Наши дни
Время — странная штука. В какие–то моменты оно кажется вечностью, а в другие — проносится словно один краткий миг. С того дня, как Чимин впервые увидел Юнги на своём мосту, прошло уже шесть лет. Шесть счастливейших лет бесконечно долгой жизни Чимина. Конечно, за это время многое изменилось, но многое всё так же осталось неизменным. Например, то, как у него перехватывало дыхание каждый раз, как Юнги целовал его. Или то, как трепетало его сердце, стоило только хёну снова сыграть на пианино ту самую — первую, посвящённую Чимину — мелодию. Но в то же время Чимин с уверенностью мог сказать, что сам он поменялся. Повзрослел; отпустил наконец своё прошлое; полюбил человека, с которым был готов провести целую вечность. Даже нашёл своё место в жизни — то, чем хотел заниматься. И именно сегодня должен был быть сделан важный шаг именно в этом направлении. Чимин даже встал ни свет ни заря, так и не сумев заснуть ночью, волнуясь, и предвкушая сегодняшний день. Юнги ещё спал, мирно посапывая в подушку, и Чимин ещё долго любовался им, пока, наконец, не встал с кровати. Приготовил себе кофе, но ком, стоявший в горле от волнения, не дал сделать и глотка. Поэтому, плюнув на попытку запихнуть в себя хоть что–то, Чимин покинул кухню, сразу же направляясь в свой так называемый кабинет. Ещё в первый год совместной жизни Юнги оборудовал ему в доме личную библиотеку. Множество стеллажей, кресло, стол. Позже сюда добавился и ноутбук, на котором всё это время Чимин работал. А вчера он принёс сюда плод своего долгого упорного труда — свою книгу, которую начал писать, когда читать стало недостаточно. Книгу, которую посвятил самому дорогому человеку в своей жизни. Книгу, в которой буквально описал всю свою историю, хоть это и была всего лишь временами грустная, но отчасти волшебная, сказка. Самый первый, и пока единственный, экземпляр, который они вчера с Чонгуком забрали из типографии. Экземпляр, который Чимин непременно хотел подарить Юнги. И всё это было для него слишком волнительно. Ведь хëн хоть и знал, что Чимин увлёкся писательством, совершенно не представлял, про что именно тот пишет. Чимин не говорил ему, прося подождать, потому что беспокоился. Боялся не справиться, не довести задумку до конца. Да и волновать хёна лишний раз не хотелось тоже. Ведь сюжет всей истории был до боли знаком им обоим. Той истории, в которой маленький одинокий щенок по имени Чимми, пройдя через множество трудностей, страхов и одиночества, наконец нашёл своё счастье. Как и сам Чимин, пережив не одно испытание, подброшенное ему судьбой, одним весенним днём встретил своё счастье. Со светлыми волосами, добрыми глазами и тёплыми руками. И с огромным чистым сердцем, до краёв наполненным нежностью. Чимин стоял посреди кабинета, сжимал в руках толстую книгу в яркой красивой обложке, водил пальцем по гравировке «посвящается» на первой странице и незаметно для самого себя всё глубже проваливался в воспоминания… Как однажды, сейчас уже кажется очень давно, впервые встретил Юнги на мосту. Как испугался в первое мгновение, когда понял, что его видят. И не просто видят, а, кажется, даже пытаются с ним как–то контактировать, во всяком случае неловкий взмах рукой Чимин расценил именно так. Чимин до сих пор не знал, что именно заставило его в ужасе сбежать тогда. Возможно то, что за сотню лет он попросту отвык от людей, а возможно потому, что разучился им доверять уже очень и очень давно. Но потом, уже оказавшись в мнимой безопасности своего серого мрачного мира, на границе жизни и смерти, он то и дело вспоминал лицо того человека. Всеми силами старался о нём не думать, но так и не смог выкинуть его из головы вплоть до своего следующего визита в мир живых. А во вторую встречу — Чимин ещё долго после неё не мог в это поверить — он впервые за целую сотню лет снова произнёс своё имя, которое, до того момента, он думал, что и вовсе позабыл. Пытаясь первые годы повторять его, хотя бы мысленно, чтобы не забыть самого себя, в итоге он попросту понял, что это всё было совершенно ни к чему. Ведь кому было нужно его имя, если он существовал в реальности буквально несколько минут в месяц. Да и тогда его не видела ни одна живая душа. Его существование не было даже отдалённо похоже на настоящую жизнь, а значит не имело смысла помнить имя, помнить свой язык и пытаться не забыть то немногое, что он успел повидать в свои слишком короткие годы жизни. Именно так он и считал до встречи с Юнги. Встречи, на которой он не только произнёс свое имя, но и по–настоящему поговорил с кем–то реальным, испытав при этом одновременно и ужас, и восторг, и даже, отчего–то, горячее смущение. А потом была третья встреча, которая даже спустя шесть лет продолжала будоражить его воспоминания. Ведь в тот день он впервые за слишком долгое время испытал столько разных чувств за каких–то несколько минут и потом ещё очень долго не мог прийти в себя. Оказаться под тёплым — боже, он даже сейчас буквально чувствовал это тепло — телом было сродни какому–то взрыву. Все его нервные окончания кричали от такого