Северус
Для первого — пробного прыжка в прошлое, от которого зависит попадание в будущее, Северус выбирает вечер накануне заседания суда, после которого Гермиона отправилась назад в свое время. Надев мантию-невидимку, он поворачивает маховик на точное число оборотов, тщательно рассчитанное с Филиппом, и не ошибается, очутившись в темном холодном саду под пронизывающим ветром. Наверху, в окне их спальни, где сейчас лежит в постели он сам, один, едва различим красноватый свет от камина. В аптеке слышны тихие, но тревожные шаги, будто кто-то расхаживает по помещению, а потом раздаются приглушенные голоса — и Северус, стараясь ступать неслышно, приближается к двери и приникает к ней ухом. И тут же прикрывает глаза, услышав знакомый и дорогой голос: голос Гермионы. У него сжимается сердце: как сильно она переживает из-за беременности, а он, чертов остолоп, лежит себе наверху после их близости и ничего не знает, даже не догадывается. Разумеется, она сказала бы ему о своем положении позже. Разумеется, он пришел бы в ярость, устроил ей сцену — в целом повел бы себя привычно отвратительно. И совершенно зря испортил бы все с самого начала. Филипп — самое ценное, что случилось с ним в жизни. Он дрожит над ним, хотя со стороны это, конечно же, незаметно. Филипп заставляет его становиться лучше, сам того не зная. Уметь любить безусловно, открываться, даже если тяжело, быть честным, признавать ошибки и показывать, что ошибаются все — это одна из сторон родительства. Гермиона сделала для него не меньше, для его души и сердца, но она знает его давно и прощает, а Филипп, возможно, и не подозревает о глубине своего простого вопроса "почему так произошло со мной" и к чему этот вопрос может привести. Услышав, что Гермиона применяет к Констанции заклинание легилименции и забвения, Северус довольно усмехается. Значит, он учил ее не зря, и теперь понятно, почему Констанция ничего не помнила о беременности — все ее воспоминания стерты. Что же, еще одной загадкой стало меньше. Северус поворачивает маховик в обратную сторону и возвращается в тот же момент, откуда отправился в прошлое. Бледный Филипп, стоя у камина в его спальне, нервно стискивает пальцы. — Я не опоздал? — Северус приспускает капюшон мантии, чтобы стать видимым сыну. — Нет. Минута в минуту. — Превосходно. Тогда настало время взглянуть на поворотный момент в твоей жизни. Дай мне руку. Они трансгрессируют к особняку Принцев, украшенному к Рождеству, и прячутся за старинным вязом, что стоит в маленьком парке напротив дома в сумраке наступившей ночи. — Не самое подходящее время суток, чтобы хорошенько разглядеть того, кто помог тебе совершить прыжок, — ворчливо произносит Северус, искоса глядя на Филиппа. Тот пристально смотрит на дом, о чем-то задумавшись, и молчит. — Что случилось? — Я всю жизнь считал, что это мой родной дом. А все оказалось ложью. — Вздор. Ты носишь фамилию Принц, и это твой дом вне зависимости от времени. Принцы никуда не исчезли, Филипп. Сын будто собирается возразить ему, но, поколебавшись, дергает плечом. Что-то тревожит его, и Северус мысленно делает себе замечание: обязательно поговорить с ним об этом после. Чем меньше он терзается изнутри, тем лучше, не говоря уже о том, что он практически каждый день бывает на могиле Джеммы и спит, зажав ее медальон в руке — он обнаружил это случайно, когда тихо вошел в его спальню ранним утром, чтобы забрать справочник по редким ядам. Северус надевает капюшон мантии и сосредоточенно поворачивает маховик на нужное число оборотов, держа палочку в правой руке — на случай, если ему придется немедленно действовать. Небольшая площадь перед особняком пустынна, только вдалеке слышен грохот конной повозки и грубые мужские голоса. Долго ждать не приходится: в темноте вдруг появляется худая, явно женская фигура в мантии и с ребенком на руках — и падает на бок, странно хрипя. Северус бросается к ней, помогает Филиппу встать на ноги и сразу заглядывает под капюшон мантии. Перед ним, держась одной рукой за грудь, истекает кровью Андромеда Тонкс. Прямо над сердцем, безжалостно и будто насмехаясь, торчит рукоять серебряного кинжала Беллатрисы. Выругавшись, Северус все же сдергивает мантию с головы — и Андромеда мгновенно узнает его. Из последних сил она хрипло выдыхает: — Гермиона... Ее хотят убить... — Кто? — Фабиан. Отнеси... Отнеси ребенка. И закрывает глаза. Изо рта ее течет тонкая струйка крови. Вздрогнув, Северус с каким-то внутренним страхом поворачивается к Филиппу. Тот стоит перед ним растерянно, морщась так, словно собирается заплакать, и трет глаза кулачком. Он явно напуган и не понимает, где находится. Северус опускается перед ним и кладет ладони на его плечи, изучая детское лицо. Как он похож на Гермиону — тот же овал лица, та же форма глаз, но все же черт Северуса в нем больше. Какой маленький беззащитный мальчик! И сколько одиноких лет ему предстоит прожить, прежде чем он обретет отца и мать. И сколько всего упустит он сам, не участвуя в его взрослении. — Хочу к маме, — произносит Филипп плачущим голосом, и Северус тихонечко похлопывает его по плечам, стараясь сохранять хладнокровие. — Ты обязательно ее встретишь однажды. Она очень тебя любит, и я люблю. — Северусу кажется, что по его собственной щеке течет слеза. Когда он последний раз плакал? Над бездыханным телом Лили, сотню лет назад в прошлой жизни. — Ты не одинок, слышишь? Ты вырастешь — и мы будем вместе, даю слово. Иди сюда. Он поднимает его на руки и прижимает к себе, ласково целует, чувствуя, что Филипп не доверяет ему, но и не отталкивает его. Мысль о том, что ему самому сейчас придется обречь собственного сына на долгие годы борьбы с жестоким миром, рвет его изнутри на кровавые осколки и вырывает сдавленный стон из горла. Если бог есть, то он ненавидит его, и ненависть взаимна. Вся его жизнь — одно сплошное испытание, из которого он раз за разом выходит проигравшим. Но иного выхода, кроме как отдать Филиппа в руки его "тетки", нет. Он не имеет права изменять ход времени, ему суждено только попасть во временную петлю и остаться в ней навсегда. Применив к открывшей ему дверь молодой женщине Империо и Конфундус, внушив ей историю о смерти ее сестры, что подробно рассказал ему другой, взрослый Филипп, он ставит ребенка на ноги в теплом натопленном холле и гладит его по голове на прощание. И уходит так быстро, как только может — задыхаясь и сбегая вниз по ступеням, к безжизненному телу Андромеды. Вновь накинув мантию-невидимку, Северус медленно вытаскивает серебряный кинжал из ее груди и, вытерев платком, затыкает за пояс, затем снимает с ее шеи маховик времени и прячет в карман. Филипп ждет его, прислонившись спиной к шероховатому стволу вяза и постукивая носком сапога по узловатому корню. — Кто это был? — взволнованно спрашивает он, делая шаг ему навстречу. Северус молча обнимает его, сжимая чересчур крепко, и отзывается: — Расскажу дома. Но, возвратившись в Аппер-Фледжи, Северус сперва с мрачным видом проходит в аптеку и снимает с полки успокаивающую настойку. Налив в стакан около двадцати капель, что в два раза превышает норму, и, добавив отвар ромашки, он залпом выпивает смесь и некоторое время стоит за прилавком, опираясь локтями о гладкую поверхность. — Отец, что случилось? — вошедший следом Филипп смотрит на него обеспокоенно. — Ты видел маму? С ней произошло что-то страшное? — Слава Мерлину, нет, — отвечает Северус, порывисто проводя ладонью по волосам. — Однако... я отнес тебя к тетке. Понимаешь? Сам. Ты такой... Я не могу забыть выражение твоего лица, черт подери, это слишком тяжело даже для меня. Я думал, что пережил многое и ко всему равнодушен, но я снова ошибался. Филипп тихо ободряюще произносит: — Ты не в силах ничего изменить, отец. Слишком многое пойдет иначе, если мы попытаемся исправить ситуацию, верно? Я дважды спас жизнь Айрис Пруэтт и ее ребенка — без меня она погибнет. Без меня погибнет и Кастор Блэк. История свернет на другую линию, а что это повлечет за собой, мы не знаем. Я только иногда думаю — что бы стало с Джеммой, если бы я не появился в ее жизни? — Казнена за государственную измену после проваленной Чарльзом битвы за Каллоден. Так написано в справочнике Гермионы — я не доверяю ему, но, предположу, что в отношении Джеммы сведения вполне правдивы. Те, кому суждено погибнуть, погибнут. Или, выживая, заберут чужую жизнь, как это случилось с братьями Блэками. Сын кривит губы: разговоры о жене все еще очень болезненны для него, но Северус в это мгновение упивается своей собственной болью и наливает еще немного успокоительной настойки, но Филипп отнимает у него и бутылек, и стакан и строго произносит: — Достаточно. Нельзя перегружать сердце. — Весь в мать, — мрачно хмурится Северус и приглаживает волосы. — Честно говоря, мне плохо. — Разумеется, тебе плохо, — Филипп внимательно нюхает стакан. — Ты прекрасно знаешь, что ромашка усиливает действие успокоительного. Иди и ляг, иначе так и в обморок можно упасть, отец; я не шучу. Северус покорно позволяет сыну уложить себя в постель, Констанция приносит на подносе ягодный чай и лимонное пирожное, но он отказывается от любимого угощения. Облик маленького растерянного сына не выходит у него из головы, и он ощущает себя так отвратительно, что теряет интерес ко всему окружающему, к мысли о прыжке в будущее, который стал возможнее благодаря второму маховику. Филипп устраивается в кресле у камина и, раскрыв "Приключения Гулливера", принимается негромко, но выразительно читать, поглядывая на него время от времени. Северус натягивает одеяло до подбородка и в моральном изнеможении закрывает глаза. Он полагал, что никогда не простит себе смерть Лили. О, что он на самом