиона не старалась она не могла сосредоточиться ни на разговоре, ни на шуме Большого зала, от которого у неё постепенно начинала болеть голова. Она раздражённо почесала запястье, как никогда ей нужен был дождь. Увидеть, почувствовать, прикоснуться, услышать старую колыбельную — что угодно, лишь бы наконец-то расслабиться! В попытке сбежать от неприятных мыслей, она оглядела Большой зал: каждый ученик был занят ужином или болтовнёй. Пробегая глазами по комнате, она встретилась с измученными серыми глазами Драко Малфоя. Гермиона послала ему лёгкую ободряющую улыбку, которая показалась ей усталым искривлением губ. Мальчик ответил лёгким благодарным кивком и мимолётным подёргиванием губ, которое, впрочем, можно было бы списать на игру света. От их бессловесного разговора Малфоя отвлёк Забини, что-то заговорчески шепнув ему на ухо. Блондин немного покраснел и повернулся к другу, возвращаясь к разговору чуть более весёлый, чем прежде. Гермионе всегда симпатизировал Драко, он был милым и добрым, и он всегда напоминал ей койота — такой же противоречивый, а его взгляд порой наполнен непреодолимой тоской и одиночеством. И да, он был блондином. Гермиона была готова застонать от этого, почему люди, которые были ей не безразличны оказывались с волосами цвета белоснежных нарциссов? Нарциссы. Нарцисса Малфой. Мать Драко. Летом перед своим третьим курсом, когда она снова сбежала в слезах из приюта, в Косом переулке она случайно наткнулась на ледяную королеву магической Британии. Сказать, что её несказанно удивила доброта и мягкость женщины к ней, — ничего не сказать. Не произнеся ни слова, она мягко вытерла слёзы с её смущённого лица и сжала плечо девочки в ободряющем жесте, прежде чем спокойно уйти. Женщина была поистине великолепна: голубые глаза, аристократические черты лица, стройная фигура и...волосы. Гермиона тяжело вздохнула. Это не могла быть случайность, это была настоящая пытка, способная свести её с ума. Дети перестали гудеть и обратили внимание на стол учителей. Ах да, речь Дамблдора. Она повернула голову, пытаясь сосредоточиться на словах директора.—...неприятной обязанностью сообщить вам, что в этом году не будет межфакультетского соревнования по квиддичу... — по залу прошлась волна негодования, на которую Дамблдор ответил сверканием глаз из-под очков-половинок. — Я понимаю, что вас должно быть огорчает данное сообщение. Оно связано с событиями, которые начнуться в октябре и продолжаться до самого окончания года. Оно потребует много сил...— "Мерлин, дай мне сил!" – Гермиона отвернулась: глупые речи профессора мало волновали её в данную минуту. —...это займёт всех учителей...— её голову занимали мысли о её детстве, не помогали и загадочные сны. —...я уверен, что все вы не раз слышали о нём...— "В "Трёх мётлах" я слышала разго...гром?" — Гермиона резко подняла голову к потолку: на обычно ясном звёздном небе собирались серые тучи. Они не просто собирались, но и образовывали настоящие грозовые облака. —...с большим удовольствием объявляю, что в этом году в Хогвартсе... Гермиона была первой, кто заметил огромную молнию и не слишком удивилась оглушительному грохоту. Раздался крик и визг со стороны большинства девочек разных лет. Двери Большого зала внезапно распахнулись, что казалось почти неслышным, по сравнению с гамом, царившим в комнате. На пороге стоял тучный человек, в старом поношенном плаще. Он указал небольшой палочкой на потолок и сделал едва заметное движение кистью, когда весь зал озарила очередная молния. К большому разочарованию Гермионы тучи рассеялись от не слышного шёпота незнакомца. Пытаясь взять свои беспорядочные эмоции под контроль, девушка взглянула на новоприбывшего волшебника, который проковылял, опираясь на деревянный посох, до Дамблдора, пожал директору руку и сел на свободное место за учительским столом. Несмотря на свою непредвзятость, юная ведьма считала, что одежда и внешность — одни из самых говорящих частей психологического портрета человека. Таинственный мужчина был среднего роста, его суровое прямоугольное лицо было усеяно выцветшими шрамами. Проблески седины в его светло-русых волосах, нахмуренные брови, напряжённое, сгорбленное тело и прищуренный сканирующий взгляд — всё тело его говорило о нервной работе и ужасной подозрительности к любому шороху. Она туманно расслышала слова директора: "Аластор Грюм"; это многое объясняло: его бдительность, деревянную ногу и посох, многочисленные шрамы, а также его знаменитый глаз, который заслуживал отдельного описания. Правый глаз мистера Грюма был самым обычным человеческим карим глазом, но вот левый...