***
—Ваше Высочество, может, скажете ему? — верный Вестник вопросительно косится на принца. Итэр мнёт в руках расплавленное золото косы, пропускает меж согнутых, скрюченных пальцев пшеничные волосы. Можно подумать, он не говорил. — Покинь меня, — режет холодом принц. Вестнику не привыкать. Он послушно уходит. Огненный же строптивец кем и был покорён, так это Люмин. Одной лишь Люмин. Никому более не покорен, кроме своих маленьких увлечений. — Эндзё, — Итэр просовывает ногу между косяком и тяжёлой дверью, не давая щели исчезнуть. Чтец вальсирует по комнате, облик человека приняв, и улыбается блаженно. — Да, Ваше Высочество? — Эндзё косится на него тоже, но лукаво. — Люмин мертва. Мертва уже давно, и ты сам... — голос Итэра обрывается, как лопнувшая верёвка, — клал ей на грудь букет интейватов. — О чём вы, Ваше Высочество? Это был свадебный букет, — непреклонно заявляет Эндзё. Тёмные брови забавно вскинуты. Он поджимает губы обиженным ребёнком и складывает руки за спиной. — Неужто вы не помните, как сами благословили меня стать её мужем? Хватит притворяться. ХВАТИТ. Итэру мучительно больно, как будто чёртов Чтец вставляет пылающие щепки в разверзнувшуюся рану на его сердце каждым своим словом. Он бы хотел затянуть, залатать эту дыру, запрятать тепло Люмин глубоко в душе. Но чёртов Чтец не даёт — как нарочно напоминает, как насмехается. Втыкает очередную горящую лучину в солнечное сплетение. Итэра рвёт на части, жжёт изнутри, как будто он тлеет, его рёбра осыпаются крошкой и впиваются в лёгкие на каждом безмятежном «Эй, Люмин!». Он набирает в грудь воздуха, замирает всем телом, ожидая услышать в ответ звонкий смех, ласковую фразу, тихие шаги. Но гулким эхом отзываются слова Эндзё. И Итэру больше нечем дышать. Вдох и выдох встают комом в горле, а из сердца толчками вырывается кровь. У Итэра рот, грудь, глаза — всё забито этой отвратной горькой солью слёз, которая сушит и страшно тянет внутри и снаружи. — Люмин... МЕРТВА! — Итэр и сам не знал, что может так реветь. И что его кулак абсолютно невольно, но прицельно умеет бить прямо в лицо — ломая очки с хрустом — тоже. Что ты можешь знать о боли? Что ты можешь знать?! Не ты прошёл не один мир с ней, не ты сражался с ней в идеальном, взаимодополняющем тандеме, не у тебя забрали близнеца — половину сердца! Выдрали с корнем. Эндзё даже не вскрикивает, не отшатывается, лишь жмурится. Удерживает от падения разнесённые вдребезги очки, ловит, зажав перемычку двумя пальцами. — Если я слепец, то разбейте мне и вторую линзу. — Кровь струится по его лицу. Мутными красными дорожками стекает по щеке. — И, Люми... Поможешь мне вытащить осколки? У тебя это всегда хорошо получается. А то тебе не нравится, когда я ранен. И алое слепляет ресницы. И прозрачная слеза скатывается из левого глаза, чертит блестящую полосу через другую половину лица. Итэр выпрямляется скованно. В оставшейся линзе отражается золото волос. А в волосах справа белый цветок. — Отдай, — сипло выговаривает он, — интейват. — Если это приказ, то я отказываюсь ему следовать, — Эндзё легко уклоняется от протянутой руки шагом вбок. У Чтеца голос спокойный, но уже не урчащий любяще: затаившаяся перед выплеском лава. И Итэр уже слышит шипение сотен обжигающих ручейков расплавленной магмы. Он требовательно протягивает руку. — Нет, — коротко, но не кротко трещит пламя. Сломанные очки с переносицы скатываются. Эндзё упрямо глядит карим — до огненно-янтарного — глазом с тонким контуром зрачка-звёздочки. И колкими гранями сверкают осколки на оправе. Впиваются Итэру в душу поганой смесью стыда и тоски. Он смотрит в мерцание золота. Бледного, как растрёпанный солнечный луч. В отблески света. — Нет, Итэр, — выговаривает Чтец впервые его имя. Так, как будто кто-то его ему научил. Говорить так, как это делала Люмин. И смотрит он чистым, ясным взором. Не как безумец, коим его уже весь Орден считает. Эндзё тоже сгорает от горя, липкой смолой размазанного по внутренностям, обретший и лишённый. — Знаешь, Люмин, где самое лучшее место для тебя? Моё сердце. И в чём-то ты прав. Просто свои у него методы. И Итэр отступает, руки за спину убирая. До боли в свои же запястья ногтями себе впиваясь. И жжёт костяшки пальцев мелкая крошка битого стекла. И Эндзё улыбается тонко, неуловимо. Даже человечно. И звенит что-то золотое ответно, брезжит рассветом в душе Итэра. Ему всё ещё невыносимо больно, но он благодарен.Золотая искра, шёпот интейвата
11 мая 2022 г. в 15:28
Примечания:
Я вас предупредила.
