begging pig in love

— верните то, что взяли. тэхён выглядел решительным, немного жалким, но всё ещё гордым для человека, над которым снова совершили непостижимое измывательство. правда, на сей раз насмешка задела за живое. — а что мы взяли? — главный проказник всегда отзывается первым. — вы знаете. — не-а. — знаете, — повторяет уже без напора, очевидно, чувствуя бессмысленность любых разбирательств. — в душе не ебём. — брелок. отдайте мой брелок. — ах, ты о той висюльке с хрюнделем? — чонгук бездарно актёрствует. — досадно, но твоя безвкусица послужила отличным декором для канализации. можешь попробовать выловить её вместе с какулями хичоля. хичоль нарочито потирает своё пузо, довольно сообщая о весьма плотном завтраке. — подавитесь. отобрать банан у обезьяны возможно лишь при условии непременной инвалидности, с последствиями которой не хотелось иметь дел совершенно. прискорбно, что теория эволюции распространилась не на всех. — сука еба́ная, — пыхтит недовольно. — правду ведь говорю. скотный двор, провозгласивший себя задушевными приятелями чонгука, закивал как болванчик, гогоча о чём-то сально-язвительном. чонгук вёл себя мразотно. без единого объяснения, сожаления или просветления. к делу подходил с особой деликатностью: никаких гнусных подстав, рукоприкладства или сексуального произвола. исключительно словесная тирания, деспотизм и мелкие проходняки в виде порчи имущества. а ведь подавал такие надежды! делал вместе с папой мылко ручной работы в форме рыбок, декорировал каждую коробочку, подбирал красивые наклеечки с ракушками и сушил цветочки для подарочных букетиков. не парнишка, а зайчишка. перенюхал, видимо, мылчишка. родившись чарующим глазированным сырком, со временем почему-то захотелось выковырять каждую предобросовестную изюминку, оставив после себя изувеченную неаппетитную вкусняшку. сидит теперь в окружении австралопитеков, постепенно забывая как разводить огонь. без мнимых товарищей, попахивающих гнильцой, разбойничество и вовсе превращалось в скудное бесчинство, над которым пыхтеть приходилось больше, чем над мыльными хвостиками рыбок. но чонгук пытался, искренне хотел задавить и оставить после себя зловонный душок. и чувствовал его только он. — чё, смазливая мордашка не захотела плавать в фекашках? — увидав свою главную жертву после занятий у выхода, он, поджав спадающие штанцы, ворвался в личное пространство с желанием напомнить про совершённую подлость. тэхён глядит как-то уж совсем разочарованно, быстро отворачивается, не планируя продолжать пакостную беседу. — свинья ты, чонгук. уходит красиво, отметая всякое колкое словцо в сторону, поражая врага в самую селезёнку. заведомое шипение вдогонку и еле слышное «сука ебаная» оставляют без внимания, из-за чего хочется топнуть злостно ногой, но напускная суровость позволяет только хмыкнуть, высоко задрав нос. безобразие. а ведь так старался, так старался. дома пыхтит потом досадливо, подумывает об обязательном бесчестном реванше, запивая каждую позорную мыслю чайком. зачем, к чему и почему. не ясно даже самому. и смотрит иногда на покупное безвкусное мыло тонким оценивающим взглядом, знает, что сделал бы куда искуснее, но губу прикусывает и вспоминает о своём новом злодейском амплуа. таким сходило с рук всё и даже больше, но внезапно закружившаяся голова пугающим стуком отозвалась в сердце. жутко захотелось спать, да так, что кровать, расположенная в нескольких шагах, показалась недосягаемой целью. таким, может, и сошло бы. но ведь он-то другой. просыпается чонгук резко, с ужасом понимая, что за время его сознательного отсутствия мир стал каким-то огромным. ещё и дышится с трудом. почти хрюкается. нет. и ведь совсем не почти. от накатившей паники валится обратно на пол, дёргает пугливо ножками, да взвизгивает гулко. не подозревал даже, что от кусочка имбиря в чаёчке может так жёстко вштырить. только отражение в напольном зеркале хорошенечко вытрезвляет, а сопливость в пятачке достигает аномального показателя. он ёбаная свинья. скользит раздёргано по комнате, о помощи взывает, проснуться пытается. однако время для сна давно закончилось, а суровая реальность передаёт пламенный приветик в виде подкрученного хвоста и влажного пятака. и почему человечество не разработало план действий в случае свиных метаморфоз? звук входной двери звучит как необходимое освобождение, но два ошеломлённых глаза, лицезревшие неопознанную аномалию в