Как часто можно увидеть волшебника, лишённого какой-либо части тела? Гермиона сомневалась, что их было много. Глаз мужчины был полностью стеклянным, но видящим, он удивительно крепко держался в незатейливом отверстии, закреплённом кожанным ремешком, учитывая, что глазное яблоко поворачивалось на все триста шестьдесят градусов с такой лёгкостью. Молниеносно этот глаз встретился с карим Гермионы. Она напряглась, не в силах отвести взгляда. Грозный глаз смотрел ей прямо в душу, и по её спине пробежала ледяная дрожь, какая бывает у человека, вышедшего из тёплого дома в холодную метель без верхней одежды. Время остановилось, пока он мучительно долго высматривал что-то внутри ведьмы. Прошла ровно секунда — он скучающе вздохнул и перевёл свой заинтересованный взгляд на новую жертву. Встряхнув головой, девочка проследила за его взглядом: Гарри Поттер, разумеется. Она подавила закатывание собственных глаз. Что бы ни произошло, этот мальчик всегда оказывался самым значимым. В начале первого года, Гермиона очень сочувствовала мальчику. Он казался таким маленьким и потерянным в этом огромном новом мире, что она невольно почувствовала их схожесть. В вагоне Хогвартс-экспресса она попыталась завести разговор с зеленоглазым мальчиком и его рыжеволосым другом. К её удивлению и последующему раздражению, её не только грубо вытолкнули из купе, но и обозвали "глупой девчонкой-заучкой", что глубоко ранило её самолюбие. После нескольких недель в Хогвартсе она наконец поняла, что его то и не за что жалеть. Полный самоуверенности, он ходил по коридорам, нахохлившись словно единственных петух в курятнике, с высоко поднятым подбородком и заносчивым сверканием зелёных глаз. Его глаза впрочем, значительно отличались от знаменитой зелени его матери. Да он и сам не был похож на Лили Эванс: взлохмаченные волосы, грязно-зелёные глаза, очки-велосипеды — всё выдавало в нём сына Поттера, но никак не Лили. Гермионе было жаль мисс Эванс (даже в мыслях она не могла назвать её иначе): всем было доподлинно известно, что рыжеволосая гриффиндорка была хороша во всём, кроме зелий. Подслушав (случайно) пару пьяных разговоров в "Трёх Мётлах", она узнала, что в школьные годы профессор Снейп, известный тогда просто как Северус Снейп, ухаживал за Лили, и Лили отвечала ему взаимностью; оба подростка росли в одной английской деревне, оба были изгоями общества и оба дополняли друг друга. Джеймса же она на дух не переносила, не раз поднимала на него палочку. Было трудно представить, что здравомыслящая, хоть и импульсивная девушка могла за один год от надёжных отношений с черноволосым слизеринцем перейти к врагу номер один. Учитывая эти факты и тот, что Поттеры были неплохими зельеварами, просачивались подозрения. Кем была Гермиона, чтобы во всеуслышание предъявить такие серьёзные обвинения мёртвым людям, да ещё и героям войны? Что ж, может она когда-нибудь спросит мнение профессора Снейпа на этот счёт, если её не выгонят из кабинета, как только увидят, конечно. За своими размышлениями Гермиона не заметила, как подошёл конец праздничного ужина. Директор уже успел произнести своё фирменное "в кровать рысью марш" и, театрально взмахнув яркой мантией, уйти в свой кабинет. Пробормотав девочкам что-то про библиотеку и поиск книги для лёгкого чтения, она сбежала из комнаты прежде, чем кто-либо мог её остановить. Девушка поспешила к библиотеке. Помимо дождя, только книги могли заглушить вихрь эмоций. Конечно, от книг у неё заболят глаза и появятся новые вопросы, а с ними переживания, но, за неимением дождя, она должна была положиться на старых друзей. В лондонском приюте была своя маленькая библиотека, примерно в двадцать-тридцать книг, половина из которых были про церковное служение. Остальные пятнадцать книг были простыми учебниками, по одному экземпляру каждого предмета на двести с лишним человек. Не все дети приближались к заветной полке, но те кто это делал никогда не примечали