Северус
Грейнджер расставляет кружки и садится напротив Северуса на кухне, глядя, как он сосредоточенно нарезает только испеченный лимонный пирог. Ее плечи закрыты кружевной шалью, в глазах отражается пламя горящего очага, которое то и дело заслоняет Констанция, вешающая и снимающая чайник и кастрюли с крючка. — Сэр, я простила вам ситуацию с баронессой. — Грейнджер наливает кипяток в пузатый заварочный чайник с нелепыми цветочками на боках. — Но мне нужно еще немного времени, чтобы собраться с мыслями и обо всем подумать. — Безусловно. Северус решает, что сейчас ей не обязательно знать об условиях Министерства. Он расскажет о них потом, допустим, через неделю, когда она полностью восстановит свои силы. В любом случае Министерству из ее времени придется продлить сроки контракта, потому что распутать оставшиеся загадки за три месяца невозможно. Нет, некий Чезвик, что составлял контракт, конечно, может попробовать заикнуться о смене агентов — и увидит чистый и праведный гнев Грейнджер. Она приходит к нему после полуночи; Северус еще не спит, подложив руку под голову и думая о местах, где удобнее всего скрываться оборотню: в больших городах, теряясь в толпе, или в деревушках, заметая след. И все же необходимо проверить версию о Мраксах: что, если Сивый находится прямо у них под носом? — Вы выпили зелье, что я оставил на столике? — Северус всматривается в фигуру Грейнджер в темноте, завернутую в одеяло, из-под которого виднеется ночная сорочка. Он слишком хорошо знает, что скрывает мягкая ткань, и сердце сразу бьется быстрее. — Да, сэр. — Тогда вы уснете уже через пятнадцать минут. Я добавил в зелье крапиву и пустырник, они отлично усыпляют, а долгий сон для вас сейчас очень важен. Ее губы вздрагивают в улыбке, а глаза смотрят лукаво, как у бесенка. — А спать я должна непременно в своей постели, сэр? — Не припомню, чтобы я слышал о таком условии. Грейнджер босиком проходит по половицам и неуклюже падает на кровать, запутавшись в одеяле. Глядя, как она барахтается, пытаясь высвободить ногу, будто жук, застрявший в траве, Северус думает, что как только она спустится к завтраку, он отведет ее в сад и сделает предложение — и пошли к черту все сомнения. В конце концов, она имеет право и отказать ему, но ждать дольше он не готов. Ему хочется хоть что-то знать наверняка. Запыхавшись, Грейнджер наконец ложится рядом и, взяв вторую подушку, что без дела валяется на противоположном краю кровати, смущенно закрывает лицо кончиком одеяла. Северус довольно хмыкает. — Вот в этом жесте вся вы: бесцеремонно улечься в постель к мужчине и тут же стыдиться своего поступка. — И вовсе не стыжусь, сэр. Я хочу немного побыть с вами. Северус ворчливо замечает, стараясь успокоить бушующую кровь: — Вы творите возмутительные вещи, Грейнджер. Она высвобождает руку из-под одеяла и касается его обнаженной кожи. Ее пальчики пробегают по щеке, шее — и замирают, коснувшись тусклой цепочки. — Что это на вас, сэр? — Медальон Ланселота. Артефакт, пропустивший меня в Лощину Ведьм. На всякий случай я решил носить его еще некоторое время, чтобы убедиться, что вы никуда не исчезнете. Грейнджер с удивлением приподнимается и внимательно рассматривает украшение, загадочно блестящее в лунном сиянии. — Я читала о нем очень давно, но даже не представляла, что увижу своими глазами. Медальон Ланселота помогает только тем, в чьем сердце заключена истинная любовь, сэр. Снизу, с его ракурса, ее лицо кажется круглым и немного детским. Северус шепотом произносит: — Надеюсь, теперь у вас не останется сомнений относительно искренности моих чувств к вам. Грейнджер наклоняется и вместо ответа целует его, щекоча распущенными волосами его шею. Он запускает в них пальцы, ощущая шелковистость, и вдыхает аромат цветочной воды. Мягко перевернув ее на спину, Северус разворачивает на ней одеяло и проводит ладонью по телу, скрытому лишь тонкой тканью сорочки. — Чертово зелье, — шепчет он сердито. — Если бы я знал, что вы придете, я бы изменил состав последней порции. Глаза Грейнджер отражают лунный свет. — Я и сама не знала, что приду, сэр. Мне вдруг захотелось оказаться рядом с вами и поцеловать вас, хотя я все еще не готова полностью доверять вам. Вы очень сложный человек, сэр, но я никогда не боялась сложностей. Потянувшись, Грейнджер обвивает руками его шею, и их губы снова касаются друг друга — теперь смелее, чем раньше. Она засыпает быстрее, чем ему хочется, и ночная сорочка ее все так же скрывает соблазнительные изгибы, к большому неудовольствию Северуса. Он несколько минут борется со своей возмущенной плотью, мысленно пытаясь ее утихомирить, и наконец засыпает, прислушиваясь к ровному и почти бесшумному дыханию Грейнджер. Когда Северус открывает глаза оттого, что солнечные лучи бессовестно блуждают по комнате, Грейнджер еще спит, чуть приоткрыв губы. Она даже не изменила позы, как усталый котенок, которого внезапно застает сон во время игры. — Беда, хозяин! — Испуганный голос Констанции, раздающийся из-за двери, заставляет Северуса немедленно подняться, быстро натянуть на себя одежду и взять шпагу и пистолет. — Тут вас какие-то военные мужланы требуют! Северус выходит на площадку лестницы и тихо прикрывает за собой дверь. — Мисс Грейнджер не тревожьте, пока мы окончательно не выясним ситуацию. Констанция спускается за ним в холл, что-то невнятно причитая. У подножия лестницы Северуса ожидают трое мужчин: один из них, званием выше остальных, сразу выпрямляется и представляется: — Капитан Донохью, к вашим услугам, сэр. Нам поступило сообщение, что вы служили военным лекарем, но скрываете сие обстоятельство, в то время как военные лекари чрезвычайно нужны на войне. Вас сейчас же отправят в подразделение для новобранцев. Возьмите плащ и шляпу, все остальное вам выдадут на месте. Северус обводит их оценивающим взглядом. — Господа, боюсь, случилось недоразумение. — Исключено, сэр. Нам о вас доложил проверенный источник. Он же передал вам записку — хотите взглянуть? Северус раздраженно разворачивает тонкий листок. Изящный почерк извещает: "С наилучшими пожеланиями. Барон С.". Скомкав листок, Северус надевает шляпу, снимает плащ с вешалки и, накинув его на руку, деловито интересуется: — Я могу подняться наверх и поговорить с моей ученицей? — Только в присутствии одного из поручиков, сэр. — Тогда обойдемся без разговоров. Я имею право сейчас написать письмо? Капитан колеблется, но потом позволительно взмахивает рукой. — У вас пять минут. Северус быстро проходит к гостиную и, написав два послания: одно — Софии, другое — Блэку, протягивает их Констанции. Та тут же прячет их в карман передника и, перекрестившись, убегает на кухню, где они держат трех маленьких сычей для связи с Министерством и остальным магическим миром. Подразделение для новобранцев находится в Ливерпуле, куда они вдвоем с капитаном добираются к трем часам дня, и Северуса сразу проводят в небольшой, но светлый кабинет на третьем этаже, где, очевидно, сидит секретарь. Северус садится на стул с облупившейся краской и небрежно постукивает пальцами по столу. Весь этот цирк скоро закончится, бесспорно. Как только Блэк получит его письмо, он свяжется с премьер-министром, и тот немедленно