коридоре, смотрят совсем не спасательно. — ты кто, блять, и откуда? сосед чонгука по блоку, чон хосок, даже колой облился, когда увидел сей непревзойдённый натюрморт. в ответ получил исключительно громкое хрюканье, интерпретированное как повесть о нелёгкой судьбе невежи поросёнка, который ещё недавно рассекал по земле на своих двух. жаль только, что из всей этой сентиментальной баллады хосок понял ровным счётом ничего. — с улицы забежал что ли... вероломное скудоумие любимого соседа, с которым приходилось беседовать три раза за два года теснейшего контакта, возмущало вплоть до очередной порции соплюшек. ещё и хвостик жутко подрагивал. чонгуку даже представить страшно, что у него там за стручковая фасоль. даже обидно становится, когда обходят его брезгливо, заглядывают без спроса в открытую комнату, да цокают умышленно. — и где этот петушара, когда он нужен? чует, ох, чует, о нём толкуют. как будто есть другие варианты. хосок достаёт телефон из кармана и нервно начинает кому-то звонить, попутно следя за вторгшимся существом животного происхождения. — тэхён-и? — полетела дополнительная доза соплей. — у меня чп. в блок подбросили свинью, а наш уважаемый, — явно не очень, — сосед загулял. мнимая надежда о спасении потекла на пол вместе с носовой слизью. — да не вру, правда свинья, — свин вообще-то! — ещё и пятнистая. может, лишай? только глаза разлепил, а уже оклеветать пытаются. даже сквозь непрекращающуюся панику хотелось навалять за откровенное невежество. — быстрее, забери это от меня, а то чонгук вернётся и пустит плешивую на колбасу! о. разве это не будет считаться каннибализмом? — чего вылупилась, дура? — морщится побольше любого шарпея. — скоро тебя заберут. только на пол не навали. чонгук сжался от ужаса, а потом что есть силы сиганул обратно в комнату, зарываясь поглубже под кровать, натыкаясь на засохший носок полувековой давности. прижимаясь к нему, как к единственному спасению, хотелось повернуть время вспять и, как минимум, прикупить другой чай. ибо от этого повело явно не в ту гавань. зачем и куда. не надо его забирать. но, очевидно, если ты свинья, то и поступать с тобой будут соответственно. так бы и просидел там всю жизнь, если бы не леденящие кровь звуки, приближающегося человеческого великана, нагло вторгающегося в его носочные покои. — малышка? так гука не называли даже в страшнейших кошмарах. увидеть своего злейшего врага в момент наибольшей смуты и унижения было чем-то крайне позорным. аж дурно стало. куда уж больше. — ну же, я тебя не обижу, — тэхён осторожно протягивает руку. — у меня есть для тебя вкусняшка. проголодалась? как он чертовски прав. запашистый носок здоровски раззадорил аппетит, и от этого компрометирующего факта становится только хуже, посему малодушная свиная натура просто не смогла удержаться перед, возможно, последним шансом насытиться. но, стоило ему только немного продвинуться вперёд, как его сразу же, крайне вероломным движением, вытащили наружу. тэхён с преогромным энтузиазмом осмотрел испуганного приблудника, не стесняясь заглядывать в самые сокровенные места. каково коварство. — так это не девочка, — чонгук повис, как кокос на пальме, — сосочков нет. и под хвостиком ничего. — свинтус значит, — с ещё большим пренебрежением. — бе. — сам ты «бе». — ну и забирай. не возражаю. тэхён смотрит очарованно, радуясь нежданно сбывшейся мечте о преданном соратнике с пятачком, а чонгук хрюкает ему прямо в лицо что-то нецелесообразное. мысль донести пытается. в ответ кивают понимающе, не понимая при этом ничегошеньки. права выбора не существует, когда ты свинья. — это ведь комната чонгука? — похититель нагло осмотрелся вокруг, наконец оторвав свой взор от несчастного поросёнка. — на удивление миленько. — ага. и лучше бы нам отсюда убраться. обустроенная корзинка не понравилась гуку сразу и натолкнула на мысль, что унесут его отсюда далеко и надолго. а, учитывая, что дикий писк никого не останавливал, перспектива казалась вполне реальной. да. длинный язык не поможет, когда ты свинья. — брыкается строптивец, — хосоку лишь бы побыстрее турнуть эту ливерную колбасу из поля зрения. — у нас всё впереди, — багаж держит крепко, почти без труда справляясь с видимым сопротивлением. вся сила куда-то девается, когда ты свинья. под конец пути гук и вовсе расклеился вплоть до трясучки и душераздирающего визга, напоминающего слёзную истерику. — ты что, плачешь? — чешет аккуратно