Не уходи

- поменьше бы ты пил, Вов- пронёсся тусклый голос по комнате. - Кто бы говорил...- ухмыльнулся поэт, вслушиваясь в шаркиванья по грязному полу. Два месяца никто не видел спокойного футуриста. Только слышали похрепевший голос из чёрной двери, говорящий, что всё в порядке и им лучше уйти. При вопросах о литературных встречах ответ был всегда одним и тем же: " дела есть". Если считать, употребление дешёвого алкоголя за дела, то тогда он и правда был занят. Утром, днём, вечером. Весь пол был обкидан звенящими бутылками, а поэт всё продолжал и продолжал пить как не в себя. Вся горечь на душе уходила, при заливания в горло горьковатой жидкости одурманивающая сознание. Но когда тепло с шёк сподало и возращалось сознание, возрощалась и невыносимо жужащая тоска. Она всё била и била по голове оглушая и убивая поэта. Била и била, била и била, пока в тело не вольётся ещё одна бутылка водки. Перед красным, истощёным лицом Владимира показалась знакомая фигура. Золотые кудряшки как ржаное поле, розовые тонкие губы, беленькое личико с красными шеками и голубые как ясное небо глаза. Маяковский всегда любил эти глаза. Такие ясные и открытые. Вроде обычные, а вроде обсалютно не из этого мира. А взгляд который передавался из этих маленьких озёрц... Весёлый, детский, азартный. Говорящий стихами и загадками. Но в чёрных бездоных угольках было, что-то большее чем лёгкость и весенняя радость. Что-то тяжёлое,  умоляющее и скорбяшее. Как будто это были сами глаза Христоса несущего на своей спине крест. Жалкий, просящий, желеющий. Есенин сел на кровать и грустно, но с тоном заботливым заговорил убирая с лица друга чёрные пряди волос со лба. - ты бы с Лиличкой хоть поведайся. она же волнуется... спать не может, всё стучится в дверь, да ждёт ответа. А ты... - только не с Лилей...- простонал поэт и схватил имажениста за белую рубаху, притягивая его к себе в обьятия.- не хочу, что б она волновалась. - Она уже волнуется... - всё равно не хочу Есенин выпустился из объятий лежащего и снова присел на край кровати. - умираешь...- прошептал Сергей под нос, как будто не для футуриста, а для себя. Маяковский превстал, кровать недовольно заскрипела. Так же сев на край как гость, он приобнял Есенина за худые плечи. - не уходи.- сказал поэт, прижавшись к золотой голове и вдыхая знакомый запах сигаретного дыма, горького спирта и осеннего дождя - попроси, что угодно, но только останься. - прости...- послышалось где то в сером черепе и замолчало. И снова Владимир в комнате один. Серые стены, катающиеся бутылки и открытая форточка с белыми шторками. Всё как всегда. Пусто, одиноко и трудно. Руки сами собой полезли под кровать, доставая от туда холодную водку. Снова звук скрепления пальцев о крышку. Снова звон бутылок благодаря сквознику. Снова запах спирта. И снова потемнение в глазах. И снова можно забыть обо всём. Пусть навсегда забудется 31 декабря 1925 и слишком долго держащиеся слова. Пусть хоть на день время остановиться и можно будет умереть. Без слёз, без сожалений. Умереть и не вернуться.