***
Он заползает в каюту далеко за полночь. Команда устроила пьянку на палубе, его кровь - чистый ром, его Стид ушел раньше всех, сейчас лежит на кровати. Эд дымит трубкой, режет горло изнутри, но приятно. Руки слегка дрожат. Руки гудят от дневной работы, изрезаны об канат, нож и тревогу - он почти убил этих стидовых молодчиков, а теперь пьет с ними, и как тут можно верить, что один из них, или все, блять, все и сразу не воткнут ему чего-нибудь в спину? Эд падает в подушки, пропадает в кисельную мягкость, Стид - не спит - пьяно закидывает на него половину тела, тычется теплым затылком в живот. Эти его мягкие матрасы засосали Эда в себя, ноги выше головы. У Стида все мягко и все просто, слипшиеся глаза трепещут от дыма. А если вот Эд сдохнет - тоже просто? Иззи с ними на палубе не было. - А похуй, - говорит в тишину Эд, катает слова на языке, Стид вопросительно мычит. Но если всё-таки славный милый Люциус грохнул Иззи? Они ж помрут, пьяный мозг осознает отчётливо, Иззи - единственная думающая ячейка их общества, девять и ещё три, Эд привел их с собой, и ещё два - лежат в одной кровати, делят ширину корабля, длину моря и высоту неба, у Стида все просто, у Эда - очень, очень, блять, очень сложно. - Да нет, не похуй. Он выпутываеться из Стида и его кровати, Эд назвал себя Кракеном, потому что он дебил, вот он Стид, связал его щупальцами до сердца. Стид комкает в пальцах пустоту, Эд вкладывает в них трубку, чтобы обозначить присутствие. Я здесь был, теперь ухожу, но вернусь, я ж не ты. Пол качается под ногами, потому что они в море, Эда не так уж легко взять спиртом, но стол качается вместе с полом и врезается во впадину между костью таза и костью бедра. Эд повыбрасывал весь мусор, который Стид притащил на корабль, и сделал, в общем-то, правильно. Число кают возросло, и нахуй вообще игровая? И музыкальная нахуй? В ней вот теперь обитает Люциус, он боится Эда - почти убил, а Эд боится Люциуса - почти убил, а надо полностью. Но теперь куда уж. Свет из комнаты не просачивается, но и Иззи не лежит в коридоре, значит мальчишку нужно пытать. Это хорошо, это легче, чем извиниться, особенно когда вины не чувствуешь. Тебя выкинули за борт? Случается. Эда выкидывали раз семь, даже Хорнигольд, даже Джек, а потом доставал из воды. Спас ему жизнь, получается. Ну, Эд ему не спас, и тоже вины не чувствует, скорее радость. Какого-то говна наговорил Стиду, все испортил - из-за него же по пизде пошло. Эд открывает дверь, жмёт пальцами и слышит мерзкий визг петель. В темноте комнаты двое. Очевидно, не трупы, дышат во сне, в обнимку. И как это вообще. Все позасыпали на палубе, никто не спускался внутрь, Эд не слышал. Значит - Иззи. Ничего себе. Улыбка кривит Эду лицо. А он-то думал. Закрывает дверь обратно, все нормально. Получше, чем похуже. Он приходит обратно, в комнате сизый туман, Эд на секунду думает, что все, пиздец, горят. Но нет, Стид просто курит, выпускает дым из носа. И зачем в Китай, если здесь змея и воздух колечками, Эд грабил китайское судно, он помнит, ага. Свечи почти догорели, их бы потушить, но лень - Стид тянет руки ему навстречу. И все хорошо, так почему же все равно плохо? Справедливости ради, он тоже уходил от Стида, но не всерьез, не после всех этих разговоров о "делает Эда счастливым, о да, конечно, Стида тоже делает, возьмёмся за ручки и рванем в счастливое завтра". Ну. Да и какая теперь разница, Стид в его красном халате, других нет, все на дне, а под халатом теплый, и живот напрягается под пальцами Эда. Сейчас бы сделать с ним много-много плохих сладких вещей, чтобы на утро краснел и прятал глаза, но не выйдет. Была надежда, что его не развезло от выпивки, но накурился он знатно, руки слепо шлепают Эда по обгоревшим плечам, больно, и жар, скопленный за день, уже выходит из него, заставляет стучать зубами. Эд вытягивает из-под них одеяло, наматывает на себя, чуть-чуть - на Стида, отворачивается к стене. Стид обнимает его со спины.***