контакта, и, что было самым страшным и невероятным, этот контакт не вызывал отвращения. А уж когда Юнги схватил его за руку, тем самым остановив его исчезновение, Чимин и вовсе было подумал, что у него во второй раз остановится сердце. Ведь… разве такое могло быть реально? Это действительно было либо чудом, либо проклятьем, в тот момент Чимин не мог сказать наверняка, чем считал всё произошедшее. Но… когда Юнги в очередной раз схватил его за руку, сжимая чуть крепче, в попытке удержать, в голове Чимина тут же, как по команде, нарисовался японский генерал. Против воли он в мгновение ока перенёсся в тот кошмарный день и перестал воспринимать реальность. Он не помнил, что в тот момент говорил, отвечал ли ему что–то Юнги, как он отпустил его и как Чимин вновь очутился в своей спасительной серой пустоте. И даже не помнил, как прошли первые дни после… Жуткие, леденящие душу воспоминания, закрытые на множество замков, вновь отворили перед Чимином свои двери и ему снова пришлось блуждать в них непроглядную, леденящую душу бесконечность. Пока в какой–то момент перед глазами Чимина вдруг предстали не похотливые, злобно–дьявольские глаза генерала, а испуганные и добрые глаза Мин Юнги. И пусть он тогда не знал даже его имени, да и видел всего несколько раз, но отчего–то тот его… не пугал. Более того, Юнги в те дни стал для Чимина персональным лучом света, развеивающим с завидным упорством мрак вокруг тревожных, кошмарных мыслей Чимина. Поэтому в итоге, как–то так вышло, что Юнги полностью вытеснил из головы Чимина и его чудовищно-страшное прошлое, и мерзкого кровожадного генерала. Поэтому к третьей встрече Чимин практически готовился. Он, конечно, не мог быть уверен, что Юнги снова придёт, но отчего–то очень сильно на это надеялся. И хоть ему было нервно, неловко, и всё ещё, пусть и немного, но страшно, но в то же время так необъяснимо волнительно. Ведь Юнги не только был первым человеком за многие десятилетия, который увидел его и не сбежал с жуткими воплями, подальше от моста в целом и от Чимина в частности. Но и тем, кто сам того не зная, спас от кошмаров, настойчиво преследующих его даже наяву. Но и в тот раз Чимин вновь растерялся. Юнги тогда заснул прямо на мосту, а он просто стоял и смотрел на его мягкие черты лица, не в силах отвести взгляд. Но стоило тому проснуться под пристальным взглядом, как Чимин мгновенно почувствовал неловкость, от чего по всей видимости снова поведя себя слишком странно. Но и это в очередной раз не спугнуло Юнги. Более того, в тот день он много говорил, извинялся и, кажется, действительно хотел с Чимином… подружиться. Но самым невероятным было то, что Юнги написал ему письмо. Настоящее письмо, которое Чимин хранил до сих пор, вместе с кольцом, фотографией своей драгоценной Сонми и цепочкой с медиатором. Хранил в своей персональной сокровищнице, как бы по–детски это ни звучало: в красивой резной деревянной шкатулке — подарке Тэхёна на его второй день рождения. Они не говорил с Юнги об этом, наверное, потому что это смущало, а может он просто не хотел, чтобы тот волновался, но Чимин бывало перечитывал это письмо и вспоминал прошлую жизнь: дорогую Сонми, жизнь без которой была бы наверняка не такой счастливой, ведь она заставляла Чимина смеяться и светиться улыбкой одним своим появлением; дедушку, который растил его с малых лет, вкладывая в него все знания, умения и силы, одаривая его настоящей родительской любовью, которой Чимину не суждено было познать; близнецов Хонсу и Ынхи из соседнего дома, которые часто просили его рассказать им сказку и благодаря которым он научился сочинять их практически на ходу. И хоть это письмо и не было никак связано с его прошлой жизнью, но оно стало тем, что её изменило. Именно оно, как считал Чимин, дало ему шанс на счастливую жизнь. На счастливую жизнь рядом с Юнги. Ведь если бы тот не придумал всю эту затею с письмом, возможно, Чимин так никогда и не смог бы сделать полноценный шаг ему навстречу. Он так бесконечно сильно любил эту новую жизнь и бесконечно сильно был за неё благодарен. Но и прошлую, хоть и не самую радостную, он забывать не хотел. Ведь кто бы что ни говорил и как бы ни считал, но именно его чёрное зловещее прошлое привело его сюда. Привело его к Юнги и дало шанс остаться рядом. Но тот хмурый пасмурный месяц шесть лет назад, после того, как Чимин прочитал слова на восхитительной белой бумаге, написанные старательным красивым почерком, тянулся для него бесконечно долго. Ему даже казалось, что годы сменяли друг друга быстрее, чем дни в этот долгий месяц до очередной — в этот раз долгожданной — встречи с Юнги. К которой он уже знал его имя, как-то даже слишком хорошо помнил собственные ощущения от прикосновений его руки и практически непрерывно слышал в голове его низкий хрипловатый голос. А в день встречи Чимин и вовсе впервые за сотню лет оказался за пределами моста. Оказался в доме человека, который не испугался его, который позвал с собой и буквально показал ему целый мир. Это было так волнительно, необычно и, Чимин бы даже