Жертва дракону

Полуденное небо темно и угрюмо. На далёких пиках, пронзающими своими вершинами низкие почти чёрные тучи, осел серый туман. Солнца не видно — лишь какие-то кровавые отблески его лучей иногда просачиваются через затянувшую небосвод мглу. Птицы стихли. Мелкий зверь не решается шуршать жухлой травой. Меж остроконечных пиков, в низине, сокрыта деревня. Всё её население, облачившись в белое и покрыв виновато опущенные головы, теперь собралось в скошенном поле. В центре — молодая девушка, уже облачённая в красные, расшитые золотом одеяния. Лицо её скрыто вуалью, и лишь глаза окидывают толпу взглядом. Гробовая тишина. Ждут паланкин, что отвезёт девушку в последний путь — к жертвенному озеру. — Е Ванси! — со стороны деревни несётся, сбивая ноги, юноша, и крик его режет по ушам. Все съёживаются, поджимают губы и закрывают то ли в сожалении, то ли в раздражении глаза, — Твари, специально мне что-то подмешали, чтобы я уснул?! Да как вы посмели! Нет, не позволю! Е Ванси, почему?! — он, не церемонясь, заезжая локтями по лицам и отдавливая ноги, расталкивает толпу, лишь чтобы стальной хваткой вцепиться девушке в руку, утянуть к себе в объятия, прижать к груди, готовый рычать и рвать хоть голыми руками любого, кто посмеет приблизиться или что-нибудь вякнуть, — Е Ванси… — шепчет он, отстраняясь, но лишь чтобы потянуть девушку за руку, прочь, прочь от сюда, — Пошли, пошли от сюда! Как они только посмели?! Ты не должна… — А-Сы, — обрывает его она, не двигаясь с места. Стягивает с лица вуаль и слабо, лишь уголками губ, грустно улыбается, — Я люблю тебя, — прижимается к нему и касается губами его раскрасневшейся от волнения щеки, — Но кто-то должен сделать это. Высвобождает руку и отстраняется, без сомнения или страха, делает шаг назад и вновь скрывая вуалью лицо. Разворачивается было, собираясь идти к наконец прибывшему паланкину. — Тогда пусть это буду я! Этому монстру, этому поганому дракону Мо, ведь всё равно, он и парней… — Нет, — отрезает Е Ванси, тихим, но твёрдым голосом. Лишь глаза блестят от застывших в них слёз, — Я была избрана жребием и должна выполнить свой долг. Ты же должен жить. — Без тебя — ни за что! Я пойду вместо тебя! Это ведь не возбраняется, да? Этой гадине ведь всё равно на наши обычаи? — обращается Наньгун Сы к толпе. Та отвечает неуверенным кивком. Дракону действительно без разницы, как выбирается жертва, какого она пола и возраста. Главное, чтобы была не на пороге смерти и ещё пахла жизнью, — Вот! Всё, решено! Девушки нашей деревне важней, у нас нет врагов, а крепких юношей всё равно много… Возьмите меня, это разумнее. Старейшина Сюэ! Сюэ Чженъюн, всё это время стоявший самый мрачный, отделившись от толпы, прикусывает губу, мнётся, не может даже поднять от холодной земли взгляда. Не в силах он и устоять перед напором юноши. — Хоро… — Нет, — обрывает его холодный голос из-за спины. Второй старейшина, Чу Ваньнин, шепнув что-то начавшему было возмущаться и останавливать его Чженъюну, выходит вперёд, — Наньгун Сы — мой ученик, я не позволю ему умереть. Пойду я. Все зашептались, зашумели, начали кидать взгляды с земли на второго старейшину и со второго старейшины на землю, мялись и волновались — но прямо никто не возразил. Пытался, конечно, вновь возмущаться Наньгун Сы, но его быстро заткнули. Чу Ваньнин стоял неподвижно, словно обмёрзлая гора, и будто защищал собой возлюбленных. Сюэ Чженъюн, поколебавшись ещё с несколько секунд, дал согласие. . . . На смену жертвы ушло не так много времени, как ожидалось. Оставив паланкин в поле, люди вернулись в деревню. Там же сняли с Е Ванси одеяния и отдали их невозмутимому Чу Ваньнину; в тот момент лишь немногие приметили, как покраснели уши и побагровело лицо второго старейшины от необходимости надеть женское платье. Впрочем, выбора было немного, да и нужды особой тоже: всё равно дольше одного этого вечера наряд не прослужит. Сам второй старейшина плохо разбирался в одежде и вечно путался в нижнем и верхнем ханьфу, в накидке, не мог ровно повязать пояса и закрепить на нём полагающихся украшений, даже скрыть лицо вуалью у него не выходило так, как полагается, а потому Е Ванси призвана была ему помочь. Волосы его заплетали в шесть рук: соорудили на его голове высокий, увенчанный