А сердечко рвётся на части о ней, Эта тёмная ночь, перекрёсток аллей.
Ланга не помнит, как давно это началось, но с каждой подобной ночью он понемногу прощается со своей психикой, если там еще хоть немного осталось. Кажется, будто его жизнь замкнутый круг: от ночи до ночи. Потому что днём он функционирует спокойно, почти нормально, иногда общаясь со сверстниками в школе, с которыми за столько лет обучения так и не смог найти общий язык и подружиться; занимается готовкой вместе с мамой, и это его расслабляет намного больше — при ней он не вынужден притворяться, стараться казаться весёлым и общительным. Они в тишине смотрят какой-то фильм, пока мама не засыпает на его плече, укутанная в плед, но ее щеки все ещё влажные от слез — с момента смерти отца она так и не научилась засыпать в одиночестве. Ланга подкладывает ей под голову подушку, целует в лоб и уходит в свою комнату с настежь раскрытыми окнами, что разгоняют морозный канадский воздух. Холод — то, что позволяет ему чувствовать себя живым, словно эти ледяные иглы, что неприятно колют горло, для него глоток свежего воздуха после длительного анабиоза, в котором он живет неисчислимое количество времени. Ждёт, пока жизнедеятельность придёт в норму, а его организм сможет функционировать, вот только понятие этой нормы настолько сбито, что даже непонятно, как именно она должна выглядеть.Где я видел её и пустил в свои сны, И мы вместе умрём под лучами луны.
Ланга ложится на пол, прикрывает глаза и ждёт, пока легкие наполнит мороз настолько, что потечёт по венам, покалывая во всем теле. И тогда наступает ночь. Если вернуться к его замкнутому циклу, то все довольно запутано и сложно, потому что до недавнего времени единственное, что спасало Лангу от угнетающей реальности — крепкий и беззаботный сон, но даже он жестоко нарушен. Каким-то гребаным парнем с рыжими волосами, которого он видит теперь каждую ночь. Незнакомец не говорит ничего особенного, просто широко улыбается, иногда предлагает покататься — только Ланга не разбирает, на чем именно. Они ездят по незнакомым улицам и аллеям под луной и невероятно красивым звездным небом. Ланга ничего не говорит, даже при желании не может, он только слушает приятный высокий голос. Но эти сны, несмотря на умиротворенную атмосферу, для Ланги самый настоящий кошмар. Всё, что с ним происходит там — словно наяву, и утром он просыпается будто и не засыпал вовсе, а голос этого рыжего парня въедается настолько, что, кажется, звучит отовсюду: в учителе, что зовёт его отвечать с докладом; в маме, что звонит узнать, как у него дела в школе; даже в транспорте, когда объявляют остановки; и в музыке, что он слушает, дабы ненадолго заглушить свой вечный водоворот мыслей. Ланга вычитывает в какой-то статье, что во снах человек видит только то, с чем сталкивался в жизни — какие-то лица, что мы не запомнили, но почему-то они отпечатались в нашем подсознании, и места, которые мы определенно посещали или мелькали в фильмах, но не придавали этому значение. Вот только Ланга уверен, что ни парня этого не видел, ни мест этих не знал. Он снова не замечает, как засыпает, лёжа на полу, и в этом ужасном — для кого-то, но не для Ланги — холоде, снова слышит голос, зовущий его: — Эй, Ланга, — на уже знакомом лице расплывается улыбка, и Ланга видит протянутую руку. — Идём кататься. Ланга смыкает свои пальцы на тёплой, слегка шершавой ладони и просто идёт следом, не зная, куда именно, и не в силах ни сопротивляться, ни задавать вопросы. Просто следует, будто наяву, и знает, что утром опять проснётся уставшим. — Луна сегодня красивая, правда? — смущённо говорит рыжий парень, все ещё держа его за руку. — Ты когда-нибудь бывал здесь? Ланга хочет что-то ответить, взять незнакомца за плечи, потрясти и со всей накопившейся злостью заорать в лицо «кто ты, черт возьми, такой?», но не может даже пошевелиться. Он так устал, боже, как он устал. Вновь просыпается, такой же невыспавшийся, все ещё лёжа на полу и дрожа от холода, а по щекам стекают слёзы, которые путаются в волосах, и он бьет по полу, пока костяшки не начинают зудеть и болеть, а в голове миллионы раз повторяется «черт, черт, черт», потому что ни на какие другие мысли он уже не способен.Эти чувства — игра, и я не вывозил, Нужен феназепам, нужен аминазин.