сказал, сказочно–невероятно. Ведь в тот день он так много говорил, так долго наслаждался тихим мягким голосом, пробовал поистине божественную пищу, спал на мягкой большой кровати, сжимая тёплую руку Юнги в своей, и даже слушал необычайной красоты живую музыку. Он чувствовал себя ребёнком, удивляясь абсолютно всему в доме. И, если поначалу ему и было неловко от того, что он восторгался, кажется, каждой мелочью, то потом, под мягкую тёплую улыбку Юнги, он просто отпустил себя и старался получить от этого дня максимум. Максимум впечатлений, максимум общения, максимум контакта и человеческого тепла. В глубине души боясь, что это всё окажется лишь его мимолетным подарком перед продолжением своего вечного скитания во мраке одиночества и пустоты. Но в то же время Чимин так надеялся на лучшее. На то, что эта встреча была не случайной. Что это был его шаг в новую жизнь. Что не всё было кончено для него в этой жизни. Он так хотел верить, что в этот день его жизнь и судьба начали новый отсчёт. Тем более что со всеми и так бесконечно приятными потрясениями того дня, было ещё одно — то, от которого у Чимина буквально кружилась голова: Юнги пообещал познакомить его со своими друзьями. В это было сложно, практически невозможно поверить, но в сон Чимин проваливался с согревающей душу мыслью, что у него снова могут появиться близкие люди. И как же до ужаса страшно было вновь очутиться на своём мосту после того, как засыпал в мягкой тёплой кровати Юнги–хёна. Страшно, что не сможет появиться в следующем месяце или, возможно, больше вообще никогда, ведь такого долгого пребывания в настоящем мире у него на тот момент ещё не было. Страшно, что Юнги больше не придёт. Больше не захочет видеть после их чуть более близкого знакомства. Что его друзья посчитают того психом и не захотят знакомиться с призраком. Тот месяц Чимин помнил слишком ярко. Каждая минута была для него адом в ожидании так отчаянно желанной, но такой призрачно–нереальной, встречи. Единственное, что не давало ему сойти с ума в то время — одежда Юнги, греющая сердце и душу. Дающая надежду на то, что не всё потеряно. Она была буквальным подтверждением того, что Чимин от одиночества не тронулся умом окончательно. Но когда, наконец, снова наступил тот самый день, Чимин, как и всегда, появился на мосту, в мгновение ока замечая на нём радостного Юнги. Но… Одного. Всю эйфорию от долгожданной встречи в считанные секунды смыло сокрушительной волной обратно в океан, оставив на берегу лишь разбившуюся о скалы надежду. Он до сих пор слишком хорошо помнил это чувство, с которым вглядывался в пустоту за спиной Юнги. В тот краткий миг он успел проклясть себя сто тысяч раз за то, что посмел надеяться на что–то хорошее, за то, что посмел поверить в то, что мог быть кому–то нужен и интересен, пока Юнги не улыбнулся ему, протягивая руку, и не сказал, что все его друзья очень ждут их. Дома. Именно в тот день он и познакомился со своей большой, дружной и безгранично любящей семьёй. И познал то непередаваемое чувство: щемящее осознание того, что тебе рады, что ты нужен, что тебя любят и принимают со всеми твоими проблемами, и что ты — часть большой дружной семьи. Но тот день не был безоблачно–прекрасным, как бы ни хотелось этого Чимину, ведь закончился он холодящим душу криком Хосока и растерянным, испуганным взглядом Юнги. Чимин не помнил, как в тот раз вновь очутился в своей серости на мосту. Не знал, сколько простоял на одном месте — час, день, неделю или весь месяц. Помнил только, как крупные слёзы текли из его глаз на ставшую такой родной футболку, а перед глазами стояли перепуганные глаза людей, которых он по своей наивности успел посчитать своими за тот короткий промежуток времени, пока Юнги не привёл к нему знакомиться Хосока. Всё то время он находился в состоянии, близком к горячечному бреду, в котором он пролежал однажды, в той самой, прошлой, жизни, когда слёг с тяжёлой пневмонией. Именно поэтому в тот раз он так сильно удивился, появившись на мосту прямо перед целой делегацией, пришедшей на встречу с ним. Холод, тогда в первые секунды охвативший всё его тело, мгновенно вытеснил огонь, растёкшийся по венам от осознания того, что все эти люди не возненавидели его, а наоборот — ждали с ним встречи. Этот жар буквально окутал всю его душу и, казалось, не дал бы ему замёрзнуть даже суровой снежной зимой. Именно в тот промозглый осенний день и началась его новая, самая счастливая история. С лучшими в мире друзьями, уютным домом и самыми радостными моментами жизни. Все воспоминания того времени, когда он только учился жить в этом новом для него мире, были сложены в отдельном, очень важном, местечке в длинных коридорах его памяти. И то, как он впервые пробовал какао, и то, как отмечал свой первый день рождения, как ходил впервые в деревню и ездил в город; как держал в руках настоящую книгу, о которой в прошлой жизни мог только мечтать; как играл с хёном, Чонгуком и Тэхёном в снежки, и как готовил свои первые нелепые хоттоки для заболевшего Юнги–хёна. На самом деле, та первая ночёвка у Сокджин–хёна