Цветы нежные, хрупкие, навеки застывшие, с земли его — не её — родной. Тонкие лепестки белым ярче звёзд сияют. Голубой — словно небо.
Цветы, что с первого дня путешествия носила она в волосах. Цветы, что оставил ей брат.
Эндзё аккуратно, будто статуэтку фарфоровую, берет их пальцами, вплетает короткие стебельки между прядями — привычно, рутинно, с улыбкой. Такой мягкой, какую не видела ни одна книга в его руках. Только одна лишь Люмин.
Касается подбородка, проводит по щеке.
— Знаешь, Люмин, пока ты спишь, я ведь не сижу без дела! Давай прочитаю, что я нашёл. Будь уверена, тебе понравится.
Бледные пальцы по рассыпающейся в прах веков странице, по пожелтевшему развороту, по отчетливой, тысячу раз переписанной вязи рукописной скользят, и речь Эндзё плывёт по комнате, и Чтец читает вслух обрывки — эмоциями полнится она: это то, что любит Люмин. Его голос — пламя: не замирающее, не застывающее, вечно в движении, странном, непредсказуемом танце, и рокочущее первобытной угрозой... которая для Люмин не страшнее кошачьего мурлыкания.
— Эй, Люмин, помнишь, как я тогда сжёг блины? Вместо первого блина комом — второй блин углём.
Эндзё подпаливает одну свечу за другой, отправляя щелчками пальцев пламенно-жёлтые мелкие искорки, совсем как его руки в форме Чтеца, тотчас же огонь вцепляется в фитили мёртвой хваткой — такой крохотный, но разделить их теперь сложнее, чем отказаться от соблазна не вставать с кровати и гладить, гладить Люмин по голове, прижимать этот кулёк из одеяла, любви и солнечных лучей к себе.
— Ты меня даже не поколотила тогда, — вворачивает он, наливая тесто на сковороду. — Интересно, а если я сейчас что-нибудь спалю... Ладно-ладно, не буду, всё же больно счастливое у тебя, принцесса, лицо, когда я делаю твои любимые блинчики.
Эндзё легонько дотрагивается до изящных, что литые сосуды, лепестков, игриво и с озорством.
— А помнишь, я спрятался за стеллажом в библиотеке Сумеру и Паймон завизжала так, что её попросили удалиться? Один — один, не мне же одному пугаться до полусмерти!
Эндзё смеётся вибрирующим в горле рыком и гордо вскидывает голову, поправляя очки.
Отдаются стеклянным звоном тычинки интейватов.
— Я никогда не забываю нашу первую встречу, — растягивает губы в улыбке Эндзё, поглаживая цветок подушечкой пальца. Такой прохладный. Гладкий. Совершенный. — И ведь я был честен, когда сказал, что хочу быть частью вашей команды. Я так рад, что ею всё же стал.
Эндзё жмурится, и солнечные лучи затапливают его с головой, и это иное тепло — как встреча после долгой разлуки, как объятия родного человека. Не как пламя. Пусть он и Пламя Бездны.
И он кружится в них, благодаря свою проклятую богами жизнь за столь прекрасное существо.
Воздевает руки — вот иронично — вверх.