спинку, доставая из корзины. — если тебя потеряли, мы найдём твой дом. а если бросили, то я предложу свой. не грусти, малыш. для чонгука, которого буквально только что унесли из своего же родного очага, этот шурум-бурум кромсает сердце пуще прежнего. но поглаживания приятные, да. — для начала нужно тебя как-то назвать. что скажешь? вряд ли тэхён сможет расшифровать его сумбурный поток сознания, но хрюканье не утихало ни на секунду, даже когда хотелось помолчать. — знаю, — улыбается по-доброму гадко, — что насчёт гуки? от такой аналогии хочется ругаться и в бой бросаться, но все нелепые попытки больше напоминали цирковое представление милого поросёнка, нежели серьёзный махач, способный наказать обидчика. — из вас двоих чонгук больше походит на свинью. от недовольства он даже попискивал, отрицая очевидное, смутно улавливая первопричины своей чудной трансформации. — а сейчас идём мыть твою попу. глаза гука вмиг блеснули ужасом от весьма серьёзных интонаций его поработителя, а тельце затряслось в хрюкальном ужасе. и прежде, чем он смог перейти к более решительным действиям в виде побега, его ловко подхватили на руки, сдерживая все попытки откровенного бунта. — не дёргайся ты так. скоро будешь сиять. чонгук пытался, отчаянно пытался вырываться, дёргая своими короткими ножками, громко крича о безобразных домогательствах и посягательстве на сокровенное. но тэхён лишь головой покачал и стал напевать под нос крышесносный саунд ко всей его поросюшной жизни: — попу мыть, попу мыть нужно каждый день, — подпевали ему, конечно, будь здоров. — попу мыть, попу мыть, даже если лень! со всем усердием терпя унизительно-приятные натирания обретённой пятнистой задницы, чонгук замер от страшного негодования и усталости. — завернём тебя в полотенчик. и лежал мёртвым грузом, не двигался, смирившись с живодавческим укутыванием. стало так горько и страшно, что любые манипуляции с измученным тельцем казались чем-то проходящим. временным. хрумкая карликовой морковью, любезно предоставленной его угнетателем, даже о проёбанной жизни невольно задумался, оплакивая своё утраченное мыльное мастерство. ведь где он сейчас. на кухне парня, над которым ещё вчера гадостно подтрунивал, с помытой им попой. не жизнь, а навозная яма. наивно полагая, что чьи-то паскудные чары непременно развеются спустя двадцать четыре часа, чонгуку пришлось здорово обломаться, когда вместо испуганного крика почувствовал очередные поглаживания его пружинистого свиного брюшка. он всё ещё ёбаная свинья. тэхён носился с ним как с писаной торбой, беседы вёл, вычёсывал жиденькую шёрстку, морковкой прикармливал, хвостик на палец накручивал. а от радостных возгласов при виде свеженьких какашек в умело организованном лотке хотелось выброситься из окна. давненько его не хвалили за то, что он просто удачно покакал. да и вообще. за то, что он просто есть. и не искал ведь никто. хосок, судя по радостным интонациям, был счастлив, что вечно недовольный всем сосед куда-то ускакал, предоставив ему заветное свободное пространство. негодяй. ещё знакомым назывался. — чонгука что-то не видно. уже три дня, представляешь? а самое ужасное, что обеспокоенные нотки исходили от человека, над которым ещё недавно он совершал чудовищное глумление, да предпочтения высмеивал. сам-то теперь свинья. — надеюсь, ничего серьёзного. сердце обливается от такой несправедливости. ластится под руку, хрюкает жалостливо, а самого аж пучит от своего негодяйства. — может, написать ему, — тэхён гладит любимца в ответ. — интересно, что бы ответил чонгук? — кви-кви. — не, он бы сказал «сука ебаная». блять. свалившееся озарение гук принимает как неопровержимый факт, попискивая тихонечко под пятачок. весь этот сюрреалистичный хрюшный произвол это отражение его худо спроектированной личности, которая не принесла ничего, кроме кучки разбойников, следовавшим за ним по пятам. грустно и невкусно. обижать тэхёна чонгук не планировал. просто попался первым под руку, весь такой пёстренький и особенный. чугунная свита выбор восприняла на ура, подхватив негласную акцию, посвящённую лучшему оскорблению в адрес случайного сердяги. ещё и отпор не дал. идеальный кандидат. печальное хрюканье пронеслось эхом по всей комнате и встревоженный тэхён в привычной манере начал успокаивать бедолагу, не подозревая, что делает только хуже. чувство вины штука такая. — проголодался? только вместо привычного радостного «кви» чонгук утыкается