***
Так непривычно ехать дорогами Центра, видеть такие знакомые, но чужие теперь места. Смотреть будто другим взглядом, словно вся его прошлая жизнь тут — просмотренный фильм. Эрик постоянно смотрит в окно. Размышляет. На руках сидит черный кот, лениво вылизывающий свои бубенцы. Откуда у Гила питомец, альфа так и не пояснил. Зато Гилберт сказал, что у него есть тут знакомые, которые пустят их временно пожить в нежилую квартирку. Эрик знает, что даже просто снять тут жилье, даже не купить — стоит очень дорого. Раньше его не заботили такие вопросы — за все его «хочу» платил богатый муж. Квартирка оказывается тесной, пыльной однушкой с видом на унылые однотипные постройки еще со времен войны. Но Эрик счастлив. Он ставит сумку с вещами на пол и прокручивается на носочках, едва ли не зацепившись за кота, который забежал сюда следом. Эрик смеется. Гилберт же подходит и смотрит на него, не моргая. Молча, но так… нежно. Преданно. Его пронзительные глаза не пугают, как в первую их встречу. И от этого взгляда по телу не мурашки, а волна жара. Эрик, зажженный эйфорией свободы, цепляется за его плечи, приподнимается на носочки, чтобы быть ему вровень, и целует. Сразу с напором, давая понять, чем хочет сейчас заняться. В знак благодарности. Или, скорее, потому, что сам этого желает. — Тебе нужно отдохнуть. Помнишь, что говорил врач? — возражает Гил, а Эрик не верит, что тот отказал ему в близости. Такое вообще возможно? — Но я уже здоров, у меня ничего не болит, — Эрик сглатывает, вспомнив Сэма, клиента и их прихвостней. Ему все еще противно, но это не значит, что он закроется в себе и никогда больше не позволит Гилу к себе коснуться… Он вздыхает, отходит к окну, трет ладошкой пыльное стекло. На подоконнике засохшие листья и мертвая засушенная бабочка со сломанным крылом. Эрик хмыкает, переводя взгляд перед собой вдаль на панельные серые дома. Засиживаться он не собирается. Нужно начинать воплощать свой план в реальность уже сейчас. Но к вечеру Гилберт не выпускает его из квартиры, кормит наспех приготовленным ужином, развлекает старым фильмом на не менее старом телевизоре, и своими забавными комментариями к сюжету. Ночью они спят в одной кровати, в обнимку. А утром Гил куда-то уходит и возвращается лишь с темнотой. За это время Эрик успевает и убрать, и помучить кота, и приготовить ужин, и додумать свой план по проникновению в семейство бывшего мужа. Последним он и делится с Гилом. И говорит, что пора действовать. — Давай позже, — вздыхает Гилберт, непонятно чем заметно опечаленный. — Дай мне неделю. — Но чего мы ждем? — Возможно, это прозвучит для тебя непонятно… Но я хочу еще пожить. Никогда не хотел так жить, как сейчас, — смеется Гилберт в ответ, чмокнув его в висок. Обнимает очень тепло и бережно. — Ты собрался умереть? — не понимает Эрик, а Гил как обычно не отвечает.***
Гилберт Он впервые сомневается в своей цели. Это очень непривычно. Столько лет жить и бороться ради одного торжественного мгновения — убить виновного — но теперь… С появлением Эрика он очнулся от пелены, осознав, что никогда и не жил, не наслаждался ничем и никем. Не покупал себе ничего ценного, не обзаводился земными благами, даже еду ел без наслаждения, а потому, что так надо. Он существовал на одной ноте — мысли о мести. И все его действия каждая прожитая секунда были посвящены далекому прошлому и будущему убийству. Но не моменту «сейчас»… А с Эриком он вдруг ощутил, словно проснулся от долгого однотонного сна длинною в двадцать лет. Но это пробуждение, кроме осознания всей иронии своего существования ничего ему не принесло. Цель по прежнему остается целью. И нездоровая привязанность к омеге не должна стать преградой. Гилберт смотрит на Эрика. Наблюдает. Он в смятении который день. Тут, в этой провонявшей пылью квартирке, они уже три дня. И именно в этот вечер Гилу сильнее всего не по себе. Он никогда не позволял себе обрести зависимость. Даже от сигарет отказался. Но вот, его система дала сбой. И сейчас его маленький «сбой» жмется к нему, доверчиво положив голову ему на плечо. Они сидят на полу, опираясь спинами на диван. В комнате полумрак, телевизор выключен, кот мурчит рядом на коврике. Стучат только настенные часы и сердца. Гилберт не помнит, чтобы кому-либо доверял после смерти брата. Не помнит, чтобы делился мыслями, сокровенным, своими воспоминаниями. Показывал себя сломленным и слабым. Для всех он был устрашающим и беспощадным демоном, не имеющим совести и сочувствия. Это удобно. Не доверять — главный из принципов. Гилберт был окружен знакомыми, «братьями» из банды, людьми с хорошими связями. Но он по настоящему одинок. Ни привязанности, ни дружбы, ни любви — он был сам по себе, отдельно от мира. Но сейчас… Гилберт слушает его тихое дыхание, и эта мелодия кажется ему самой прекрасной. В какой