Штиль всё-таки не случается, Эд ошибся, с каждым бывает. Слава богу. "Королева Анна" - как же поэтично, он молодец, звучит ахуенно - стояла на месте три недели несколько лет назад, у них покончалось вообще все, в море полно воды и жрачки, но добыть невозможно. От палящего солнца у него повыскакивали веснушки по всему телу и до сих пор не сошли на предплечьях. Ещё от палящего солнца издохла четверть команды, но не страшно, в портах всегда есть люди, людям всегда нужна работа. Холодный утренний ветер лижет босые ступни, заря красит мир серо-синим. Эд проспал часа два, не больше. Пьяный сон всегда похож на бред, его кидало по кровати к Стиду и от него, а потом Стид исчез. Злость продрала позвоночник, подняла и закутала в одеяло. Он, или не он, Кракен, может быть, пообещал Стиду сломать ему ноги, если снова уйдет. Погорячился, конечно, эти ноги достойны быть воспетыми в веках - ровные, крепкие, все в золотых волосках. Но Стид на палубе, рвет в воду, вцепившись в перила, всё-таки отравился. Хуево. Эд подходит к нему, сминает грудью выставленную ладонь, обнимает за плечи. Стид хрипло страдальчески стонет. - Как же мне плохо, я умираю, Эд, - Эд собирает его волосы с щек, прижимается к замёрзшей спине. Нежность просыпается в нем, щиплет глаза, Стид - идиот, и его сводит судорогой в новом позыве, - Не могу, все, больше не могу. Больше нечем, как же плохо. - Давай, пойдем внутрь, ты околел тут, - Эд пытается разжать его руки, судорожно впившиеся в дерево, не дай бог в них теперь занозы, эти руки не заслуживают такого. Эти руки созданы, чтобы их целовали. Эд закутывает его в одеяло вместе с собой, ведёт в каюту, придерживая за плечо и бедро. Сейчас нужно дать Стиду много воды и согреть его, лихорадка и рвота ослабили тело, холодный морской рассвет мог простудить. Сердце перестает бешено колотится, Стид все ещё здесь, все ещё с ним. Эд помогает ему сесть, приносит таз и умывает его лицо, стирает усталость пальцами из-под глаз. Боль забилась в морщинки возле рта, и откуда их столько, если Стид жил ужасно. Что за сила заставляла его улыбаться, несмотря на притворную неправильную жизнь. И сейчас вот Стид улыбается снова, прозрачно и болезненно, но по глазам видно - взаправду. Эд складывает руки у него на коленях, смотрит в него, пытается пробраться взглядом под кожу. Ладонь Стида ложится на его колючую небритую щеку. Идеальное тепло. Эд поворачивает голову к ней, жмется губами к центру. Время замирает, он мог бы сидеть так вечность, дышать в руку Стида и сжимать его бедра до белых костяшек. Корабль вздрагивает, слышится свист ядра - Эд, блять, прекрасно знает этот звук, он ненавидит его до кровавых пятен перед глазами, потому что звук означает пиздец, а потом "Месть" почти заваливается набок, прошитая насквозь. Дело пахнет хуем, Эд понимает сразу, потому что он, очевидно, растерял всю свою удачу: ранним утром с пьяным вусмерть рулевым они наткнулись на испанский галеон. Или он на них. Какая нахуй разница, если судно больше в десять раз, и команда тоже больше в десять раз, а одну их мачту уже снесло посредине. Драка не на жизнь, а на смерть, кровь уже начинает кипеть, он готовится унести с