Бесконечная шутка

После разговора с Юлианой Катю поглотил жесткий депрессняк, точнее не скажешь. В такие моменты она обычно лежала на диване лицом в потолок и считала затекающие в уши слезы. Зорькин старался ее особо не отвлекать от столь интересного занятия. Всё, что он мог сказать, он уже сказал, а вечно досаждать подруге нотациями не хотелось, поэтому парень утаскивал ноутбук на кухню и играл там в «героев» до поздней ночи, периодически интересуясь у своей страдающей гостьи не нужно ли той чего, не затопила ли она еще соседей снизу и не принести ли ей тазик для плаканья, или банки хватит. Помимо плаканья, Пушкарева, завернувшись в одеяло, как гусеница, занималась излюбленным делом — погружалась в воспоминания. Благо, времени до понедельника — а на дворе стоял вечер пятницы — было ещё предостаточно. «Катя с трудом проснулась почти в полдень. Сначала из тяжелого сна ее ненадолго вытащил ударивший в глаза солнечный свет. Потом обоняние начал раздражать запах шкворчащей яичницы. Окончательно открыть глаза заставили загудевшая кофеварка, а сразу после — звук громкого кашля, доносившийся из ванной. Спустя минуту, шаркая тапочками, оттуда вышел Павел в одних боксерах. Бросив на нее задумчивый взгляд, он вернулся к плите, и непринуждённо накинув на голый торс кухонный фартук, продолжил готовить. Катя смотрела на его худощавую спину и впервые заметила чуть обвисшую тонкую кожу на предплечьях. Так странно… раньше она не видела в этом мужчине несовершенств. Он был для нее Богом, эталоном и трафаретом во всех отношениях, а сейчас почему-то в глаза бросились эти некрасивые складки на теряющем форму теле, а в памяти отозвались звуки надрывного кашля и долгого сморкания в ванной по утрам. Нет, ей вовсе не было противно, просто Павел вдруг предстал в её сознании просто… человеком. Это было так неожиданно и странно. Засервировав стол, Павел тепло улыбнулся ей и жестом пригласил завтракать. Какое-то время они ели в полной тишине. Катя, уткнувшись глазами в свою порцию глазуньи, усердно гоняла по тарелке кусок свежего огурца, стараясь не глядеть на Павла. Тот же, напротив, не сводил с нее снисходительного взгляда. — Ну не дуйся ты, — первым нарушил он тяжелое молчание. Катя только глянула на него исподлобья и вымученно улыбнулась. Вчерашняя яичница на ужин, а точнее, черное сгоревшее месиво, которое должно было ей быть, до сих пор стояла перед глазами. Как и раздраженное лицо Павла. Как и брошенное им: — Вот правильно говорят: не умеешь — не берись. — Я не специально, — чуть не плача попыталась она оправдаться, — у меня всегда мама готовила. Казалось бы, такой пустяк, а слова Жданова еще неделю гудели в голове, неприятно отдавая тревогой в желудок. — Катюш, ну прости меня. — он слегка пихнул ее коленом под столом, — Я был резок вчера. Научишься еще. — Все хорошо, — заверила она, отправляя в рот порцию еды. — Просто я же не виновата, что в экономике разбираюсь лучше, чем в готовке, — добавила после долгой паузы. Павел закатил глаза и вздохнул. — Если хочешь продолжить, давай продолжим. — он отложил в сторону нож и вилку, отодвинул тарелку и внимательно посмотрел на Катю. — Ты экономист, математик, прагматик. Не понаслышке знакома и с логикой, верно? — Но… — Пушкарева отлично понимала, куда это все ведет и попыталась свернуть разговор, но Павел продолжал. — В готовке, как и абсолютно во всех остальных вещах, будь то рисование или даже стихосложение, есть элементарная логика. Ты ведь учила физику и понимаешь, как разные температурные режимы действуют на объекты? — Я поняла, Паш, — выпалила с раздражением Катя, едва сдерживая новую порцию слез, — Хватит, пожалуйста! Давай просто спокойно позавтракаем, хватит гундеть! Почему любая мелочь у тебя вызывает желание прочитать мне очередную лекцию? Павел едва слышно фыркнул, и придвинув посуду обратно, продолжил трапезу.» И