деле себе не простит — так это горькие слезы и страх своего двухлетнего сына. Успокоительное зелье наконец одерживает верх над организмом, и Северус вопреки желанию погружается в глубокий и тяжелый сон без сновидений, а ранним утром его будит солнечный луч из-за незадернутых штор. Новый день. Его надо жить и прожить. Поднявшись, Северус обнаруживает сына спящим на кушетке за ширмой с подложенной под голову рукой в качестве подушки. Слава Мерлину, ему хватило сил пережить все трудности и выйти из них достойным человеком, не сломленным и не озлобленным. Кого господь и любит, если существует, так это его сына. Во всем есть баланс. — В своей комнате не спится? — нарочито ворчливо интересуется Северус, легонько потрепав Филиппа по волосам. Тот сонно приоткрывает глаза и с облегчением вздыхает, потом лениво садится, поставив босые ступни на пол, и широко зевает в ладонь. — Я боялся, что ты что-нибудь с собой сделаешь. — Глупости. Они умываются, приводят себя в более-менее приличный вид и вместе спускаются на кухню. Часы не пробили и половины седьмого утра, так что Констанции нет дома: в такой час она обычно убегает на рынок за свежими продуктами и возвращается только к семи. — Яйца еще остались, немного индейки, сыр и зелень тоже на месте, несколько ломтей хлеба найдутся — приготовим завтрак сами? — предлагает Филипп, заворачивая рукава рубашки. — Я умираю от голода: вчера мы толком не поужинали. — Пожалуй, соглашусь. — Северус берет с полки масло и нож. В голове его возмущенный голос Гермионы выговаривает ему за то, что он не позаботился об ужине "для ребенка". — Справишься с омлетом? Филипп сосредоточенно кивает. Он плохо спал и немного разбит, но старается скрыть от отца свою усталость. Они действуют слаженно и молча, и через пятнадцать минут располагаются за накрытым столом. Фобос и Деймос суетливо вертятся под ногами, так что приходится поделиться с ними остатками запеченного мяса. — Женщина, что перенесла тебя в прошлое и ошиблась годом, сделала это случайно: она была смертельно ранена и могла задеть маховик рукой. Я знаю ее хорошо, пусть и со стороны: она не способна на подлость. — Северус разрезает свою половину омлета на кусочки и посыпает их перцем. — Но то, что она сказала, обеспокоило меня, хотя я и догадывался о такой возможности: от Гермионы хотят избавиться. Андромеда назвала имя Шарма, но я не слишком уверен, что она права. Однако сути это не меняет: в тот момент, когда ты отправишься в прошлое, Гермиона окажется в смертельной опасности. И вот тогда появимся мы. Филипп шумно сглатывает и несколько восторженно уточняет: — Мы? Ты решил взять меня с собой? — Однозначно. Я пришел к выводу, что правильнее всего хранить яйца в одной корзине, которая болтается в моей руке. — Филипп непонимающе приподнимает брови, но Северус спокойно продолжает: — Но появиться мы должны в тот самый день — и не раньше. Два Филиппа не могут существовать в одном временном пространстве, это приведет к глобальному парадоксу и неизвестно чем закончится — так рисковать мы не имеем права. Кроме того, уверен, что после твоего прыжка в прошлое Яксли и сторонники приступят к активной борьбе. Вот здесь-то мы и устроим им сюрприз. Ты, разумеется, и Гермиона — ни на шаг от меня не отойдете. Филипп слабо улыбается, и Северус про себя отмечает, что это первая настоящая улыбка со дня смерти Джеммы. — Полагаю, вам с мамой необходимо объясниться... — Объясниться мы можем и в твоем присутствии, — хмыкает Северус и строго смотрит на него. — Я боюсь одного: чтобы вы с этим проклятым Шармом не взаимоисключали друг друга. Я уже сыт по горло пророчествами вроде "Один не может жить, пока жив другой". Благодарю покорно, в подобное я наигрался. Филипп отправляет в рот последний кусочек омлета. — Маховик цел? Тот, что ты снял с погибшей. — С первого взгляда мне показалось, что да, но думаю, стоит осмотреть его внимательно. Любая трещинка приведет к трагедии. — Северус бросает жмырам еще два кусочка мяса. — Если ты не против, то я оставлю тебя вместо себя в аптеке и ненадолго наведаюсь к Блэку в Министерство. Вернувшаяся с рынка Констанция приходит в неподдельный ужас от того, что они приготовили завтрак сами, не дождавшись ее, и, всплеснув руками, бросается убирать устроенный ими беспорядок. Северус трансгрессирует к зданию Министерства и после ответов на короткий допрос швейцара-волшебника поднимается на этаж, который занимает отдел мракоборцев. Он обставлен довольно скромно, без излишеств, но со вкусом: пол коридора устлан зеленым ковром, на стенах висят портреты наиболее известных и отличившихся сотрудников, на дверях прибиты бронзовые таблички с именами. Северус поворачивает ручку нужного ему кабинета и невозмутимо заглядывает внутрь: Блэк сидит над стопкой исписанных бумаг, покусывая кончик гусиного пера. Увидев Северуса, он резко вскакивает со стула и широко ухмыляется. — Не льстите себе, — произносит Северус ровным голосом. — Я пришел по делу. — До чего вы невозможный человек, господин аптекарь, — Блэк как ни в чем не бывало протягивает ему руку. — Я вас очень рад видеть. И я знаю, что вы не держите на меня зла: во всяком случае, ваш сын не держит. — Злопамятность приходит с опытом, — саркастически отзывается Северус, но ладонь Блэка пожимает. Чувство раздражения и ярости, что он испытывал к нему после смерти Джеммы, исчезло, но некоторая досада осталась. Впрочем, бюрократия и попытка выждать нужный и точный момент — проблема всего Министерства в целом, а Блэк лишь одна часть механизма, хоть и весьма значимая. — Мне нужен доступ в архив и микроскоп барона. Кастор весело приподнимает брови. — Вот так, с порога — и сразу нешуточные просьбы. В вашем стиле, господин Снейп. Что же, я готов их удовлетворить: микроскоп в любом случае пригодится вам, а не сгинет в подземельях, хоть вид у него незнакомый, а вот про архив прошу вас рассказать подробнее. Одного вас туда все равно не пропустят, так что я должен знать, что искать. Располагайтесь. Северус садится в кресло напротив Блэка и коротко рассказывает о путешествии в прошлое. — Вы хотите понять, что стало с телом женщины? — Да. Полагаю, ничего интересного, но хотелось бы убедиться, что никакой дополнительной информации нет. Возможно, я что-то пропустил: время было позднее, и я старался действовать быстро, чтобы не привлечь внимания. Блэк записывает на листочке дату и год. — Хорошо. Я попробую добраться до архива как можно быстрее. Видите ли, на юге страны неспокойно: стоило нам более-менее разобраться с "Морским коньком", так появились похожие аукционы, торгующие нелегальными товарами. Возможно, это одни и те же лица, расширяющие свою сеть посредников и покупателей. — Черный рынок будет существовать всегда, господин мракоборец, — отвечает Северус насмешливо. — Если вы надеетесь взять под контроль этот тип торговли, то вы обречены на провал. Сосредоточьтесь на том, что вызывает реальные проблемы вроде использования непростительных заклинаний или причинения вреда магглам. Кстати, а что вы собираетесь делать с мадам Яксли? Она все еще представляет для вас угрозу. Барон погиб, но способ связаться с Шармом в двадцать первом веке все еще остается. Блэк постукивает пальцами по лакированной поверхности стола. — Вы имеете в виду портрет в особняке Малфоев? Для этого мадам Яксли необходимо связаться с ним напрямую. Ваша протеже мадам Скитер пока что ничего не говорила об их возможной встрече. Северус с сомнением качает головой. — Беата Мракс знает о том, что ваш ребенок может быть избранным. Рано или поздно она об этом вспомнит. — Что вы предлагаете? — Избавиться от портрета, но сперва проверить, что он остается последним способом связи с будущим. Я поговорю с Флавианом относительно следующего появления его потомка. — И он вам так легко расскажет об этом? — Господин Малфой принес мне Непреложный обет давным-давно. Думаю, вам пора об этом узнать. Блэк присвистывает и смотрит на него с восхищением. — Поразительно! Вы в самом деле опасный человек, господин Снейп. Этакий сундучок с тайным сюрпризом. Северус поднимается с кресла и смотрит на него сверху вниз. — Не хотите поехать на охоту? Я бы предпочел занять чем-нибудь Филиппа. Он, разумеется, держится неплохо, но удар был страшный. Не хочу оставлять ему возможность бродить по дому и бесконечно тосковать: прошло полтора месяца, пора понемногу двигаться вперед. А до осени, когда он вернется в университет, еще целый длинный август. Блэк сияет от его предложения. — С удовольствием! Отправимся все вместе в поместье — скажем, в пятницу, и проведем отличные деньки. Я назначу Леннокса своим заместителем: за два дня ничего не случится. Хотите, приглашу и капитана Розье? Он только вернулся из плавания. — На ваше усмотрение. Господин Розье хороший человек, я ему доверяю. Заодно узнаем, как обстоят дела во флоте и в колониях. Кастор сдерживает все обещания, и уже днем двое сотрудников Министерства доставляют микроскоп в Аппер-Фледжи. Филипп, закрыв аптеку на обеденный перерыв, тут же уносит прибор в свою комнату и принимается изучать его. — Это потрясающее увеличение, — произносит он взбудораженно. — С его помощью можно рассмотреть столько всего! Неудивительно, что в будущем медицина такая волшебная. — Внимательно проверь маховик, — Северус протягивает ему артефакт. — Даже крошечная трещинка приведет к тому, что при вращении начнет исчезать временной песок, а это значит, что перемещение пойдет не так, как задумано. Не торопись. То, что его сын талантлив, подтверждается вновь уже к концу второго дня: Филипп все время проводит за микроскопом, отрываясь только на еду, и в конце концов различает на корпусе песочных часов трещинки, невидимые человеческому