собой несколько десятков жизней. И это, возможно, ужасное стечение обстоятельств, но как же Эд любит неоправданный глупый риск и кровь на лезвие рапиры, и запах пороха, и возможность сдохнуть насовсем, но всё-таки не до конца. Его флаг развевается над ним, дьявол салютует смертникам и разбитое сердце кровоточит - не его, уже нет, но жен тех испанцев, которым сегодня крупно не повезло оторвать Эда от Стида. Его флаг означает смерть. От одного вида этого флага и Эда, обезумевшего, взобравшегося на воронье гнездо и горланящего шанти, половина команды испанцев бросается в воду. Эд хохочет, срывает голос, его люди бледнеют от страха, но их подгоняет Иззи - пока враг в ужасе, нужно брать дело в свои руки, переносить битву на галеон, иначе от их корабля ничего не останется. Что происходит дальше, Эд не помнит. Все - кровь, почему-то горящие люди, раздробленные кости. Эд знает, что не убивал никого после отца, но он также знает, что не контролирует себя в такие моменты, все сливается перед глазами, и тела падают к его ногам. К ногам Черной бороды, или Кракена, или всё-таки Эда, может быть хватит выдумывать себе себя шутки ради? Когда все заканчивается, он чувствует смертельную усталость и желание найти Стида, притиснуть к стене и сожрать его, поселиться внутри и остаться навечно в нем. - Так мы теперь, может, корабль сожжем, а то только обещаете, - говорит немного растерянно Малыш Джон, и это охлаждает Эда. Его не возбуждают ни пожары, ни мужики, которые хотят пожары устраивать. Он даёт команду обыскать трюм, идёт в капитанскую каюту в надежде встретить там бутылку рома и выжрать в одно рыло. Удача всё-таки с ним, они выжили, никто из них даже не умер, только Люциуса покоцали. Снова. Эд слышал, что женщин, пробравшихся на корабль, некоторые моряки все ещё топят. Дикость, конечно, но говорят, что они приносят несчастья. Джим приносит исключительный успех в любой потасовке, но, похоже, та самая женщина - Люциус. Правильно Эд его утопил, а то, как он спасся, ему расскажет, наверное, Иззи. Этот разговор он решает отложить до вечера, но не позже утра, потому что важно. В каюте он находит бутылку и Стида. Стид грабит библиотеку, теперь по-настоящему, заменять-то нечем. Книги лежат на полу, он хмурится в жёлтые страницы. - И что, испанский знаешь? - спрашивает Эд, внезапно веселый. - Ничерта не понимаю, что здесь написано, - отвечает Стид и поворачивается к нему. На лице - огромный жутковатый синяк, от носа расползается в обе стороны, наливается цветом. На фоне все ещё бледной кожи выглядит пугающе, ужасающе неправильно, с этим лицом так нельзя. - Нихуя себе, - только и говорит Эд, к веселости примешивается злость на того, кто посмел совершить такое. - Ага, он ударил меня головой в нос, - Эд замечает хлопья засохшей крови над губами и на подбородке. Рубаха тоже вся в крови, и Эд надеется, что это кровь испанского ублюдка, - Ну, я в это время протыкал его, в левую часть, как ты учил. Не хотел, чтобы он умер. - Он умер. Все умерли. - Стид сразу как-то вянет, зеленеет вокруг красновато-синего отека. Эд дёргает плечом, он же блять знал, что Стиду в пиратство лучше не надо, смерть - чужая, не его, только не его, пожалуйста - ему не к лицу. Эд наконец-то открывает бутылку, мутную и квадратную, не ром, а жаль. Настойка странная, маслянистая и щиплет язык, Эд держит ее во рту, не глотая, нёбо начинает неметь. - Это ликер, - говорит ему Стид. - Воняет. - Это анис. - Это пиздец, - он отставляет гадкое тошнотворно-сладкое пойло. Эд отворачивается всем телом от Стида - у него то же