Нанако с волнением замечает темные круги, что пролегли под некогда голубыми и чистыми, словно лёд, глазами сына, а теперь уже потускневшими и утратившими свой блеск. Она записывает сына на приём к психотерапевту, и Ланга даже не опирается ни сидя в приёмной перед кабинетом, ни перед специалистом. Просто смотрит в одну точку, повторяет одну и ту же нелепую историю, что крутится в голове — про смерть отца, про какого-то незнакомого парня во снах и про то, как же его это все достало. Психотерапевт не говорит о странностях и не спешит ставить диагнозы, но выписывает рецепт на феназепам — двести пятьдесят миллиграммов за тридцать минут до сна, максимальная доза — пятьсот миллиграмм. Ланга благодарит, возвращается с мамой домой, купив по пути медикаменты, но перед сном закидывается двойной дозой в тысячу миллиграммов. Не надеется, что поможет сразу, но за пару недель курса даст свои плоды. Ему хочется в это верить. — Ты уже целовался с кем-то? — опять этот рыжий парень, но в сценарии что-то новое. Эффект таблеток? Ланга давится воздухом от непонимания, но на веснушчатом лице легкий румянец, и незнакомец заправляет несколько рыжих прядей за ухо. В ответ Ланга не говорит ни слова, но машет головой — нет. Какого черта тут вообще происходит? — Я тоже, — нежная улыбка расплывается, выдавая облегчение. — Давай попробуем как-нибудь. Шершавая тёплая ладонь снова сплетает пальцы с холодной и белоснежной, незнакомец переживает, не замёрз ли Ланга, заглядывая ему в глаза, и в этот момент он просыпается и даже не может вспомнить, согласился ли на поцелуй. Кусает губы, проводит по ним кончиками пальцев, а затем устало роняет голову на руки, путаясь в волосах и содрогаясь от собственных нервов. Ещё немного — и точно сойдёт с ума. Мама спрашивает каждый день, все ли с ним в порядке, меряет температуру и давление, водит к неврологу и поит ромашковым чаем, но это не помогает. И не поможет, наверное. Реальность смешалась со снами настолько, что иногда Ланга уже путается, где правда, а где вымысел. Не слышит голоса преподавателей, что зовут его за урок несколько раз, не слышит гул машины, когда переходит дорогу, несколько раз перечитывает один и тот же абзац учебника — и все равно нихрена не понимает.В голове кутерьма, но я чую вблизи Этот запах тебя…
На следующую ночь он снова закидывается таблетками, и ещё, а потом на всякий случай закрывает окна, начиная подозревать, что, возможно, такие сны снятся из-за холода, но этот парень приходит и приходит, будто на зло. Он что-то рассказывает ему о своём дне и неустанно говорит каждую ночь, как по часам, о том, какая красивая сегодня луна. Да красивая, черт возьми, только дай поспать. Ланга не знает его имени и на утро не помнит почти ничего, кроме ощущения его ладони в своей и сияющей улыбки. — Эй, помнишь, я как-то спрашивал у тебя про поцелуи? — незнакомец смущается больше обычного, но его лицо переливается в лунном свете. Ланга ничего не может ответить, только кивает, будто смотрит на себя одновременно со стороны, но все ещё остаётся в собственном теле. Чистое безумие. — Давай попробуем? Он хочет возразить, сказать, чтоб этот рыжий от него отстал и больше не приходил. Но чувствует, как мягкая ладонь ложится на его щеку, очерчивая скулы большим пальцем, и вся буря внутри понемногу утихает. Золотистая радужка глаз будто излучает свет, когда незнакомец наклоняется все ближе и ближе, ни на секунду не прерывая зрительного контакта, а потом Ланга чувствует чужие губы на своих, и в этот момент почему-то наступает такое умиротворение и покой, какое дарит только морозная прохлада канадского воздуха. Даже не так — он наконец-то дышит полной грудью. Чувствует, как тёплый язык скользит по его губам, как тёплое дыхание сливается с его собственным, впитывает в себя запах, ощущение, дрожь до кончиков пальцев, запоминает жёсткие, слегка вьющиеся волосы на затылке, и улыбку в самые губы, а потом тихий шёпот «мне понравилось». И, Ланге страшно признаться самому себе, но он уже слишком — невозможно — сильно начал привыкать видеть его в своих снах.Мы теряемся, надо же, Мне так кажется, кажется.