маленькой порванной книги, а Гермиона заметила. То был крохотный том староанглийских легенд, никому ненужный, заброшенный в приют некой Анной Хамфирг одна тысяча семьсот шестьдесят третьего года рождения. В архивах приюта, которые составлял один большой журнал, спрятанный в первом ящике стола матери-настоятельницы, не было никаких упоминаний об этой Хамфирг, поэтому было непонятно, какой судьбой эта книга оказалась в приюте на окраине самого скверного города. И всё-таки она была здесь; её переплёт, изорванный и потёртый, плохо скрывал свой возраст: выцветшие серебряные буквы всё ещё гордо восседали на обложке, затейливые "Л" и "Б" в названии были выведены красивыми вензелями, каких, к сожалению, сейчас больше не делают; на форзаце книги аккуратным, но мудрёным почерком была написана поздравительная надпись:Дорогой Анне Хамфирг по случаю её восемнадцатилетия.
Ребекка Глейс,
5 июля 1781 года.
К величайшему разочарованию Гермионы, в "архивах" не было информации о Ребекке Глейс, что делало попадание данной книги в приют ещё более мистическим. Девочка долго не решалась открыть томик, но с каждым днём, книга, надёжно спрятанная под подушкой, так и манила к себе. Наконец решившись, Гермиона пролистнула титульный лист, а после она не останавливалась ни на минуту. С первых страниц книга заманила девочку в ловушку: Робин Гуд, Артур, Беовульф, всевозможные расссказики и стишки о нимфах, дриадах, феях — всё это волшебство захватило сироту с такой скоростью, что, дочитав до конца, она дала себе клятву — никто не сможет заставить её отказаться от этого мира. Если бы эта наивная девочка знала... Перешагнув через порог, Гермиона глубоко втянула воздух, мгновенно расслабляясь от запаха книг. Это был особенный запах: он состоял из многовековой пыли, въевшихся в толстый пергамент чернил, кожи, натянутой на многочисленные фолианты, миллиона страниц, сшитых между собой и отдающих запах конкретного дерева. Волшебница подошла ближе к полке и провела подушечками пальцев по корешкам книг. Блаженство. — Мисс Грейнджер? – удивлённо спросила мадам Пинс, которую Гермиона, к своему стыду, не услышала, поглощённая библиотекой. — Мадам, — устало протянула когтевранка, неловко склонив голову на бок. Ирма Пинс – черноволосая дама в возрасте, была строгой хранительницей знаний Хогвартса. Худощавая, бледноватая, хмурая, она всегда чем-то смахивала на декана Гриффиндора. Их шляпы и любимый цвет в одежде также не помогали различать их в тёмных частях замка. – Я прошу прощения, могу я поискать книгу? Черты лица женщины смягчились от почти умоляющего тона девочки. Она оглядела её: поза равенкловки отражала усталость; плечи четверокурсницы были сгорблены, будто на неё свалилась тяжесть всего мира, на лице была нехарактерная бледность и впаласть, даже её знаменитая грива утратила свою пышность, и волосы грязными локонами спадали на плечи брюнетки. С Гермионой явно было что-то не так. — Конечно, дорогая, ищешь что-то конкретное? Гермиона задумалась, была ли у неё какая-то цель? — Нет, не думаю, хотя...я поищу что-нибудь в отделе магических существ? — внезапно решила она, хотя её утверждение скорее звучало как вопрос. Мадам Пинс улыбнулась, указывая рукой на дальний правый стеллаж: — Разумеется, ты знаешь куда идти, только не слишком увлекайся. Уши девочки покраснели в ответ на последние заявление, она кивнула и зашагала к нужной полке. Подождав пока Гермиона затеряется среди книг, Ирма вздохнула: девочку явно что-то тревожило, было ясно как день, что она не досыпает и ходит голодная. Призвав патронус-чижика и отправив сообщение двум людям, которые могли помочь девочке дойти до башни Равенкло, библиотекарша посмотрела в сторону, где скрылась ученица и, вздохнув, отошла в свою часть комнаты. Пока она двигалась по скрипучим половицам библиотеки, Гермиона невольно прокрутила короткий сон с женщиной-тенью. Кто бы это мог быть? Она знала мало людей, и с ещё меньшим количеством вела дружбу или подобие дружбы, но среди них она не знала никого, кто мог бы похвастаться родством с Афродитой. На ум невольно пришла Нарцисса Малфой, но девочка быстро помотала головой, выбрасывая эту мысль. Миссис Малфой была прекрасна, но, почему то, мозг Гермионы отметал какую-либо причастность женщины к её сну. В который