взгляду. — Репаро, — произносит Северус, легонько постукивая палочкой по артефакту. — А теперь? Филипп кладет маховик под стекло. — Ничего не изменилось. — Я этого и опасался. Простым заклинанием восстановить его невозможно. Но темная магия наверняка справится — вопрос лишь времени и усилий. — Выходит, если мы сумеем восстановить маховик, то сможем сразу отправиться в будущее, не занимаясь временным песком в настоящем? Северус закусывает губу, потом возражает: — Нет. Что-то мне подсказывает, что нам необходимы два одинаково работающих маховика: одним воспользуемся мы, другим — Андромеда. Мы замкнем петлю, получается. Либо не замкнем — если в будущем окажется еще один артефакт. Но здесь предугадать наперед невозможно. Работы у нас с тобой впереди еще очень много. Последняя неделя июля выдается достаточно жаркой. Дамы с детьми — Айрис с младенцем и Мэри с дочерью и сыном капитана, а также насупившаяся Сибилла, не владеющая навыками верховой езды, — едут в открытой коляске, остальные, включая Веронику и сестру морского лейтенанта, друга Розье, медленной рысью следуют за ней. Рядом с Вероникой бежит ее верный серый волкодав, высунув большой розовый язык. Девочка, которой совсем недавно исполнилось двенадцать, не отстает от Филиппа ни на минуту. Она очаровательна в голубой амазонке и белой треугольной шляпке с голубым пером. — Сэр, а если в рябиновый отвар добавить иглы дикобраза? — Вы сильно испортите желудок тому, кто его выпьет. — А если жабьи глаза? — Взорвете котел. — Но я хочу взорвать котел! Филипп негромко смеется, но Кастор умоляюще произносит: — Никки, Мерлина ради, оставь господина студента в покое. Ты его с ума сведешь своими фантазиями. — Все в порядке, господин Блэк, зельеварение для меня открывается с другой стороны. — Филипп поправляет шляпу, слегка сползшую на лоб. — Ваша сестра очень быстро схватывает суть задачек, которые мы с ней решаем. — О, в ваше отсутствие у нас все разговоры о зельях. — Кастор усмехается и, повернувшись к Северусу, тихо и задумчиво произносит: — Разрази меня гром, если эти двое однажды не увидят друг друга в ином свете. Я был бы искренне рад. Северус дергает уголком губ. — Поживем — увидим. — Я прочел все архивные документы, касающиеся погибшей. Единственное, что мне удалось найти, так это упоминание о записке в кармане женщины: "Церковь святой Этельреды, десять вечера, двадцать четвертое декабря". — И все? — Именно. — Этой информации вполне достаточно. Благодарю вас, господин Блэк, вы незаменимый помощник. — Подозреваю, что только поэтому я и удостоен вашего общества. Бесполезных людей вокруг себя вы не держите. Кивнув, Северус переводит подозрительный взгляд на спутницу капитана Розье: что-то смущает его в молодой девушке. Она выглядит одновременно и юной, и как будто взрослой, и в глубине глаз ее есть что-то завораживающее. К обеду они добираются до старинного трехэтажного особняка Блэков, спрятанного в густых лесах. Взволнованная прислуга бегает из комнаты в комнату, чтобы расположить гостей и приготовить одеяла, подушки, простыни, полотенца, кувшины и прочие принадлежности для комфортного пребывания. Северусу и Филиппу отводят одну спальню, где стоят две небольшие кровати — очевидно, когда-то давно здесь была детская. Переодевшись, все выходят в столовую, изрядно проголодавшись с утомительной дороги. Блюда довольно простые, какие и положены к подаче в далеком загородном поместье, где повар не идет в ногу со временем, но сытные, и после короткой трапезы все отправляются в сад на южной стороне дома. Особенно довольной выглядит раскрасневшаяся Айрис. — Мы были здесь осенью, в ужасную погоду, но меня и тогда поразило их изящество, а теперь они особенно хороши в ярком солнечном свете. Полюбуйтесь! Северус с абсолютным равнодушием окидывает взглядом заросшие зеленым мхом статуи. Они выглядят скорее зловеще, чем красиво на фоне буйно цветущих розовых кустов. Стоящий рядом с ним Филипп, сорвав алую розу, жестом подзывает к себе Веронику. — Что вы можете мне сказать о свойствах цветка? Она смешно закатывает глаза и с готовностью отвечает: — Лепестки обладают жаропонижающим эффектом, сердцевина помогает справиться с простудой, семена помогают взбодриться. Верно? — Верно, леди Блэк. — И Филипп протягивает ей цветок. — У вас отличная память. Вероника втыкает розу в свои темные блестящие волосы и, сделав короткий игривый книксен, убегает к Айрис, стоящей возле статуи Афродиты и Амура. Волкодав с лаем бросается следом за ней. — Я надеюсь, ты не собираешься помогать ей со взрывом котлов, — ехидно замечает Северус, искоса наблюдая за сыном. — Напротив. Лучше она взорвет его с моим участием, чем в школе. У господина Блэка и так множество дел. Северус неожиданно думает про себя, что Кастор вполне может оказаться прав относительно будущего этих взаимоотношений. Очень далекого будущего. — Проблема скорее в другой голове, — многозначительно произносит Северус, едва кивая в сторону Сибиллы. Та стоит у дальнего куста белых роз и отрывает лепестки у одного из цветков. На ней скромное серое платье из атласа и серая шляпка в тон. Сложно сказать, о чем она думает: лицо ее бесстрастно, только во взгляде угадывается скука. Ей хочется побыстрее вернуться к своим книгам, а вся окружающая праздность только раздражает ее. Поколебавшись, Северус оставляет Филиппа и подходит к Сибилле. Она похожа на брата своей невероятно прямой осанкой и настороженностью при встрече с незнакомцем. — Вижу, нам с вами не особенно по душе все веселье, — произносит он, глядя на нее с любопытством. — Предпочитаете уединение? Сибилла говорит тихо, но отчетливо, взглянув ему в глаза: — Мой брат доверял вам, сэр. И я знаю, что он работал с вами. Научите меня сражаться. Северус морщится. Он ждал эту просьбу. — Хотите всю жизнь отдать мести? Месть опустошает и уничтожает в первую очередь мстящего. — У вас не получится меня отговорить. — Гм. — Научите меня, сэр. — Когда вам исполнится пятнадцать, если не передумаете — мой дом в Аппер-Фледжи будет для вас открыт. До этого времени возьмитесь за ум и прилежное изучение заклинаний и трансфигурации. Сибилла серьезно отвечает: — Я обязательно последую вашему совету, сэр. Северус подает ей руку и вместе с ней поднимается по стертым каменным ступеням в гостиную, где служанка уже расставляет на столе лимонад и бокалы. Волкодав Вероники по кличке Сильвер, опередив всех, устало ложится на шкуру медведя у камина и кладет голову на длинные лапы. Из всех гостей он признает только Филиппа и всегда машет хвостом, когда тот проходит мимо. — Как дела на просторах океана, капитан? — Кастор делает глоток лимонада. — Ввяжемся мы в большую войну или обойдется? — Ввяжемся. — Розье бросает обеспокоенный взгляд на Мэри, которая обмахивается веером. На жаре ей нехорошо из-за ее положения. — И очень серьезно. Говорят, у австрийского короля расшатано здоровье, а его смерть станет причиной глобальной войны. Вы, кажется, стали придворным лекарем, господин Снейп; какие настроения у его величества? — Похоронить как можно больше мужчин. — О чем я и говорю. Великобритания не останется в стороне: даже если мы проиграем испанцам, нас перекинут на другие поля сражений. Карл Австрийский весьма богат, все захотят отщипнуть свой кусочек наследства. Мэри взволнованно интересуется: — Но ведь тебя это не коснется, Гилберт? — Я приложу все усилия, чтобы "Персефона" сохранила торговый статус, дорогая. — Лицо Розье выражает сильные сомнения, что ему это в самом деле удастся, но тревожить жену он хочет меньше всего. — Впрочем, пока что нам удается обвести испанцев вокруг пальца. Но они черти хитрые, себе на уме. Мисс Гладстоун сама может подтвердить мои слова: она едва не попала к ним в плен. К счастью, ее брат оказался вовремя в нужном месте и вызволил ее из опасной ситуации, а после просил сопроводить ее в Лондон к родителям, но мисс Гладстоун выразила желание поучаствовать в нашем семейном отдыхе, так что я взял на себя ответственность познакомить ее с вами. Вечером, после того как Филипп при всех гостях показывает Веронике взрыв котла, отлевитировав к нему жабьи глаза и лист горечавки и опустив их в кипящий рябиновый отвар, Кастор предлагает устроить танцы. Вероника, ничуть не смутившись, уверенно забирает себе в кавалеры Филиппа, так что их пара открывает гавот, а остальные — Блэк с женой и Розье с мисс Гладстоун — следуют за ними. Сибилла и Мэри, приглядывающие за детьми, располагаются на диванчике у камина, и Северус присоединяется к ним, усевшись в старинное кресло с резными подлокотниками. Ему приятно видеть оживленное лицо сына: пусть хотя бы ненадолго отвлечется от горести утраты и не корит себя после, что позволил себе жить и улыбаться. Вина за смерть Джеммы станет его незримым спутником на долгие годы, но с ней невозможно бороться, ее невозможно выкорчевать. С ней можно только сосуществовать и надеяться, что однажды она станет не такой ранящей. Сам же Северус, разумеется, просто сохраняет невозмутимый вид, чтобы не беспокоить Филиппа, но его сердце до сих пор болит после того прыжка в прошлое. Оно вызывает в нем чувство вины, а эта вина, как снежный ком, поднимает за собой все остальное: и исчезновение Гермионы, и ее сокрытие беременности, и давнюю ссору с Лили и ее смерть. И он снова спрашивает себя, может ли считать себя действительно хорошим человеком. А самое главное — достаточно ли он опытен, чтобы спасти Гермиону в правильный момент? Потерять ее он не может. Потеряв ее, он потеряет все. — Не желаете потанцевать? Иначе Мэри Розье справедливо обидится на своего мужа и на меня. Нельзя уделять столько внимания гостье в ущерб собственной жене. Северус поднимает на нее глаза — и на мгновение врастает в кресло. Перед ним в изумрудном парчовом платье стоит Лили Эванс, какой он последний раз видел ее в конце седьмого курса. Северус ничего не успевает сделать или сказать, потому что его окутывает сладостный аромат, похожий на аромат лилии или орхидеи, а в ушах раздается сладкоголосое пение. Не в силах вымолвить и слово, Северус оказывается на ногах и зачарованно кладет руку на незнакомую женскую талию. Где-то в глубине сознания бьется мысль о сирене, о чертовом растяпе Розье, который привел ее с собой, о том, что необходимо вытащить палочку — и... Но чары беззвучного пения слишком сильны. Сирены особенно легко захватывают надломленные сердца. Ненастоящая Лили Эванс обещает слишком многое: начать все сначала, вернуться в исходную точку без всяких усилий... Разум упрямо сопротивляется. Ничего вернуть невозможно. Его историю нельзя переписать, да и Лили осталась в прошлом, Лили сделала свой выбор, он закрыл эту дверь с тех пор, как очнулся в восемнадцатом веке — и тогда, словно почувствовав его борьбу, пение становится сильнее и громче. Поцелуешь сирену — потеряешь себя навсегда. Ее руки обвивают его шею, губы становятся все ближе — губы Лили, которые он никогда не целовал. Голова кружится от дурманящего голоса. А потом свет меркнет и в нос ударяет соленый морской воздух.Гермиона
