Любовные песни – это на диво печальный вид народной лирики. Перед нами предстают непростые картины старинного житья-бытья на фоне созвучных образов природы. В песнях раскрываются нежные чувства и мысли, трепетная ценность людских отношений и глубина сердечных влечений. Недаром реданцы говорят: «Не мечись на большое богатство, не гляди на высоки хоромы, не с хоромами жить — с человеком, не с богатством жить мне — с советом!» В особенности тоскливы песни о вдовьей доле, ибо ничто, даже звонкие гусли не взвеселят вдову! Её горе, посеянное в чистом поле, взошло горькой полынью! Но покуда возлюбленный жив, надежда ещё не утеряна. Тёмна ночка да невидная! Головушка моя бедная! Где мне спати, ночь ночевати? Что я буду да вечеряти? Капустину да лебедину? Щуку-рыбу да осетрину? Спущу коня да на долину, Сам прилягу да во лощину. Мне сдаётся, я не долго спал, На третий день у полудень встал. Не сам я встал – милая будила. «Встань, милый! Уже день белый! Уже день белый, нильфы уж идут! Там нильфы йдут, коня возьмут! Коня возьмут вороне́нького, Тебя забьют молоде́нького! Коня возьмут – другой прибудет, Тебя забьют – то мне жаль будет. Каб я тебя да не любила, То я б тебя да не будила». Петер Шейнис, «Реданские народные былины и песни»
Ночь была ясная, звёздная. Но по всем улицам Оксенфурта - смертельная тишина. Всё прислушивалось, вздыхая глубоко и тяжко. Недалеко от города – всего лишь через реку – не так давно разразилась страшная битва. Бились реданцы с нильфгаардцами. Густой град стрел сыпался беспрерывно, лязг мечей и крики слились в единый рёв. На веленских болотах в тот день бушевало пламенем самое настоящее пекло. У обездоленных темерских скитальцев катились слёзы из испуганных очей, горе душило им горло. За их плечами остались разбитые деревни и замученные односельчане с вырезанными на спинах солнцами. А по ту сторону реки весной вместо слёз текла кровь, молодёжь ложилась в землю, словно снопы в жатву. Тактическая победа Эмгыра, прочно обосновавшегося в Вызиме, бродит призраками где-то по выжженным полям. А быть может сия победа принадлежит Радовиду, удержавшему реданскую границу и заставившему нильфов увязнуть в дикой северной трясине? Нет…слишком много людей погибло с обеих сторон. Никому эта битва добра не принесла. Никто не гордится ей. Очи обоих владык устремились на Новиград, ибо власть над этим городом определит исход затянувшейся войны. А Оксенфурт пытался жить прежней жизнью. Но кто по ночам находился на улице – ступал осторожно, боясь своей тени. Призраки умерших маячили по углам словно ночной кошмар. В уголке запущенного сада, рядом с трактом, образовались свежие могилы. Похоронные команды засыпали их известью, боясь заразы. Но хоронили лишь немногих: тех, кого удавалось вытащить с поля брани. Остальные солдаты были обречены гнить там, где застала их смерть. У одной из могил в густой темноте выла женщина, ударяясь головой о землю. Здесь похоронили божественно красивого розовощёкого юношу с пробитой грудью, на которой был выколот орёл. На потрескавшейся каменной стене доживал свои дни тлеющий плакат. На нём королева Редании указывала солдату на обездоленных испуганных женщин, детей и стариков. Буквы поистёрлись, но всё ещё угадывалась фраза: «Да коли ты не безродный сын, защити родную землю от захватчиков!». Чьи-то руки вздымались к небу, просили милосердия. Но его не было.***
В Третогорском замке, где Милена проживала уже несколько месяцев, придворные встретили её настороженно, но без неприязни. Ожидаемо, большая часть и думать не думала, что кареглазая «целительница» – старшая сестра короля. Те немногие, кто подсознательно пытался ухватить за хвост тонкую родственную нить, особо не озвучивали эти догадки вслух, ибо Миллегарда ничем себя не выдавала. Поначалу цели её пребывания во дворце подле королевы казались не до конца понятными. Но когда все сошлись на мысли, что репродуктивное здоровье Её Величества – единственный интерес врачевательницы, к ней стали относиться приветливее. Устранение причин Аддиного бесплодия третогорцам казалось занятием почтенным и важным, ибо реданцы издревле любили масштабные задачи. - Пущай выясняет, чево там и как, – соглашалась повариха Текля в разговорах с Мартой. – Думаю, результат того закомуристого целительства не заставит себя долго ждать. В свою очередь Милена с осторожностью давала какие-либо прогнозы. Она регулярно проводила необходимые магические процедуры, но разноречивые результаты сбивали её с толку. Впрочем, попыток чародейка не оставляла и совершенствовала схему лечения. Поэтому, как только значительная часть нарушений в организме королевы была устранена, Адда с одобрения Милены отправилась к мужу в Оксенфурт. И хотя случившаяся там во время ночной прогулки ссора наложила свой тёмный отпечаток, последующее примирение и близость оттенили всё прочее. Адда не сомневалась, что в той или иной мере супруг внял её отчаянным словам, поэтому воротилась в замок со светлой надеждой. Однако это не значило, что Адда перестала думать о Радовиде. Особенно перед сном, в тот трепетный миг, когда дневные дела улажены, а дремоты ещё ни в одном глазу, королева вспоминала своего короля, и перед ней проплывал его лик, его алый халат и блестящие алмазы его короны. В одну из таких ночей она представила, как на заре отворяет дверь в кабинет мужа и видит его сидящим за шахматным столом, с маленькой девочкой на руках. А напротив него - старший ребёнок, наследник, удивляется манёвренным ходам родителя и своему прозёванному слону, пока средняя сестра настойчиво тычет пальцем в сторону чёрного коня, копируя серьёзный и рассудительный тон отца. Аддино сердце дрогнуло, потому что перенестись с Радовидом туда было в её силах. Но это щемящее чувство зародилось в груди вместе с тревогой. «Звучит очень романтично, - подумала королева, - но каково с такой картиной в реальной жизни?». А что, если бездны самой Адды помешают ей стать хорошей матерью? Сможет ли она, выросшая не в семейном кругу, поладить с собственными детьми? И не встанут ли дети между ней и мужем? – Я всё думаю о ребёнке, – Адда долго не решалась на этот доверительный разговор с сёстрами короля и Мартой, но в какой-то момент всё же не смогла более держать беспокойные мысли при себе. – И о том, как это отразится на моём будущем при дворе. Казалось бы, разве не беременности я желала все эти месяцы? И вот уже скоро мы, возможно, узнаем добрые вести. Но я по-прежнему боюсь