раз за этот день вздохнув, Гермиона сосредоточила своё внимание на реальности — оказалось она уже добралась до нужного стеллажа. Положив правую руку на верхнюю полку, она начала водить указательным пальцем по корешкам томов. Хм, "Гоблинское железо" Стрэнка, "Астрономия: взгляд со стороны мадридского кентавра" Суареса — нет не то, она перескочила сразу две полки. "Магические твари" Саламандера, "Вампиры" Круэла, "Кто живёт на дне морском или истрия водных существ от А до Я" Руудела и Гаада, "Вейлы", "Лягушачьи загад...", погодите, что? Гермиона быстро вернула взгляд на заинтересовавшую её книгу. Это был объёмный томик, шириной в целую ладонь. Его корешок был голубого цвета, а название было написано огромными золотыми переливающимися в тусклом свете буквами: "ВЕЙЛЫ". Гермиона прочла много книг в Хогвартсе, и она была абсолютно уверена, что раньше такой книги не было. Гермиона почувствовала это — знакомую тягу, которую она часто испытывала в детстве рядом с волшебными предметами. Девочка потянулась за книгой, но, только она хотела дотронуться, её позвали: — Мисс Грейнджер, – Гермиона обернулась на звук голоса. Перед ней стояла Минерва МакГонагалл и Северус Снейп. — Профессор МакГонагалл, профессор Снейп? – с недоумением ответила брюнетка, глядя на своих учителей. — У меня неприятности? — нервно спросила она, примерно прикинув, который сейчас час. — Нет, мисс Грейнджер, но будут, если мы с Северусом не проводим вас к башне. — строго ответила МакГонагалл. Гермиона растерялась, профессора предлагали проводить нарушителя комендансткого часа? Это было что-то новенькое. Да и как они узнали, что она здесь, только если... Она перевела взгляд на человека, стоявшего за спинами учителей с извиняющейся улыбкой, — мадам Пинс, конечно. — Ирма отправила сообщение, и мы пришли проводить вас, — подтвердила теорию девочки МакГонагалл, — ну же, идёмте. — Да, конечно, вот только, — Гермиона обернулась на полку, но голубой книги уже не было. Она нахмурилась: появляющиеся и пропадающие книги в Хогвартсе, что ж, ничего необычного. — нет, ничего. Доброй ночи, мадам Пинс. — пожелала она, направляясь к выходу из библиотеки вместе с профессорами. — Доброй ночи, дорогая. Они молча шли по тёмным коридорам замка, что позволило девушке ещё немного поразмышлять, но, когда мысли начали сходиться к детству, снам и книгам, у неё началась головная боль. Встряхнув головой, она обратила внимание на свой конвой. Минерва МакГонагалл была воплощением мудрости, достойной носительницей имени древнеримской богини. Это была женщина, восьмидесяти с лишним лет. Худощавая, высокая, суховатенькая, хмурая — она была силой, с которой нужно считаться. Кроме того, строгая волшебница, была известна своей свирепостью в защите своих учеников; пожалуй, только профессор Спраут могла посоперничеть с ней за титул "мамы медведицы", когда дело доходило до защиты студентов. Шотландка по крови, она обожала крепкий виски, сама Гермиона питала отвращение ко всему, что связано с алкоголем, но часто слышала, как старшекурсники говорили о "неудачном подкупе старой кошки"; это было ещё одно прозвище старой волшебницы, вышедшее из её анимагической формы. Не многие знали, что при поступлении в Хогвартс, Распределяющая шляпа хотела направить шотландку на Равенкло, но, увидев храбрость (или безбашенность), отправила прямиком к Грифам. Каждому было понятно, что Минерва МакГонагалл была азартным человеком, любящим квиддич и победы, так что не было ничего удивительного, что она пыталась наказывать свой факультет гуманно, не тратя при этом много очков. И хотя Гермиона была на Равенкло, было ясно как день, что профессор трансфигурации питал слабость к юной ведьме — она ни разу не снизила ей балл в своём классе, заклинания девочки были почти идеальными, что, для такого юного возраста, было просто поразительно. Хоть Минерва порой бывала суровой, ни один человек не мог сравниться с Северусом Снейпом, чьё имя буквально кричало о жёсткости и жестокости. Скосив глаза на профессора зельеварения, девочка случайно заметила дверь класса истории магии, и невольно ей вспомнился один из уроков на втором курсе, когда она встряхнула сонливого призрака и практически заставила его рассказать о Тайной комнате. Гермиона позволила маленькой ухмылке