К началу лета Гермиона некоторое время размышляет, не стоит ли ей перебраться к родителям, чтобы не мешать Поттерам, но Джинни по-настоящему сердится на нее за такие мысли. — В первую очередь ты должна думать о безопасности Филиппа, а потом уже о том, мешаешь ты нам или нет, и я тебя уверяю, что не мешаешь. Мне спокойнее, когда ты рядом. Мы должны держаться вместе. — Миссис Уизли явно не одобряет моего затянувшегося пребывания на Гриммо. Джинни догоняет Джеймса, который уже начал ходить, и цепко хватает его за воротничок рубашечки. — И куда это мы собрались? — Джинни подхватывает его на руки и целует в щеку. Джеймс корчит рожицу и предсказуемо плачет. — Ух, упрямый мальчишка. Хочешь от мамы сбежать? Перестань драматизировать! Гермиона улыбается, думая, что Джеймс уверенно пойдет в деда и станет головной болью своего декана и старосты уже на первом курсе. Ее Филипп, напротив, в свои почти девять месяцев оказывается тихим и спокойным ребенком, неторопливо изучающим окружающий мир. Его любимая игрушка — желто-зеленая гусеница, и он тащит ее с собой всюду, куда доползает. Когда он впервые сказал "мама" и потянулся к ней, Гермиона заплакала. Слезы жгли, потому что рядом с ней не было Северуса. — Мама в конце концов примирится с мыслью, что не все вокруг выполняют ее желания и следуют исключительно ее советам. — Джинни вручает сыну пирамидку, и Джеймс разом перестает хныкать. — Я никуда тебя не отпущу, пока Снейп не появится. — А что, если... — ее голос превращается в шепот. — Если он никогда не появится? Джинни строго смотрит на нее. — Перестань выдумывать глупости. Снейп умудрился заполучить твою любовь: для этого человека нет ничего невозможного. Не говоря о том, что он великолепно владеет магией. Рано или поздно он явится, будь уверена. Гермиона вздыхает, приподнимая плечи. Через две недели они с Роном официально разводятся — вот и конец всем иллюзиям и притворству. Квартира в Фулхэме остается Рону, а машину Гермиона забирает себе. Кто знает, что ждет ее впереди. Зарплаты, которую начисляет ей Министерство, вполне достаточно для беззаботной жизни, так что через два или три года она сможет позволить себе собственное жилье, но сейчас даже два года кажутся огромным сроком, целой вечностью. Фигура Фабиана становится все заметнее на политической арене; Гермиона побывала уже на двух его выступлениях в палате лордов и приглашена на третье. Фабиан умеет легко произносить серьезные, вдохновляющие речи и вызывать бурные аплодисменты, однако ему очевидно неприятно внимание и союзников, и прессы, так что он ускользает практически сразу после того, как сходит с трибуны. Сегодня же Гермиона встречается с Грейс в полдень в центре Лондона, недалеко от Королевского суда. Погода стоит приятная, так что, трансгрессировав в Хэттон-Гарден, она из любопытства прогуливается по улочке с ювелирными магазинами и вдруг испытывает необъяснимое чувство страха. Что, если Грейс все же узнает о медальоне? И о чем они будут говорить? Гермиона инстинктивно толкает дверь церкви, попавшейся ей на глаза среди других домов. Маленькая, будто сплюснутая чужими стенами с обоих боков, она приветливо впускает Гермиону внутрь и встречает прохладой, тишиной и запахом ладана. Гермиона садится на последнюю скамью и смотрит на далекое распятие, невольно вспоминая другого Филиппа и ощущая некоторое успокоение. Они с Поттерами уже около недели обсуждали место крещения детей — так, чтобы устроить все скромно, и эта церковь подходит им больше всего. Гарри и Флер станут крестными для Филиппа, а она сама и Билл — крестными для Джеймса. Джинни же сказала, что хочет посмотреть на лицо Снейпа, когда тот узнает всю правду. — Вижу, на душе у вас тревожно, дочь моя, — священник записывает имена детей для обряда и поднимает на нее глаза. — Неслучайно вы здесь оказались. Душа ищет защиты, а где ее найти, как не у господа нашего? — Вы правы, я чувствую себя здесь защищенной, будто ничего не случится. Только... Только страшно выходить обратно на улицу, — произносит Гермиона, опустив голову. — Господь всем нам придает сил, дочь моя, — ласково произносит священник. — Если захотите исповедоваться, приходите как-нибудь утром. Меня зовут отец Франциск, я буду рад видеть вас. Грейс уже ожидает Гермиону у Королевского суда. Здание, построенное в готическом стиле в девятнадцатом веке во время увлечения викторианцев стариной, очевидно, очень ей нравится. Она стоит напротив него, на противоположной стороне шумного Стрэнда, и откровенно любуется остроконечными башенками и изящными порталами. — О, прошу прощения, миссис Уизли. — Грейс подносит ладонь ко лбу, прикрывая глаза от солнца. — Я не особенно надеялась, что вы придете. — Отчего же? — Полагаю, вы не слишком восхищены идеей нового сообщества, так что пытаетесь увеличить влияние Министерства за счет справедливых законов, что уравняют права разных слоев магического населения. А для меня у вас просто не остается свободного времени. Кроме того, вы, наверное, считаете меня своим врагом. Гермиона расправляет плечи. Грейс поворачивается в сторону собора Святого Павла, и она следует за ней, держась по левую руку. При солнечном свете весь облик Грейс выдает внутреннюю дряхлость, морщины глубоко прорезают лоб, но ее шаг еще тверд, и она явно намерена довести начатое до конца. — Я бы так не сказала, — вслух произносит Гермиона, стараясь, чтобы голос звучал убедительно. — Понимаете ли, многое в жизни оказывается не тем, чем кажется изначально. Со временем начинаешь сперва подозревать и не доверять, а уже потом постепенно узнавать человека, если тот не отворачивается от тебя. В моей жизни была война и были предательства, мадам Яксли. И я скоро снова стану мисс Грейнджер. Грейс смотрит на нее внимательно. — Решили вернуть свою фамилию? — Да. Знаете, такое странное ощущение, будто возвращаешься домой. — Вам должно было быть очень тяжело, — замечает Грейс смягченным голосом. — Вы были вынуждены отречься от любви и вернуться в будущее, попытаться любить снова — и проиграть и эту попытку. Боюсь, для мужчин ваше сердце надолго скрыто. Гермиона небрежно пожимает плечами. — На первом месте у меня сейчас стоит сын. Разумеется, если бы не барон, я все еще была бы в прошлом с Северусом, но судьба решила иначе, маховики уничтожены, так что я сразу знала, что мы больше никогда не увидимся. И делала опрометчивые шаги — но сына я люблю больше всего на свете. Любовь к сыну и любовь к мужчине очень разные. Грейс вдруг втягивает воздух морщинистыми губами и стискивает зубы. — Жизнь отняла у меня возможность иметь детей. За нее я бы отдала все, что имею. — Отняла? — Вампиры не могут производить на свет потомство, миссис Уизли. Когда в тот злосчастный вечер после бала на меня напали, изуродовали и обратили, я перестала быть собой. Родные отвернулись от меня, мой жених, весь свет отвернулся. Я была изгнана из приличного общества, меня едва терпели дома. Но я очень хотела выжить — не для того, чтобы наказать всех за равнодушие, мне просто хотелось жить. Мне хотелось обычного женского счастья — которого хотите и вы. Ласкового мужа, прелестных детей, свой очаг, пушистой пряжи для вязания... Я замечаю изумление в ваших глазах, миссис Уизли. Да, я была красива, но и только. А пришлось стать сильной и научиться уничтожать своих врагов. Они подходят к собору Святого Павла и останавливаются на тротуаре. — Я знаю, что вы не доверяете мне, миссис Уизли, что эти полтора года вы прилагали все усилия, чтобы Министерство не потеряло лицо перед оставшимися верными ему волшебниками. Вы думаете, что я и господин Шарм желаем мирового господства — это не так. Мы прожили много лет, мы видели много страданий; наша задача — создать общество, в котором все обретут себя и свое положенное место. Гермиона переступает с ноги на ногу. — Тони Блэр ведь работает на вас? — Разумеется. Послушайте, миссис Уизли, мы с вами на одной стороне. У нас одна цель. Позвольте мне быть ближе к вам, — Грейс мягко берет ее под руку. — Вы ценны для меня тем, что имеете доверие среди разных слоев магического мира. В ваших руках — объединение и будущее страны. Ни господин Шарм, ни я подобной силой не обладаем. Приходите ко мне в особняк Селвинов, когда вам будет угодно: я приму вас в любой час и буду надеяться, что наши встречи станут частыми и перерастут в дружбу. Не все поймут вас так, как я. ...