отдаст соответствующее распоряжение. — Имя и фамилия, сэр. — Северус Снейп. — Род занятий? — Аптекарь. Секретарь растерянно почесывает жидкие усы кончиком пера. — Погодите, но аптекари нам не нужны. — Господин капитан уверяет, что я могу служить военным лекарем, что, разумеется, полный вздор. Секретарь тут же потирает ладони. — А! Так ваш брат нынче на вес золота, господин хороший. Одежда у вас своя есть? — Та, что на мне. — На первое время сгодится. Видите ли, у нас некоторые трудности с экипировкой. Слава богу, шпага у вас при себе. У нас все слегка заржавелое. Войну-то не ожидали. Все мир да мир обещали. Худой мир лучше доброй ссоры, да не господам помирать. Белья у вас запасного при себе нет? Запишу. Вам выдадут. Или постирать можно — мыло в достатке, отстирывает разве что ужасно. Ваш номер Эс семьсот семнадцать, запомните его. Для опознания тела, так скажем. Заполнив бумаги, секретарь звонит в колокольчик, и в дверях появляется равнодушный слуга. Он проводит Северуса на второй этаж, где располагаются спальни, и за ними — просторные помещения для медицинской практики с плакатами, изображающими различные человеческие органы. — Кровать слева от окна. Ваш сосед — Джеймс Экстон, шотландец. Завтра утром подъем в шесть, потом день занятий, а вечером вас уже посадят на корабль до Ямайки. До ужина у вас свободное время: библиотека на четвертом этаже. Северус кладет шляпу и плащ на узкую кровать и раздосадованно отправляется в библиотеку, прикидывая, что и Блэк, и Диггори уже получили его письмо, а Грейнджер, вероятно, придумала крайне гневную и убедительную речь, предназначенную для его спасения. Но только в половину седьмого вечера слуга сообщает, что к нему пришли и что на встречу отведено не более двадцати минут. Кастор, взъерошенный, нетерпеливо расхаживает по комнате для посетителей, положив ладонь на эфес шпаги. С первого взгляда на его лицо Северус понимает, что оказался в искусной ловушке барона и что дела его гораздо хуже, чем он предполагал. — Диггори не вытащит вас отсюда. — Блэк останавливается и сжимает губы. — У него недостаточно полномочий. Северус скептически приподнимает брови. — Хотите сказать, у самого премьер-министра нет полномочий вытащить своего сотрудника из идиотского положения? Вы издеваетесь? Кастор понижает голос: — Барон связан непосредственно с самыми высокопоставленными лицами, друг мой. О вас уже доложено Уолполу как о необычайно талантливом лекаре, а тот наверняка рассказал об этом королю. От вас ожидают невероятных навыков: барон успешно пустил слух о вашем прошлом, в котором вы излечили от болезней и спасли от смерти по меньшей мере тысячу человек, будучи военным лейтенантом на корабле, а ваша неудачная шутка о пиратстве воспринята баронессой всерьез и уже разносится по салонам. Черт бы побрал ваше удивительное умение навести туман загадочности на вашу персону!.. Северус зло перебивает его: — Каким образом все это мешает Диггори вытащить меня отсюда? Кастор терпеливо объясняет: — Придется наложить Обливиэйт на добрую половину двора. А применение магии в таком количестве относительно магглорожденных запрещено Статутом. Кроме того, бумаги и донесения, где фигурирует ваше имя — их необходимо уничтожить, а на это уйдет несколько недель. У вас есть другой план? Северус перебирает в голове несколько подходящих сценариев собственного спасения. — А наследный принц? Он обязан мне жизнью. Кастор невесело смеется и качает головой. В глазах у него мелькает несвойственная ему растерянность. — Пустое. Его положение при дворе важнее, а поскольку оно слабое, он не пойдет против отца. — Великолепно. Кастор нервно потирает лоб, потом с сожалением признает, что других вариантов вызволения он придумать не в силах, но попытается немедленно поговорить с Уолполом и, возможно, повлиять на его решение. Вернувшийся слуга уводит Северуса обратно в библиотеку, где тот и еще несколько лекарей проводят оставшиеся часы до ужина, который, по мнению большинства из них, совершенно отвратителен на вкус. Все внутри Северуса клокочет: он давно не испытывал такой чистой беспримесной ярости, которая, если выплеснуть ее наружу, разнесет по камням несколько городов. Барон обыграл его как мальчишку — его, человека, который столько лет убеждал Темного лорда в своей непоколебимой преданности и оставался его самым доверенным лицом. Да, он возгордился своим опытом и решил, что барона не стоит опасаться, что он обойдет любого в тонкой игре в интриги. Какой хитросплетенной была его партия в арии Темного лорда, она связывала и разводила сотни нитей — и после всего он попался в детскую ловушку, грозящую настоящей смертью. Но хуже всего — разлука с Грейнджер. Черт с ним, с предложением и с любовью — они не исчезнут, но мысль, что она останется без его защиты, невидимым когтем беспрестанно царапает его сердце. — Вы не спите? Северус неохотно поворачивается на жесткой кровати. Напротив него сидит худой бледный парень лет восемнадцати, и Северус невольно вспоминает, что его зовут Джеймс. — Как видите. — Говорят, вы очень знающий лекарь. — Говорят. — А на самом деле? — Давайте спать, бога ради. — Но вы не спите, сэр, и не собираетесь. — Джеймс, очевидно, упрям не меньше, чем Грейнджер. — Я боюсь уезжать, боюсь, что уже не вернусь домой. А вам не страшно? Северус тяжело выдыхает. Видимо, полежать спокойно и обдумать ситуацию ему не удастся. — Вам слишком мало лет, чтобы вы стали незаменимым участником военных действий. Зачем вы здесь? — Я неплохо разбираюсь в травах, сэр. Отличаю на вкус горечавку от полыни, рябину от шиповника. Могу сварить отвар, что снимает жар, могу промыть рану. Им такие нужны на войне. Им все нужны. Люди-то мрут. Северус усмехается. — А отличить рябину от боярышника сможете? — Вот это сомнительно, сэр. Обе ягоды вяжут рот, да и только. — Верно. Только рябина всегда слаще, а боярышник кислее. И послевкусие у рябины более терпкое. Что вы еще знаете? Они разговаривают до самого утра: Джеймс делится всеми знаниями, будто сдает ему все билеты СОВ, а Северус, слушая его вполуха, одновременно размышляет об уровне безысходности своего положения. Разумеется, бежать невозможно — ведь бежать некуда. Из аптеки его вновь вернут в Ливерпуль, только, возможно, еще и покалечив. Прятаться у Блэков бессмысленно и трусливо. Бежать и ворваться в особняк Селвинов? Заставить барона выпить сыворотку правды и выложить всю историю о Бэгмене — неплохой план, но он провалится, если барон ничего толком о Бэгмене не знает, а лишь передает нужную информацию. В таком случае его все равно освободят. Нет, чтобы справиться с бароном, необходимы веские доказательства. А их нет. И тогда у Северуса рождается отчасти странное, но вполне реальное подозрение, что барон Селвин каким-то образом связан с Министерством будущего, а значит, давно играет на две стороны. Весь следующий день до самого вечера Северус вместе с десятью другими лекарями проводит время в палате, где им объясняют военные приказы: отступление и наступление, моменты, когда разрешено забрать раненых и когда запрещено, как правильнее извлекать пули и можно ли давать пить при большой кровопотере. Никаких посетителей Северус не видит: ни Блэка, ни