А на следующую ночь, где-то на пятый день — или, может, десятый, потому что Ланга давно уже сбился со счета — после выпитых таблеток он засыпает, но в этот раз не видит ничего, кроме кромешной темноты. К нему никто не приходит, не берет за руку, не зовёт его по имени и не ведёт за собой смотреть на красивую луну. Он, черт возьми, спит, а когда просыпается — на часах только на несколько часов больше, чем было, когда он уснул. Шесть утра. Он медленно выходит на кухню, чувствуя ужасную слабость во всем теле, но, на удивление, не уставший. Возможно, хотя бы три часа сна в сравнении со столькими ночами бессонницы, для его организма — настоящий праздник. — Добро утро, соня, — мама целует его в лоб, подходя ближе. — Ты наконец-то выспался? — Я поспал всего несколько часов, — Ланга вздыхает, взъерошивая запутавшиеся волосы. — Куда ты идёшь? Ты же выходная. — Уверен, что несколько? Ты проспал сутки, дорогой. Ланга округляет глаза, смотрит ещё раз на телефон и видит сменившуюся дату. Он действительно спал сутки. Целые сутки, мать вашу! Из его лёгких вырывается вздох облегчения, и он неконтролируемо улыбается. Он смог, а значит, сможет ещё. Ланга провожает маму на работу, завтракает, собирается в школу, сидит на уроках и даже находит какие-то общие темы для разговора с парой одноклассников. Он функционирует, он разговаривает, он запоминает материал, он радуется и улыбается. Но почему-то внутри какие-то механизмы все ещё не наладили свою работу и вызывают в нем непонятное чувство тоски. Он понимает это чувство только спустя несколько дней — когда курс феназепама заканчивается, а рыжий парень с того момента так и не приходит в его сны. Ланга видит по ночам какие-то горные заснеженные склоны или зыбкую тёмную пустоту, но больше ни с кем не смотрит на луну. Да чтоб он ещё скучал по этому парню? Господи, невыносимо. Он просто хочет ещё раз, чтобы его ладонь сжали тёплые слегка шершавые руки, хочет увидеть эту улыбку. И да, возможно, самую малость, он хочет снова поцеловать его. Раз в неделю — будет достаточно. А один раз в две недели? Ну хотя бы раз в месяц, можно?Как-как-как ты возьмёшь
и спасёшь меня, если умрёшь.
Не умрёшь?
Образ, что Ланга иногда пытается словить, ускользает все больше и больше, будто марево, которое было лишь шуткой подсознания. Хотя, по факту, таковым оно и было. Он не может вспомнить звонкий смех и веснушчатые щёки, румянец на красивом лице и даже голос, что раньше так отчаянно хотел забыть и никогда больше не услышать. Но сейчас — хотя бы одну единственную фразу: «красивая сегодня луна, правда?». Правда, луна красивая настолько, что умереть можно, только сказать об этом некому. В один из бесчисленных дней в этой очереди монотонной жизни мама снова ненадолго вырывает его из вечного анабиоза. — Нам нужно поговорить, — Нанако ставит перед Лангой две кружки ромашкового чая и набирает в легкие побольше воздуха. — В скором времени мы переедем в Японию. Точнее… — она запинается, грызя большой палец и уводя взгляд в сторону. — Если ты не хочешь, то этого не будет, но мне очень сложно здесь быть со смерти твоего папы, понимаешь? Ланга давится воздухом и кивает, будто в прострации, и все ещё пытается обдумать слова, но они никак не клеятся даже в одно предложение в его голове. — Прошу, ответь что-то. Мама накрывает его ладонь своей и нервно закусывает губы, пока Ланга наконец не переводит взгляд от кружки сначала на их сцепленные руки, а затем на ее обеспокоенное лицо. — Все в порядке, мам. Мне все равно. — Точно? — Точно. Нанако подходит к нему, чтобы обнять, гладит по волосам, и Ланга благодарен за эти несколько секунд. Ему стыдно, но на месте маминых рук он почему-то представляет тёплые шершавые ладони незнакомого и, вероятно, несуществующего парня, и на сердце