была спрятана очень и очень далеко и надёжно, в самом дальнем, тёмном, но в то же время самом драгоценном уголке его памяти. Потому что воспоминания о ней каждый раз заставляли сердце Чимина сбиваться с ритма, а щёки покрываться предательским румянцем. Ведь именно в тот день он впервые осознал свои чувства к Юнги–хёну. Чимин не мог точно сказать, когда именно влюбился. Иной раз ему казалось, что он родился с этой любовью, просто встречи с ней ему пришлось ждать непозволительно долгую вечность. Но вот осознал свои чувства он именно тогда, когда стоял на морозе, на полпути к дому Юнги, отчитываемый сердитым, взволнованным до дрожащих пальцев Сокджином за свой побег. Именно тогда хён, исчерпав все разумные и не очень доводы о глупости сего поступка, вдруг замолчал и очень пристально всмотрелся Чимину в лицо. А потом внезапно улыбнулся и шумно, судорожно, выдохнув, притянул Чимина в объятия. Слова, слетевшие с губ Сокджина тем морозным вечером, заставили Чимина вначале напрячься. Затем испугаться, почувствовать жгучий стыд и смущение. А потом он просто начал вспоминать: улыбку своего Юнги–хёна; тёплое касание его рук; горячие нежные объятья; тихий ласковый голос; то, как сам он на всё это всегда реагировал; как жаждал прикосновений; как постоянно хотел быть рядом; как сбежал при первой же возможности, только чтобы очутиться, наконец, рядом со своим хёном, потому что соскучился по нему мучительно сильно. И тогда для него всё вмиг стало до смешного очевидно. Да, он действительно был самым настоящим «влюблённым дураком». Но что он мог с этим поделать? Да и хотел ли? Ведь любить Юнги–хёна казалось самым правильным и лучшим чувством во вселенной. Тем, без чего Чимин не смог бы дальше существовать. Поэтому он готов был быть влюблённым дураком всю свою оставшуюся жизнь. Главное, чтобы рядом всегда был его Юнги–хён. Даже если он навсегда останется для Чимина просто другом. Соллаль же расставил всё на свои места, заставив Чимина в очередной раз поверить в то, что чудеса на самом деле случаются. Ведь думал ли он тогда, собираясь утром в гости к Сокджин–хёну праздновать Новый Год, что спустя каких–то несколько часов будет в шоке стоять на лестнице, не в силах сделать и шага от секундой ранее произнесённых Хосоки–хёном слов: «…признаться Чимину… любишь его…». Казалось, сердце Чимина тогда будто остановилось на миг, только чтобы забиться в три раза чаще, от окутавшего его с ног до головы всеобъемлющего счастья. Его чувства… его чувства к Юнги–хёну были… взаимны. Воздуха вдруг стало не хватать, и Чимин тогда даже подумал, что попросту свалится с ног от переизбытка накрывших его с головой эмоций, как почувствовал на своей ладони пальцы, усилившие хватку, тем самым буквально возвращая его в реальность. Сокджин–хён, всё это время продолжавший держать его за руку, стоял рядом и ласково улыбался. А потом вдруг лукаво подмигнул и продолжил спускаться вниз как ни в чём ни бывало, потянув Чимина за собой и слишком громко чему–то возмущаясь. Тот Соллаль до сих пор оставался самым лучшим в жизни Чимина. Ведь именно тогда с ним произошло столько невероятных, особенных вещей: первая за целую сотню лет ложка ттоккука, от которой он буквально чуть не разревелся; первое, неловкое, признание в любви от Юнги–хёна; его самый первый, самый незабываемый и невероятно сладкий поцелуй; волнительный обмен подарками, флешка с песней (которая, конечно же, тоже лежала до сих пор в шкатулке) и собственноручно связанный шарф, который Юнги носил до сих пор. И конечно же самым невероятным и действительно чудесным было то, что с того момента Чимин по–настоящему начал новую жизнь. Не боясь вновь очутиться на мосту в мраке одиночества. Ведь его скитаниям, наконец, пришёл благополучный конец. Он вновь стал человеком, перестав быть подобием призрака. Перестал зависеть от колец и телесного контакта. С того дня он вновь получил удивительную возможность всецело наслаждаться жизнью. А то, как они с Юнги–хёном стояли прямо посреди дороги, на полпути к дому, под кружащимися над их головами пушистыми снежинками, под хриплый голос из динамика, и целовались, Чимин до сих пор иногда видел во сне. Ни одна романтическая дорама или любовная новелла, по меркам Чимина, даже близко не дотягивала до того счастливейшего мгновения. Слишком сильно погрузившись в воспоминания — счастливые и, временами, не очень — Чимин вдруг почувствовал такую тоску, что даже поёжился от пронзившего всё тело холодного одиночества, чувствуя буквально физическую необходимость как можно быстрее оказаться рядом с Юнги. Закусив губу, он ещё раз любовно погладил корешок своей первой книги и бережно открыл самую последнюю страницу. Да, его книга вовсе не была любовным романом, лишь трепетной сказкой, но он всё равно не смог устоять перед тем, чтобы закончить её именно так:«Слова вьются в моей голове, но ни одно
не передаёт того, что у меня на сердце.
После захода солнца, естественно,
появляется луна.
А ты просто знай… Ты – мой человек,
мой ветер, моя гордость, моя любовь.
Моя единственная любовь.»
