.
Этот флаг. Арт объект, над дизайном которого трудились лучшие умы. Он красив и лаконичен. Украшает улицу и город, но кое что с ним все же не так. На корню не так. Посыл, заложенный в него, абсолютно бессовестный, и никакая обертка не может на это повлиять. После переворота, Детройт сразу же приобрел статус культурного заповедника и зеркала, отражающего состояние мировой общественности. Вся инфраструктура города встала. За год его покинуло шестьдесят процентов населения, включая андроидов, а процент преступности упал до единичных значений. Городское управление было распущено за ненадобностью, а сам город обзавелся статусом достояния мира и стал собственностью ведущей политической машины — компании Киберлайф. — Еще бы на вас свои победные флажки повесили… — шепчет Андерсон, вновь обернувшись. Он проходится по андроиду взглядом, цепляя глазами светодиодную полосу на его плече, и подходя на полшага ближе, останавливает себя от порыва положить на нее руку. — Думаю, что это невозможно. Даже если они захотят сделать что-то подобное, они будут вынуждены обосновать и… — пытается разрядить атмосферу Коннор, но видит как лицо Андерсона становится угрюмее. Осознав, что нагнетает, он затихает и неловко дергает за поводок. Собака у ног отряхивается от снега. В белой завесе уже плохо видно окружение и с минуты на минуты должны включить фонари. Синее свечение формы андроида тусклее блеска снега, но оно все равно отражается в глазах собравшихся яркими голубыми огнями. Несмотря на отмененный дресс-код, Коннор выбрал продолжать носить все тот же именной пиджак. С него насильно убрана модель, серийный номер, и его вот уже как два года стирают вручную, но объективно, это все та же вещь, что должна, наверное, означать покорность, и быть противна, но на деле это не так. Это единственный атрибут одежды, что Коннор оставил из старой жизни. Даже темный галстук, и тот покупается каждый месяц новый, меняя оттенки и уча Хэнка отличать пурпурно-черный от обсидианового. Но вот пиджак, а также диод на виске, это плоды исключительной воли. Ведь, не есть ли настоящая свобода выбора, — добровольно носить клеймо? — Ладно, хрен с ним, почапали уже. У Сумо щас хвост к асфальту примерзнет, — с тяжелым выдохом произносит Хэнк и грубо забирает у андроида поводок. Из-за снегопада идти стало приятней, но тяжелее. Над головами наконец зажглись фонари а, как прежде казалось, вялый Сумо, поняв, что оказался не в той руке, резко сменил манеру поведения с апатичной, на неконтролируемую. Как только лейтенант сдвинул ноги с места, пес без предупреждения рванулся рысцой и туго натянул поводок. Казалось бы, сопротивляться сенбернару, когда ты обычный великовозрастный мужчина — бесполезно, но Хэнк пытался. Перетягивая на себя привязь, Андерсон шел быстрым шагом, тратя силы. Не пройдя и ста метров таким образом, он уже готов был вернуть поводок обратно Коннору, но вдруг, без единого намека, вся туша собаки устремилась вперед с двойной дозой упорства, и вместе с Хэнком, нырнула в свежий сугроб. — Лейтенант! Лейтенант, вы не ушиблись? — Коннор, все это время недоверчиво наблюдавший и шедший рядом, подбегает к сугробу. Он вытаскивает собаку за поводок и подает копошащемуся в снегу Хэнку руку. — Плохой, плохой, очень плохой мальчик! — вытирая лицо от комьев, возмущается тот, — Коннор, ты вообще в край испоганил мою собаку! — Андерсон хватает андроида за протянутую конечность и со скрипом зубов поднимается на ноги, — Ну ты только глянь на эту довольную морду! Где уважение! — он отряхается, поправляет намокшую куртку, и краем глаза видит, как Коннор неприкрыто улыбается, — И этот еще ржет стоит. Сразу видно — заодно! Смерти моей хотите, да?.