становится спокойно. Перелёт даётся с трудом и занимает почти сутки времени. Он слушает музыку, иногда спит и каждый раз садится возле иллюминатора, смотря вниз на маленькие города, сжимающиеся до размеров точек. Голубой океан, разноцветные поля, яркие мегаполисы и маленькие деревушки. Один раз Ланга ловит себя на мысли, что, может быть, где-то там живет этот незнакомый рыжий парень, и тут же мотает головой. Это невозможно, просто невозможно. Нужно забыть и жить дальше, потому что прошло больше месяца, а он с тех пор больше никогда не появлялся в его снах. Предатель. Но каждый раз, когда Ланга смотрит на луну, он пытается воссоздать в памяти этот голос. Мама говорит, что они на месте, и Ланга с трудом открывает глаза. Часовые пояса и долгий перелёт дают о себе знать, и несколько дней он тратит практически только на один лишь сон, а затем ходит с мамой и относит какие-то документы в школу, покупает форму, но это все — словно в бреду, и он до сих пор не может осознать, что находится в другой стране. Лишь один раз, стоя в учительской, он слышит какие-то недовольные вздохи преподавателей и подслушивает короткий диалог: — Что опять натворил Кян? — Будто вы не знаете, — тяжело вздыхает одна из учительниц. — Носился на скейте по школьным коридорам. Сейчас его должен привести учитель физкультуры, потому что у меня нервов уже не хватает. Ланга улыбается — должно быть, весёлый парень, но замирает, когда слышит ворчание того самого Кяна. Он говорит что-то о том, что не виноват и просто дурачился, но к тому моменту, как Ланга поворачивается на звук, дверь захлопывается, и этот загадочный Кян остаётся в кабинете директора вместе с сотней вопросов в голове Ланги. Этот голос настолько до боли знакомый, что живот сворачивает, в висках пульсирует, а по телу пробегает дрожь, но Ланга в очередной раз думает о том, насколько это все с его стороны ужасно глупо, трясёт головой и уходит из здания школы. Только на этом все не заканчивается. Утром первого учебного дня Ланга проводит за подготовкой — выглаживает костюм и рубашку, готовит завтрак и долго слушает наставления от мамы про манеры японцев и общение с ними. Он приходит в класс, волнуясь до невозможного, не знает, что говорить и как представляться, потому только озвучивает своё имя и происхождение в надежде, что этого хватит с головой. Весь класс смотрит на него так завороженно, будто он какая-нибудь знаменитость, и от этого пристального внимания хочется поскорее убежать и скрыться, но радуется тому, что ему достаётся место за последней партой — рядом с каким-то парнем, что все это время смотрел в окно. Рыжие волосы, какие-то знакомые до оскомины, и новый сосед поворачивает голову. На лице мелко высыпаны яркие веснушки, золотистая радужка глаза переливается от солнечного света, а широкая искренняя улыбка растягивается почти от уха до уха. Нет, нет, нет. Невозможно. Ланга смотрит настолько долго, что, кажется, уже неприлично, но ему все равно. Этот рыжий представляется как Рэки Кян и забавно подмигивает, а потом после уроков так естественно хватает Лангу за руку, не давая уйти, словно в этом нет абсолютно ничего особенного. Ланга застывает на месте, давится воздухом и выглядит, наверное, полным идиотом, потому что чувствует знакомую тёплую и шершавую ладонь, и тот же голос, что спрашивает: — Хочешь покататься на скейте? По классу проносятся вздохи о том, что Рэки нашёл себе новую жертву, а лицо рыжего сменяется от счастливого до жутко обеспокоенного за доли секунды. Он спрашивает что-то о том, обидел ли он как-то канадца, потому что не имеет ни малейшего понятия об их культуре, и Ланга с запозданием понимает, что по щеке предательски катится слеза. Он хочет, он очень хочет покататься на скейте, потому что, боже, как же он скучал.