оказаться просто «инструментом» в политической игре! А ещё меня мутит от другого страха: у меня самой не было матери, так как я могу ей стать? Далимира вздохнула и отложила книгу о чудовищном мифическом народе из Зеррикании: «скверного роста, без головы, ибо глаза и рот у них на груди». Впрочем, народ тот был вовсе не злой, если разобраться. – И вновь твой внутренний огонь то разгорается сверх меры, то угасает без памяти. Ты боишься, что принятое решение лишит тебя выбора и парализует волю. Вот и сейчас не знаешь, обрадуют ли тебя вести о беременности, или принесут больше тревог. Так ведь недолго дойти до мысли, что и поездка к Радовиду была пустой тратой времени! - рассудительно подметила священница, пока Серебрянка, встав на задние лапы, потянула за закладку и опрокинула томик на пол. – Я просто хочу наконец убедиться, что у нас с Радовидом впереди не мрак и ужас, а какие-то зори, – нервно отозвалась Адда и откусила небольшой кусочек от пампушки с хрустящими шкварками и сливовой начинкой. Марта с нежностью посмотрела на королеву и сказала: – Что быть женой, что матерью – это очень нелёгкое дело. Но Вы с этим справитесь. Должно быть, когда-то Вы были самой пугливой из детей и всегда дрожали от страха, потому что не могли никому довериться. Но теперь Вы не одинока, и бояться не следует, особенно ошибок, которые случаются со всеми. – Видишь ли, ни одна из здесь присутствующих не знает материнских тонкостей воспитания детей, так что ты в любом случае будешь опытнее всех нас, – подвела итог Милена. – А что касается брата, то хотела бы я сказать, что для переубеждения нам достаточно послать ему твои заполненные до краёв слезницы, но увы, всё не так просто. Пересказ вашего с ним оксенфуртского разговора не внушил мне спокойствия. Каким-то чудом Радовид ещё не прознал о нашем дельце по спасению чародеев! Ты, кстати знаешь, что во дворце судачат о покушениях на Его Величество? – Да что тебе до бредней этих придворных куриц! Языки без костей! – тут же вспылила Адда. - Политический деятель, которого не хоронили минимум три раза за его политическую карьеру, просто недостаточно досаждает своим противникам! – заявила Далька, не отрываясь от книжки. – Ну-ну, давайте, отмахивайтесь! «Бредни придворных куриц, которые хоронят короля по три раза на дню!» – чародейка, подбоченившись, передразнила голоса обеих собеседниц, а после печально вздохнула, припав к краешку стола: – Близким человеку быть трудно – это надо верить в него даже тогда, когда он сам в себя не верит. – Ваша матушка была именно такой чуткой душой, – сказала Марта. - Её Величество Гедвига стремилась всех ближних и дальних понять, пожалеть, полюбить. Над ней по-доброму посмеивались, мол, она в каждом человеке ищет какую-то скрытую нежность. Даже Радовид Свирепый для неё навеки Орлёнок. Знаете, она верила, что пока человек жив, шансы у него всегда есть. Далька задумчиво покачала головой и внимательно поглядела на ключницу. – Матушка сама признавалась, что была немного сказочницей, фантазёркой с возвышенными идеалами. Но, видит Пламя, она и впрямь всегда всех жалела. Впрочем из-за этого она многое принимала близко к сердцу, однако ж в умении заботиться о людях и, в особенности, о самых близких, с ней мало кто мог сравниться. – Она утешала меня, молодую вдову, когда умер мой супруг. Хотя кто я ей была такая, всего лишь ключница, – Марта утёрла глаза краешком передника. – Не знаю, имею ли я право так говорить, но мы, можно сказать, дружили. – Ежели б матушка была жива, она бы не допустила того, что сейчас творится с Радовидом, – Милька решительно махнула рукой. - Или, во всяком случае, точно так же искала бы в сознании Его Величество лучи, которые помогут найти ему обратную дорогу к себе. Вы не подумайте, будто я отчаялась, просто...мне по-прежнему нелегко сдержать свою боль, когда я вспоминаю, как брат поступает с чародеями и как он поступил с местом, которое я считала своим домом. – Моё королевство захвачено и разорено нильфами, а Эмгыр, рассевшись на троне моего отца, возомнил себя покорителем Севера. Я могу представить, как больно тебе вспоминать Аретузу, хотя мне бесконечно горько осознавать, что виноват в этом мой муж, – Адда слегка коснулась Милениного плеча, на что та тоскливо понурила голову. Несколько месяцев назад в ответ на это она нашла бы злые слова, но более ей этого не хотелось. – Горько, конечно. И про Темерию, и про брата, и про Аретузу. Уезжать мне оттуда сперва тоже было жаль. Но красота дома моего не давала мне сосредоточиться на главном – на предназначении моего таланта... – она поддела пальцами одну из пампушек с Аддиной тарелки и покрутила перед собой. - Вспоминаю, как лоточники в Горс Велене продавали нам, юным адепткам, мягкие, обжаренные в сале пампушки и косички с орехами, а спустя годы я с удивлением обнаружила точно такие же лакомства в Новиграде. Слушай, Адда, тебе ведь никогда раньше не нравились эти пампухи со шкварками! И почему ты сегодня за завтраком отказалась от своих любимых стейков? Адда нарочито откашлялась и затянула молитвенным тоном: – Славные мои стейки из катоблепаса! Я любила вас паче жизни своей и чужой. Верите ли, мазелечки, никто в целом свете не разумел моих вкусовых пристрастий. И вот, доложу я вам, с нынешней недели катоблепасы мне глубоко противны, а их место заняли эти прежде недостойные пампухи. Да, так уж бывает, чего же тут удивительного? Людям свойственно меняться! - и добавила: – Интересно, навсегда ли мне опротивело сырое мясо? «Как знать, может быть на девять месяцев минимум», – мысленно предположила Милена, усмехнувшись, но приберегла на потом свою смелую догадку. Королева продолжила: – Так к чему я веду свою мысль: никто из нас не костенеет, все мы нет-нет, да и поступаем поперёк своих «тараканов», даже если перед этим пустим в ход клюв и когти против того, кто вздумает нас переубеждать. Поэтому, мазелечки, не вешаем носы раньше времени! Ничего, справимся, первый раз что ли в этом королевстве женщины распутывают проблемы, учинённые мужчинами? Да, король наш совершенно довёл себя - это печально, но поправимо. Пусть он и ослабевший душой, но живой! Мы ему не чужие, к нам он прислушается, и начало этому я уже положила, когда приезжала к мужу на корабль. После всего, что со мной было, я более не верю в необратимость и злую долю. Для любви нет непоправимого. Сказав это, Адда почувствовала на себе признательные взоры своих собеседниц, ибо такие слова из её уст звучали особенно воодушевляющими. – Что ж, нельзя избавиться от надежды, не проделав в жизни дыры...И вскоре будем мы встречать, счастливые, нашего Орла с победой, – губы Дальки тронула осторожная улыбка. Пока дамы продолжили обсуждение, Адда отвернулась к окну и, сложив руки в замок, тихо произнесла: - Я прошу тебя, Радовид, душа моя, не позволяй рассудку туманиться и разбиваться о скалы твоего гнева! Мы распахнём твою клетку, вернём твоей душе жизнь, только умоляю тебя – держись! Я целую твои руки, твои глаза и заклинаю тебя - дыши!***