тронуть её губы: это был хороший день, хотя многие дети потом долго кидали на неё взгляды, полные презрения и ненависти, когда профессор Бинс решил включить легенду о Тайной комнате в итоговый тест, а они проспали или вовсе не присутствовали на уроке. Когтевранка честно не понимала их — как можно было прогуливать такой занимательный урок как история магии? С первых же дней Гермиона строчила на этом уроке конспекты, как безумная. Наверное это и послужило отправной точкой одного из её прозвищ. Но как она могла отказаться от необычайного сокровища, которое профессор Бинс дарил им каждый раз, словно дешёвый шоколад, который давно лежит в чулане, и только сейчас появилась возможность от него избавиться. Конечно, профессор, будучи призраком, утратил способность к более экспрессивной подаче материала, зато он предоставлял неистощимый запас знаний, которые ни одна книга не в силах была ей открыть. Множество книг было написано с первой войны магов и гоблинов, но большинство из них было утеряно со временем, запрещено или попросту уничтожено Министерством Магии из-за "ложной информации, вкладываемой в неокрепшие умы молодого поколения". Бинс же всегда рассказывал что-то, чего не было в новых учебниках: существовал ли Мерлин, действительно ли Годрик Гриффиндор был в ссоре со Слизерином, подлинные доказательства невиновности Грыга Грязного в восстании гоблинов, начавшемся в 1747 году, история Николаса Фламеля и многое-многое другое, — это был удивительный и захватывающий мир, полный азарта и приключений, предательства и любви, дружбы и ненависти. Поначалу Гермиона не могла понять, как такое консервативное и властное Министерство позволило Хогвартсу, в частности самому Бинсу вести подобный курс лекций. Ответ оказался очевидным — призрачная аура профессора, его монотонный бубнёж вызывал ужасную сонливость у самых стойких умников в замке — равенкловцев. Не помогал и рунический став, умело выжженный на каждой парте учеников, которые Грейнджер случайно нашла на одной из перемен в прошлом году; в целом, не было ничего дурного в этом сочетании рун: Эйваз, олицетворяющая сон и Вуньо, дарующая комфорт и радость от сновидений, Отал и Альгиз, были базой для любой койки в больнице или лазарете, где лечащимся нужен был покой и здоровый сон, но в кабинете...это подтверждало её подозрения; просто ещё одна тема для обсуждения с профессором Снейпом. Гермиона наконец взглянула на грозу подземелий Хогвартса. Он был долговязым и худым мужчиной с бледным треугольным лицом; его острые скулы и орлиный нос делали его неряшливым и асимметричным, чёрные глаза, подобно бездонному озеру, поглощали своей глубиной. Тонкие брови, казалось, жили своей собственной жизнью на лбу зельевара. Гермиона, приучив себя к сдержанности и внимательности, заметила, что во время уроков Снейп часто сдерживал себя от порыва рассмеяться над глупостью учеников и в этом ему помогали его изящные брови, плавно хмурясь или выгибаясь. Знаменитые чёрные волосы профессора были отнюдь не грязными — они были блестящими, что хорошо было видно при свете дня, в тёмных подземельях же они казались жирными и немытыми, из-за чего декан Слизерина был назван "грязноволосым ублюдком". Профессор большую часть времени носил чёрные цвета, хотя, если присмотреться, то сейчас на нём была тёмно-синяя рубашка, а не чёрная, говорило ли это о чём-либо? Нет. Но, по словам всё тех же старшекурсников, Снейп не признавал других цветов, кроме чёрного. Гермиона могла понять его — утрата любимой женщины, наверное, повергла его не только в депрессию, но и нескончаемый траур. Поворот, ещё один; маленькая группа прибавила шагу: если не поторопиться, придётся ждать следующей лестницы, которая придёт не раньше, чем через двадцать минут. Пройдя коридор и завернув за угол, троица поняла, что они зря так торопились — лестницы не было и, судя по стоявшей тишине, уже довольно давно. Северус тихо чертыхнулся, прислонившись спиной к холодной стене, — ему хотелось поскорей оказаться в своих покоях и наконец-то поспать, дети так его утомляли. Да и директор в последнее время был шибко жизнерадостным, это означало, что либо планы Дамблдора складываются как надо, и зельевару перепадёт больше работы, либо, что старику доставили новых сладостей, — он не