снова она почувствовала себя странно. В какой момент вместо нарисованного богатой фантазией безупречного образа Павел предстал обычным, неидеальным, а где-то даже занудным человеком, сказать было сложно. С течением времени Катя замечала все больше шероховатостей. Что, например, дома, без костюма, он часто сутулится. Что у него иногда шелушатся брови и кожа головы. А еще он часто ставил свое мнение в абсолют и просто обожал поучать её и других. — Ка-тя, — говорил он назидательным тоном, растягивая гласные, — ну ты же уже взрослая девочка. Ну неужели… И понеслась. Следующие 15 минут его было не остановить. Интересно, как поначалу эти нравоучения она слушала с открытым ртом, потому что ей казалось, что он просто знает всё и обо всем на свете. А еще интереснее то, что, как бы эти несовершенства ни раздражали, она все равно их любила. Любила мазать ему брови кремом и невзначай, играючи мазануть еще и по носу. Любила его всезнающее выражение лица, и даже когда он ее ругал — любила. И обижалась на брошенные слова искренне и от всей души, потому что и его извинения — любила. — Пушкарева, ты оглохла? — крикнула торчащая из дверного проема голова Коли. — Кушать подано, садитесь жрать, пжалста! Еще раз головой мотнешь, я тебе ее откручу, есть не во что будет. Давай — давай, а то энергии реветь не останется. Собрав донельзя разлохмаченные волосы в пучок и вытерев практически бордовые щеки, Катя нехотя поплелась на кухню. Там на плите стояла кастрюля горячего, свежеприготовленного, и судя по запаху, невероятно вкусного борща. — Колька… — восхищенно выдохнула Катя, — это ты… сам? — Сам! — горделиво выпятил тот грудь колесом, и сняв фартук, бросил его на спинку стула. — У тети Лены рецепт взял. Она меня еще в процессе консультировала. Ты бы ей позвонила, кстати. — Поедим и позвоню, обязательно, — ответила она, глядя, как друг разливает суп по тарелкам. Желудок нещадно заурчал. — Хлеба нарежь, — скомандовал Коля, — Что там Юлианна, кстати? — Юлианна… — протянула Катя задумчиво, — Юлианна мне работу предложила. Помощницей. — Так, и? — Зарплата хорошая. Обязанности вполне прозрачные. Только вот… — Катя вытащила нож из стола и загадочно осмотрела лезвие, — Виноградова тесно сотрудничает с Зималетто. Это один из самых приоритетных заказчиков, сам понимаешь. — Ну и что? — простодушно вопросил Коля, отправив в рот первую ложку борща и аж закатил глаза от удовольствия. Кате тут же захотелось последовать его примеру. — Ну представь, — переключился он снова на подругу, — будешь приходить в ЗимаЛетто вся такая деловая колбаса. Вопросы важные решать. Забей ты на своего Павлика, этот мудила еще локти будет кусать. Пушкарева сосредоточенно ела, представляя себя и в самом деле деловой колбасой, которой и дела нет до какого-то там Жданова. Слава об агентстве Виноградовой ходила по всей Москве, многие компании душу бы продали, чтобы попасть в число ее клиентов, и ЗимаЛетто не исключение. То, как сильно компания дорожила этим сотрудничеством, она знала лучше всех. — Придешь туда такая, — чавкая, продолжал Зорькин, — а он такой: сделайте мне со скидкой, а то у меня самая умная помощница уволилась и теперь наша шарага опять распадается. А ты такая «а, нихачу»! А он такой «ну, пожалуйста»! А ты такая «а, нипайду! Хрен вам, Павел Олегович, а не скидка. А мудакам вроде вас — вообще наценка пятнадцать процентов. Не подавитесь.» Когда две порции борща с добавкой были плотно утрамбованы по голодным желудкам, в дверь неожиданно позвонили. — Кого там принесло в такое время? — удивился Коля и вразвалочку пошел открывать. Спустя минуту вернулся обратно с маленьким пакетом. — На имя Пушкаревой прислали. Не сказали от кого. Катя заглянула внутрь. Внутри лежал ее мобильник, который она выронила в такси и с которым она уже мысленно попрощалась и планировала купить новый. Кроме телефона — ничего.