Грейнджер, ни Софии — только чужие лица, тошнотворная еда и монотонный голос лектора. На корабль они заходят — по двое на узком трапе — уже около полуночи. Пахнет тиной, отчаянно кричат чайки, и взволнованная темная вода зло толкается в хорошо просмоленное днище. Северус не доверяет ни кораблям, ни капитанам, предпочитая держаться подальше от обоих: он убежден, что воду нельзя покорить, а ветер заставить изменить направление, и что трансгрессия или мощный портал — лучшие способы оказаться на том берегу, если такая потребность вообще возникает. Их размещают не в каютах, а в трюме, между мешками с провизией, над которыми развешены вонючие гамаки. Северус с омерзением ложится в один из наиболее чистых, и Джеймс, вздохнув, тихонечко забирается в соседний. В каютах же, по словам одного из матросов, разместили проституток для капитана и нескольких наверняка бестолковых военных, отправленных для создания переломного момента в войне и нахождения гениальных решений. — Сколько нам плыть, сэр? — Недели три. — А если мы попадем в шторм? — Пойдем на корм рыбам. Из гамака справа от Северуса раздается низкий смех, и над замусоленным краем ткани появляется рыжая голова, крепко прикрепленная к туловищу толстой шеей. — Полно мальчишку пугать, господин Снейп. В шторм попадем — выплывем. Эта посудина всякое повидала, я только что слышал от капитана. Северус с подозрением спрашивает: — Откуда вам известно мое имя? — Да как же, все знают сурового аптекаря из Аппер-Фледжи, если они хоть немного приближены ко двору. Я бывший личный врач герцогини Пембрук — недавно ее муженька упекли в Тауэр, а мои услуги оказались лишними. Раньше она скрывала меня от войны, а теперь отправила восвояси. А вас, так подозреваю, отправили на войну недруги. Вы ведь не врач, верно? Северус выдерживает паузу. — Сложный вопрос. Я бы предпочел не отвечать на него. Как вас зовут? — Джереми Джонс. Вы первый раз в море? — Да. — Готовьтесь блевать, аптекарь. Все блюют в первый раз, как бабы кровоточат, впервые раздвинув ноги. Вы не думайте, что я у благородных служил да манер нахватался, я сам-то сын матроса, когда-то ходил на одной посудине за рыбой, да после ухитрился до лекаря дорасти, толку же никакого не вышло. Все врал о снадобьях, да как уж извивался, книги мудреные читал. А язык-то матросским остался. Дочку одну герцогскую соблазнил, мать-то не знает еще, что ей приплода ждать... Жрать принесут скоро — не жрите оба с мальцом. Поссать если надо — гальюн наверху, да осторожней, волна смоет за борт. Если совсем невтерпеж, так вона там ведро в носовой части. Туда можно. Время начинает течь иначе. Северус и не пытается уснуть, мерно раскачиваясь вместе с гамаком в такт кораблю, скрипящему и будто стенающему от боли. Ситуация, в которую он угодил полтора дня назад, до сих пор кажется ненастоящей, выдуманной, ирреальной. Он только что был в теплой постели с любимой женщиной — и словно через мгновение оказался в серых казенных стенах, а следом — в дурнопахнущем трюме, где за тюками прячутся крысы. Больше всего Северуса раздражает то, что ему опять придется выполнять бессмысленные приказы и подчиняться людям, которые сами подчиняются идеям королей, спокойно спящих в своих постелях. А он уже привык сам распоряжаться своей жизнью, привык к посетителям, к аптечной рутине и даже начал откладывать некоторые сбережения для того, чтобы потом выкупить дом. Скорее всего, как только контракт разорвут, дом и аптеку передадут новым агентам времени, но Северус настолько прикипел к обстановке, что не хочет с ней прощаться. Впрочем, смешно и нелепо рассуждать об этом на корабле, что уносит его все дальше от берегов Шотландии. Морская болезнь настигает его через несколько часов непрерывной качки, и Северус переживает унизительную тошноту, которая извергается из него бесконечным потоком в принесенные ухмыляющимся матросом ведро. Выводящее из себя унижение и беспомощность длятся около двух суток. Все, на что Северуса хватает, — это дойти до ведра и забраться обратно в гамак, ощущая во рту омерзительный привкус рвоты. Воду приносят в ограниченном количестве, а на еду Северус и не смотрит, но слышит от других, что она приятнее, чем в отделении для новобранцев. Только на третий день голова становится менее тяжелой, желудок не желает выворачиваться наружу каждую минуту, и Северус медленно поднимается на палубу по высоким ступеням вслед за бледным Джеймсом, хватаясь за жесткий канат. На несколько секунд его охватывает непривычная для него паника: впереди, позади, справа, слева — всюду простирается изумительно сапфировая и загадочно непроницаемая гладь воды. От нее невозможно спрятаться, от ее милости придется зависеть — и Северус, вцепившись в фальш-борт, не сводит глаз с горизонта. Еще прохладный ветер треплет волосы, но солнце уже становится ощутимее горячее. — Безграничные и бессмертные воды — это начало и конец всего на земле, — произносит голос позади него, и Северус оборачивается. — Как вам океан, господин аптекарь? Северус узнает в высоком широкоплечем мужчине капитана Брэндона, племянника герцогини Саффолк, с которым они несколько раз беседовали на приемах. Ему около сорока пяти, и его холеное загорелое лицо свидетельствует о месяцах сытой жизни, проведенной на воде и на суше. — Не впечатляет, — холодно отзывается Северус. — Не люблю ветер, влажность и запах соли. — О, вы привыкнете. Какими судьбами вас занесло на мой корабль? — Усилиями барона Селвина. — А, и вы тоже перешли ему дорогу? Сочувствую. Впрочем, ничего удивительного: вы расторгли помолвку с его сестрой, а это чуть ударило по его репутации. Две дамы, кажется, позволили себе пошутить над баронессой, а барон такого отношения не терпит. Какого черта вы отказались от свадьбы? Северус опирается локтями о фальш-борт, глядя, как корпус корабля легко скользит по темно-синей толще воды, нарушая ее покой. — Я люблю другую женщину. Иногда приходится совершить идиотскую ошибку, чтобы осознать истину. — За любые ошибки приходится платить, господин аптекарь. Полагаю, барон создал вам некую историю и выставил военным лекарем? Иначе не представляю, каким образом вы оказались среди людей в трюме. — Верно. Есть какая-то надежда, что недоразумение выяснится и подтвердится — скажем, при вашем участии — и я отправлюсь домой? Капитан задумчиво поправляет шляпу с черным пером, делает знак рулевому, потом произносит: — Я попробую поговорить с его превосходительством, но обещать вам свободы не вправе, к сожалению. Никто не понимает, как разворачивается война. Уолпол гнет свою линию, близкую к подписанию мира, испанцы настроены агрессивно; кроме того, они чуют, что победа близка, так что отступать не собираются. Если выяснится, что вы попали в лекари по ошибке, вас отправят воевать в пехоту: это самый вероятный расклад. Советую подумать, хотите ли вы сложить голову за идеи короны и не лучше ли придерживаться версии лекаря: в любом случае вы так или иначе сведущи в лечении. Приходите обедать в два, если качка вас отпустила. Я выделю вам каюту: она не в лучшем состоянии, но все же удобнее, чем гамак в трюме. Северус благодарно склоняет голову. Наступает время, когда смирение и терпение должны стать его