Чимин шумно выдохнул, вновь ощущая, как собственные чувства к Юнги затапливают его с головой. Закрыв книгу, он прижал её к себе и снова направился в спальню. Вообще он планировал приготовить завтрак, сварить хёну кофе и дождаться того на кухне, чтобы вручить ему подарок. Но чувство жгучей необходимости в Юнги сейчас вело его на второй этаж невидимой красной нитью, и он был не в силах ей сопротивляться. Тихо зайдя в комнату, Чимин аккуратно положил книгу рядом с ноутбуком Юнги и поспешил забраться к нему в кровать, проворно юркнув под одеяло, оказавшись прямо нос к носу со всё ещё спящим хëном. Губы Чимина сами по себе растянулись в улыбке при виде тихо сопящего Юнги. Его волосы были раскиданы по подушке и по лицу, и Чимин не смог отказать себе в том, чтобы аккуратно убрать в сторону мягкие пряди. Вся тоска и мандраж, как и любые остатки чувства одиночества буквально растворились в воздухе, стоило только Чимину оказаться так близко к своему человеку. Прикрыв глаза, Чимин придвинулся ближе, окутывая Юнги руками и ногами и сталкиваясь с ним носами. Потеревшись об него, как кот, носом, Чимин провёл им по щеке и скуле, заменяя нос губами и начав покрывать лицо хëна короткими нежным поцелуями. Считанные секунды прошли перед тем, как Чимин почувствовал ответные объятия. А спустя ещё мгновение его губы поймали чужие, вовлекая в тёплый утренний поцелуй. Чимин вмиг растворился в нём, забывая обо всех волнениях, полностью отдаваясь искренней, бескрайне–пылкой любви. — Доброе утро, — услышал Чимин, когда Юнги оторвался от его губ. Голос хёна был ещё хриплым со сна, и Чимин ощутимо задрожал, чувствуя, как по спине бегут предательские мурашки. Перед этими нотками он абсолютно никогда не мог устоять. — Доброе, — мурлыкнул Чимин в ответ, будто бы невзначай начиная поглаживать Юнги по спине пальцами, прямо у кромки пижамных штанов. — Давно встал? — тот ещё был явно сонным, только начиная воспринимать реальность, но всё же крепко прижимал к себе Чимина, продолжая хрипло шептать прямо ему в ухо, явно не планируя отстраняться от него хоть на миллиметр. — Не очень, — ответил Чимин, в очередной раз стараясь справиться с дрожью. — Но уже соскучился… — поглаживания стали очевиднее, как и намерения самого Чимина, когда он потёрся о Юнги полувставшим членом. Юнги на это только тихо хмыкнул, его хватка стала крепче, и он вновь нашёл губы Чимина своими. Но в этот раз поцелуй был более тягучим и горячим. Юнги целовал его медленно, но глубоко, водя ладонями поверх футболки Чимина, чтобы в следующее мгновение скользнуть ими под неё, едва ощутимо касаясь пальцами обнажённой кожи, посылая по телу горячую дрожь. Чимин чувствовал, что начинает дышать всё тяжелее, ощущал нарастающее возбуждение Юнги, и вновь, как и каждый раз, оказываясь в крепких заботливых руках своего хëна, уплывал в мир чувственного наслаждения на волнах безграничного удовольствия и счастья. Тем временем Юнги чуть сместился, мягко подминая его под себя, переходя поцелуями по скулам к шее. Он выцеловывал на Чимине буквально каждый миллиметр кожи, плавно качая бёдрами, заставляя Чимина шумно дышать через рот, откинувшись на подушки, и крепче сжимать пальцами его футболку. — Зачем переодевался, если всё равно собирался искушать меня собой с утра пораньше? — чуть приподнявшись, хрипло спросил Юнги, поймав взгляд Чимина в плен своих тёмных глаз. — Я не собирался, — прошептал в ответ Чимин, чувствуя, как краснеют щёки и поджимаются пальцы на ногах от вида такого хёна: пленительно манящего и до дрожи волнующего в своём очевидном желании. Юнги на это только тихо хмыкнул, выпрямляясь сильнее и хватая края его футболки, медленно задирая её вверх, не сводя с Чимина глаз. А избавившись от неё, он тут же перешёл к мягким брюкам, так же медленно расправляясь с пуговицей и молнией. Терпение Чимина уже было на пределе, когда Юнги, всё так же пленяя его взглядом, наконец стянул с него штаны, отправляя их куда–то себе за спину. Когда он остался в одном лишь нижнем белье, Чимину совершенно внезапно пришло в голову воспоминание о том, как он впервые держал в руках боксеры и недоумевал, что же это за предмет одежды и зачем Юнги–хён вообще дал ему это. Воспоминание так ярко всплыло в его голове, что Чимин не удержался и тихо хихикнул, прикрывая рот ладонью и вновь концентрируя свой взгляд на Юнги. — М–м, смотрю кому–то весело, — очень низко произнёс тот, облизнувшись, заставив Чимина крупно вздрогнуть. Юнги же провёл по его ноге пальцами, вдруг обхватив её под колено и прижался губами к внутренней стороне бедра. Смех, как и любые посторонние мысли тут же покинули голову Чимина, как только Юнги стал спускаться поцелуями ниже, каждым влажным касанием губ всё ближе приближаясь к тёмному хлопку белья. Чимин лишь сильнее вжал ладонь в рот, стараясь дышать тише, но судорожные вздохи предвкушения всё равно вырывались из него совершенно неконтролируемо. Когда голова Юнги оказалась прямо