неуверенное выражение на лице, странная эмоция, названия которой Эд не знает, она мелькнула тогда, на пляже, он не придал ей значения, что же она значит - и цепляется взглядом за одежду, выглядывающую из шкафа. Ему не интересно, любопытство не гудит на кончиках пальцев. Ему больше не нравятся все эти красивые ткани, потому что они ему не идут, очевидно. Они от него сбегают. Он научился от них избавляться, Кракен поднимает голову где-то внутри, Эд топит его обратно. Нельзя так, не сейчас, он ещё не переболел Стидом - и никогда, наверное, уже не переболеет - просто обида вымораживает все, что он умел чувствовать. Надо бы об этом поговорить, как Стид учил. А чему ещё он, блять, научит Эда? - Это пиздец, - повторяет он, на ощупь находит руку Стида и выводит его из каюты. Может, стоило вернуться на "Королеву Анну" ещё тогда, Кракен ему не нравился, но жить им как-то легче, чем снова учиться жить Стидом. Первый слой влюбленности слазит, а под ним - уродливое, ревнивое и злое. Любовь - это не мясо, нет, но что-то кровавое - это тоже нужно учить.***
Роуч залатывает дырку в Люциусе, Иззи наблюдает за этим с другого конца кубрика, ближе к двери. Эд знает этот взгляд: он должен быть незаинтересованным, но на самом деле тяжёлый и внимательный. Близорукость заставляет Иззи кривиться. - Расскажи мне, как он выжил, - говорит Эд, просит, хотя мог бы приказать. Если Иззи боится, что он размякнет, что ж, Эд будет самым милым парнем на корабле, он всегда отлично наебывал. - Я же знаю, что ему кто-то помог. Кто? Эд всегда удивлялся, откуда в таком маленьком человеке, как Иззи, столько злости и столько силы. У него внутри - стержень, сталь мелькает в глазах, когда он соскальзывает взглядом с мальчишки и переводит его на Эда. Он бы никогда не хотел себе такого врага, но Иззи остаётся рядом, хотя мог бы уйти уже тысячу раз. Его никто не держит здесь. Но он нужен. - Он умеет писать, Эд, глупо было от него избавляться, - отвечает Иззи через несколько секунд, слегка пошатываясь: пальца нет уже больше месяца, но его нет, а должен бы быть. Не то, чтобы Эду стыдно, он больше не будет так делать, это не слишком весело. - А трахать его? Дохуя умный, мистер Хендс, думаешь, не видно? - Иззи собирается, выпрямляет спину, и что-то такое появляется в нем - узнавание. Смотрит на Эда, как будто все время не видел, а теперь наконец-то - видит. Морщится лицом, но скидывает разом все те годы, что провел в море, ему снова шестнадцать, всего на секунду. - Я, я это был, бля. Отпаивал предсмертность у себя в каюте, даже прятать его не пришлось, ты ж все время в говно был. И сейчас в говно, но другое, что - не все так радужно, как казалось? Кто бы мог подумать, что Боннет даже рядом жестокая тварь? Я мог. И я говорил. - Завали, блять, - и Иззи, как раньше, и Эд почти тоже, и мальчишка мычит, пока игла сшивает его кожу. Значит, все у них будет хорошо, а если не будет, Эд сделает насильно. Щетина на щеках, неподкрашеная углем, серебрится на солнце.***
И Стид, с вправленным носом, кружевами на рубашках и улыбкой, разгоняющей тучи. Он делает чай, притирается бедром к бедру Эда, откидывается на перила. Гротескный лоск льется через край. Синяк на лице опух и посинел. - Выглядит хуево, - говорит ему Эд, забирая свою чашку. Он тоже гротескный, он знает. Не знает, откуда выучил это слово. - Разве увечья не красят мужчину? - спрашивает Стид игриво, пассивная агрессия внутрь себя. Эд не знал, что так тоже можно. Он нихуя не знает вообще, даже что прошлый год - високосный. Жизнь разбаловала его, а ему казалось, что