знал, что из этого хуже. От лёгкой скуки Снейп начал разглядывать когтеврану. Она всегда напоминала ему о Лили: её живой ум, острый язык, благородное сердце; зельевару не раз приходила на ум мысль, что, если бы его любовь была жива, они бы просто удочерили девочку. Мужчина невольно улыбнулся: его язвительность и хладнокровие, против её мягкости и горячности — вместе они бы вырастили Гермиону как свою собственную дочь, и она бы получилась именно такой юной ведьмой, которую он видел прямо сейчас. Хотя Северусу не очень нравилось скрытность четверокурсницы, но он не мог не признать, что это придавало ей естественную загадочность, которой часто обладают замкнутые люди. Пробежав глазами по телу девочки, он нахмурился: уж слишком худой и усталой она выглядит последнее время. В отличие от некоторых воронят-зубрил, Гермиона не выкрикивала с места ответы и не старалась выпрыгнуть из-за парты, словно её ужалила оса, напротив, она всегда ждала, что спросят её, а не наоборот, но вот уже две недели когтевранка безучастна к деятельности на его уроках. Он уж было начал переживать, что теряет хватку, и такому вундеркинду, как сказали бы магглы, стало скучно на его уроках, но, расспросив своих коллег, оказалось, что не один он был в замешательстве. Что же могло тревожить его юную ученицу? Не прошло и десяти минут, как послышался протяжный скрип — это волшебная лестница медленно катилась к направлению трёх магов. Как будто она впервые увидела такое чудо, Гермиона с восхищением осмотрела её, прежде чем сделать шаг. В отличии от башни львов, к которой вело множество прямых и скучных лестниц с подставными ступеньками или ложными дверьми, "бронзовая лестница", как её прозвали ещё основатели, была совершенно другой. Не смотря на название, ступеньки были сделаны из красивейшего белого мрамора, сильно выделяющегося на сером фоне стен замка. Перила тоже были мраморными, но более тёмного оттенка, сами они были выполнены в виде извивающихся лиан, усеянных цветками-звёздочками, которые было нетрудно различить, — это были клематисы, разновидность лютиков. Римляне верили, что эти цветы притягивают молнии, может поэтому Гермиона не могла ими налюбоваться? Невесомо проводя рукой по перилам, она вспомнила, как впервые получив свою палочку, с таким же трепетом рассматривала лозы на ней. Вместе с профессорами Гермиона добралась до входа в гостиную Равенкло. Девушка протянула руку к круглому дверному молоточку, на котором гордо сидел маленький орёл, она стукнула в дверь дважды. Птица, до сих пор неподвижна восседающая на молоточке, расправила крылья и, посмотрев умными глазами на студентку, произнесла:Что на всех языках звучит одинаково?
Без лишних раздумий Гермиона ответила: "Плач". Маленький орёл повернул свою бронзовую голову на бок, затем снова посмотрел прямо в глаза девочки, и, чирикнув, замер как вкопанный; дверь плавно открылась и из гостиной послышались тихие голоса старшекурсников, засидевшихся допоздна. Когтевранка повернулась к своим провожатым: — Спасибо, что проводили. Профессор Снейп, профессор МакГонагалл, — она кивнула каждому из учителей, — желаю доброй ночи. — девушка уже собиралась юркнуть в открывшийся проём, в её утомлённой голове промелькнула мысль о том, что сегодня она будет спать одна в своей комнате. — Постойте, мисс Грейнджер. — прозвучал монотонный голос профессора зельеварения. Испуганные глаза девушки мелькнули к фигуре мужчины, были ли у неё проблемы? — Вы же знаете, что всегда можете довериться нам — своим преподавателям? Чтобы не произошло, вы всегда можете попросить у нас совета, не так ли? — продолжил он, но уже более расслабленным тоном. Карие глаза расширились от недоумения, но, когда до Гермионы дошёл смысл фразы, она побледнела и спрятала лицо за грязными волосами. — Конечно, профессор, — ответила она быстро и как-то вынужденно. — Спокойной ночи. — Она проскользнула за дверь быстрее, чем кто-либо смог что-то произнести. Взрослые переглянулись. Конечно, они могли бы пойти за девушкой, но какой в этом прок? Они дали ей возможность открыться им, но только ей решать, когда она это сделает. — Что ж, могло быть и лучше, — задумчиво протянула МакГонагалл, всё ещё смотря на то место, где секунду назад стояла её ученица. — Ты могла бы посодействовать, Минерва, а