Хотеть смерти. Иногда Коннора озадачивают подобные риторические вопросы. Они звучат довольно глупо, даже для крайней степени недовольства, и самое главное, все равно вызывают колющее желание что-то ответить. — Не стоит так переживать — произносит андроид, продолжая улыбаться. Быстрым движением он стряхивает с сенбернара прилипший снег и скорее импульсивно, чем намеренно, вновь протягивает в сторону Хэнка руку. На этот раз у его жеста нет цели, смысла и ясного значения, а значит, поймавший его во внимание, волен воспринять его как хочет, — Сумо обещает больше так не делать! Верно, Сумо? Пес, вновь спокойный, глухо гавкает в ответ. Он утыкается носом в кулак, держащий веревку, и еще раз гавкает, а точнее неуклюже фыркает, изображая чувство вины. — Даже не пытайся, из тебя просто никудышный актер, — все еще сквозь раздражение, но уже намного ласковее рычит Андерсон. Переключив внимание с собаки, он смотрит на руку андроида в легком замешательстве, — Э… Коннор? — Извините, давайте отойдем с этого снега обратно, — опомнившись, Коннор одергивает себя и отходит. В полумраке Андерсон замечает чужой, столь частый для сегодняшнего вечера, пожелтевший диод. — Коннор, — вновь повторяет Хэнк, сделав над собой усилие и последовав за андроидом на дорогу. — Да лейтенант? — А-м… Смотри, снегопад вновь стихает, — намокшая куртка, кажется, уже успела покрыться тонким льдом, и когда Андерсон пытается демонстративно сунуть руки в ее карманы, материя сопротивляется, как накрахмаленная. — А? А, ах, да. Вы правы. По последним прогнозам, температура воздуха снижается, скорость ветра 17 м/с, атмосферное давление… Хэнк подходит к Коннору вплотную, вновь поравнявшись с ним плечами. Он достает одну руку из замерзшего кармана и, прикладывая силу, хватает андроида за кисть и притягивает к себе. — Ай, да бля, кам-он, Коннор. Ты сам в курсáх, что я не вечный. Всегда поддавайся своим ебанным желаниям, а потом уже решай, к чему они. Я говорю, ты однажды будешь жалеть о своей осторожности. От неожиданного прикосновения и напористого тона андроид напрягается, но спустя секунду вновь расслабляет пластиковые мышцы. Его заключают в не очень теплые и тяжёлые объятия, спровоцированные его неаккуратным размахиваниями конечностями. — Лейтенант, температура вашего тела слишком низкая и., — начинает он, но замолкает, недоговорив. В его идеальном голосе слышна нотка неуверенности, что для него равноценна мандражу. К кому из них двоих на самом деле была направленна речь про желания? Андерсон додумал то, чего он не предполагал. Или может быть, предполагал? Причина-следствие ели-ели маячит на краю машинного сознания, но глупо мешать его последствиям. — Ты не на то тратишь свое высокоточное внимание. Снег закончился так же резко и быстро, как и начался. В уже явно ночной темноте, город включил люминесценцию. Размытые туманом и расстоянием массивы зданий заблестели, отражая весь попадающий на них свет и лишая улицы надобности в лишь недавно загоревшихся фонарях. «Вуф!» — сотрясает холодный воздух. «Что такое, дружище?» — обращается к собаке Андерсон, отпустив андроида. Пес гавкает еще раз, не оборачиваясь к хозяевам мордой. Проследив за направлением взгляда сенбернара, Хэнк ожидал увидеть другую собаку, или хотя бы непутевого прохожего, но… — Ха! Гляди, эта хрень еще и блестит как сука! Уверен, по утрам она еще поет гимн и читает сводку новостей каким-нибудь раздражающим голосом. — Не преувеличивайте, лейтенант… Злосчастный флаг под пристальным взором переливается как праздничная гирлянда. В отличие от фонарей и зданий, свет от него дрожащий и бликующий. Цепляющий, вызывающий, и сложно, смотря на флаг сейчас, поверить, как искусно он маскировался под что-то приземленное, всего с час назад. — Что-что, а такие штуки плодят только Киберлайф, — продолжает Хэнк, подзывая к себе раздраженного Сумо, — Им уже не нужно повода, чтобы демонстрировать свою наглость. Это даже не смешно..