главными добродетелями, а любая помощь приниматься вежливо и с благодарностью. Что он говорил о катарсисе? Пожалуйста, третья стадия. Потом он обязательно придумает, как отомстить барону — нет, не так. Грейнджер бы — нет, тоже не так. Гермионе бы не понравилось, задумай он месть, и, пожалуй, она права. Мстят только мелочные и ничтожные людишки, не способные думать. Он же провернет дело так изощренно и хитро, что барон не выскользнет из его хватки. Вслух Северус произносит: — Каюта двухместная? — Разумеется. — Я могу взять туда юношу по имени Джеймс Экстон? — Если вам охота делить небольшое пространство с ним — ради бога. Учтите, окна там нет. За три недели плавания они несколько раз попадают в несильный шторм, но самая страшная буря настигает их уже около берегов Ямайки. Пока юноша поминутно крестится и молится несуществующей Деве Марии, Северус лежит на старом одеяле, мрачно слушая властное завывание ветра, и размышляет о том, что Филиппу сейчас правильнее оставаться в монастыре: кто знает, что еще задумал барон. Каюта резко наклоняется то вправо, то влево, и кровати, прибитые к полу, пытаются сбросить их на пол, а прочие вещи и одежда перекатываются из угла в угол, собирая всю пыль. С палубы доносится топот матросов, приказы капитана и рулевого, перекрикивающих стихию, звук бушующих волн — и продолжается почти всю ночь, но к утру — вероятно, молитвами Джеймса — океан устает сражаться с людьми и на время утихает. Поднявшись на мокрую палубу, Северус, ослепленный неистовым южным солнцем, слышит радостный вопль смотрящего: — Земля! До боли щурясь и вглядываясь в лазоревый горизонт, Северус наконец различает тонкую, почти невесомую и сливающуюся с поверхностью воды полоску зеленоватой суши. Перед ним лежит Ямайка.Айрис
Напольные бронзовые часы с золотым циферблатом гулко бьют девять вечера. Айрис, поспешно поднявшись и отложив журнал о последних новшествах французской моды, выходит из будуара в гостиную, где спустя минуту появляется Кастор в помятом синем камзоле и черных кюлотах. — Добрый вечер, дорогая. — Кастор учтиво целует ее руку. — Матушка у себя? — Да. Просила передать, что ужин подадут в розовой гостиной через десять минут. Как прошел день? — Уныло. Бесконечная утомительная рутина: ни побегов, ни поджогов, ни чудовищ. — Кастор зевает в кулак, потом замечает: — Вам, верно, скучно одной находиться взаперти целыми днями? Айрис горячо возражает: — Нет, нисколько. Я днем встречалась с Беатой, мы гуляли на виноградниках. Вы не представляете, какая жара стоит на юге страны, поля превратились в настоящую жаровню. Кастор насмешливо фыркает. — Южане не ценят своего счастья. В то время как мы здесь то и дело разжигаем камины от холода в середине лета, они наслаждаются солнечным теплом. Идите ужинать, дорогая, я переоденусь, освежусь и немедленно спущусь. Айрис, кротко улыбнувшись, послушно направляется через анфиладу комнат в гостиную, где уже сидят леди Блэк и сонная Вероника, подпирающая голову ладонью. — Кастор сейчас придет. — Айрис садится справа от окна и кладет на колени салфетку. — Вам лучше? Леди Блэк, страдающая нарушением сердечного ритма, с которым не могут совладать лекари, поправляет сползшее с похудевшего пальца кольцо. — Спасибо за заботу, милая. Я выпила микстуру, к утру пройдет. Не говорите только Кастору, у него своих переживаний достаточно, со мной все хорошо. В таком возрасте уже не рассчитываешь, что сможешь чувствовать себя как в двадцать... Вероника, дитя мое, убери локти со стола. Айрис заговорщицки подмигивает девочке, напоминая, что на рассвете они собирались наблюдать за гнездом малиновки: уже большие птенчики смешно разевали рты, ожидая, пока мать не принесет им червячка. Вероника выпрямляется и чуть заметно корчит ей рожицу в ответ. Айрис отклоняется на спинку кресла, поглядывая на дверь. За те три недели, что она живет у Блэков, она постепенно привыкает и проникается неспешной атмосферой дома, заботливо созданной леди Блэк. Кастор врывается в эту безмятежность ранним утром и поздним вечером, как молодой неутомимый вихрь, а потом исчезает, передавая эстафету Веронике, с хохотом прячущейся за скульптурой Аполлона от разозленной гувернантки. Сама Айрис ощущает себя медленно наливающимся персиком с созревающей косточкой-семенем, но еще находит в себе силы участвовать в ежедневных проказах Вероники. По утрам ее иногда мучает тошнота, по ночам — тревога: после свадьбы Руфус нанес визит лишь однажды, и то разговаривал с ней сухо и неделикатно, родители не ответили на последнее письмо, а в свете она не появлялась уже очень давно. — Беата Мракс приглашает меня на матч по плюй-камням в качестве участника, — невзначай замечает Айрис, нарезая сочную телятину серебряным ножом. — — За чем дело стало? — Кастор наливает вино из хрустального графина. — Уверен, вы еще не растеряли ваш чудесный навык игры. Но леди Блэк моментально схватывает нерешительность в голосе Айрис и спокойно произносит: — Друг мой, ты уверен, что твою жену примут должным образом, учитывая деликатность ее положения? Кастор вытирает губы салфеткой и с подозрением переводит взгляд с матери на Айрис и утомленно произносит: — Женщины, я вас умоляю: изьясняйтесь на английском языке в этом доме, а не на том птичьем щебетании, каким полон двор ее величества. — Другим словами, дорогой, не обидят ли твою жену недобрыми жестокими словами. Возможно, ей стоит пока отдохнуть дома, как можно больше гулять, набираться сил и... Кастор нетерпеливо взмахивает вилкой. — Матушка! Невозможно жить под стеклянным колпаком. Ядовитые зубы светских горгон никуда не исчезнут, так что чем раньше ты покажешь им свою сияющую броню, обращая их в камень, тем лучше. При дворе сплетен достаточно: разумнее явиться в великолепном платье и фамильных бриллиантах и тут же пустить свою собственную. Леди Блэк задумчиво произносит, принимая слова сына всерьез: — Бриллианты у нас, кажется, в изумрудной шкатулке. Я посмотрю; заканчивайте ужинать без меня. Вероника, пойдем со мной, дитя, ты уже засыпаешь. Кастор, слегка хмуря брови, провожает мать изучающим взглядом. — Что-то случилось? — Ей немного нездоровится, но повода для тревоги нет, — успокаивающе говорит Айрис, позволяя слуге забрать тарелку. — Вы хотите десерт? Кастор морщится. — Не сегодня. От взбитых сливок меня тянет в сон, а я бы предпочел побыть с вами еще час. — Тогда я тоже откажусь от пирожного. В саду так хорошо — прогуляемся? В сумерках Айрис почти без стеснения рассматривает Кастора, прижимаясь щекой к его плечу. У него открытый, смелый, уверенный взгляд, приятный и привлекательный овал лица с волевым подбородком, мягкие иссиня-черные волосы, к которым очень хочется прикоснуться, и от всей его фигуры исходит тепло, окутывая Айрис плащом защищенности. После свадьбы прошло около недели, и Кастор стал лишь более чутким, угадывающим ее желания: в один день он принес ей букет полевых цветов, в другой — корзину заморских фруктов, в третий — дамский журнал, стащенный из салона маркизы Линкольн. А как он веселит ее по вечерам, рассказывая самые забавные истории из Министерства. И нисколько, нисколько не навязывает при этом свое общество, предупреждая ее просьбу остаться