между ног Чимина, он затаил дыхание, не отводя взгляда от чёрных прищуренных глаз. Ожидая, что его сейчас, наконец, избавят от уже сильно мешающих боксеров, Чимин никак не мог предположить, что Юнги, изобразив на лице улыбку Чеширского кота, вдруг куснëт его прямо за выпирающий бугорок. — Х–хëн! — вскрикнул Чимин, буквально подавившись воздухом. Но не успел он даже попытаться изобразить возмущение, как Юнги в два счёта избавил его от остатков одежды и сразу же, без предупреждения, обхватил губами его головку. Чимин, секундой ранее отнявший ладонь ото рта, не смог сдержать громкого протяжного стона. Он выгнул спину, сгибая ноги в коленях и широко разводя их в стороны, давая хёну лучший доступ. Его пальцы безостановочно хватали то отброшенное одеяло, то смятую простынь, и в итоге, сдавшись окончательно, ухватили Юнги за мягкие всклокоченные пряди, судорожно зарываясь в них. Юнги умело ласкал его языком, скользил губами по всей длине, не забывая одновременно вырисовывать свободной рукой узоры на животе и груди Чимина, то и дело задевая соски и доводя его тем самым до пьянящего головокружения. — Хён, — выдохнул Чимин, когда понял, что долго не продержится. — Иди сюда, — пробормотал он, потянув того за волосы и привлекая к себе, тут же впиваясь в его губы чувственным, голодным поцелуем. Было так невероятно хорошо. Как и каждый раз, когда он оказывался в объятиях Юнги, под Юнги и даже иногда на Юнги, даже несмотря на то, что для Чимина это до сих пор было слишком смущающе. — Сними, — бормотал Чимин в короткие перерывы на глоток воздуха. На его хёне всё ещё было непозволительно много одежды, и это было ужасно несправедливо. — Сними это… — Чимин дёргал пальцами футболку, пытаясь стянуть её, но абсолютно не преуспевал в этом, потому что как… как он мог так просто управлять своими пальцами, пока Юнги целовал его настолько страстно и горячо. — Какой нетерпеливый, — горячо прохрипел ему прямо на ухо Юнги–хён, заставив невольно толкнуться вверх бёдрами. Но главное было то, что он, наконец, сжалился над ним, поспешно избавившись от совершенно лишней сейчас пижамной ткани. — Так лучше? — поймав взгляд Чимина, Юнги медленно опустился на него, намеренно проезжаясь своим возбуждением по члену Чимина и, наконец, полностью накрывая того своим обнажённым телом. — О–ох, д–да-а-а, — протянул Чимин, ловя губы Юнги своими и обнимая того поперёк спины, в попытке стать ещё ближе. Тот отвечал на поцелуй, зарываясь в волосы Чимина пальцами и то и дело плавно качал бёдрами. — Хён, я… я… — слова не хотели собираться в кучу, мысли словно плавились от жара их тел, — я хочу тебя… Юнги не нужно было просить дважды, да и Чимин видел, как тот сам уже изнывал от желания. Его зрачки полностью затопили радужку, его бешеный пульс более чем очевидно выдавала жилка на шее, а пульсирующий член, безостановочно трущийся о возбуждение Чимина вообще говорил сам за себя. Поэтому получив ещё один глубокий, но короткий поцелуй, Чимин откинулся на подушки, наблюдая за тем, как Юнги, отстранившись, роется в прикроватной тумбе в поисках смазки. А когда тот вернулся, Чимин уже ждал его, протягивая к нему руки и шире разводя в стороны колени. Юнги же, быстро смазав пальцы, спешно нырнул в его объятия, вновь начиная покрывать лицо Чимина поцелуями. — Мой родной, — шептал он ему в перерывах, одновременно водя пальцами у сжатого колечка мышц. — Любимый, — это был для Юнги своего рода ритуал, во всяком случае Чимин думал именно так. Каждый раз, когда Юнги подготавливал его, то шептал ему всякие милости. Расслабляя его не только на физическом уровне, но и на эмоциональном. Тем самым каждый раз делая из Чимина самый настоящий сгусток из искрящихся в нём эмоций и чувств. — Самый драгоценный, — первый палец тем временем осторожно скользнул внутрь, абсолютно без сопротивления, потому что Чимин был расслаблен настолько, что казалось мог с лёгкостью принять Юнги даже без подготовки. — Моя жизнь, — голос Юнги дрогнул, и он нежно коснулся губ Чимина своими, даря ему лёгкий, сладкий поцелуй, не забывая добавлять пальцы и шевелить ими внутри, посылая по венам Чимина раскалённую лаву. Когда в него, наконец, с лёгкостью стали входить три пальца, дыхание Юнги потяжелело настолько, что казалось ещё чуть–чуть и ему совсем перестанет хватать воздуха, а Чимин уже дрожал всем телом от нетерпения, Юнги отстранился. Чимин так любил наблюдать за хёном в момент, когда он бережно и осторожно входит в него, как сосредоточено выглядит при этом и как с силой прикусывает губу; как прикрывает глаза, оказавшись внутри и замирает на долгие секунды, пока Чимин привыкает к заполненности и пытается снова начать дышать от переполняющего его желания; как тот каждый раз всматривается в лицо Чимина, неизменно ожидая от него разрешения двигаться; и то, как после короткого кивка, меняется его взгляд, становясь тягучим, глубоким и бездонным, каждый раз гипнотизирующим Чимина, подобно