За талант, и особенно большой талант, всегда приходится платить. Он не даётся просто так, и плата сия велика. Физические недуги. Неприятие других людей. Страхи. Безумие. А когда душа поражена внутренним конфликтом, это может её убить. Сила политика в том, чтобы попадать в резонанс с обществом, чувствовать поток, оседлать его и слегка рулить им. Радовиду казалось, что он крепко держит этот поток под уздцы, но временами король мучился от тягостных размышлений, усилившихся после приезда его супруги. Как она сказала в нашу встречу в Оксенфурте? «От твоей свирепой Охоты один лишь вред. И вредишь ты больше всего себе!». Хорошо сказано, Адда. Друзей не прибавляется, враги множатся, о делах моих роптание усиливается. Он начал то, чего, возможно, не следовало затевать из-за разрушительной жажды справедливости, которую так и не смог одолеть. И дело не столько в том, что король так сильно заботится о тех, кому причиняет боль, сколько в осознании, что правление железным кулаком может быть обоюдоострым мечом, когда оно доводит людей до предела. Если монарх поколеблется, если проявит слабость, его соперники увидят в этом возможность нанести удар. Если подданные перестанут бояться своего владыку, они восстанут против него. Страх казни – извечная мера любви к королю. И это также означает, что нельзя терять благосклонность Иерарха и Охотников на ведьм, ибо они не только ценный ресурс в виде власти над Вольным Городом, но и защита от любого потенциального возмездия. Я словно герой поэмы: король, обезумевший от страха покушения, приходит посмотреть на казнь, но оказывается, что казнят его самого. Конец жалок и прозаичен. Дурной расклад, очень дурной. Задумайся над ним хорошенько, и тебе станет не по себе. Но какого возмездия он боится? Факты и здравая логика убеждали его, что все эти страхи — обыкновенный вздор, что от наёмников Эмгыра его защищает корабль и обученная стража, от заговоров – длинные сети агентов, а угроза от чародеев, если взглянуть на дело пошире, в сущности, не так велика, — была бы поймана Филиппа. Но чем умнее и логичнее он рассуждал, тем сильнее бушевала пожирающая его тревога. Как же её унять? Это напоминало притчу про монаха, который вознамерился вырубить себе местечко в густом лесу, но чем пуще он работал топором, тем гуще разрастался лес. Каждый раз, когда я приближаюсь к ответу, он ускользает прочь, и это сводит меня с ума. Одна часть моей души постоянно атакует другую. Сердце, мучающееся от боли, как же ты мне надоело! Слабое, вечно больное, кровоточащее. Я боюсь, что это ноющее чувство никогда не пройдёт. Порой от безысходности Радовид совсем бросал свои рассуждения и весь отдавался страху. Он мог не спать ночи напролёт, вспоминая, как во время прошлой войны, впотьмах, прямо во дворце был убит отец. То и дело озирался при случайном шорохе или крике – не за ним ли? Он стал всё реже сходить с палубы, принялся отменять аудиенции. Король боялся, что его подведут, что незаметно к нему подберётся убийца или что он сам нечаянно ошибётся и подставит себя под удар. Он успокаивался лишь тогда, когда удавалось весь свой гибкий и изобретательный ум направить на разработку военной стратегии, а не на выдумывание очередного повода опасаться за свою жизнь. Но спираль закручивалась, и Радовид не мог остановиться. Перед тем, как отправиться в Новиград, король провёл свой вечер в полюбившемся ему оксенфуртском шахматном клубе. Народу почти не было, и под невысокими сводами царила прохлада. Снаружи доносились разудалые песни и гарканье стражников, а здесь лишь несколько свечей разрывали сгущающийся мрак. Перед самым закрытием к столику короля прошамкал бровастый лысоватый старик. Представившись профессором истории из закрывшейся Академии, он попросил Его Величество о партии. Радовид поднял на старика усталые глаза, внимательно поглядел на него и едва заметно кивнул. Не нарушая строгости царящего покоя, они принялись играть. Вдумчивая молчаливая партия завершилась победой короля. – Отыгрался, – Радовид задумчиво провёл кончиками пальцев вдоль ребра чёрного короля и взглянул на поверженного соперника. - Профессор, я проанализировал свои ошибки из прошлогодней партии в Третогорском шахматном клубе, хоть это было и не самой простой задачкой. После первых четырёх ходов открывается путь в более чем 300 миллиардов комбинаций. Партий в 40 ходов больше, чем звёзд на небе, и это может свести с ума...Вы ведь в тот раз догадались, что перед Вами был не купец, а монарх? – Мой поклон меня выдал, – профессор слегка улыбнулся, – но и в Вас не укрыть Вашего происхождения. А что касается ошибок...главное здесь то, что хладнокровный шахматист не должен играть как азартный картёжник. Старик окинул печальным взором пустующий зал и вновь обратился к королю: – В Третогорском клубе было порядочно народу. Но чтобы допроситься войти в Оксенфуртский, мне пришлось крепко потолковать со стражей на входе. Вы больше не общаетесь с простым народом так легко, как прежде? – Общаюсь, как видите, ибо таково свойство многих северных монархов. Но с прошлого года кое-что и впрямь изменилось. – Многое, очень многое..