не стоять тут с открытым ртом, подобно немой рыбе, кошка украла твой язык? — язвительно ответил Северус. Ему не нравилась замкнутость Гермионы: он видел в ней себя и ему определённо не хотелось, чтобы брюнетка повторяла его прошлые ошибки. — Уйми свою желчь, мальчик. Я лишь надеюсь, что она придёт к нам, когда будет готова. — со вздохом сказала пожилая женщина. — А теперь пойдём, нам нужно продолжить дежурство. — Минерва развернулась и быстрыми шагами направилась к лестнице, пытаясь скрыть маленькую улыбку, промелькнувшию на её лица, когда она услышала от Северуса тихое "я тоже надеюсь на это". Подобно лисице, за которой гонятся охотничьи псы, Гермона взбежала по лестнице, ведущей в общежитие девочек. Она не обратила внимания ни на обстановку в гостинной, ни на любопытные взгляды, брошенные ей в спину однофакультецами. За минуту девушка добежала до двери, на табличке которой аккуратными завитушками было выведено:Гермиона Грейнджер — 4 курс
Луна Лавгуд — 3 курс
Брюнетка тяжело дышала, опираясь рукой на деревянную дверь. Она прислонилась к ней лбом, не спеша войти в комнату, хотя знала, что Луны там быть сейчас не должно из-за её ежемесячных походов в Запретный лес. Других соседей у неё нет: в Равенкло попадает меньшая доля от всех детей, а уж девушек и подавно. Когда она поступила, вместе с ней на факультет умнейших попала одна из сестёр Патил, Лайза Турпин и Мариэтта Эджком. Филиус Флитвик был так любезен, что распределил их по разным комнатам, а на следующий год просто подселил к ним новеньких. Сначала Гермиона не была особо довольна соседством с Лавгуд, но после одного случая...что ж, это не слишком светлое воспоминание. Профессор пытался расширить их комнату, дабы ещё одна девочка могла жить с ними, но, чтобы не делал опытный маг, замок казалось не одобрял его поступков, поэтому маленький декан оставил их в покое. Если подумать, она никогда не задавалась вопросом, почему магия Хогвартса не желала расширять именно их апартаменты? Было ли дело в них с Луной или это был банальный розыгрыш замка над профессором? Или может здесь есть скрытые загадки, невидимые руны, вырезанные на балках кроватей, может потайной ход под ковриком, ведущий в тёмную заброшенную лабораторию, в которой ещё сама Ровена Равенкло проводила эксперименты? Гермиона покачала головой. Как бы забавны ни были её предположения, она не могла стоять вечность перед своей комнатой. Усталость, караулившая её целый день, как кошка, наконец пустила в неё свои острые когти — девочка желала поскорее утонуть в мягких одеялах своей кровати. Во истину кровати в школе были королевские: двухспальные, сделанные из чёрного прочного дерева, они занимали буквально треть от всего пространства. По всему периметру кроватей ниспадал синий балдахин, расшитый по принципу "в каждом из нас есть что-то особенное": многие старшекурсники говорили, что их кровати окутывала простая синяя ткань, Турпин как-то обмолвилась о маленьких золотых попугаях, балдахин Луны был усеян странными существами, которые казалось, сбежали из её воображения и поселились в бесконечном океане грёз девочки. Плотная ткань навеса над кроватью Гермионы была расшита серебряными звёздочками и небольшими цветками анемона; Гермиона часто спорила с Луной, утверждая, что цветы на балдахине — маки, означающие сон и забвение, а не печальную любовь, как утверждала младшая девочка. В тайне Гермионе нравились анемоны, но она просто не могла представить, что кто-то мог бы любить её настолько сильно, как Афродита любила Адониса, как Зефир любил свою нимфу, несмотря на узы его брака. Решившись, девочка открыла дверь и вошла в комнату. Она не сразу заметила Луну, лежащую ничком на своей кровати. Словно вкопанная, она замерла и нашла глазами календарь, висевший на стене около входа в ванную комнату. Всё верно: тридцатое октября, полнолуние, отчего же...