момент сдвиг в его больной голове поехал не в ту сторону? Его первая и последняя привязанность. Его одержимость. Эрик. Последний глоток воздуха. Тот, чье лицо он будет видеть в момент смерти, тот, чей голос будет звучать в ушах. Его прекрасный омега, его любовь, которой он уж точно не заслужил. И теперь Гил как умалишенный оттягивает свое предназначение лишь для того, чтобы провести с Эриком еще момент. А за ним еще один, и еще… Этим сладким нектаром невозможно насладиться вдоволь. — Знаешь, Эри… Я вот думаю, — негромко говорит он, запрокинув голову. Смотрит в потрескавшийся потолок. — Мм? — Ты спрашивал меня, собираюсь ли я умереть, — он делает паузу. Сейчас на душе спокойно как никогда. Гил решается. — Да. Собираюсь. Но перед этим… мне нужно исповедаться. Побудь моим исповедником. Эрик шевелится у его груди, явно приподнимает голову, чтобы посмотреть на него. Гил в самом деле никому не рассказывал. Но сейчас, когда до цели остался шаг — молчать нет смысла. Весь это груз, который душил его долгие годы, будет теперь частично и на другой душе. Но запомнит ли Эрик? Наверно, это единственное его желание: чтобы омега его помнил. — Расскажи мне, — слышится нежный голосок. Эрик поглаживает его по груди и снова прислоняет голову к плечу. — Все, что хочешь… Я почти ничего о тебе не знаю. И Гилберт рассказывает. Начинает с детства. Рассказывает и про беззаботную жизнь, и про родителей, про роковой день начала войны… Про смерть папы, брата и отца. Про серое небо перед глазами, про все-все-все, чего он так старательно избегал, чтобы снова не терзать себя и не винить. Доверяет все свои слабости, выворачивает наизнанку. Рассказывает долго. Делает паузы. Молчит по несколько минут и продолжает. Говорит, пока в голове не кончаются потоки слов и вся эта грязь не выливается до дна. Он выдыхает и наконец расслабляется. На этот раз молчит уже Эрик. И Гилберту очень нравится эта тишина, полная понимания. Эрик обнимает его, жмется, его дыхание сбито. Он словно хочет что-то сказать, возмутиться, осудить или посочувствовать, но не решается. — Я принесу… — наконец говорит омега. — Чаю. Будешь чай? — и не дождавшись ответа, убегает. Вскоре на кухне свистит чайник. А Гилберт прикладывает руку ко лбу, горько усмехнувшись. Теперь связь с омегой, которому он доверил все, что у него было, кажется ему нерушимой, ведь он рассказал ему сокровенное. — Глупец… ты должен был отпустить его, а не привязываться сильнее, — Гил опускает руку, сползая ею по лицу. Вскоре приходит Эрик с чашками чая, снова садится рядом. — Гил, — говорит, поджав губы. — Я понимаю, то, что произошло с тобой, очень тяжело вынести, но… Это ни в коем случае не из-за тебя. Мне показалось, ты винишь себя. Смерть твоего папы — не из-за тебя. Ты не мог наперед знать, какие последствия повлечет простое решение сбежать от них… Если бы ты знал и все равно бы сбежал, вот тогда ты был бы виновен. А так, я не думаю, что ты желал ему или своему брату смерти… — Не надо, Эри, — он прикрывает глаза и протягивает руку, хватая Эрика за одежду и потянув на себя. В свои объятья. — Но так не должно быть! Это не жизнь, понимаешь? Тебе нужно отпустить все это, да, это сложно, но есть же специалисты, которые могут помочь… Ты же не можешь так… Это же сплошное мучение! — возмущается Эрик. — Это ничего не изменит. Исход будет таким же. — Я не могу поверить, что ты задумываешь такое… — омега весь пылает от возмущения. — Боже, да ты реально поехавший. Убить и его и себя… — А разве для тебя это не избавление? — едко подмечает он. — Двух зайцев одним выстрелом. Избавишься и от дедули, и от меня. Будешь свободен, сам себе хозяин, и ни один «поехавший» не будет пытаться тебя контролировать и подминать под себя, — усмехается. — Или ты думаешь, что останься я жив, я бы отпустил тебя? Отдал другому? Нет. Ни за что. Ты был бы моим до конца. Эрик выдыхает, и по нему видно, что он и сам видит выгоду в смерти обоих. Гилберт ощущает горечь. А на что он надеялся? Что омега станет отговаривать его? Просить не умирать? Глупости… Эрик не любит его. И никогда не полюбит, что бы он для него не сделал. Но может это и к лучшему, ведь так будет проще его покинуть, со знанием, что омега не будет по нему скучать, скорбеть и плакать. Гилберту бы не хотелось, чтобы по его могиле — если она у него будет — кто-то потом топтался и приносил цветы. Но, вопреки, он бы хотел похоронить себя в памяти этого чудного омеги. И плевать уже, в облике ублюдка или героя. — Дай мне еще четыре дня и мы начнем нашу «операцию»… — произносит Гилберт, обнимая притихшего Эрика. — И проведи это время со мной. Это будет платой за то, что я тебя вытянул из борделя. Мы будем квиты. — Что… что я должен буду делать эти четыре дня? Чего ты хочешь? — осипшим голосом выдавливает омега. — Притворись, что меня любишь.