даже моя родная Академия заключена теперь за семью замками, как и весь деканат. Мне льстит, что в наших стенах сам Свирепый король был присуждён к почётной докторской степени honoris causa, но я не могу уразуметь, почему этому смелому, умному и талантливому королю закрытие университета оказалось на руку. – Только на время войны, чтобы ваш учёный совет и деканат не сеяли смуту. Вас не обрадовало моё решение, я понимаю. Это обычное дело, когда поступки монарха вызывают в одних осуждение, а в других одобрение. Но таково королевское бремя. Государь принимает решения, которые другие не хотят или не могут принять, однако эти решения справедливы. Хороший король - это не обязательно самый смелый или самый умный. Хороший король - это тот, кто умеет принимать ответственные решения и потом отвечать за их последствия. Профессор задумчиво покачал головой. – Благословенно то царство, в котором не боятся иметь сообщников. Где медлят с наказанием, но охотно милуют, где сами эти наказания – не средство для удовлетворения своей ненависти к врагу. Где помилование изрекают не для того, чтобы оставить неправду безнаказанной, но в надежде на исправление. А даже если обстоятельства вынуждают произнести суровый приговор, государь смягчает его своим милосердием. С тяжёлой душой Радовид припомнил, как нечто похожее говорила ему и матушка незадолго до смерти. Но матушка была не права. – В делах политики спонтанное милосердие опасно и неразумно, – сказал король с непоколебимой убеждённостью. - Одна лишь справедливость способна своей твёрдой рукой восстановить то, что было нарушено по чужому беззаконию. У меня ничтожно мало места для манёвра и совершенно нет места для какой-нибудь оплошности, продиктованной слабостью духа. - Знаете, мой король, дело ведь не в Вашей твёрдой руке, а в Вашем сердце и в Вашем разуме. Меня удручает, что тот, кто прежде был для нас примером благочестия, более не печалится о гибели стольких невиновных. Пускай Вы успешны битвах, а в многоважных делах по укреплению Редании достойны похвалы, но одного прошу: побойтесь своих решений, принятых по слову гнева и страха. Они для вас нож острый. Вы знаете историю Октавии Гайл? Радовид усмехнулся. – Старая история, уж как 200 с лишним лет быльём поросла. Правда, нынче она как никогда ко времени. – История о Карательнице ведьм...О женщине блистательного ума и смекалки! Да, Октавия Гайл была необычайной, – в голосе профессора зазвучало почтение, перемешанное с восхищением. Но вскоре мимолётный восторг сменился горьким сожалением: – Сей находчивый ум Октавия приложила к страшным и бессердечным деяниям, и к этому же приучила двух своих сыновей, Игнатия и Фабия. Втроём они порядочно нажились на людской глупости и страхе, пролили очень много крови невинно убиенных, которых тёмный народ подозревал в колдовских злодеяниях. Но стенания и слёзы воротились к Гайлам. Я изучал судебные документы по делу их семейства. Любопытно то, что Октавия, одержимая алчностью и тщеславием, долгие годы юности провела в страшных лишениях, а потому очень хотела обеспечить своим детям лучшую долю. Но прежние беззакония, от которых пострадала сама вместе со своими сыновьями, Гайл увеличила другими, своими собственными. Октавия довела до плахи не только себя, но и сыновей. Правда, судьба Фабия вызывает некоторые вопросы, записи не сходятся: то ли он был повешен вместе с семьёй, то ли сумел ненадолго скрыться. Ясно одно: всех троих запомнили не как героев, но как преступников. Думаете, такой судьбы желала эта женщина для своих чад, которых так любила и с таким трудом вырастила? Радовид ничего не ответил. Поколебавшись, он вдруг вскочил с места и навис над шахматной доской. – Вы хорошо говорите, профессор, но кое-чего Вы не заметили. Чего-то, что поможет выявить истоки горя и объяснить те поступки, которым Вы так ужасаетесь. Да не просто объяснить, а найти выход из позиции, которая кажется безнадёжной. Шахматы – это поиск истины, вот я и ищу её. Но прежде, чем мы с вами проведём анализ пройденных ходов моей жизни, я покажу Вам, как можно было выиграть эту партию по методу моей наставницы, одной амбициозной чародейки по имени Филиппа Эйльхарт. Монарх схватил фигуры и торопливыми движениями рук восстановил по памяти нужную позицию. - Вы пожадничали, обменяли коня на слона, пожертвовали королевской пешкой. Но если запутать короля, окружить его со всех сторон, ему останется лишь реагировать, ибо тот король с детства твердил урок – не будешь сопротивляться, и тебя задушат. Он пытается защищаться, жертвует своей ладьёй и начинается настоящая атака. Шах. – Радовид остервенело передвигал фигуры по клеткам и отмерял пронзительным стуком каждый новый ход. - Отсидеться не удастся, у меня тут заговор против короля! Ладья, Ладья, всё дело в ладье! Она сидела тихо и вдруг включается в игру. Король бежит с позором и даже любимая королева не в силах ему помочь! Его голос с каждой секундой всё сильнее наполнялся каким-то неистовым ликованием, предвкушающим скорую развязку: - Атака со всех сторон, потом ещё, ещё...Петля затягивается. Одинокий, покинутый всеми, король обречён на бессмысленную толкотню по полю. В тот же миг над ним возносится кинжал. Шах. И смерть. Голос Радовида оборвался. Он умолк, взял в руки короля и, уставившись немигающим взором на профессора, произнёс: - Стражники короля хорошо обучены, и сам он силён и умён. Профессор, так дайте же ответ: почему король затравленно мчится прямо на острие ножа и не пробует уклониться от него? Неужто вправду таково его королевское бремя, и он не должен и не может иначе? Радовид допрашивал учёного взором столько же, сколько и словами, но у старика уже был готов ответ: – Мой король, задача решена в тот момент, когда поставлена. Ваша страшная ошибка в том, что вы предаёте и уничтожите свою душу. И ради чего? Ради подчинения Вашему страху? Если человек не прожил горе, если задавил его внутри, то эта жуткая чернота останется с ним навсегда. Посмотрите Вашему страху в лицо и пройдите сквозь него. Победите его, пока у Вас ещё осталось, чем побеждать. Ситуация такова, что Вам нужно провести вашего короля в эндшпиле, хотя у противника – перевес. Но нужно обнаружить свет там, где, казалось бы, сплошная тьма, и тогда, попробуй-ка кто останови бравого короля! Пока партия не проиграна – ничего не кончено. И её исход решит чистый разум и внутренний покой. Наступила тишина. Профессору показалось, будто у короля что-то клокочет в горле. Да, речи старика кольнули сердце монарха, и оно наполнилось странным ощущением! После разговора с профессором Радовид надеялся сложить хоть часть своих переживаний, а оказалось, что на душе ему стало ещё горше, чем прежде. Однако эта горечь не была напрасной и подтолкнула на новые размышления. Механическим движением Радовид задвинул стул и сложил руки за спиной в привычном жесте строгой собранности. Последний раз он обвёл взором комнату и своего собеседника, а после спокойно сказал: - Прежде я говорил, что королю неинтересна никакая компания, но Вы, признаться, сумели меня удивить. Благодарю за эту партию и за эту долгую беседу, профессор. Однако моё время кончается, и я должен принять решение. Прощайте.***