Филипп всегда радостно встречает ее, что-то лепеча, и торопливо ползет ей навстречу. Гермиона поднимает его на руки и прижимает к себе. Он еще пахнет молоком и безмятежностью, и Гермиона, поцеловав его с десяток раз, относит на игральный коврик, чтобы вместе рассматривать мягкую развивающую книжку. Странно, что у волшебников таких книг совсем нет. Рону бы стоило этим заняться: дело полезное и прибыльное. — Какая смешная божья коровка, да? Где у нее крылышки? Вот, да, — Гермиона водит пальцем по ткани. — А куда она летит? В гости к мишке. Где у мишки носик? Филиппу мишка не нравится. Он торопится перевернуть страницу, чтобы увидеть своего любимого львенка с пушистой гривой и глазами-бусинками. Ему нравится рассматривать его и смеяться, и тогда Гермиона чувствует, что может ненадолго вздохнуть с облегчением. У ее сына есть детство, и оно не наполнено ее страхом. Услышав голоса в холле, Гермиона бережно кладет Филиппа в манеж и спускается по лестнице. Кикимер поднимается ей навстречу и коротко, но не очень почтительно кивает. — Малфой. Драко, в плотном черном костюме, проходит в гостиную. Он, как обычно, хорошо одет и выглядит чересчур официально в темном антураже комнаты. Мельком взглянув на прожженный в нескольких местах гобелен Блэков, он останавливается у кресла и переводит взгляд на Гермиону. Джинни, с Джеймсом на руках, молча выражает свое недоверие касаемо его появления, но не возражает: если Гарри и Гермиона считают возможным доверять этому человеку, значит, она прислушается к их словам. — Новостей особенно никаких, кроме того, что Яксли в предвкушении от перемены твоего настроения, Грейнджер. Они привлекают все больше сторонников среди магглов, так что уверенность в своей победе все растет и растет. — А как ведет себя Шарм? — Я практически не вижу его. — Драко пожимает плечами. — Он всегда был невероятно скрытен, появлялся перед всеми лишь раз или два за все время моего пребывания в особняке. Такое ощущение, что они с Яксли расходятся в некоторых вопросах. Шарм погружен в какую-то сложную философию, Яксли желает власти. Она шла к этому долгие годы, и обещанный или избранный ребенок необходим ей скорее для некой жертвы. Гермиона недоумевающе и опасливо переглядывается с Джинни. — Жертвы? — Я могу ошибаться. Но я краем уха слышал разговор Яксли с кем-то из ее верных сторонников, что кровь ребенка даст ей возможность достичь того равенства, к которому она стремится. Будь осторожна. И еще: она ищет какой-то медальон, уже очень давно. Гермиона отводит взгляд. Если Грейс случайно узнает о медальоне от других людей или поисковое заклинание приведет ее по адресу, ложь немедленно раскроется, а доверие, только начавшее появляться между ними, исчезнет. Придется делать первый шаг самой. Рискованно, безусловно, но другого выхода нет. — Совсем забыл, — Драко вдруг нервно проводит рукой по волосам. — Яксли собирается отменить Статут. Джинни с досадой замечает: — С этого стоило начинать, Малфой. Это же чертовски важная информация. Зачем это ей? Выражение лица Драко становится кислым. — Думаешь, я подошел и спросил? Насколько я понял, она считает, что общество от этого только выиграет. К сожалению, весь разговор мне подслушать не удалось. Но зато картина теперь прорисовывается. По-моему, ничего хорошего из этого не выйдет. — Планы Воландеморта относительно чистокровности просто меркнут рядом с амбициями Яксли, — фыркает Джинни. — Такое ощущение, что раньше мы сражались с капризным ребенком, а теперь получили хитрого, умного и образованного врага. — И не знаешь, чего от него ждать, — эхом отзывается Малфой. ...В день развода Гермиона одевается просто, выбирая розовую блузку в белый горошек с высоким воротником и светлые джинсы, а волосы убирает в низкий пучок. По одежде восемнадцатого века она не скучает, только разве что по красивым перчаткам и шляпкам, которые совершенно неудобно и некуда носить в ее текущей жизни. Впрочем, возвращение некоторых других женских изобретений она принимает с наслаждением и ценит их гораздо сильнее, чем раньше. Рон, насупленный и какой-то усталый, встречает ее возле здания суда. Сунув руки в карманы, он приподнимает плечи и произносит: — Может быть, нам не стоит делать этот шаг? Гермиона сердито прижимает к груди папку с документами. Договоренность о разделе имущества, заявление на выплату алиментов, всяческие бумаги на квартиру и машину — она возилась с ними много часов, а теперь Рон решил передумать, будучи инициатором развода? — Послушай, мне тоже страшно, — произносит она примирительным тоном. — Мы ставим точку во всем, что случилось между нами за эти годы — это тяжело. Если ты думаешь, что мне наплевать, ты ошибаешься. — Я чувствую себя полным идиотом. Других эмоций совсем нет. Идиотом, да еще слепым и наивным. У меня нет ни на что сил, все тело ватное, — отзывается Рон тихо, глядя на проходящих мимо людей. — Я дома не живу, там все тобой пахнет. Живу у Джорджа и, по-моему, порядком им надоел своим унынием. Наверное, стоило оставить квартиру тебе, а мне — машину. Гермиона хмыкает. — Тебе еще жениться и приводить куда-то жену. А я справлюсь. Мы все делаем правильно, Рон. Спасибо за то, что был рядом так долго, и прости меня за то, что я плохо старалась. Идем, идем, иначе пропустим свою очередь. В Министерстве все стараются ее подбодрить, узнав о разводе: Кингсли приносит шуточный торт "И снова Грейнджер", мистер Уизли сообщает, что уж теперь Молли непременно смягчится и проникнется ее ситуацией, Сьюзен смеется, что теперь может смотреть на Рона без смущения, а ее личная помощница Лесли приносит ей букет хризантем и новую пачку кофе. — Тебе нельзя ходить к Яксли одной, — Кингсли смотрит на нее серьезно. На столе перед ним лежат несколько конвертов с жалобами. — Что, если это ловушка? — Бесспорно, это ловушка. Пасть венериной мухоловки, где меня собираются медленно переваривать, — язвительно отвечает Гермиона, напоминая сама себе Северуса. — У тебя есть другие идеи? — Гарри должен быть рядом с тобой под мантией-невидимкой. Гермиона берет один из конвертов и вскрывает ножиком, потом вздыхает. Очередное прошение гоблинов о пересмотре закона о правах: им претит идея нахождения на одной ступени с оборотнями. Придется опять изворотливо намекать им на то, что законы созданы в первую очередь для того, чтобы установить равенство всех перед Министерством, а не для того, чтобы разжигать старые распри. — У Гарри не всегда есть время для этого. Мракоборцы — довольно занятые люди. — Преступлений становится меньше. — Кингсли встает с кресла и подходит к окну. — Уильямсон ведет статистику: темная магия применяется нарушителями реже, чем обычно. У меня складывается ощущение, что у Грейс есть свои "мракоборцы", которые устраняют преступников. Она делает это в пику нам, конечно. Гермиона кладет письмо на свой стол и наконец задает давно интересующий ее вопрос. — Получается, агенты времени полностью прекратили свою деятельность после уничтожения маховиков? — На данный момент. — Твое уточнение весьма многозначительное. Кингсли откидывается на спинку кресла и смотрит на нее и насмешливо, и озабоченно. — Разумеется, они вернутся к работе, как только все закончится. Ты ведь не полагала, что агенты работают исключительно в восемнадцатом веке? Они есть и в двадцатом, и в девятнадцатом, и в других. Вопрос в том, что они пока что там застряли и не получают никаких вестей или указаний. Наши маховики уничтожены, Чезвик мертв. Между прочим, мне нужен человек на его место. Есть на примете кандидатура? Гермиона отрицательно качает головой. Следовательно, у Кингсли есть какой-то план... — Никаких планов нет, Гермиона, я пока сам не представляю, как верну в работу деятельность этого важного отдела мракоборцев. И получится ли вообще вернуть ее. Но жизнь много раз показывала мне, что выход найдется сам собой, когда будет крайне необходим. Пока что нам важно решить текущие проблемы.Ты займешься сегодня жалобами? Гермиона сгребает письма, уходит в свой кабинет, садится за стол и, хмурясь, придвигает к себе серебряную чернильницу. Лесли неторопливо перебирает документы на своем секретарском столике. Гермиона интересуется: — Лесли, а что ты думаешь об отмене Статута? Позитивная эта идея в целом или скорее негативная? Секретарша выпрямляется и поправляет воротничок деловой рубашки. — В целом негативная, мисс. Если говорить только о волшебниках, то вопрос еще можно поднять, но ведь невозможно оставить прочее магическое сообщество за дверью. А магглы давно считают многих существ выдуманными и мифическими. Магглы вооружены, и совсем иначе, чем раньше, мы все рискуем оказаться под ударом. Гермиона задумчиво почесывает нос кончиком пера. Что, если это есть некая глубинная тайная цель Грейс? Ведь Грейс родилась до введения Статута, она знает, каким было общество, в котором волшебники и магглы жили плечом к плечу. ...