причудливыми косами со вплетёнными в них алыми и золотыми лентами, хвост, закреплённый тяжёлой шпилькой и украшенный ещё парой поменьше. Припудрили лицо, чуть подвели глаза. Брови не трогали — и без того показались идеальными, кто-то от зависти даже всплакнул. Всё было готово. Извинившись ещё раз перед «вздорным» Наньгун Сы, коего вновь пришлось лишить сознания уже более надёжными методами, и позволив Чу Ваньнину кратко переговорить с Е Ванси, а после с Сюэ Чженъюном, вновь всей толпой, сохраняя, как и полагается, траурное молчание и лишь изредка перешёптываясь, пошли в поле. Распрощавшись да склонившись в едином благодарственном поклоне, усадили жертву в нарядный паланкин и провожали лишь долгим взглядом. После разошлись по своим делам. Паланкин несли четверо немолодых и, очевидно, почти ко всему — и к жизни, и к смерти — уже равнодушных мужчин. И неудивительно, именно эта четвёрка каждую позднюю осень поднимала на гору, где и располагалось жертвенное озеро, паланкин. Четверо безвольных палачей — из года в год они таскают этот нарядный паланкин. Из года в год, так, что каждое действие их стало уже механическим, проводят ритуал и отдают на растерзание дракону молодых, пышущих жизнью девушек и парней. Интересно, как отреагировали бы они, узнав, что сегодня, вероятно, везут настоящего освободителя деревни? Чу Ваньнин не собирался умирать. Сколь бы самоотвержен ни был человек, сколь бы ни был решителен и смел, пока он жив, в нём всегда остаётся страх за собственное существо, неприятие и даже отвращение к смерти. Пока деревенские жители из трусливой традиции не смотрели на ритуал, оставляя всю работу на безвольных палачей, коим когда-то не повезло проиграть в жеребьёвке, второй старейшина, трясясь в паланкине, аккуратно проверял небольшой, но острозаточенный и смазанный ядом кинжал, скрытый в рукаве. Одна лишь капля этого яда способна была моментально убить лошадь. Лезвие же теперь было смазано щедро, так, чтобы, вонзив его полностью под кожу монстра, убить его — уж Сюэ Чженъюн об этом позаботился, иначе бы не отпустил Чу Ваньнина так легко. Приехали. Паланкин опустили на землю, трое отошли на несколько шагов, оставшийся отодвинул завесу и подал жертве руку, помог плавно ступить на землю. Чу Ваньнин неспешно осмотрелся. Небосвод заметно потемнел, стал заметнее кровавый отблеск. Низкие тучи, уже совсем чёрные, теснились, вертелись и клокотали — поднявшийся ветер не давал им покоя. Порывы его, холодные, режущие лицо и будто готовые вот-вот разорвать одежды и испортить причёску, налетали непрерывно и здесь, на горе, это ощущалось особенно сильно. Этот же ветер согнал с далёких пиков серый туман, и теперь ничто не скрывало эти грубые и холодные острия. Гора, где он теперь стоял, была сравнительно невысокой, но и на ней не росло ничего, кроме редкой жухлой травы, согнувшейся, находящейся на грани смерти, яблони, да мха с камышом и рогозом, активно покрывшими каменные берега просторного стоячего озера. Водная гладь была, как и небо, черна. Говорят, озеро это неглубокое, но никто ни разу так и не смог углядеть его дна, и теперь Чу Ваньнин в этом убедился. Жертвенное озеро — омут, то, откуда не возвращаются. Ветер волновал водную гладь, пускал резко волны и раскачивал на них заранее подготовленную лодочку, скромную, на одного человека. Перед озером, в конце узенькой дорожки, стоял стол, на нём — вино и закуски. Считалось, что, дабы удовлетворить кровожадного дракона, «еду» необходимо подавать сытой, с приятным привкусом алкоголя. Палачи завели заунывную песню. Чу Ваньнин не прислушивался к словам, но, кажется, там молили дракона о снисхождении и мире в обмен на прекрасный дар, немного пели и о чистой карме жертвы, желали ей счастья в следующей жизни. «Дар» же, аккуратно оправив алые одежды, сел на подушку, за стол, и принялся неспешно распивать вино, терпкое и сладковатое, но слишком горькое, чтобы порадовать придирчивого в этом вопросе старейшину. И всё же он выпил: чарку, две, три, а вскоре опустел и весь кувшин. Лишь после этого песнь окончилась и растворилась в мёрзлой тишине вечера. Мужчины подошли сзади, срезали прядь волос жертвы и, ни с чьей не связывая, бросили в жертвенное озер, где всё сильнее и злее бушевали волны, в ту же секунду