Не давало покоя королевскому уму и недавнее письмо от Адды. Казалось бы, вот и галера уже пришвартована в новиградском порту, и копыта реданских коней стучат по клавишам булыжных улиц Вольного Города, и посланцы от Иерарха идут на поклон, а сомнения по-прежнему гложут, час от часу усиливаясь. Наблюдатели со стороны скажут, что Его Величеству теперь хоть масло на лысину лей, а он как видел в чародеях главное зло, так и продолжает! Ничего теперь короля не остановит, слишком много кольев было наточено и костров пожжено! Вроде бы всё так. Да не совсем. И вот, король уже в который раз отворяет свой потаённый ларец, чтобы развернуть бумагу и прочесть заветные строки. «Любимый мой, приди». Так начиналось Аддино письмо. И было в этих нескольких словах запрятано куда больше смысла, чем просто трогательная, но понятная тоска по супругу, который ведёт решающее сражение затянувшейся войны. «Родной, далёкий Радя! Нет слов для этого письма, которое в такое лихое время, быть может, и не дойдёт до тебя. Но я всё равно пишу, потому что не могу иначе. У меня заходится дыхание всякий раз, когда я думаю о том, как ты там совсем один. Наша прежняя жизнь теперь кажется такой детской: наши ссоры, наши недомолвки и перебранки, наши дурачества и задушевные разговоры. Какое это было счастье!». На столе перед Радовидом, среди свитков и изломанных перьев, стояла резная фигурка королевы в виде Её Величества. «Ты рядом, Адда, но в минуты своих мрачных дум я почему-то ощущаю тебя всё более и более далёкой...Признаться, сам поражаюсь этому чувству. Я вдруг подумал, что может быть наше прежнее свободное, третогорское лето для меня исчезло давно и не вдохновляет больше, как уползают и растворяются без следа детские сны...Но за те два дня в Оксенфурте вместе с тобой я понял, что это не так». Радовид вернулся к письму. «Каждая мысль – о тебе. Каждая слеза и каждая улыбка – тебе. Я благодарю Пламя за каждый миг нашей горькой жизни, ибо всё, что мы с тобой пережили – это лучшее, что выпало на нашу долю. И я ясно до боли понимаю, что всё это нынче может оборваться в один миг. Твоя бедная горячешная голова и всё безумие, с которым прожигаются дни твоей дикой охоты – вот, что может отнять у нас наше счастье, как отнимается оно с каждым днём у ни в чём неповинных людей. Помнишь ли историю из Юшковой? Помнит ли Орёл эту историю? Ещё бы. В деревню Юшковую близ Третогора как-то наведались два бравых охотника за колдуньями в поисках славы. Вскорости для них нашёлся бойкий завсегдатай тамошней корчмы, который поведал, как растреклятый кузнец замордовал зачарованной гардой его друга, благородного человека и верного собутыльника, отчего небога скончался от травм. Потом иной любитель залить за воротник вспомнил, что несколько лет назад один пропойца отравился пивом и помер, обвиняя в сглазе всё того же кузнеца. Пойманный кузнец осенял себя знаком Пламени, полчаса рассказывал, что его даже не было дома, и, всхлипывая, божился, мол, «где я, а где полеванье на колдовок?». Но охотники были не дураки погеройствовать и лихи на скорую расправу. Бедолагу исколотили до полусмерти прямо в кузнице, но его спасло то, что сельская община чуть не подняла «героев» на вилы. Охотники не помедлили нажаловаться епископу Третогорскому, а тот – копным судьям. Однако ж под бравым натиском общины дело рассыпалось не хуже песка. И тут епископ Кириакий пошёл с козырей и, многозначительно поглядев на одного из судей, велел ему объявил о новом повороте событий в этом тёмном деле: дескать, найдены «сообщники», чистосердечно сознавшиеся, что кузнец подначивал некоторых селян с помощью зачарованных копий напасть на короля, когда тот будет проезжать в карете по тракту. Из мести за сожжённых подружек-колдушек, разумеется. И когда дело дошло до Радовида, Кириакий без всякой совести «разоблачал» перед монархом мнимый заговор и восхвалял отвагу государевых мужей. Но плач кузнецовых родичей дошёл и до ушей королевы. Адда понимала, что искать справедливости в деле против охотников за колдуньями практически невозможно, а любой намёк на чародейский заговор вытеснит из головы Радовида холодный рассудок. Но всё-таки она постаралась спасти несчастного от несправедливого приговора и убедить Радовида не торопиться с решением. И хотя по итогу дела «героев» не разжаловали в преступники, но и кузнец остался жив, получив символическую компенсацию. «Не так ли получается, – продолжала Адда в письме, – что дело юшковского кузнеца – это сопутствующий ущерб, случающийся во всяком грандиозном деле? И как пешки поедаются противником, так и ответственность за этот ущерб лежит на чародеях, за чьи злодеяния и была объявлена Охота? Где же тут справедливость, о которой ты так много печёшься? Теперь уж и вины никакой не надо, чтобы угодить на плаху. Бей всех, а потом разберёмся. Твои ходы всегда были продиктованы поразительной ясностью мысли, беспощадной логикой, они гипнотизировали своей дерзостью, но охота на ведьм выбивается из этого стройного ряда». Размен наносит большой урон врагу, а плата – жертва с твоей стороны. Это естественно - терять пешки во время игры, но много ли смысла в том, чтобы терять их понапрасну? Одна потерянная пешка может стоит целой партии. Одна потерянная «пешка»...Одна навсегда потерянная душа. Радовиду вспомнилось, как отец порой приговаривал: «Ум монарха занимают не одни лишь квадраты земель, но и круглые головы, которые надобно беречь». Янтарные очи короля не мигали, ими он с жадностью проглотил финальные строки Аддиного письма: «Жизнь долгая. Как трудно погибать одному! И одной! Для нас ли, таких неразлучных – эта участь? Мы ли, ты ли, Орёл мой, её заслужил? А к этому идёт всё. Быть может, я ничего не понимаю, что там у тебя творится в Новиграде. Но конец мне, как в бреду, очевиден и ясен, потому что сердце твоё для меня открылось и я знаю, чем оно болит. Услышал ли ты меня в нашу встречу в Оксенфурте? Знаешь ли, как люблю тебя? Ты всегда со мной, серебряным портретом с кругляка инклюза на моей шее, а я опять дикая, злая и всё плачу, плачу, плачу...