Мистер Уизли оказывается прав: Молли постепенно меняет тон поведения и наконец становится той прежней миссис Уизли, которая всегда заботилась о Гермионе, как о своей второй дочери. Она возится с Филиппом ровно столько же, сколько и с Джеймсом, не проявляя никакой разницы в отношении. Но Гермиона не находит в себе силы простить ее, хотя и старается понять. Возможно, пройдет время, и она забудет обо всем и первая протянет руку в знак примирения, но сейчас она поддерживает лишь формальный разговор и сухо благодарит за помощь. — Артур говорит, что Кингсли ищет замену вашему начальнику отдела временных агентов, — как бы невзначай замечает миссис Уизли. — Работа там ответственная, платят хорошо. Кроме того, Артур отлично разбирается в истории. Может, ты намекнешь ему на этот счет? — Я думаю, Кингсли имеет свое собственное мнение относительно мистера Уизли, — Гермиона берет Филиппа на руки и целует в лоб. — Что-то ты горячий, зайчик. — Почему ты не хочешь выдвинуть кандидатуру Артура? — миссис Уизли смотрит на нее непонимающе. — У него достаточно опыта... — Мам, — Джинни вытягивает босые ноги на диване, наблюдая, как Гарри усаживает Джеймса на игрушечную лошадку. — Мерлина ради, отстань от Гермионы. Они взрослые люди, разберутся сами. Тем более что должность координатора временных агентов не так и проста. А папа относится к магглам чересчур восторженно. Миссис Уизли уже собирается с готовностью возразить, но в этот момент Джеймс устраивает рев из-за того, что Гарри придерживает его на лошадке. — Что не так? — Он хочет, чтобы ты его отпустил. Гарри закатывает глаза. — Тогда он упадет! — Верно. — Джинни слезает с дивана и подходит к рыдающему сыну. — Но он-то об этом не догадывается. Если ты заметил, у нас начался период "я сам". Примерно недели две назад. Если ты устал, иди отдыхать. Гарри снимает сына с лошадки и ставит на пол. Джеймс вырывается и бежит навстречу Джинни, но спотыкается и падает на ковер. Плач становится еще громче. — Ну, ну, маленький, и не ушибся совсем, — Джинни поправляет его задравшуюся футболку. — Ты почему папу не слушаешь? — Я не устал, — Гарри разводит руками. — Ты скажи просто, что с этим делать. — Ничего. Меньше внимания его капризам. Вон возьми голубого зайца с морковкой и неси сюда. Пусть заяц ему что-нибудь расскажет. Гермиона украдкой улыбается: Гарри, явно валящийся с ног после тяжелого дня в отделе, с удовольствием принимается рассказывать сыну какую-то смешную историю. Вот это, наверное, и делает их семью той, которая переживет еще много трудностей, но выстоит. В конце концов Джинни прогоняет его спать и, выйдя следом в коридор, пока Джеймс играет с зайцем и пирамидкой, что-то тихо ему рассказывает. В проёме приоткрытой двери видно, как Гарри широко улыбается, нежно приобнимает Джинни за талию и целует, а та в ответ приподнимается на носочки и обнимает его за шею. — Хотела дождаться большого семейного ужина, чтобы всех обрадовать, но, боюсь, он случится еще не скоро. — Джинни возвращается в гостиную и опускается на ковер рядом с сыном. — Я жду ребенка. Спорим, будет еще мальчишка? — О, дорогая, — в голосе Молли звучат слезы умиления. — Какая чудесная новость! Конечно, если снова родится мальчик, будет гораздо проще и с одеждой, и с игрушками. Но заранее не угадаешь. Джинни лукаво блестит глазами. — Если появится мальчишка, мы собираемся назвать его Альбус Северус Поттер: Гарри давно все придумал, так что мы строго придерживаемся плана. Гермиона тихонечко смеется, глядя на вытянувшееся лицо миссис Уизли. Северус бы непременно рассердился: отстаньте, уйдите, берите любые имена, кроме его собственного. Но это правильно: память о храбрости и верности должна жить долго. — Следовательно, в квиддич ты не вернешься? — с некоторым облегчением интересуется миссис Уизли. Ей никогда не нравилось участие дочери в этом опасном спорте. — Я много об этом думала. — Джинни помогает Джеймсу с пирамидкой. — Понимаешь, если играть на профессиональном уровне, как я играла раньше, никаких детей воспитать не получится, да и риск травм слишком высокий. Я и так за четыре года несколько раз попала в Мунго, если ты помнишь, и чуть не свела всех с ума вывернутым плечом. Кроме того, мои внутренние ориентиры здорово поменялись. Я нужна Гарри. Я не жертвую своей карьерой, нет. Я просто знаю, что этот дом будет стоять, пока я буду здесь хозяйничать, воспитывать детей и ждать мужа с опасной работы. Гарри нужно мое плечо — и я не могу этим пренебречь, потому что он важнее всех моих амбиций, которые все равно подугасли. Сражаясь со злом каждый день, ему важно знать, что дома его ждет уют, тепло и безопасность, что его дети играют рядом с мамой. Когда разбойники немного подрастут, я возьмусь за спортивную журналистику — мне есть что сказать. Это гораздо интереснее, чем получать бладжером в нос. Как-то так, пожалуй, а жизнь сама покажет, что из этого выйдет. Миссис Уизли только поджимает губы в ответ, и Гермиона думает, что она не вполне понимает дочь. Молли с самого начала была центром всей жизни мистера Уизли, Джинни же позволяет Гарри задавать направление, не вмешиваясь в его рабочую жизнь, если он сам не попросит ее совета. Мистер Уизли же настолько привык полагаться на жену, что многие вопросы в отделе сперва обсуждает с ней, это и остается основной причиной, почему Кингсли наотрез отказывается от его кандидатуры. ...Выступление Фабиана в палате лордов вызывает такой общественный интерес, что Гермиона решает добраться до Вестминстерского дворца на такси: улица просто кишит людьми, парковки забиты машинами. Стоя среди строго одетых мужчин разных возрастов, она слышит одобрительный тон по отношению к Фабиану и его деятельности. Тони Блэра поддерживают многие, что автоматически делает их и сторонниками Шарма. — А, мисс Грейнджер, — один из пришедших членов палаты лордов почтительно обращается к ней. — Помню ваши недавние смелые слова в палате общин. Замечательно выглядите. Как поживаете? Гермиона пытается вспомнить его имя, но с треском проваливается. Виконт Астор? Должно быть, это он — невероятно влиятельный человек, владеющий компаниями и в Великобритании, и в Соединенных Штатах. — Благодарю вас, сэр, пока что справляюсь. Быть одинокой матерью и пытаться удержаться в политике не очень просто. — Ладони у нее потеют. — Однако полагаю, что моя деятельность полезна для всех, включая моего сына: мы ведь создаем будущее. Виконт отодвигает шляпу на затылок, внимательно взглянув на нее. — Совершенно верно, мисс Грейнджер... О! Открыли двери. Пойдемте, держитесь за меня. Гермиона послушно берет его под руку и входит вместе с ним в зал, который мгновенно наполняется гулом голосов. Они садятся на втором ряду, виконт заверяет ее, что его сын сегодня не придет, так что она спокойно может занять его кресло. Гермиона тут же находит взглядом Фабиана: он, в сером смокинге, сидит в противоположном от нее конце зала, между Джоном Ридом, министром внутренних дел, и Алистером Дарлингом, министром транспорта, которому она с удовольствием высказала бы несколько замечаний. Ей неуютно и неловко в этом мире уверенных в себе, влиятельных мужчин, среди которых так мало женских лиц: Гермиона знакома лишь с Патрисией Хьюитт, министром по делам женщин; они разговаривали дважды, и миссис Хьюитт назначила ей личную встречу на конец июня, попросив предоставить письменные предложения. Чем выше она поднимается, тем страшнее ей становится за себя, Филиппа и друзей. Северус был прав — он всегда оказывается прав так или иначе — активная созидательная деятельность выставляет тебя на всеобщее обозрение, как под прицел. И неустанно держит на мушке. Фабиан, поднявшийся на трибуну, вторит словам премьер-министра, рассуждая о важности образования, доступного для всех, об обновлении школьного и университетского оборудования, о смене преподавательского состава на более прогрессивный. В конце своей речи, после бурных аплодисментов, Фабиан вдруг добавляет: — А мисс Грейнджер я попрошу подождать меня возле выхода. Гермиона охотно пожимает руки нескольких знакомых политиков и терпеливо ожидает Шарма, просматривая утренний выпуск "Таймс". — Не хотите ли навестить мадам Яксли сегодня? У нас в полдень обычно ланч, и мадам будет рада разделить его с вами. А за короткую поездку мы с вами немного поговорим. — Фабиан не смотрит на нее, поправляя золотую запонку. — Если вы не против, разумеется. Гермиона не раздумывает ни секунды: ей необходимо доверие Грейс. Кроме того, оказаться наедине с Шармом, пусть ненадолго, тоже важно. Фабиан открывает ей дверь, позволяя сесть первой в длинный черный мерседес, подъехавший к тротуару. Дорогой салон пахнет кожей и чистотой. Не то что ее машина, после того как в ней похозяйничает Филипп. — Вам понравилось выступление, мисс? — Его глаза по-прежнему гипнотические, зазывающие. — Я предположу, что вы поддерживаете лейбористов. Во всяком случае, это было бы логично, исходя из ваших взглядов. Гермиона неожиданно для самой себя соглашается с ним, не найдя противоречий в его словах. — Вы правы. Удовлетворение отражается в его тоне. — Тогда чего вы добиваетесь, мисс Грейнджер? Работая с лейбористами, вы разделяете мои взгляды. Однако примкнуть к рядам нового сообщества не желаете. Это остается для меня загадкой. Гермиона кладет ногу на ногу, стараясь выглядеть непринужденно. — В своем сообществе вы пытаетесь создать равенство искусственно, но жизнь и искусственность несовместимы. Если вы надеетесь управлять Британией с помощью некоего утопического идеала, у вас все равно ничего не получится. — Без второго избранного или обещанного ребенка — да. Впрочем, это еще неокончательно. Посмотрите, как высоко я забрался. У меня уже есть власть. Вы спросите, что я собираюсь с ней делать... Вы должны осознать одно, мисс Грейнджер: люди не видят истины, ходят во тьме, но их можно спасти. Вот в чем моя цель. Я видел много несчастий, я сам страдал; я понимаю, что миру необходимо измениться. Мерседес останавливается у лестницы, ведущей в особняк Селвинов. Гермиона тянет на себя ручку, уже собираясь выйти, но все-таки не удерживается от вопроса: — Ваша мать жива? — Я презираю ее. Она стала слаба, сентиментальна, она перестала верить в мои мечты. Не будем о ней, мисс Грейнджер. Швейцар учтиво кланяется, распахивая перед ними старинные тяжелые двери. Внутри, в холле, пахнет ладаном, мятой и лавандой. Грейс, одетая в длинное домашнее платье, сшитое в стиле начала двадцатого века, встречает их в гостиной, держа в руках "Ежедневный