попасть в похуй тяжелее, чем в нужное течение. - Ага. Сегодня в синий, завтра, наверное, уже в фиолетовый. Тебе бы поаккуратнее. - Иначе ты разлюбишь меня? Будешь ли ты любить меня, если я перестану быть молодым и красивым? - Стид смеётся, - Я знаю, что будешь. Эд не понимает, что Стид говорит, но его голос - прибой, мягкий и нежный. Эда немного укачивает. - Ты и не молодой, - Эд пожимает плечами. Ты красивый, и всегда будешь, крутится на языке. - С тобой что-то не так, я чувствую, - говорит Стид, серьезный и печальный, смотрит не на Эда, а в море, заламывает брови. Мельтешит глазами по воде, как будто высматривает в ней Эда. Он ведь не мог так отдалиться, чтобы его искали, пока он стоит рядом, правда? Он ничего не отвечает, но ему кажется, что он перегнул. Думая о том, как всё исправить, он мог разрушить. Если Стид уйдет прямо сейчас, не дождавшись от него исповеди, сможет ли он убить его? Если это когда-нибудь случится, следом он убьет и себя. Это нездорово, Эд больной, ему чертовски тяжело. Почему он подумал, что заслуживает Стида с этой черной мутью внутри себя. - Может, мне вообще не стоило возвращаться. - Стоило, - сразу вскидывается Эд. Это он во всем виноват, не Стид, ему не стоит думать об этом так. - Тогда... я не знаю, мателотаж? Это сможет дать тебе понять, что я никуда не денусь? - Стид наконец-то смотрит на него, пальцы скребут по фарфоровой чашке. - Так мы заключили его, - не понятно, в какой момент. Пока он ухаживал за раненым Стидом, или среди летнего льна в гардеробной, или пока менялись кольцами - потому что это дохуя важно, почти порнографично, - Ну, знаешь, когда договорились о со-капитанстве. Стали равными. Так это, по-моему, работает. - Ты не уверен точно? А Джек, - Стид обрисовывает в воздухе вопрос рукой, будто это пустяк. Пока Эд мучал себя своими сомнениями, Стид - мучался тоже? - Что Джек? - не то, чтобы Эд не понял, наоборот, все встает на свои места, - Идёт Джек нахуй, не было ничего. А он сказал, что было? Гнида. - Я так расстроился тогда. Я не имел права, но все равно ревновал. - Имел. А у Джека есть жена. Была. Мэри, кажется, как твоя. Пиратка. - Моя никогда бы не стала пираткой, - Стид смотрит ему в глаза, - И у меня тоже больше нет жены. Стид Боннет умер. - И как теперь тебя звать? - Эд вспоминает о наебе, тигр, карета и рояль, как же чересчур. В стиле Стида. - Не знаю, - тянет Стид, - Может быть, Эдвардс? - и Эда бьёт под дых, и это ничего не решает, но одновременно - решает все. Ему никогда ничего не принадлежало по-настоящему, Стид отдает ему себя. И что ему теперь делать? Он не заслуживает такого, это почти массивная агрессия, слишком не прикрыто, слишком искренне. - Если ты снова уйдешь, я не знаю, что со мной будет. Я знаю, что не самый хороший человек, но я изменюсь, я уже начал. - А зачем? - Стид смотрит удивлённо, пьет свой чай, будто ничего не происходит, - Если ты изменишься, разве ты останешься тем же Эдом? Я остаюсь собой, даже здесь, когда у меня больше ничего нет, кроме этого корабля. Зачем меняться тебе? - Этот корабль мой, - отвечает Эд, - Ты ушел и умер там, на суше, значит корабль мой. - Ладно, - он топит улыбку в чае, - Хорошо, это справедливо. Не меняйся, пожалуйста. Не надо - ради меня, мне и так хорошо. У меня нет корабля, но есть ты, правда? Эд кивает, нечаянно роняет чашку за борт и матерится. Его борода отрастет, змеиные кольца на его руках немного похожи на щупальца. Это был чертовски долгий день, неделя, год. Но если все так, как говорит Стид, то будет лучше. - Пойдем спать, я ахуеть как устал.