Никогда не разлюби любящую тебя всей душой! Это я, Адда. Всё та же, как и прежде. Где ты? Приди». Судорожно сжимающимися пальцами Радовид с трудом свернул письмо и убрал обратно, в небольшую скрыньку с резными узорами. Руки его холодели всякий раз, как он заканчивал читать, а сердце начинало биться, как сумасшедшее. Всё-таки в непрочный сплав его спаяли годы, проведённые в ожидании часа расплаты. Ибо даже сейчас тот сплав, застывший под натиском войны, Лок Муинне и Охоты на ведьм, расползся от многочисленных трещин. Не выдержал любви, терпения и сопереживания других людей. «В какое же лихо Филиппа меня втравила, – с сожалением подумал король. - Нет, не так. В какое же лихо втравился я сам». Час спустя при ярком свете смоляных факелов какой-то человек поднялся на мостки и дал знак стражнику, что хочет говорить с Его Величеством. Это был ведьмак, Геральт из Ривии. Радовид приказал впустить его на палубу. Ведьмак был спокоен, уверен, полусвет озарял его строгие черты. Он поведал о том, что знает точное местонахождение Филиппы Эйльхарт, украсив речь самыми обыкновенными заверениями о своей репутации. Необыкновенным было то, что Геральт преподнёс королю «доказательство» своих слов – рубиновую печатку с реданским орлом, в которой Радовид узнал отцовское кольцо. Когда-то давно именно им Филиппа запечатывала указы и рассылала их от имени правителя. - Где она? – ледяной тон Его Величества пронзил тишину. - Под самым твоим носом, в Новиграде. В доме на мосту, который ведёт на Храмовый остров. - Почему ты не привёл её ко мне? - Сперва её надо поймать. Я только выследил её и украл кольцо чтоб доказать тебе, что нашёл её. - Ты её боишься? – с удивлением спросил Радовид. - Нет, ты хочешь убить её сам, своими руками, и я об этом знаю. Радовид молчал. Он никогда не доверял ведьмаку до конца. Геральт из Ривии – кто он для него? Тот, кто освободил его жену из лап проклятия? Лучший друг всех чародеек? Раздражающе грубый, назойливый и сующий нос не в свои дела поперёк речей о нейтралитете? Может он вправду сводит счёты с Филиппой...А если представить, что Эйльхарт и впрямь затаилась на мосту Григора, то что же...? «Сижу, почти не дышу, пытаюсь разгадать эту тайну вечного нападения – и так по кругу, навеки в своём плену, в лабиринте вечного возвращения. Вот...чего-то никак не осмыслю...В какой по счёту раз я забываю опыт пройденных ходов? До сегодняшнего дня я спасал себя непрерывным преследованием, но неужели я ошибся, и через минуты всё это умрёт со мной? Ловушка! Следующий ход ясен...но этот ход сделан не будет! Эта сложная партия не закончится поражением Филиппы, но и моего поражения не будет. И покуда наша нынешняя позиция – это позиционная ничья, то пора бы остановить эту затянувшуюся игру. Не смей идти на мост, Радовид! Пойдёшь за Эйльхарт – погубишь себя!» На мгновение Радовид почувствовал, будто бы одержал победу над пламенем, и, боясь усомниться в собственном решении, поспешил его озвучить. Король решительно поглядел на Геральта и провозгласил тоном, не терпящим возражений: - А ещё, ведьмак, ты должен знать, что я не терплю недоделанной работы. В прошлый раз ты принёс мне камень от мегаскопа, в этот – рубиновую печатку, но ни что из этого не является конечным результатом. Так иди же на мост и заверши то, что не доделал. С тобой отправится половина моих стражников и охотники, вместе вам хватит сил, чтобы одолеть одну чародейку. Произнося это, Радовид с пристальным вниманием следил за реакцией ведьмака. Тот, казалось, подчинился его распоряжению без всякого упрямства и немедленно последовал вместе с группой верных королю людей на мост святого Григора. «Вперёд, орлы, а я за вами. Я грудью постою за вашими спина́ми,» – подумалось королю вслед уходящим. Радовид не привык отсиживаться в безопасности в столь важные моменты, но сегодняшний день был не такой, как прежде. То, что произошло потом, повергло в ужас всех, кто находился на корабле. Воротился раненый королевский стражник. Вестник рассказал, что какое-то неведомое чувство вывело его в Северный проулок с моста Святого Григора, и он тут же помчался в порт, доложить о той страшной сцене, живым свидетелем которой стал меньше получаса назад. Напавших было немного, может дюжина, не более, но то было организованное войско в растерявшейся толпе стражников и охотников. Негодяи не скрывали свою форму темерских партизан, а ведьмак был с ними заодно. На мосту было очень безлюдно, все двери оказались заперты, и неизвестно куда делись ночные патрули, призванные водворять порядок на улицах Новиграда – видимо, кто-то их подкупил, поэтому, когда началась сварка, никто не пришёл на подмогу. Люди метались в узких проёмах между каменными стенами, над головами свистели стрелы и арбалетные болты, которые заглушались пронзительными криками раненых. Это был недолгий, но всё-таки ужас и хаос. В какой-то момент темерцы вместе с ведьмаком отступили, скрылись в объятиях ночи. И чудилось, будто над злополучным мостом взвилась магическим вихрем сова и улетела в сторону озарённого лунным светом храма. На этом вестник завершил свой страшный рассказ, который король выслушал в полном молчании. - Будите здешних лекарей, пускай скорее отправляются на мост – таков приказ Его Величества...– только и ответил Радовид, тяжело облокотившись о кормовой поручень. Сова унесла на своих серых крыльях злобу и месть, которыми столько лет был гоним Свирепый король. А незадолго до этого, в душной каморке в доках, Талер, Роше и Дийкстра сидели тесной группой и велеречиво провозглашали друг другу: «Мы здесь за тем, чтобы пролить кровь тирана, а не невинного. Мы здесь для подвига ради Севера, а не для убийства». И никто не выдал себя, не омрачил торжественность момента раскрытием подлинных замыслов. Не провались заговор с треском, темерцы надеялись в обмен на голову Радовида и победу Нильфгаарда в войне получить от Эмгыра гарантию - автономию для своего многострадального королевства; Сигизмунд же чаял приблизиться к реданскому трону и ни на какое военное поражение, очевидно, согласен не был. Соратники перегрызли бы друг другу глотки, не отходя далеко от места королеубийства, но Радовид, чьё сердце так неожиданно для них распалилось тайным огнём благоразумия, решил исход этой партии в свою пользу. Королю всё стало понятно. Обострившееся чутьё недаром заставило его одуматься. Этой ночью едва не обагрилась кровью белизна королевских крыльев, но летописцы будущего воспели бы и восславили этот час. Почему? Да потому, что «мятеж не может кончиться удачей, – в противном случае его зовут иначе». Историю пишут победители. А побеждает тот, кто совершает ошибку предпоследним. Монарх вновь вспомнил про поэму о безумном короле. «Впервые за долгое время Король от безумья прозрел. На нём лежит тяжкое бремя, Таков королевский удел». Радовид расправил плечи и встрепенулся так, как это делает человек, только