одной. Малышу или малышке в ее утробе скоро исполнится полтора месяца, и Айрис уже почти не снятся страшные сны о воскресшем Морисе. Ее понемногу притягивает Кастор: желание проводить с ним время растет внутри нее, ей нравятся и тембр его голоса, и его ребячество, и его нежность. — Я вам никогда не показывал свои рисунки, — говорит он просто, поддев носком сапога дохлую мышь на дорожке у фонтана. — Я их даже матушке не показывал, честно говоря. Хотите взглянуть? Только обещайте не смеяться. Айрис горячо кивает, заверив его, что сама рисует не лучше ребенка, и Кастор, приведя ее в свой кабинет, смежный со спальней, открывает заклинанием одну из дверец шкафчика, стоящего у окна. В черной кожаной папке беспорядочно перемешаны рисунки, посвященные самым разным темам: осени, лету, приемам, гончим собакам, охоте и лошадям. Айрис с восхищением берет папку в руки и подходит ближе к серебряному канделябру, переворачивая шероховатые листы. Ей особенно приходится по душе изображение всадника на гнедом коне, скачущего по пустошам на закате. Из под копыт разлетаются комья грязи, желто-зеленая трава контрастирует с алым небом, а лицо человека безмятежно, будто он растворяется в завораживающей свободе скачки. — Подарите мне это чудо, — произносит она и кладет листок на письменный стол. Кастор с любопытством бросает взгляд на выбранный рисунок и улыбается. — Я знал, что он вам понравится. В тот момент я был един с этим образом, несущимся в неизвестность. Мне хотелось вырваться из дома, нарушить все правила, выиграть все дуэли — и сбежать. Айрис легонько сжимает его запястье и выдыхает: — Кастор... Он понимает сразу, по наитию, что она хочет сказать, о чем просит — и его губы легонько касаются ее ждущих губ. Чуть отстранившись, Айрис решительно шепчет, борясь со страхом: — Я хочу стать для тебя настоящей женой, понимаешь? Говорить тебе "ты". Делить с тобой постель. Ощущать твои прикосновения. Их глаза встречаются, и Айрис выдерживает пристальный взгляд Кастора. — Тебе необязательно отдаваться мне, чтобы быть хорошей женой или заслужить мое расположение, — тихо отвечает он, привлекая ее к себе. — Я люблю тебя без всяких условий, и если ты однажды почувствуешь, что я нужен тебе не только как друг и собеседник, но как мужчина, я сойду с ума от счастья, но только в том случае, если желание искренне. Я люблю тебя настолько, что мне невыносима даже мысль о том, что я ненароком вынудил тебя оказаться в моей постели. И Айрис делает ход конем, шагая вперед по зыбкому песку. — Я именно это и чувствую, глупый. Неужели ты не понимаешь? Кастор осторожно кладет дрожащую руку на ее еще не округлившийся живот. — А как же дитя? Мы не навредим ему? — Ни одному ребенку еще не вредила любовь, — убедительно произносит Айрис, и Кастор, уступив ее внутреннему натиску, подхватывает ее на руки и несет в спальню. Камердинер заканчивает приготовления ванной, и Кастор, сделав короткий жест, просит его удалиться. — Предлагаю начать с омовения. — Кастор улыбается и ловко развязывает ленты ее корсета. — Я бы не смог быть женщиной: надеть все это на себя, а потом снять — невозможно. Вечный раб своей одежды! Айрис в свою очередь робко помогает ему снять камзол и рубашку, а потом с удовольствием касается ладонями его обнаженной мускулистой груди. — Расскажи мне, что сделал с тобой Мракс, — выдыхает Кастор, снимая с нее нижнее платье. — Расскажи и забудь навсегда, потому что больше ты такого не испытаешь, клянусь. Айрис молча вытаскивает ленты и шпильки из волос, высвобождая рыжее озеро, простирающееся практически до поясницы, и вызывает в памяти грозовую ночь. — Морис был ужасно груб, а мне хотелось нежности. Морис был эгоистичен и даже жесток, а я — неопытна. Разорвал мое платье, прижал меня к софе — никакой ласки, только боль и резкость, будто я — женщина, что стоят за углом Уайтчапела, продавая себя. Кастор бросает в сторону последнюю нижнюю юбку. — Дорогая, но это была совсем не любовь, а чистое насилие. Я объясню вам без слов, что такое любовь. Он забирается в ванну первым и, усевшись, подает ей руку, помогая присоединиться. Айрис, слегка смущаясь при виде его полностью обнаженного тела в воде, садится к нему на колени и прижимается спиной к его груди, бесстрашно откинув голову ему на плечо. Кастор что-то будто мурлыкает, прежде чем произнести разборчивые слова. — Поцелуй меня, — говорит он, обнимая ее одной рукой поверх плеч, а другой скользя губкой с миндальным маслом круговыми движениями по ее телу. Айрис обхватывает рукой его шею и целует в жадные губы. — Я хочу, чтобы ты знал, что я люблю тебя, — произносит она тихо. — Пусть даже моему сердцу только кажется, что это любовь — я хочу в нее верить. Я хочу любить такого, как ты. Кастор откладывает губку в сторону и поглаживает ладонями ее тело, потом зачерпывает воду пригоршнями и смывает масло. Левая рука его незаметно принимается ласкать ее грудь, сжимая раскрасневшийся от пара сосок, а правая, скользнув вниз, чуть раскрывает ее бедра и касается чувствительного бугорка. Пальцы его без всякого стыда опытно и умело ласкают ее, замедляясь и убыстряясь, исчезая и возвращаясь. Айрис отдается в его власть, запрокинув голову и прикрыв глаза, и только слышит самодовольный смех Кастора, когда с ее губ срывается блаженный стон и порождает нарастающее эхо стонов. — Как хорошо, — шепчет она, не открывая глаз, но уже мгновение спустя Кастор выбирается из остывающей воды и, взяв Айрис на руки, заворачивает ее в огромную уютную простынь и относит в свою постель, пахнущую терпко-пряным ароматом мужского одеколона. Первые секунды Айрис горит от смущения, встретившись взглядом с Кастором, а следующие — от наслаждения. Кастор невероятно нежен — так, как она и мечтала, — и внимателен, и, следя за выражением ее лица, он думает о ней, а уже потом о себе. — Ты восхитительна, — шепчет он, склоняясь к ее шее и начиная двигаться чуть быстрее. — И ты создана для меня, ты создана для любви. Айрис не сдерживает громкий стон. Возбуждение и ожидание всплеска внутри нее растет вместе с уверенными, но осторожными движениями Кастора — и всплеск наступает раньше, чем ей хочется, но она еще не знает, как удержаться на трепещущей грани, как продлить удовольствие. — Я тебя научу, — Кастор накрывает их обоих одеялом. — О, нас ждут чудесные открытия и незабываемые часы любви. Я даже подумываю о том, чтобы сбежать с работы на неделю-другую. У нас есть дом в Сомерсете — там давно никто не живет. В его серых глазах плещутся сразу несколько чувств: удовлетворение, торжество и восхищение. Айрис проводит рукой по его волосам. — И всегда будет так хорошо, как сейчас? — Разумеется. Айрис приглушенно смеется. — Ты самый настоящий хвастунишка. — И вовсе нет. Скажем, у меня было много практики — и никто не остался разочарован. Айрис нарочно прижимает ладони к ушам. — Ничего не желаю слышать. Другие женщины! Невозможно. У тебя всегда была только я. Кастор устало натягивает одеяло до подбородка и зевает. Айрис с любопытством наблюдает за ним, только сейчас осознавая власть женского обаяния, женского тела и страсти, способной превратить мужчину в трепетного и послушного мальчика. Вероятно, именно такой магией пользуется