губительному огню для маленького, хрупкого мотылька. Но только огонь Юнги никогда не был губительным. Наоборот, он всегда был мягко согревающим. Способным в одно мгновенье заискрить буквально каждую частичку души и тела Чимина. Он был буквально огнём, дарующим жизнь. Вот и сейчас, стоило Чимину кивнуть, как Юнги шумно выдохнул, перехватил его удобнее под колени и начал двигаться. Размашисто, глубоко, практически сразу же находя правильный угол, со всей силы врезаясь членом в комок нервов, от соприкосновения с которым у Чимина каждый раз будто срывало крышу. Он оперся руками о спинку кровати, в унисон с Юнги двигаясь тому навстречу, уже не пытаясь заглушить громкие стоны и силясь держать глаза открытыми, чтобы не упустить ни единой секунды того, с каким желанием, страстью и любовью Юнги двигается в нём, заставляя Чимина буквально пылать. Голос Чимина быстро охрип, он уже был не в силах подмахивать Юнги, просто разметавшись на кровати, комкал в руках простынь и из последних сил старался держать глаза открытыми. Но когда удовольствие достигло практически своего пика, когда Чимин понял, что вот–вот кончит, он перехватил себя у основания члена и всё–таки закрыл глаза. Теперь не видя, но буквально чувствовал и слышал то, как начал сбиваться с ритма Юнги, как дыхание его стало более рваным и как он тяжело опустился на Чимина, вовлекая его в томительный поцелуй. Опустив одну руку Юнги на затылок, привлекая к себе ещё ближе, второй Чимин скользнул по собственному члену, в прямом смысле опасаясь, что если не кончит сию же секунду, то просто взорвётся от концентрации эндорфинов и окситоцина у себя в крови. Юнги тоже, по всей видимости, был очень близко, так как толчки его стали резкими и короткими, а к руке Чимина, рвано ласкающей себя, вдруг добавилась его ладонь. И это действительно стало последней каплей. Чимин зажмурился, содрогнувшись всем телом, и, протяжно простонав Юнги прямо в рот, кончил. — Какой же ты… — Чимин не был уверен, что правильно расслышал хриплые слова, находясь в состоянии полнейшей эйфории, но хорошо чувствовал оголёнными после оргазма нервными окончаниями то, как Юнги ещё несколько раз глубоко толкнулся и то, как кончил прямо в него, издав низкий глубокий стон и уткнувшись носом ему куда–то в шею. Чимин, стараясь выровнять дыхание, мазнул Юнги губами по виску и прикрыл глаза. Сил не осталось совсем никаких, и он просто лежал под Юнги, слушая стук их в унисон сходящих с ума сердец и боролся со сном. — Любовь моя, — вдруг спустя какое–то время, проговорил Юнги, осторожно выскальзывая из него. Чимин с трудом вновь открыл глаза. — Такая рань… тебе чего не спалось? — протянул тот, бросив взгляд на часы на стене. И тут же сместившись вбок, Юнги завалился на подушки и притянул к себе взмокшего, разморённого Чимина. — Ну… — с трудом справившись с собственным языком, начал Чимин, удобнее устраиваясь на груди Юнги. Вспомнить, почему он, собственно, вообще оставил Юнги в кровати одного, удалось не сразу. — У меня для тебя… подарок, — последнее слово он практически прошептал, чувствуя, как волнение вновь охватывает его с головой. — Ого, — Юнги даже приподнялся, чуть меняя их положение, чтобы иметь возможность смотреть Чимину в лицо. — Сегодня вроде не мой день рождения, — вдруг слегка нахмурился он, заставляя Чимина даже тихонько захихикать, пряча лицо в плече хëна. Тот последнее время вновь много работал, совершенно не следя за временем, и то, как он сейчас пытался посчитать, не напутал ли чего в датах, было до невозможности забавным. — Это просто подарок, хëн, — улыбаясь, проговорил Чимин. — Не потому, что сегодня какой–то праздник, ты ничего не упустил. — О. — Глаза Юнги загорелись предвкушением, а ладони Чимина мгновенно вспотели: он должен был это сделать — сейчас или никогда. — И где же он? — Сейчас, — от волнения облизнув пересохшие губы, пробормотал Чимин, выпутываясь из крепких объятий. Он встал с кровати, в несколько шагов преодолел расстояние до рабочего стола и взял в руки книгу. Поспешил вернуться обратно и, в волнении закусив губу, под удивлённо–вопросительный взгляд Юнги, протянул книгу ему. Тот осторожно, и даже слегка неуверенно, забрал её из пальцев Чимина, с нечитаемым выражением лица вчитываясь в буквы на обложке, пока сам Чимин нервно кусал губы и не мог спокойно усидеть на месте. — Вау… — наконец, шумно выдохнул Юнги, поднимая на него поражённый взгляд. — Это то, над чем ты так долго работал? — Да, я… это самый первый экземпляр. Я хотел подарить его тебе… — Спасибо, это… — Юнги благоговейно обводил пальцем каждую букву названия и авторства, корешок книги, пока, наконец, не открыл её, сразу же натыкаясь взглядом на пресловутое «посвящается». — Ох… Чимин–а, это… — Юнги вдруг шумно сглотнул и порывисто придвинулся к Чимину, с силой сжимая его в объятиях и шепча на ухо: — Это такая честь для меня — красоваться на первой странице твоей книги. Уверен, она будет иметь большой