что избавившийся от тяжкой ноши. Как же его окрылило осознание единственности, неповторимости этого мига! Видит Пламя, ему было жаль раненых и убитых стражников, но мысль о том, что эта партия всем врагам назло не закончилась смертью короля, совершенно взбудоражила всё сознание Радовида! Буйный поток ликования увлёк его за собой, и Орёл размашистым движением снёс бумаги и свитки со своего рабочего стола. Да, сегодняшней ночью он провел своего короля через эндшпиль! Невыразимо восторженный возглас вырвался из уст владыки Севера, как звучит океан под призывом ветра: - Какая ночь! Какой месяц! Как загорелось всё! Как вспыхнуло! Трусливым убийцам не свергнуть короля Редании, не сломить его, ибо он больше не повинуется проклятой чародейке, жажда жизни оказалась сильнее! И что же король радостно слышит позади? Удивлённые крики осмеянных заговорщиков! – сказав это, Радовид вдруг вознёс руки к небу и продолжил совершенно иным голосом: – Нет, я не вынесу так больше, голова моя горит, всё передо мною носится, кружится! Отец мой, матушка моя, спасите своего бедного сына! Адда, душа моя, урони слезинку на больную головушку своего мужа! Сёстры мои, Милька, Далька, пожалейте своего младшего брата, поглядите, как он мучается! Отдайте, возвратите крепость сил моих, меня, меня, ясного умом, справедливого - того, который был! О, неужто невозвратимо всё, что ни есть на свете? И с бессильным выдохом Радовид рухнул в кресло и исступлённо обхватил голову руками. Так он просидел некоторое время, пока чей-то голос не вырвал его из глубины тяжёлых раздумий. – Ваше Величество...Ва... – Оставь меня. Я не желаю никого видеть. – Но Ваше Величество, здесь…здесь королева! В Новиграде! Она никого не предупредила о своем приезде, она уже у мостика и с ней…с ней Ваша сестра, Далимира, и женщина, которая представилась…Миллегардой из Третогора. Король мгновенно оправился от остатков своего забытья. Он, не до конца разбирая дороги, ринулся к мостику и тут же угодил в крепкие объятия своей жены. За её спиной, прижимая ладони к губам, плакала Далька, озарённая светлой радостью. - Милый мой, мне рассказали, что произошло на мосту. Выходит, что сон мой едва не сбылся. Слава Пламени, ты живой! Всё хорошо, всё позади! – Адда крепко взяла ладонь супруга обеими своими ладонями и начала целовать, а затем вновь припала к его шее. Радовид ослабело обнял свою жену, склоняя к её лбу свою тяжёлую голову, и с жадностью принялся вслушиваться в мерный стук её сердца. Этой ночью они чуть было не разлучились навсегда. - Как беспокойно то чело, что венчано короной! – раздался чей-то голос. Радовид поднял глаза. И не поверил им. Милена, его старшая сестра, которую он не видел более 13 лет и которую так отчаянно искал, пришла к нему сама. Она едва изменилась, её коса с орлиным накосником, её платье сиреневого тона, её гордый и прямой взор – словно щепки детских воспоминаний собрались в голове воедино и ожили. Король держал супругу за локти и напряжённо взирал на чародейку, не говоря ни слова. Милена покривила губы. - Ну что же ты молчишь, мой маленький братик? Вижу же, что узнал меня. - Узнал, конечно. Магия сберегла твой облик таким, каким я его запомнил в детстве. Я многажды представлял нашу встречу, но не так, – Радовид как-то невесело усмехнулся и обернулся к Адде и Далимире. – И ведь никто ни словом не обмолвился, что моя пропавшая сестра, оказывается, была под самым моим носом! Далька, ты ведь тоже в курсе дел, не так ли? И Марта, поди? Ловко вы, мазелечки, это придумали. Ну и как давно? Милена внимательно поглядела на брата, и сердце её сжалось. Его строгое лицо, бледное и несчастное, отражало в себе, как в зеркале, замученную борьбой и продолжительным страхом душу. Взгляд у него болезненный, но по-прежнему разумный, таящий в себе толику теплоты и здорового блеска. - Не сердись, Радя, – примирительно ответила Адда. – Мы тебе сейчас всё расскажем. - Только не тут, не на людях, – настойчиво добавила Далимира. Радовид перевёл строгий и недоверчивый взор на свою старшую сестру, а после - вновь на жену и среднюю сестру. - Ну хорошо, ваша воля. Пойдёмте в мою каюту.***
Король медленно вышагивал по каюте меж кроватью и столом. Гостьи молчаливо наблюдали за его движениями, не решаясь первыми нарушить тишину. - Безумный день, – тускло и вяло сказал Радовид и обратился к жене: – Но когда-нибудь, милая, и это кончится. Вот тогда-то снова будем вдвоём, ты и я, как в наше светлое третогорское лето у реки Модли в разнотравье цветов и успокоительной тишине. - Теперь уже не только ты и я, – прошептала Адда, приютившаяся на мужниной постели, и коснулась ладонями своего живота. В то мгновение Радовид сжимал в руке ларец с шахматными фигурками. Он выпал и звонко стукнулся об пол. - Что? Ты...неужели ты... Он медленно подошёл к супруге и положил свои ладони поверх её ладоней. Живот у Адды пока ещё был плоским, и ничто, казалось, не предвещало изменений. Но кто-то в нём уже готовился перевернуть всю жизнь венценосных супругов с ног на голову. Склонившись, Радовид припал губами к животу супруги, а глаза его засияли невыразимой тихой радостью и наполнились слезами. На своём затылке король чувствовал Аддины руки – любящие и заботливые. Сердце его меж тем больно уязвилось пониманием: пойди он этой ночью на мост святого Григора, то так бы не узнал, что они с Аддой скоро станут родителями. - Срок ещё очень маленький, – поддержала разговор Далимира, - но нет никаких сомнений, что сейчас Адда носит под сердцем вашего ребёнка. Миллегарда кивнула головой. - Приезд Адды к тебе в Оксенфурт не прошёл даром. Но ничего не случилось бы без магии, которую ты так ненавидишь. - Это ты помогла? Конечно, ты, кому же ещё...