мадам Лестрейндж, очаровывая короля, такой же магией пользуются и мужчины, крепко привязывая к себе женщину обещанным наслаждением. Да, пожалуй, за негу страсти можно отказаться от многого — почти от всего. — Кастор? — Что, любимая? — Я хочу персиков. Знаешь, бывают такие потрясающе сочные персики — не оторваться. — Прямо сейчас? — Да. Кастор лениво сползает с кровати. Золотые часы на каминной полке показывают половину первого ночи. — Мадам, у вас нет ни капли совести и жалости к человеку, которому придется вставать на рассвете и снова рисковать своей жизнью. Сколько персиков вам принести? — Два. Нет, лучше все-таки три. Кастор укоризненно качает головой, направляясь к дверям и что-то ворча про прихоти беременных женщин. Усевшись на пушистый ковер у камина, они до двух часов ночи едят сладкие фрукты, пачкая пальцы и губы липким соком, и разговаривают обо всем на свете. Айрис наконец успокаивается, будто струна, натянутая внутри нее, обвивающая ее сердце клеткой, лопается, и она чувствует себя живой — и почти что прежней. Проснувшись утром, Айрис некоторое время лежит в огромной постели, раскинув руки. Кастор уже давно трансгрессировал в Министерство, не разбудив ее. Топот ножек Вероники раздается на третьем этаже, а голос леди Блэк, отдающей распоряжения на грядущий день, доносится из гостиной. Айрис поднимает брошенное на пол платье, корсет и юбки, и, прижимая атласный ворох к груди, босиком возвращается в свою спальню. Камеристка, растерянно оглядывающая ее пустую постель, с облегчением вздыхает. — Святые небеса, миссис Блэк! Я уже думала, не случилось ли чего. Садитесь, я помогу вам одеться и заплести волосы. Уже девять утра, скоро позвонят к завтраку. Айрис усаживается на высокую банкетку, накинув шелковое домашнее платье. — С сегодняшнего дня я буду ночевать в спальне мужа, а утром приходить в свою, чтобы привести себя в порядок. — Как скажете, миссис. — И почисти после полудня пурпурное платье, Джоанна: я надену его сегодня на дневной выход. — А шляпку, миссис? — Выберу, пожалуй, черную с малиновыми перьями. Думаю, выйдет достаточно ослепительно. Леди Блэк зорко замечает перемены, стоит Айрис появиться в столовой за завтраком и с аппетитом, какого не было уже давно, приняться за поджаренный хлеб, нарезанное вяленое мясо, итальянский сыр и круассаны. — Позволю себе бестактно заметить, дорогая, что я еще никогда не видела сына таким счастливым, как этим утром. Что вы с ним сделали? Вместо ответа Айрис густо краснеет и пробует свежезаваренный чай, привезенный с южных плантаций, стараясь остаться невозмутимой. — О, дорогая, — леди Блэк поглаживает ее по запястью. — Вы очень храбрая женщина. Айрис твердо намеревается остаться в статусе храброй женщины, перешагнув порог клуба плюй-камней около двух часов дня. Несколько дам, переглянувшись, презрительно морщат носы, но Айрис, невозмутимо пройдя прямиком к организатору, заявляет, что желает поучаствовать в матче. — Как я могу к вам обращаться, мадам? — Миссис Блэк. Или леди Блэк — как вам удобнее, — Айрис задорно улыбается и, взяв из шкатулки плюй-камень, игриво подкидывает его и ловит. Организатор теряется, протирая вспотевшую залысину носовым платком. Отказывать жене известного своим горячим темпераментом Блэка ему страшно, нарушать договоренность с герцогом Говардом — еще страшнее. — Не понимаю ваших сомнений, — Айрис продолжает играть камушком. От исхода крошечного противостояния зависит все ее будущее при дворе. — По правилам любой человек имеет право принять участие до начала игры. А игра еще не началась. — Х-хорошо, хорошо, госпожа Блэк, — организатор сдается, кланяется и пропускает ее вперед, к остальным участникам, среди которых Айрис, к своему огорчению, не находит Грейс Яксли. Первый раунд заканчивается уверенной победой Айрис, и недовольный и скисший герцог Говард, как истинный джентльмен, делает первый шаг навстречу для возобновления отношений. — Рад видеть вас в добром здравии, — герцог кланяется и целует ее руку. Дамы, сидящие в амфитеатре, тут же направляются к ним, словно ждали этого жеста принятия — или, наоборот, отстранения. — Как вам живется у Блэков в роли новой госпожи дома? — О, прекрасно. — Айрис расправляет плечи и встряхивает головой. Вчерашняя ночь любви с Кастором придает ей теперь ощущение уверенности в себе. Она не одна. Ее любят. Ее желают. За нее умрут. Жизнь все еще полна наслаждений. Она все еще молода. — Не пригласите ли нас с мужем на прием? Я давно не бывала в свете. — Я пришлю вам карточку, — герцог усмехается. — Даже если вы придете без сопровождения, я буду рад видеть вас у себя послезавтра на полуденном чаепитии. Знаю, господин Блэк весьма деловой человек. Маркиза Глостер невзначай роняет: — Да, я наслышана о делах вашего супруга. Говорят, на прошлой неделе его видели в обществе мадемуазель Спенсер, в ее открытой коляске около Риджентс-парка. Айрис бесстрастно пожимает плечами. — Мой супруг по долгу службы имеет дело с огромным множеством людей, маркиза. Не стоит отождествлять ваши личные фантазии относительно моего мужа с благопристойным поведением других. — И по-прежнему остра! — восклицает герцог довольно. — Нет, я определенно жду вас послезавтра. Вы останетесь на второй и третий раунды? Безусловно, Айрис остается — и с воодушевлением выигрывает матч. Вся компания из десяти леди и джентльменов, знакомых друг с другом по приемам, направляется в сад, где их угощают чаем и пирожными. — А вы слышали о Джемме Аббот? — Маркиза Глостер считает, что если день прожит без сплетен, то он прожит зря. — Бедняжка потеряла все состояние, брат разорвал с ней связь. Слышала, она не гнушается любой работы, чтобы выжить. И ютится в комнатке в какой-то шотландской деревушке. Такое падение! — Какая ужасная история, — вторит ей графиня Солсбери, обмахиваясь веером. — И все из-за юноши-студента! Ни породы, ни денег, ни положения. Мезальянс, да и только. Хорошо, что тот все же ушел в монастырь: замаливать грехи полезно, не так ли? Мисс Абботт хороша собой, еще, дай бог, найдет подходящую партию. Попрощавшись с дамами и герцогом, Айрис сразу же трансгрессирует в Аппер-Фледжи и направляется к дому, где жил Филипп: она почти уверена, что застанет Джемму там. И почему только Кастор ничего не сказал ей о том, что Филипп ушел из мирской жизни в обитель бога? Айрис снимает капюшон плаща и негромко стучит в дверь, нетерпеливо переступая с ноги на ногу. — Уходите! — голос Джеммы раздается из глубины дома. — Я ничего не хочу покупать. — Милая моя, это Айрис. Джемма открывает ей не сразу, словно несколько секунд уходит у нее на раздумья. Войдя в комнату, Айрис обводит помещение цепким взглядом и сразу замечает, что Джемма находится в весьма бедственном положении. Она похудела и поблекла, пальцы исколоты в кровь, на кровати — чужие женские сорочки, юбки и чулки. — Я штопаю, — объясняет Джемма в ответ на вопросительный взгляд Айрис. — Иной работы нет. В Министерстве мне не нашли занятия, а жить как-то нужно. Все статуэтки я продала очень дешево, денег почти нет. Но я не жалуюсь. Я заслужила порицание, Айрис. Меня должны вывести на улицы Лондона и кричать: "Она предавала любовь!" Я плохо сплю: мне все видится