успех. — Юнги буквально светился, когда говорил все эти слова чуть не плачущему от счастья Чимину. — Чёрт, я так горжусь тобой! — напоследок выдохнул Юнги, соприкасаясь с ним лбами. — Не могу поверить, что наконец–то держу в руках твоё волшебное творение. — Ты… ещё не читал, тебе может… не понравиться… — Самое время это исправить, — Юнги чмокнул его в губы и отстранился снова, беря в руки книгу и открывая её на первой главе, сосредоточивая на ней всё своё внимание. Чимин сначала закатил глаза и улыбнулся, думая, что тот просто над ним подшучивает, потому что он, как никто другой, знал, что Мин Юнги не способен абсолютно ни на что до первой кружки кофе. И что его не заставишь ни читать, ни писать, ни работать, ни даже просто гулять или смотреть телевизор, пока он не подзарядится своей ежедневной порцией кофеина. Но когда Чимин увидел, как глаза побежали по строчкам, как его лицо стало абсолютно непроницаемым — таким оно было всегда, когда тот был действительно чем–то увлечён — Чимин вмиг почувствовал, как сердце пропускает удар: он не был готов вот так сразу получить оценку своим писательским способностям от самого важного человека в жизни. — Я… оставлю тебя, мне… мне как раз нужно в душ. — Чимин вскочил с кровати, поспешно скрываясь за дверью ванной комнаты, полностью отдавая себе отчёт в том, что абсолютно глупо, по–детски, сбежал. Но по-другому не мог. Ему нужно было успокоиться и привести мысли в порядок перед тем, как услышать вердикт. Да и в душ, в конце концов, ему действительно было нужно: он был весь липким от пота, а на животе уже доставляло неудобство порядком засохшее пятно. Поэтому, глубоко вздохнув, он включил горячую воду, вылил туда остатки своей любимой цитрусовой пены и, подождав совсем чуть–чуть, забрался в ванную, откидываясь головой на бортик и закрывая глаза. И, кажется, в итоге заснул, потому что когда в следующий раз снова их открыл, перед ним уже сидел Юнги, прямо на полу возле ванны, со скрытой под толстым слоем пены рукой. — Хён! — возмутился Чимин, мгновенно ощущая, как проворные пальцы безобразничают под водой. Но улыбка сама просилась на лицо, когда он видел расслабленного спокойного Юнги, с такой нежностью и любовью смотрящего на самого Чимина, что хотелось не просто улыбаться. Хотелось раствориться в этом взгляде полностью и без остатка. — Я прочитал твою книгу. — Ох, у–уже? — сразу же выпрямился Чимин, немного волнуясь, но, однако, слишком сильно желая услышать вердикт. — И… как? — Ты — мой человек, мой ветер, моя гордость, моя любовь. Моя единственная любовь, — тихо пропел Юнги, ни на секунду не разрывая с Чимином зрительного контакта. —Чимин–а? — Да?.. — Я люблю тебя… Буквально дышу тобой… И надеюсь, что вторая часть про милого Чимми будет исключительно счастливой. Ты замечательный писатель, Чимин–а, правда. Я горжусь тобой бесконечно сильно. Но я уловил все параллели, и мне невыносимо думать о том, через что ты прошёл. Но теперь я рядом и никому не дам тебя в обиду. Просто хочу, чтобы ты это знал. Я сделаю всё, чтобы ты был самым счастливым человеком во всех миллиардах возможных вселенных. — Я уже самый счастливый, — прошептал Чимин, чувствуя, как на глаза наворачиваются слёзы. — Но всё же ты плачешь, — Юнги тоже говорил тихо, придвинувшись ближе и обхватив лицо Чимина ладонями. — Только от счастья… Юнги улыбался ему, вытирая большими пальцами мокрые дорожки на щеках, а потом притянул его к себе и поцеловал. И целовались они долго и сладко, пока на душе Чимина вновь не стало спокойно. Потом Юнги помог ему выбраться из ванны, сам вытер его мягким махровым полотенцем и, под шуточные возмущения, вновь уложил в кровать. Притягивая к себе близко–близко, обнимая крепко–крепко, и вдыхая запах цитрусов, уткнувшись носом ему в шею. А Чимин лежал, купаясь в своём счастье и утопая в родных любимых объятиях, и смотрел на первый экземпляр своей книги, стоящий на скрытой от посторонних глаз полке, рядом с фотографией мамы Юнги, их первой совместной фотографией и общей с их дружной огромной семьёй. Рядом с любовно вырезанной запиской от коробки из–под хоттоков, гласящей «моему хëну». И рядом со слегка кривым рисунком, который Чимин нарисовал года три назад, под чутким руководством Чонгука, и за который ему до сих пор было безумно стыдно, но который Юнги–хён любовно спрятал в рамку и до смешного ревностно относился к попыткам Чимина от него избавиться. Да, у Юнги не было шкатулки с сокровищами, но у него было место, где хранилось лишь самое дорогое его сердцу. И теперь там стояла и первая книга Чимина. А сам он лежал в любимых, заботливых и самых родных объятиях, слушал тихое сопение со спины и думал о том, что, раз он сумел преодолеть такую долгую дорогу к счастью, впереди его всенепременно будет ждать лишь хорошее. Ведь это совсем не конец их истории, а только её начало. И он безмерно счастлив иметь возможность пройти её всю плечом к плечу с человеком, подарившим ему целый мир.