пророк". Кингсли еще удается держать его под контролем, но и эта ниточка скоро выскользнет из пальцев. — Я привез вам мисс Грейнджер. — Фабиан закладывает руки за спину и прохаживается вдоль мраморного камина. — Я ведь просил вас оставить премьер-министра в покое, мадам, зачем вы продолжаете вести с ним переписку? — Я... — Последний раз предупреждаю: ваши безумные идеи об отмене Статута совершенно невоплотимы в жизни. Вы только испортите все мое дело нелепыми фантазиями. — Бесстрастность его голоса наполнена скрытой угрозой. — Да не смотрите на меня такими глазами, пусть мисс Грейнджер знает о ваших планах... Вы видели Сивого? Он мне нужен. Грейс произносит сквозь зубы: — Ваш Сивый ненавидит меня. Откуда ж мне знать, где он находится? Располагайтесь, мисс Грейнджер, я сейчас позвоню, и нам подадут чай и закуски; уверена, вы устали после утомительного заседания. Как поживает малыш? Гермиона выбирает низкое кресло с зеленой бархатной обивкой. Если у нее будет свой дом, она непременно приобретет похожее и поставит у камина. — Замечательно. Уже пытается встать и вовсю ползает. — Хм. А мой, как видите, отбился от рук, — печально произносит Грейс, бросив взгляд на приоткрытую дверь. — Не желает слышать никакие доводы. — Но господин Шарм не ваш сын. Глаза Грейс на мгновение озаряются металлическим блеском, но она справляется с собой. — Мать — не всегда та, что родила, мисс Грейнджер, но та, что отдала себя во имя ребенка, неважно, кем она ему приходится. Я вложила многое в Фабиана, но он раз за разом избирает свой путь, и, пожалуй, впервые мы слишком сильно расходимся во мнениях. Гермиона задумчиво качает ногой. — Зачем вам понадобилось отменять Статут? Магглы слишком отдалились от магического мира, они могут быть опасны. Придется вновь объяснять им не только существование магии, но и магических существ. Да и потом: Статут работает не только в Британии; если отменить его локально, это вызовет хаос в остальном мире. Грейс приглаживает тусклые волосы, убранные в низкий пушистый пучок. — Именно поэтому мне необходим медальон Ланселота. Если использовать его одновременно с особым заклинанием, он сработает так, как необходимо новому сообществу, вот только я сама использовать его не могу. Во мне мало любви, я слишком много страдала, чтобы испытывать любовь... Но вы говорили, что медальон потерян во время перемещения обратно в будущее? Гермиона молча тянет за цепочку и вытаскивает медальон из-под воротничка платья под свет гостиной. В лице Грейс мелькает что-то хищное, затем она одергивает себя и вопросительно и укоризненно смотрит на Гермиону. — Я скрывала, признаюсь, тот факт, что сохранила вещицу. Я боялась, что вы захотите его отнять, в то время как это единственная память о Северусе, которая у меня осталась. Теперь, когда вы предлагаете мне дружбу, я могу быть честной перед вами. В наступившей тишине горничная вносит чайник и фарфоровые чашечки на серебряном подносе.Айрис
Беата отвечает на ее письмо — не сразу, по прошествии двух или трех недель — и благосклонно принимает ее предложение о встрече. Спрятав письмо в ящик стола, Айрис задумчиво поправляет рыжие кудри, упавшие на лоб. Беата выбирает для встречи чайный салон "Роза Тюдоров", где они когда-то встречались с Морисом, но он слишком известен: сплетни обязательно дойдут до Кастора, и он совершенно справедливо рассердится на нее. Но ей необходимо увидеться с Беатой: возможно, эта встреча станет поворотной в судьбе обеих. И самое важное — в судьбе ее сына. Кастор поразил ее великодушием, дав Адриану свое родовое имя Блэков и породив тем самым нехороший шепоток в свете: мол, молодая леди Блэк пережила такие тяжелые роды, что больше не сможет иметь детей, а значит, главе семьи придется примириться с бастардом в роли наследника. Пусть сплетничают. Что ей до того? Но мадам Яксли еще может протянуть к ней свои ядовитые щупальца и лишить ее малыша, и это настоящая угроза. Кастор знает о ней, но он считает необходимым пока лишь приглядывать за мадам, не совершая поспешных поступков. Мадам Скитер сообщила на днях, что Яксли периодически куда-то отлучается, трансгрессирует, и Скитер пока что не удается узнать куда. Говорят, анимаги не могут трансгрессировать в своем зверином обличье, и это, разумеется, осложняет ситуацию. Впрочем, Кастор приглядывает и за Айрис, но сейчас он слишком занят исчезнувшим аптекарем и господином студентом: он проводит больше времени в Аппер-Фледжи, так что ее отсутствие дома, скорее всего, будет не замечено. И Айрис, поразмыслив, отправляет Беате ответное письмо с согласием. Жизнь ее, если отбросить страхи за сына, течет прекрасно и размеренно: студент Филипп, осмотрев ее на прошлой неделе, подтвердил, что она вполне готова "ко всяким радостям" — она при этом покраснела, но советовал не торопиться со следующей беременностью и в тот же день прислал несколько пузырьков специального зелья. Айрис еще не говорила об этом Кастору: он все дни после родов относился к ней, как религиозные итальянцы относятся к своей Мадонне, и даже не сделал ни одного намека на то, что скучает без близости, и за это она собирается его вознаградить — сегодня же, как только они уложат маленького спать. Вероника, если не занята своим зельеварением, с удовольствием помогает ей с Адрианом: укачивает, поет колыбельную, развлекает погремушками. Проказница с первого взгляда, она оказывается чуткой и отзывчивой, очень тонкой натурой. — Айрис, я вот все думаю о господине Принце. Он иногда улыбается, смеется, а в глазах боль, грусть — это от потери жены? — Да, милая. — Это... это навсегда? — Сложно сказать. Время заживляет раны, особенно если рядом есть тот, кто поддерживает и понимает. Господин студент молод, ему только двадцать лет, пройдут годы, и, возможно, его сердце откроется для новых чувств. Вероника отчего-то смущается. Айрис, скрывая улыбку, спрашивает: — Он тебе нравится? Та быстро и коротко кивает. — Да! Это что-то смутное, тайное, мне весело и покойно рядом с ним, будто он защитит меня от всего плохого, злого, и он столько всего знает... Когда я стану старше, он заметит меня? Айрис со смехом отзывается: — Милая, ты уже красавица. Тебя будет очень сложно не заметить. Вероника с сомнением, совсем как взрослая, произносит: — Но ведь такому человеку, как господин Принц, интересна в женщине не только внешность, а что-нибудь другое, глубокое? Чтобы он мог говорить с ней, и она его понимала. Дочь какого-нибудь важного профессора, например, наверное, привлечет его больше, чем я. Мой ум посредственный, так говорит наш декан, когда особенно на меня сердится, и я ему верю. Во мне нет какой-то особенной страсти к учебе; правда, теперь мне нравится зельеварение, и по заклинаниям я получаю "превосходно", но мне помогает Сибилла: она ужасно умная. И на ее лице проступает детская ревность к воображаемой сопернице. Айрис обнимает девочку за плечи и успокаивающе произносит: — Милая, ты подрастешь и поймешь, что умная женщина не обязательно та, что знает пять языков, играет на арфе и вышивает картины лентами, есть некая женская мудрость, и она важнее всего. Мужчины ценят нас за нее, а не за то, сколько сложных книг ты прочла за свою жизнь. Если им захочется, они научат тебя сами и расскажут все, что ты должна знать, по их мнению. Взгляни на нас с Кастором: мы живем душа в душу. — Но господин Принц очень отличается от Кастора, — бормочет Вероника, потом прижимается к Айрис, как котенок. — Я так рада, что ты вышла за брата! Я тебя люблю. Они горячо целуются — как сестры, и Айрис, запеленав Адриана, передает ей ребенка на руки. — Удивительные глаза, — не устает восхищаться Вероника, кружась с племянником по комнате. — Таких ни у кого нет. Кастор возвращается поздно; Вероника и Адриан уже спят, Айрис же с распущенными волосами в ночной рубашке сидит в будуаре у потухающего камина, кутаясь в шаль. Погода снова играет с ними, принеся после жары сильные дожди и холод. — Черт знает что творится. — Кастор снимает шляпу и кладет ее на столик, потом подходит к Айрис и целует ее протянутую ладонь. — Ты не в постели? Что случилось? — Ничего. Не хочу засыпать без тебя. — Задумала что-то, по бесенятам в глазах вижу. Айрис одним страстным движением поднимается к нему и обнимает. — Я с сожалением думаю, — насмешливо произносит она, глядя на него снизу вверх, — что вы забыли об исполнении супружеского долга, господин Блэк. Вам должно быть очень стыдно. Выражение лица Кастора напоминает лицо голодающего, которому наконец подали настоящий ужин. В тусклом теплом свете камина его черты кажутся мягкими, нежными, и она открыто любуется их гармоничностью, завидуя самой себе. — Я... Ты... Ты сейчас серьезно? — Даже не знаю... — она добавляет нотки игривости. Кастор подхватывает ее на руки и несет в спальню. Айрис болтает ногами, обхватив его за шею, в радостном предвкушении близости. — Я буду очень осторожен. — Он снимает с нее шаль, бросает на кресло, затем приступает к рубашке. — Моя красивая жена, такая манящая... Ты меня с ума сводишь. Иди, иди ко мне, я сейчас задохнусь, если ты не поцелуешь. Мерлин, твое тело ничуть не изменилось, разве что стало еще привлекательнее. Айрис, думая, что он, конечно же, ей льстит, отдается во власть его ласки, наслаждаясь и новой собой, и их пониманием друг друга, и, наконец, близостью, во время которой не приходится думать о малыше внутри себя. Уже после, полежав в обнимку в сумраке натопленной комнаты, Айрис приподнимается на локте и смотрит на Кастора. Он погружается в блаженную дремоту, губы его растягиваются в довольную улыбку. — Люблю тебя, — шепотом сообщает он, и Айрис, наклонившись, целует его обнаженное плечо. — А ездить верхом тебе разрешили? — Да. Кастор