размётшие эту прядь. Настала главная часть ритуала. Чу Ваньнин повернулся лицом к палачам и, окинув тех привычным холодным взглядом, задрал рукава, обнажая запястья и предплечья, и вытянул перед собой руки. Блеснули лезвия — и кровь, всего несколько капель, окропила землю — приманка для дракона Мо. Покончив и с этим, усадили жертву в беспрерывно качающуюся лодку — и подтолкнули, так, чтобы беспокойная стихия сама вынесла её в самый центр омута. На том и расстались. Чу Ваньнин остался совершенно один посреди неспокойного чёрного озера, окружённый острыми пиками и ожидающей своей участи — дракона. Небо становилось всё темнее, сумрак ложился на землю, тянясь по ней уродливыми тенями. В одном из редких просветов туч была заметна луна, бледная и неровная, совсем мутная. Засмотревшись на неё, человек даже не сразу понимает, что минул уже не первый час, и он весь продрог. Шёлк тонок и бессилен против осенних морозов, когда с наступлением ночи с дыханием из носа и рта вырываются облачка пара и тело, начиная с пальцев и поднимаясь до самой груди, немеет и словно каменеет. Холодно, уже начинает мучить голод. Глаза слипаются. Волны всё качают и качают. Кач-кач. Кач-кач. И вот из сидячего положения ты перетекаешь на дно лодочки, вот сворачиваешься там в комочек, насколько то только возможно, и позволяешь беспокойной, безрадостной дрёме захватить сознание. И только волны всё качают и качают. Кач-кач. Кач-кач. И над озером раздаётся тихое сопение. . . . Поднялся ветер. Гул сотряс землю и всё нарастал: от него уже трещали вдалеке деревья, надрываясь, заскрипела чахлая яблоня, заходила в разные стороны вода в озере. Лодку круто качнуло и, ударившись головой о борт, Чу Ваньнин открыл глаза и приподнялся, продирая глаза. Гул переходил в шум, шум — в истошный крик, крик — в рёв. За пиками показался громадный, больше всякой тучи и, казалось, всего неба, монстр. Блистающий словно стальной чешуёй; с острой хищной мордой, что, распахиваясь и оголяя два ряда белоснежных острых клыков, извергала какой-то едкий дым и смрад; со скрученными рогами и лапами, словно у курицы, но размером с человека, со скрюченными когтями, привыкшими в секунду разрывать надвое коней; с крыльями, по меньшей мере в несколько метров размахом, от шума которых закладывало уши и начинала болеть голова — таков был дракон, на протяжении десятка лет терроризировавший деревню. Самое настоящее стихийное бедствие. Чу Ваньнин не дрогнул. Сел в лодке, подтянув к груди отнявшиеся от неудобной позы и холода ноги, и принялся ждать, прикрыв глаза. Всего в минуту дракон добрался от далёких пиков к озеру и, на мгновение зависнув на ним, обратился человеческим крылатым силуэтом. Бах! Что-то ударило о противоположный край лодки, накренило её и чуть не перевернуло. Чу Ваньнин, ухватившись за борт, чтобы не упасть, распахнул глаза. Перед ним на корточках сидел бледный, как смерть, мужчина в тёмных, расшитых золотом, одеждах. За его спиной были аккуратно сложены чёрные, отблёскивающие сталью крылья, лицо искажал насмешливый оскал белоснежных клыков, а взгляд отдавал могильным холодом. Не в силах отвести взгляд от этого лица и от всей этой нечеловеческой резкой фигуры, Чу Ваньнин оставался недвижим, и лишь сердце готово было теперь выскочить из груди, дыхание сбилось, а пальцы до боли сжали борт. Это лицо… — Ты… — наконец выдохнул он, с трудом переводя дыхание. Мысли спутались, и даже зрение мутнело, оставляя лишь жуткий, усмехающийся крылатый силуэт и это лицо, такое… — Ты Мо… — повторяет он для чего-то, — Неужели Мо — это тот Мо Ж… Смех, гаркающий и надрывной, обрывает его. Долго разносится, режа слух, по пустынной горе, беспокоя птиц и заставляя бежать прочь притаившуюся было в камышах мышь. Лишь отсмеявшись, дракон обращается наконец к преподнесённому ему «запуганному дару». — Да-да, этот достопочтенный — дракон Мо. А теперь иди-ка сюда, — и, не дожидаясь, пока жертва успеет хоть как-то отреагировать, он качнул лодку, опасно накреняя, так, чтобы у Чу Ваньнина не осталось выбора, кроме как соскользнуть аккурат в руки монстру. Оказавшись в холодных, стальных объятиях, Чу Ваньнин успел лишь почувствовать, как в плечо впились острые, чуть подкрученные когти, прежде чем дракон оттолкнулся от лодки и взмыл в небо.