окровавленный и изломанный Филипп, его потухший пустой взгляд, раздробленные пальцы. Боже мой! Я ненавижу себя. Ненавижу! Айрис тщетно пытается ее успокоить; Джемма закрывает ладонями лицо и, упав в кресло, раскачивается из стороны в сторону, безутешно рыдая. — Ты уверена, что Филипп уже пострижен в монахи? — Нет. — Подбородок Джеммы немилосердно трясется, с него капают слезы на темно-синее платье. — Так быстро никого не постригают, кроме преступников. Айрис встряхивает ее за плечи, чтобы привести в чувство. — Приди к нему и поговори с ним. — Он не желает меня видеть. — Значит, наоборот, желает слишком сильно. Ты стоишь между ним и Богом. Он боится увидеть тебя и поддаться мирским соблазнам. Но все это говорит о том, что к монашеству лежит не его душа, а его разум. Джемма поднимается и берет со стола какие-то бумаги и письма. — Я обошла всех, кого могла. Я просила — на коленях стояла. Только один лекарь из богом забытой больницы написал мне рекомендацию, и то просьбе милосердной и праведной Мэри Уилкс. В Мунго мне указали на дверь, не пустив к врачу, студенты университета не решаются ничего писать о человеке, судимом за государственную измену. Я думала, что соберу все-все, приду к нему и протяну веские доказательства, чтобы он понял: его любят. Его ждут. Он необходим здесь. Но у меня ничего не вышло. Айрис достает носовой платок и стирает слезы с ее щек и губ. — Милая, после того, что случилось со мной... — Не сравнивай, Айрис. Кастор всегда хотел только одного: заполучить тебя, и мы обе это прекрасно знаем. Он стал великолепным мракоборцем и королевским гвардейцем, но он устроен довольно просто: ему нужна теплая постель, вкусный ужин и нежная жена, которую он носит на руках и восхваляет перед целым миром, прощая все капризы. Филипп — совсем другой, сложный и требовательный ко всем, включая самого себя. Он прежде всего — эдакая вещь в себе и думает о себе. Нет, он не эгоистичен, а только убежден в том, что сможет составить счастье женщине, крепко стоя на ногах и зная, что идет верной дорогой. Счастье семьи для него зависит от внутреннего удовлетворения своей жизнью. Он горд и не терпит унижения. И я понимаю, что клеймо унижает его каждое мгновение. Айрис сердито поджимает губы, уже собираясь возразить, что Кастор совсем не простак, каким его снисходительно считает Джемма, но вовремя одумывается. — Я снова имею некоторый вес в обществе. В моих силах тебе помочь. Джемма демонстративно поворачивается к ней спиной и берет со спинки стула грязный чулок с несколькими дырами. — Если я не смогла добиться справедливости, значит, Господь и вправду хочет оставить Филиппа себе. Айрис вынимает из сумочки пять золотых и кладет на стол. — И не смей отказываться, — произносит она напористо, а сердце ее сжимается от жалости. — Я завтра навещу тебя. Ты не заглядываешь к аптекарю Снейпу? Джемма отрицательно качает головой, и Айрис, попрощавшись, возвращается домой к позднему обеду. Кастор появляется только около полуночи; Айрис уже дремлет, утомленная насыщенным днем, на краешке его постели, но приоткрывает глаза, услышав тихие шаги. — Что случилось? — шепотом спрашивает она, наблюдая, как он раздевается с мрачным выражением лица и берет со спинки кушетки приготовленную слугой свободную ночную рубашку, едва доходящую до колен. — Аптекаря Снейпа забрали на войну. — Кастор ложится рядом и целует ее. — Барон Селвин умело плетет козни, ничего не скажешь. Я до последнего надеялся, что смогу вытащить нашего упрямого аптекаря, но все мои старания превратились в пыль. Мисс Грейнджер, разумеется, места себе не находит. Завтра она отправится к королю, но чем кончится дело, неизвестно. Айрис прижимается к нему и кладет голову на грудь. Сейчас ей не хочется думать ни о бароне, ни о Снейпе. — Если ты не против, я бы хотела помочь Джемме. Нужно собрать рекомендации у всех, кто знал студента Филиппа: возможно, это повлияет на его решение уйти из монастыря. Такой талантливый человек! Он дважды спас тебе жизнь, спас моего ребенка. А монастырская жизнь так грустна и бесцветна. Он похоронит себя заживо. Кастор молчит, потом тихо спрашивает: — Ты действительно интересуешься моим мнением? — Да. Что-то не так? — Напротив. Честно говоря, я полагал, что ты, как и прежде, станешь действовать исходя исключительно из своих желаний и мыслей, не спрашивая меня. Я рад, что ошибся. Знаешь, после этого чертова дня очень хочется ненадолго забыться... И рука Кастора тянется к лентам на ее ночной сорочке.Элизабет
Корвин Мракс подает ей руку, но Элизабет делает вид, что не замечает протянутой крепкой ладони, шагая рядом с ним по неровному полю. Она так надеялась, что никогда больше не увидит этого человека! Человека, больше похожего на зверя. Или демона, сбежавшего из преисподней. Сдерживая нахлынувшее раздражение, Элизабет холодно интересуется: — Как вы меня нашли, сэр? — Поисковое заклинание, разумеется. Трансгрессия, на удивление, тоже существует в этих дьявольских краях, полных краснокожих ублюдков... Гм. Вы будто недовольны моим вмешательством. — Весьма. — Узнаю свою строптивую гувернантку, — Мракс радостно сверкает глазами. — А вы неплохо устроились, как я уже успел разузнать. Посланница настоятельницы женского монастыря! Я хохотал, услышав об этом. Элизабет хмурится, глядя на него исподлобья. — Что вы нашли смешным, сэр? — Ваше умение втереться в доверие монашки, будучи абсолютно равнодушной к дохлому телу на кресте. — Вы богохульник, сэр. — Бросьте изображать невинную овечку, мисс Уоррен. Вы бы притащили крест самому Иисусу, если бы увидели в этом выгоду. Элизабет резко останавливается и смотрит на него с негодованием. — Вы считаете меня настолько беспринципной, сэр? — Абсолютно. И это то, что заставило меня пересечь океан, проблевав с неделю на вонючем корабле, а остальные две недели жрать безвкусное варево, пока вы здесь ръяно обустраивали свою жизнь. Элизабет с облегчением замечает приближающуюся повозку Франклина, запряженную двумя ленивыми мулами. — А, ухажер ваш едет, — Мракс зло кривится. — Франтишка! Хитер, сукин сын. Морду благородную носит, а нутро с гнильцой. — Не вздумайте портить отношения с Франклином. — Элизабет надувает губы, лихорадочно думая, как побыстрее избавиться от старшего Мракса. — Он человек чести. — С десятком рабов. — Возмутительная клевета, сэр! — Элизабет подбирает юбки и бежит навстречу повозке, и Франклин, в свою очередь ударив вожжами, подгоняет животных. — Добрый день. Очень рада вас видеть, Бенджамин. Вы же приехали за мной? — Строители сказали, что вы уехали с Красным Волком. Я подумал, что он мог повезти вас на берег реки или выкрасть — и я неспешно тронулся в вашу сторону. А с вами, я так понимаю, давний знакомый? Он говорил, что вы работали у него гувернанткой. Представился как Корвин Мракс. Судя по всему, человек деятельный и богатый; в колониях такие ценятся. Элизабет, задыхаясь, вскакивает на ступеньку повозки и садится на жесткое сиденье. Мракс, подоспевший вслед за ней, через минуту оказывается рядом. — Надеюсь, ваши мулы не сломают спины, — бросает он с издевкой. Франклин оборачивается и внимательно смотрит на него вполоборота. — Расскажите-ка наивной мадемуазель учительнице о