с противоположного конца комнаты послышались всхлипы, заглушенные подушкой. — Луни? Что случилось? – осторожно позвала Гермиона, не решаясь подойти к подруге. Голова блондинки резко поднялась, на звук знакомого голоса, заплаканные голубые глаза смотрели в беспокойные карие. Старшая девочка не выдержала — она ринулась к кровати и обняла Луну, плечи которой затряслись, и брюнетка стала нежно поглаживать её спину: — Всё в порядке, лучик, я здесь, всё хорошо. — она стала медленно покачивать их из стороны в сторону, не прекращая нашёптывать ободряющие слова. — Сегодня полнолуние, — задумчиво произнесла Гермиона, когда плач блондинки превратился в икоту, — что случилось, Луна? Девочка немного отстранилась, её красные опухшие от слёз глаза покрылись лёкгой дымкой, когда она уставилась в изголовье кровати. Её голос был хриплым и скрипучим от недавнего напряжения, когда она начала говорить: — Когда ты сегодня ушла после ужина, мы с Джинни решили не задерживаться и разойтись по комнатам. Я так устала на сегодняшнем уроке с профессором Снейпом, что решила прилечь и немного отдохнуть, но только моя голова коснулась подушки, как я тут же провалилась в сон... — Гермиона собиралась спросить, что за сон ей приснился, когда Луна резко подняла голову и горько произнесла: — Моя...моя мать, — губы девочки вновь задрожали, в уголках её глаз стали собираться слёзы. — О, Луна, — с сожалением ахнула брюнетка, ей больше не требовалось никаких разъяснений. Она мягко обхватила ладонями щёки Луны и вытерла уже успевшие набежать слёзы, — мне так жаль. — блондинка не ответила, а прижалась сильнее к Гермионе. Они сидели в довольно уютной тишине, когда Луна внезапно спросила: — А ты? — Я? А что я? — Гермиона с недоумением опустила взгляд на девочку. Луна отстранилась и, упрямо глядя прямо на неё, ответила: — Ты. Что тревожит тебя? Нет, Гермиона, говори, я уже две недели вижу тебя в таком состоянии, говори. — настаивала Луна, не желая видеть, как страдает её подруга. Гермиона вздохнула, посмотрев на свою пустую кровать, на которой она сегодня не будет спать. Она повернулась к ожидающему беспокойному лицу и рассказала о снах, тревожащих её денно и нощно. Луна не перебивала, лишь раз или два вставила пару комментариев. К концу своего монолога, Гермиона чувствовала себя опустошённой, но расслабленной. За время её рассказа девочки переместились в более удобное положение для них обеих; теперь Гермиона лежала, откинувшись на подушки, и задумчиво смотрела в синий балдахин, а Луна свернулась калачиком возле её правой руки. — Тебе действительно не стоит прятать его за рубашками, — сказала младшая девочка, играя с медальоном; её голос был мелодичным и нежным, но он был лишён той тягучести и неестественной странности, который блондинка привыкла показывать на публике. Гермионе нравился обычный голос подруги, он напоминал ей затихающий шёпот ветра перед наступающей грозой: лёгкий и успокаивающий, он расслаблял её и наполнял какой-то необъяснимой теплотой, которая медленно растекалась от груди к кончикам её пальцев. Впервые услышав подлинный голос девочки, Грейнджер была поражена его лёгкому тембру; спросив у Луны, почему она меняет голос на людях, она получила ответ, достойный Луны Лавгуд: "Это для того, чтобы паблики, не украли мой голос, глупышка". Позже, когда они стали друзьями, и девушка рассказала свою историю, Гермиона поняла, что она просто не хотела менять мнение окружающих, которое, по её словам, "было незрелым и грубым", но которому она старалась не перечить себе же во благо. Гермиона нахмурилась, посмотрев вниз: — Луна, я... — Знаю, знаю. Ты не хочешь, чтобы кто-то расспрашивал тебя о чём-то, в чём ты сама ещё не уверена, бла-бла-бла, — закатив глаза перебила младшая. Она усмехнулась, увидев скептически поднятую бровь, — ой, да брось. Я сократила твою ужасно длинную речь, я сэкономила нам время. — Она не перестала улыбаться, даже когда на неё бросили сверепый взгляд. — Ты невыносима, — сказала она, покачав головой. — Но ты любишь меня! — брюнетка могла лишь вздохнуть, подавив третий зевок за последние двадцать минут. Выражение лица Луны смягчилось: — Давай-ка спать. Завтра нам на уроки. Гермиона ответила что-то несвязное и устало скатилась по подушкам. Быстро взмахнув палочкой, она переодела их обеих в удобную пижаму и прижалась к подруге, которая стала напевать тихую колыбельную, легко уносящую юных ведьм в страну грёз. "Ночью будет гроза", — подумала про себя пятнадцатилетняя девочка. Она последний раз взглянула на мирно напевающую блондинку, которую уже не один год считает своей сестрой. Гермиона устало закрыла глаза и позволила родному голосу погрузить её в желанный мрак.