ему в бок, устраивается поудобнее и пищит скорбно. прощение вымаливает. ему так хотелось и дальше делать душистое мылко, радуя покупателей ажурной работой, но бездарное хулиганьё вечно пинало в спину, мусором бросалось и дело жизни высмеивало. пришлось предать себя, забросить драгоценное пристрастие и притвориться посредственным проходимцем без надежды на возвращение к истокам. — ну что же ты? всё хорошо? — голос ласковый, успокаивающий. узнай тэхён, кого именно сейчас наглаживает, небось бы палкой гнал, а того гляди и на колбасу пустил. и так обидно осознавать, что он бы никогда такого не сделал. глупый добряк. — мне завтра рано вставать. я оставлю тебе утром... — затих на секунду. — гуки, ты уснул? боже, и что с тобой сегодня? тэхён со всей любовью и заботой укладывает его в привычно отведённое местечко для сна, обдумывая завтрашний рацион для единственной в мире отдушины. очевидная очевидность. полюбил он его слишком быстро. ну. не только он. просыпается чонгук от гулкого звона в голове и чёткого ощущения своей весомости. пушистая подушка, которую отдал ему тэхён внезапно стала слишком маленькой, а в пятачке было как-то подозрительно сухо, учитывая уже привычные фонтаны по утрам. подхватился он резко и, прочувствовав в полной мере свою долгожданную человечность, завыл во всё горло. куда уж без фонтана. задыхаясь в слезах и истошно выдавленном, но таком чтимом сердцем «сука ебаная», гук подхватывается на ноги и прямо так, голышом, бежит на кухню в поисках своего спасителя. от вида полной миски, которую ему оставляли каждое утро, можно было смело сигнализировать об угрозе появления ещё одного мирового океана. лишь спустя добрых два часа, когда здравый смысл берёт верх и заставляет хотя бы одеться для малейшего приличия, до чонгука доходит одна простая истина. тэхён позвонит в дурку и обвинит в краже его свиньи. не иначе. и будет чертовски прав. пришлось отставлять все нереализованные грёзы об эффектном извинении на потом, втискиваться в чужие штаны, попутно догрызая оставленный с любовью завтрак, и бежать из квартиры в каких-то дедовских шлёпанцах. хосок, как раз собиравшийся на пары, отреагировал на появление соседа довольно сухо, но спонтанные крепкие объятья, выбраться из которых не представлялось возможным, вызвали непередаваемое чувство ахуения. — спасибо, братан. отпустили его так же неожиданно, как и схватили. на том и порешали. чонгук, разодетый явно не по стилю, мгновенно ретировался в свою комнату, а хосок, познавший секундами ранее все горести жизни, решил посоветовать уже почти приятелю хорошего нарколога. полетевший в окно засохший носок тому подтверждение. даже переживать начал за этого блудного сына, когда тот безвылазно просидел в комнате целые сутки, громко пыхтя о чём-то мракобесном. обнюхался парнишка знатно. вышел потом как ни в чём не бывало, поприветствовал дружелюбно, вводя ошарашенного соседа в ещё больший тупик, и оперативно ускакал в неизвестном направлении. возможно, на очередной нарколыжный шабаш. чонгуку было плевать на назревающие проблемы в университете из-за пропусков, на человекоподобных товарищей, которых решил игнорировать до скончания веков. даже подозрительная визитка нарколога, прикреплённая кнопкой-гвоздиком к его двери, не вызывала таких бурных эмоций как предстоящая встреча с... с. — т-тэхён! — зовёт неуверенно, предвкушая вполне ощутимый пинок под зад. но радостно-то как. очевидная очевидность. привязались оба. выглядел тот до чёртиков удручённым. по всей видимости, загадочное исчезновение любимого питомца оказало невыносимый удар, о чём свидетельствовали красные глаза и непривычная взъерошенность. — о, — печальный вид разбавился ноткой удивления, — только без колкостей. и без тебя хреново. — нет, боже, нет, — больновато осознавать, что он вызывает такие ассоциации. — ты сейчас не поверишь ни единому моему слову, но мне очень, даже не представляешь насколько, нужно, чтобы ты меня выслушал. — хосок сказал, что ты... что тебе не здоровится, — деликатничает знатно. — не волнуйся, люди с наркозависимостью способны преодолеть многое. — да сука ж ебаная, просто послушай! — я... — это было не обращение! — испуганно спохватился, боясь обидеть ещё больше. — а возмущение. не ты сука ебаная. а ситуация. — так. — сначала вот, — протягивает со всей серьёзностью и провинностью, — возьми. тэхён глядит с заметным недоверием на свой некогда утраченный брелок, утонувший, как