Но почему? Сколько ещё времени вы собирались шушукаться за моей спиной? - Каскад вопросов! – Милена опустилась в кресло и сцепила руки на коленке. – Да, помогла. Помогла, потому что мне не всё равно, что будет с вами двоими. Но оттого мы с Аддой и Далькой держали рты на замке, что при соприкосновении с безумием лучше всего молчать. Радовид укоризненно покачал головой и поглядел на чародейку, проницательно и сокрушённо. - Неужели, Милена, ты думала, что я отправлю на костёр тебя, мою собственную сестру? Такие слухи про меня ходят? - Ну что ты, мы ведь семья. Пусть каждый из нас, услышав друг о друге самое плохое, не поверит в это хотя бы первые три минуты, – ответила она холодным тоном и тут же уколола брата наглым шутливым вопросом: – Слухи слухам рознь. Вот, скажем, действительно ли, играя в шахматы, ты видел в них вымышленных людей? Адда и Далимира переметнули испуганные взоры от Миллегарды к Радовиду. - Нет, я только слышал крик и стук сердца, а вымышленных людей - то есть своё представление о настоящих круглых головах, – видят все окружающие, в том числе и ты, – не менее дерзко парировал король. - Какая чудесная мысль, ну просто россыпь замечательных блёсток! Теперь у меня полное ощущение, что меня схватят на выходе из каюты, – засмеялась Милена, и её смех несколько смягчил режущую остроту момента. – Ну хорошо, братец, я, положим, сужу предвзято о твоей политике, но тебе самому-то не обидно заниматься вещами, которые в мире понимают три человека? - Меня, благодаря универсальности языка политики, понимают хотя бы эти три человека и вместе со мной чувствуют время острее всех, а вас, чародеев – вообще никто не разумеет. Мага нельзя отделить от его заклятий, а его намерений – от результата. Магия – это зеркало, в которое мы смотримся. И что мы видим? Сколько королей, включая нашего отца, погибли из-за злых замыслов твоих подруг? Сколько раз вы пытались склонить Континент под ваш каблук? Вы забыли, что магия – это долг, а не вседозволенность, так что нечего удивляться, что многие владыки, как и я, не питают в к вам нежных чувств. - Да по сравнению с тобой все остальные короли – жрицы Мелитэле! - Много ль ты знаешь других королей? - А много ли ты знаешь чародеек? И знал ли тех несчастных адепток из Аретузы, которых отправил на костёр? – Милена нервно мотнула головой и упрямо взглянула на Радовида. – Если хочешь, чтобы я не ставила тебе всякое лыко в строку и не вменяла в вину любую ошибку, обеляя всех прочих правителей, то и ты не гляди на всех колдуний как на Филиппу! Послушай, я прекрасно понимаю, что Сила может развратить своего обладателя. Но не бывает такого, чтобы все колдуны разом озверели! Россказней об их «злодействах» по Северу ходит столько, сколько на этом Севере и волшебников не сыскать! Обернись и взгляни на нас. Для тебя мы все одинаковые – надменные, лживые, жаждущие власти, - но на самом деле у нас тысяча и один облик, и многие из нас помнят о своём долге! Радовид был строг, но уже не всесилен против обличающих слов старшей сестры. Это поняла и Адда, поэтому решительно обратилась к супругу: - Ты погибаешь, Радовид, имей мужество признать это! Убийство - не решение, и никогда не будет. Убив Филиппу, ты не остановишься и будешь искать новых жертв. Прошлое не изменить – так освободи же своё будущее! Королева старательно разжигала светлую искру, которая могла погаснуть в бесконечной темноте. И Радовид будто бы шёл на этот свет, но всё равно оборачивался ко мраку. - У меня, кажется, не было другого пути, Адда. - Есть ещё один путь – прощение, – твёрдо произнесла Милена. - Это то же, что и бездействие. - Нет. Бездействовать не сложно. Сложно прощать. Месть - это дорога в никуда. Зло не магия, а гордыня. Гордыня поражает всякого человека, будь он маг или нет. Но сердце способно справиться с любым ядом – гордыни ли, ненависти ли...Не забывай, что Визимир и Гедвига были и моими родителями тоже. - Значит ты любила их не так сильно, как я, – с болью в голосе отрезал король, и его отчаянные слова ошарашили Милену. Но она была уверена, что сейчас сердце короля уступчиво как никогда. Милька встала и, широко распахнув руки, приблизилась к младшему брату. - Вот она я, перед тобой. Я была наследницей Реданского престола, и заняла бы его, если бы тебя не было. Ты не ведаешь, как горько твоя дорогая сестричка Милена – такая ласковая и весёлая - обижалась и на отца, и на тебя... Что же ты так страшно смотришь? Нет, ты слушай! Моя первая обида на тебя была глупостью, и я её переборола – ни разу я не дала тебе повода усомниться в моей любви. Но вторая моя обида, нынешняя, оказалась вовсе не ядом ревности и уязвлённой гордости. Мне полагается тебя ненавидеть...Но всё-таки я здесь, хочу помочь, а не навредить, потому что...потому что я всё ещё люблю тебя, даже несмотря на то, что ты сотворил. Милена опустила голову и сжала ладони. Опять мысль её плетётся позади слова – иначе бы не высказала она того, отчего тут же замерло её сердце, а слёзы заструились по щекам тонкой полоской. Но Милька чувствовала, как неподвижно и жадно прикован к ней страшный взор её брата, ожидающий дальнейших речей. И она покорно продолжила: - Ты прошёл испытание властью, поднялся по её ступеням, не помня совести, и удержал трон вопреки всем невзгодам. Но как жаль, что ты не прошёл испытание любовь и милосердием. Твоя правда и твоё упрямство – как ржавый кинжал ночной убийцы. Ты ведь мог умереть, там, на мосту, и никогда бы больше не увидел улыбки своей жены, не услышал бы детского смеха. Твой наследник вырос бы без отца – прямо как ты! – сказав это, она почувствовала, что эти слова особенно сильно ранили Радовида, и сызнова поразилась тяжёлой печали его облика. - Но ещё не поздно всё исправить, братец. Даже в пустыне твоего ожесточённого сердца можно наново вырастить сады. Однако темнота не может разогнать темноту – это может только свет. Ненависть не уничтожит ненависть – это может только любовь. Закончив, Милена наконец выпрямилась. Но не грозный ужас и злость она увидела в очах Радовида, а тихий покой и трепет жизни. Перестало леденеть её нутро, не дрожали руки. Король медлил с ответом, но отчего-то вдруг мягко произнёс: - Знаете, что я сегодня понял? Все вы колдуны и колдуньи: отец с матерью, сёстры, Адда, – король обвёл гостий растроганным взором, жестом подозвал их к себе и, улыбнувшись, широко обнял всех троих за плечи. – Все вы испытали на мне такое мощное заклятие, такой мощный заряд любви, что всё остальное меня, кажется, уже не трогает. Они все – и ближние, и дальние, - неосторожно вторглись в сундук его памяти, в который он сам страшился заглядывать и не мог выудить ничего путного. Неаккуратным дуновением брошенных слов рассеяли морок, которым Радовид самовольно объял свой разум, и открыли болезненную, но спасительную истину во всей её наготе. Покорили Свирепого короля своей неодолимой верой и, сражаясь за его душу и сердце, тронули их так глубоко, что завоевали. Эта мысль ещё не стала до конца ясной в его голове, но уже широкими волнами ходило вокруг палубы ликование. На площадях Новиграда играли музыканты, гудели над цветами пчёлы, счастливо трещали птицы – и всё это над головой Его Величества.