ваших рабах. — У вас же их нет, правда, Бенджамин? — Ровно восемь, мисс Уоррен. Элизабет издает возглас отрицания и скрещивает руки на груди. Мракс громко смеется, пригладив медвежьей лапой свою непослушную гриву. — Необходимое зло, мисс Уоррен, иногда вынуждает нас придерживаться неприятной нам точки зрения. — Франклин подгоняет мулов длинным хлыстом. — Систему следует сперва несколько прогнуть, а после безжалостно рушить. Но мы уже говорили с вами о том, что рабство не скоро исчезнет с этой земли. Нам необходимо терпеть. Губернатор Томас принимает Мракса настороженно, но беззлобно, сразу уловив звон золотых монет в широком кармане коричневого камзола. Услышав, что Мракс хорошо осведомлен в сельском хозяйстве и много лет выращивал виноград, он оживляется и заявляет, что виноградники придутся весьма кстати и в колониях. — Где вы остановились? — В вашей дрянной гостинице на соседней улице. — Знаю, знаю, обстановка там и правда неприятная, да ничего лучше не найдете. Город у нас большой, но гостиницы строить не торопимся, уж очень много других необходимостей. — Бордели, я так понимаю, тоже не в почете. Лицо губернатора покрывается красными пятнами, и он торопливо сменяет тему разговора. — Так вы, стало быть, хотите внести свой вклад в развитие нашей колонии? Поверьте, Пенсильвания весьма привлекательна для вложения своих средств. Сейчас строится школа, господин Франклин составляет проект университета, а нам по-прежнему не хватает, как вы заметили, некоторых зданий: хорошей гостиницы, крытого рынка на сто человек, просторной больницы, церквей. Кроме того, в северной части лежат неосвоенные земли, пригодные для выращивания табака или индиго. Рабы у нас стоят недорого, работают охотно. А у плантатора, поверьте мне, есть много преимуществ, включая право голосования. Мракс слушает губернатора внимательно, вглядываясь в его полноватые, возбужденно шевелящиеся губы. — Благодарю за ценную информацию, господин губернатора. Я обязательно обдумаю ваши слова и за что-нибудь да возьмусь. Говорят, у вас здесь бросишь одно семя — вырастает целый лес. Не то что в прогнившей Англии, где одна наглая рожа отнимает все семена. Мисс Уоррен, я могу переговорить с вами наедине? Много времени это не отнимет. Элизабет неохотно следует за ним в приемную, вежливо предоставленную губернатором. Появление этого человека смутило ее, вернуло к жизни цветные горькие воспоминания о голодных годах в приюте, о Фрэнке, об Эмили. Нет, он словно демон — всюду сеет зло, и зло прорастает отравленными розами. Мракс поправляет помятый камзол и, сняв шляпу, произносит, угрюмо глядя на нее: — Мисс Уоррен, выходите-ка за меня замуж. У меня кишка не тонка сразу заявить, чего ради я приехал в вашу краснокожую хлопковую глушь. Будете и при деньгах, и при крепкой руке, что испепелит любого врага. Элизабет на несколько мгновений теряет дар речи и только бесцеремонно позволяет себе разглядывать Мракса, оценивая свое положение. — Крепкая рука, сотворенная для поколачивания жены, сэр? — Поколачивать приятно беззащитных. А у вас, мисс, зубки поострее, чем у гадюки, вы и укусить способны. Нет, вами я стану лишь восхищаться, я помогу вам одурачить глупцов вроде губернатора и управлять философами вроде Франклина. При должной смекалке мы с вами окажемся у власти быстрее, чем они успеют моргнуть. Этой земле нужны цепкие руки, мисс Уоррен. И они у вас есть. Элизабет закусывает губу. Да, иметь в союзниках Мракса — большое искушение. И большая ошибка. Один неверный шаг — и он взревет, как разъяренный медведь, уничтожая всех вокруг. Однако... У нее есть некоторое время, на которое медведь превратится в ручного, стоит пообещать ему себя. Пообещать, но не отдать. Раздразнить, приманить, использовать — и улизнуть, добившись своих целей. Оттолкнуть его сейчас не менее опасно, чем принять предложение. В конце концов, мужчины постоянно посягают на ее тело и на ее свободу — почему бы ей не посягнуть на их разум? Элизабет горделиво вскидывает голову и отчетливо заявляет: — Я согласна, сэр. Но у меня есть несколько условий. Во-первых, вы никому не рассказываете о вашем предложении. Во-вторых, вы не выдаете свои намерения и чувства на публике, но наедине я позволю вам... Позволю вам брать меня за руку или целовать — но ничего большего. В-третьих, вы прикладываете все усилия, чтобы помочь мне со школой, кроме того — работаете во благо колоний. Вы совершали чудовищные вещи, сэр, и я хочу увидеть, что вы идете по тропинке, бегущей из Ада в Чистилище. — А вы, очевидно, давно потерявшийся посланец небес в моем аду, мисс Уоррен, ибо переняли некие адские привычки. Что же, вы снова сумели поразить меня. Будь по-вашему, но лишь один месяц. По истечении этого короткого срока вы станете моей женой, моей законной добычей, и я наконец запущу свою хищную лапу под вашу юбку и заставлю вас умолять меня взять вас, как последняя портовая девка — о, я уверен, что вы так же горячи внутри, как свирепы снаружи. Элизабет тут же уверенно возражает: — Два месяца, сэр. — Полтора. — Хорошо, — она протягивает ему руку. Мракс пожимает ее с пылающим в голубых глазах огнем. — И пожалуйста, не трогайте индейцев. Они весьма миролюбивы и помогают нам строить дома и дороги. То, что вы выстрелили в Красного Волка, может вызвать вспышку злобы с их стороны и даже развязать войну. Впредь обходите их стороной, сэр. Мракс приближается к ней и, приподняв ее лицо за подбородок, властно целует. — Вы невзрачная овечка с сердцем змеи и храбростью львицы, — произносит он торжественно. — Мерлин, кто бы знал, как я устал от тряпичных кукол, кто бы знал, как я жаждал встретить свою ровню. Сила уважает силу, мисс Уоррен, запомните это. Элизабет колеблется, не зная, рассказывать ли Франклину о смерти Красного Волка, но потом решает вернуться на место его гибели у берега реки, сказав губернатору, что отправляется на прогулку за полевыми травами для вечернего чая. И не находит тела. Только красная дорожка из крови тянется по мокрому песку и резко обрывается в прозрачной воде. Элизабет садится на поваленную сосну и, сняв ботинки и подобрав подол своего простого серого платья, с облегчением опускает разгоряченные от энергичной ходьбы ступни в прохладную воду. Сейчас ее страстное затмение там, над обрывом, кажется ей отвратительным. Она не любит Красного Волка и никогда не полюбит — в ней искрой вспыхнула опасная страсть, и Мракс появился очень своевременно, спасая ее от пугающих последствий. Ей льстят его соблазнительные слова о ее характере. А от мысли о том, что она сама станет во главе светского общества, по ее коже бегут мурашки. Девчонка из приюта — и влиятельная леди в колониях! Мечта, к которой остается лишь протянуть руку. Болтая ногами в воде, Элизабет задумывается о своей способности любить, как любит женщина, всю себя отдавая мужчине, отдавая себя семье — и не находит ее внутри себя. Возможно, она создана для другого, и в таком случае нужным спутником ей станет именно Корвин Мракс — но то, как он обращался со своей женой, со своими детьми... Люди практически никогда не изменяют своим привычкам и убеждениям. И меньше всего Элизабет хочет попасться на крючок. О нет, крючком станет она сама.