сияет. Он давно ждал момента, когда они смогут отправиться вдвоем на верховую прогулку. — Только найди мне какую-нибудь старую, безразличную ко всему кобылу: на жеребца я не сяду. — Я скажу Джону, он купит лошадь, которая отлично подойдет, я ему доверяю. — Как ситуация в Аппер-Фледжи? Кастор прикрывает глаза и стонет. — Ты жестокая женщина: заставляешь меня возвращаться в суровый мир после наслаждений. Скажем так: дела пока идут не очень хорошо, но Филипп прилагает все усилия, и капитан Розье помогает ему. Айрис с любопытством интересуется: — В чем заключаются усилия? — В поиске сирены. — Кастор подкладывает подушку под голову. — И в способе ее убийства: необходимо смазать бронзовый кинжал в крови очарованного, а затем вонзить ей в самое сердце. Беда в том, что эти твари могу перемещаться по всему свету, а живут на далеком острове в океане, добраться туда очень сложно. Филипп ищет способ призвать сирену в Аппер-Фледжи, своего рода видоизменить заклинание поиска. Однако это еще сложнее, чем найти сам остров крылатых женщин. — Думаешь, господин Снейп жив? — Бесспорно. Если бы сирена хотела убить его, она сделала бы это в поместье. Айрис взбивает волосы пальцами. — Жаль, что охота не удалась. Впрочем, Мэри осталась довольна, что ее любимые зверушки не пострадали. Какая она прелестная! И так заботится о детях капитана. Роберт, конечно, бессовестный и наглый мальчишка. Я бы отправила его обратно к Фоссетам, если бы он грубил мне не стесняясь. Мэри слишком добра, я боюсь, как бы беды не вышло. Кастор хмурится. — Беды? Что ты имеешь в виду? — Я слышала истории, когда старшие дети душили новорожденных из-за ревности и назло родителям. Мальчик не терпит Мэри, это очевидно, и никакая ласка его не перевоспитает. Ему семь лет, Кастор, он вполне понимает, что делает. Он и сейчас способен навредить Мэри в ее положении, — произносит Айрис озабоченно. — Нет, я не стану вмешиваться, но мне тревожно на душе. Кастор тихо хмыкает. — Ты деликатно намекаешь, чтобы я поговорил с Розье; пожалуй, в этом есть доля здравого смысла. Как сегодня вела себя Никки? Айрис взмахом палочки гасит свечи и забирается к Кастору под одеяло. — Замечательно. Помогала мне с маленьким, он немножко плакал днем: наверное, животик. Я дала капли, что прописал господин студент. И еще... Обещай не смеяться. — Я постараюсь. — Никки влюблена. В господина студента. Очень мило и по-детски восторженно. — Тоже мне новость. Да она с него глаз не сводит, все кружится возле вместе с Сильвером. Я ничего не говорю — не мое дело, да и в ее возрасте это все мимолетное. Только вот если в меня пойдет, если семейное это — тогда, пожалуй, пригляжу за ней. Я в тебя с первого курса школы влюбился — мгновенно и навсегда. Если и ее натура такова — нас ждут годы терпения и ожидания. Айрис закрывает глаза и зевает. — Но ты ведь не будешь против этого брака? — Я их лично под венец отведу. Лучшего мужа для Никки не найти. Но жизнь изменчива, любимая, неизвестно, что им придется пережить за годы. Сибилла меня очень беспокоит, но это иной разговор. Спи, дорогая, спокойной ночи. Айрис поворачивается к нему спиной, некоторое время лежит с открытыми глазами, раздумывая, признаться или утаить, потом не выдерживает: — Кастор... — М-м-м? — Я согласилась на встречу с Беатой Мракс. — Я сердцем чуял какой-то подвох. — Он разворачивает ее к себе и тяжело выдыхает. — Зачем тебе эта встреча? Это опасно, Айрис. Я не запрещаю тебе идти на нее, но подумай, к чему это приведет. Мы пока что не выяснили, каким образом мадам Яксли может отправить самой себе послание в будущее. Что, если это ловушка? — Сомневаюсь. — Где вы встречаетесь? — В "Розе Тюдоров" завтра в полдень. Кастор ворчливо сонно замечает: — Я пошлю Уильямса под прикрытием. Мерлин святой, неугомонная какая женщина. Если почувствуешь опасность — немедленно уходи. И держи палочку при себе, как я тебя учил. Для встречи в чайном салоне Айрис выбирает неброское платье из темно-синего атласа и белую шляпку, поверх накидывает теплый плащ из черной шерсти. Она радуется, что открылась Кастору: невидимое присутствие мракоборца придаст ей уверенности. Беата приходит немного позже назначенного времени. Айрис уже успевает заказать чайник изысканного чая и закуски, располагается за столиком у окна, чтобы быть на виду. — Вы изменились, дорогая, — Айрис первой начинает разговор. Беата садится напротив и смотрит на нее слегка нахмуренно. — Выглядите чудесно, но сна вам явно не хватает, и я вас прекрасно понимаю. Нам, матерям, порой не удается сомкнуть глаз. Беата несколько надменно уточняет: — И что, вы сами встаете к ребенку, если он плачет? — Конечно. — Грейс запрещает мне нянчиться с малышом по ночам. Говорит, это вредно для здоровья. — Беата кладет на тарелку поджаренный хлеб и наливает им обеим чай. — Хотя я считаю, что нельзя быть матерью только днем или утром. Но я... Как вспомню, что малышка... Айрис смотрит на нее непонимающе. — Ах, вы же не знаете, — горестно произносит Беата. — У меня была двойня, но девочка не выжила. Грейс сразу унесла тельце, я даже толком не успела ее увидеть. — Боже милосердный, какой ужас, — Айрис сочувственно касается ее ладони. — Как вам хватает сил это пережить? Ради маленького, да. Как вы его назвали? — Фабиан. Думаю, отец был бы доволен. Имя, достойное римских патрициев. В голосе Беаты звучат жесткие ноты ненависти и обиды на отца. Дела ее тем временем идут хорошо: виноградники приносят огромный доход, ее положение в свете довольно прочно, так что она в любом случае гораздо увереннее в себе чем та девочка, что едва не выбросилась из окна. И этим она все равно обязана и отцу, и имени. — Я бы хотела, чтобы наши дети дружили и выросли вместе. Они братья, и думаю, будет неправильно их разлучать. — Айрис промакивает губы салфеткой. — Об этом я и хотела с вами поговорить. Беата дергает плечом. — Я желаю воспитать Фабиана великим человеком, тем, кто однажды изменит мир. Не уверена, что у вас есть подобные мысли, миссис Блэк. А мой сын должен расти в окружении значимых людей. Айрис небрежно замечает: — Отец у наших детей — один, Беата. И характеры у них будут очень схожи. Отчего вы думаете, что "величие" можно воспитать? Нельзя. Это опасная иллюзия. А вот лишать братьев общения — жестоко. Беата кривится. — Дорогая миссис Блэк, ваши попытки "дружить" со мной как раньше очень смешны. Вы однажды отвернулись от меня, когда мне потребовалось ваше общество, а теперь желаете восстановить дружбу и настроить меня против Грейс. Но я уже кое-что знаю. И я хочу власти, силы и положения в свете. Я хочу, чтобы мир узнал обо мне и о моем ребенке, как он знает об Александре Великом. Ваш сын... Если он не обещанный, то он мне не интересен. Он бастард, и это станет терзать его рано или поздно, и поверьте, кровь Мраксов даст о себе знать. Вот тогда, возможно, они с Фабианом встретятся — но не раньше. Айрис оскорбленно выпрямляется. — Человек предполагает, а Бог располагает. — Бога нет. Его выдумали. Есть вампиры, и оборотни, и отцы, что заставляют детей совокупляться. Человек сам вершит свою судьбу, все остальное — жалкие оправдания неудачников и проигравших. — Беата меряет ее взглядом. — Однако вы занимаете очень высокое положение, миссис Блэк, я едва об этом не забыла. Ваш муж — правая рука обоих премьер-министров, у него огромные связи. Знаю, что вы пока что нечасто появляетесь в свете, но мне выгоднее сохранить с вами хорошие отношения. В память того, что вы были добры ко мне, и для будущего моего Фабиана. Вы появитесь на приеме у мадам Лестрейндж? Айрис сухо кивает, сдерживаясь, чтобы не сказать колкость, и удивляясь той перемене, что произошла в Беате. Как быстро зло и тьма пускают ростки в слабую неокрепшую душу! И душа иного пути уже не знает, не различает его. — В таком случае мы с вами еще увидимся. — Беата будто ненароком поправляет на шее атласную ленту. — Видите? Два прокола. Айрис сглатывает и вздрагивает. — Вы обратились. Но зачем? — Человеческая жизнь слишком коротка, миссис Блэк. За одну всего не успеешь. — Беата смеется, и смех у нее низкий, глухой. — Я теперь все вижу иначе, я слышу, как пульсирует ваше сердце, оно большое и крепкое, под стать вам. Научите меня играть в плюй-камни. Я составлю вам компанию на матчах. Айрис невозмутимо отвечает: — Если вам действительно угодно научиться, то я не откажу. Тем более что у нас с вами найдется лишний повод встретиться. На ступенях чайного салона торопящаяся Айрис едва не сталкивается с мадам Яксли. Та одета великолепно, на выход, в шелковом платье и шляпе со страусиными перьями, и при виде ее надевает приторно-сладкую маску. — Миссис Блэк, как вы свежи и хороши, я рада видеть вас в добром здравии: слухи, знаете ли, ползут самые нелепые. Окрепли после появления малыша? Мне показалось, что на вечере у герцогини Саффолк вы были усталы и бледны, но я могу ошибаться. Айрис натягивает перчатку повыше. — Браво, мадам Яксли, вы добились своего: совратили и развратили юное сердце, заполучили его себе. Гордитесь собой? Мадам Яксли поводит головой. Ее ужасный шрам хорошо заметен в ярком солнечном свете и оттого еще более безобразен. — Осторожнее со словами, миссис Блэк: нам не стоит ссориться. — Совершенно верно. — Айрис приподнимает подбородок и жестко произносит: — Попробуйте пальцем тронуть моего ребенка, и ваша голова полетит с плеч быстрее, чем вы успеете моргнуть. Я вам это обещаю. Натянутая улыбка сползает с лица Грейс. — Быстро же вы забыли мою доброту, забыли, как жили у меня в доме, делили со мной хлеб, миссис Блэк. — Я мать, и я в первую очередь живу настоящим, — отрезает Айрис холодно. — Вы переменились ко мне, и значит, я остерегаюсь вас. Доброго дня!