предполагалось, в говнеце чонгукового недалёкого приятеля. какого чёрта. — но ты же... — не выбросил. — но... — я только языком чесать умею, за что мне давно надо было уебать по роже. и, знаешь, таки уебало. хвала небесам. — любая зависимость излечимая. ты справишься. — я всего лишь попробовал имбирь! — ты нюхал имбирь? — нет! — внутривенно принимал? — это был чай, окей? — хосока надо бы прихлопнуть за такие красочные теории. — в магазине купил. — и потом... — и потом превратился в свинью. от режущего сердце напоминания про исчезнувшего гуки становится ещё горше, а от обнюханного, предположительно, имбирём чонгука — неловко. предельно. — тебе бы поспать, — с неиссякаемой заботой. — серьёзно, несколько дней назад я проснулся свиньёй и ты забрал меня домой! — абсурдность сего плана зашкаливала. — я! это был я! — чонгук. — ты не веришь. — законы здравого смысла запрещают. — да сука ебаная! тэхён сжимает брелок и почти огорчённо разворачивается, решаясь оставить слегка шибанутого собеседника наедине со своими неуравновешенными фантазиями. а ведь это их первый продолжительный разговор за всё время знакомства. — да стой же ты! — чонгук ухватился за его руку, как за спасательный круг. — знаю, что это звучит абсурдно. и я бы ни за что в жизни к тебе сейчас не подошёл, если бы все эти ёбаные дни ты не подтирал мою задницу, не пел дифирамбы моим «живописным» пятнышкам и не кормил с ложечки, как будто я мокроносый младенец. мои сопли буквально растекались по твоему чистому постельному белью, а ты хохотал и чесал мои уши, заверяя, что всё равно собирался стирать. ты его только что, блять, вытащил! — интонации, конечно, внушительные, — последний год я питался помоями из закусочных, а твои каши со всякими полезностями вытащили меня с того света, потому что даже свинье ты приготовил лучше, чем готовил себе я! господи, ты думаешь, что это очередная издёвка или что-то ещё, но я украл часть твоей одежды и твои уебанские шлёпанцы ахуеть какого размера, чтобы просто выбежать из квартиры после обратной, как бы это задротно не звучало, трансформации. я могу расписать тебе каждую секунду, проведённую вместе, если ты только хоть на долю секунды решишь поверить мне. — блять. — а ещё у тебя на холодильнике моя фотография, прикреплённая магнитиком. — блять! а звучит-то до безумия убедительно. что за имбирь такой. — это невозможно, — растерянно резюмирует. не готов он пока с адекватностью расставаться. — боюсь, не выйдет прохрюкать в качестве доказательства. но могу описать всё содержимое под твоей кроватью, — вспоминает всю ту своеобразную похабщину. — занятный у тебя вкус. — блять, — на лице написан весь тот кавардак, свалившийся на голову некогда здравомыслящего человека. — ага. тэхён не мог поверить ни единому слову. это звучало как хитроумный замысел, заранее спланированный его шайкой-лейкой, которая невиданным способом пробралась к нему в дом, установила скрытые камеры, подговорив его лучшего друга. неслыханное предательство. или. или имбирный безумец говорит правду и всё это время он удобрял уличную клумбу его фекалиями. тэхён часто верил в чудеса. или. или просто верил. — у меня для тебя подарок, — чонгук решает остановить этот непрекращающийся поток мыслей и добить его новой порцией встряски. — даже представить страшно. он давно этого не делал. руки тряслись, как у старика, а мысли путались, как у больного деменцией. в этой коробочке весь он, вся его душа и мастерство. — чонгук... — тэхён глазам не верит, оторопело осматривая каждую деталь мыльной свинюшки. — ручная работа, — вырывается сразу. — моя. если высмеют, даже проще будет. грамотная месть за невежественный буллинг и сумасшедшие рассказы о превращениях. заслуженное туше. не отвечают ему добрых две минуты, от чего хочется уйти в закат из-за всё ещё насущной вероятности принудительной госпитализации в какую-нибудь захудалую психиатрическую клинику. на большее его свинья не тянет. — расскажи мне всё, — неожиданно даже для самого себя произносит тэхён. — всё, что угодно. когда видит в глазах напротив искру доверия, с души валится тяжелейший груз, возвращать который не захочется уже никогда. правда, негодяйская натура таки рвётся наружу. он просто не может не сказать это. — и, если тебя так тянет к чужим попам, ты всегда можешь воспользоваться моей, — кивает самодовольно в сторону подарка, — чтобы намылить. — блять. и чонгук уверен, тэхён сделает это.