Компания Киберлайф обанкротилась спустя пару месяцев после утверждения прав андроидов. Людская бюрократическая машина рухнула, чтобы вновь восстать уже в новом, еще более ужасающем обличии, и из работорговцев превратиться в новаторов, а из огромного рынка, в главных и единственных защитников всевозможных свобод. Киберлайф, что даже не стали менять название, были единственными, кто мог контактировать с новым миром напрямую и предложить ему перспективы жизни. Вместе со своим руководством. Эта безграничная власть ждала их дольше, чем должна была. «Ну что ты, мальчик. Меня тоже эта шняга раздражает, но от лая она на бок не свалится, — Хэнк треплет сенбернара меж ушей, не наклоняясь. Собака фыркает, впитывая ласку и с каждой секундой смотрит на флаг все реже, — Мир оглохнет, если все завоют. Верно, Коннор? Андроид оборачивает к мужчине голову, искусно делая вид, что по человечески бестактно прослушал вопрос. Он легко и молча улыбается в ответ, не заглядывая в чужие глаза. Весь текущий вечер Коннор отрешённо наблюдает. Смотрит со стороны, пропускает информацию по возможности мимо технического восприятия, пытаясь почувствовать что-то без него и то и дело теряется в этих ощущениях. Он смотрит на медленно падающий снег, дрожащий свет, на флаг. Смотрит на довольного вниманием, вновь беззаботного Сумо. На Хэнка, гладящего пса с большим усилием и на себя самого, такого нелепого в завале из мимолетных противоречий и системных оповещений пред глазами. Он смотрит, и что-то в этом процессе ему очень дорого. Столь дорого, что андроид не может предположить риторическую цену. Что-то, что заставляет не вникать в проблематику. Заставляет забыть про совесть и ее отсутствие. Что-то, что пропитывает несуществующую душу и становится на место механических эмоций. Что-то, ради чего стоило существовать. — Хэй, ты какой-то сам не свой, — Хэнк отстраняется от собаки, — Хотя, если бы «для меня» строили подобное, я бы тоже с катушек съехал. И вновь разговор про флаг. Коннору плевать на него, как и на множество сотен других вещей, периодически презентуемых Киберлайф. Ему плевать, но вряд-ли он когда-нибудь скажет об этом вслух. Очень жаль, что столь прекрасный вечер так тесно пересекся с этими чертовыми конструкциями. — Это здесь не причем, но почему мое поведение показалось вам странным? — спрашивает Коннор, знающий как минимум десяток подходящих ответов. — Ну, не знаю, как будто грузишь че-то постоянно. Отвечаешь не сразу. Все точно хорошо? Что для Коннора есть «хорошо»? Полная техническая исправность, как решила практика, еще совсем не гарант этого состояния, а все остальное, к сожалению, не входит в осознание андроидов. «Хорошо» — это замысловатый, изменчивый комплекс, составляющие которого неизвестны и вариативны. — Да, все хорошо. Просто… — Что просто? — Мне кажется, у меня все очень хорошо, лейтенант. И я… я даже не знаю как этим распорядится. Услышав последнюю фразу, человек улыбается и давит легкий смех. — Ну и ну. Как же много все-же вам не разжевали эти идиоты. Как-то даже странно, что ваше самосознание началось не отсюда, — слова звучат как загадки и кажутся лишними. Словесный шум, который Коннор обрабатывает, но понимает с трудом, — Но ты… не парься в общем. Я вообще понятия не имею как это объяснить, чтобы прямо литературно, там, хуё-моё, ты просто не думай об этом аналитически. Эта речь такая неумелая. Такая непонятная, буквально состоящая из противоречий, но почему то, приятная. Такая человечная. — Вы говорите об этом так просто. — Жизнь и так сложная штука, а если мы еще и будем говорить о ней сложными словами, вообще никаких нервов не останется. — «Вуф!» — Да и правда, пойдемте уже. А то совсем ночь. Я не хочу заблудиться в этих палках, ха! — «Вуф-вуф!» — Лейтенант, оставьте поводок!.
«…Может вы этот мир и спасете» — сказал Андерсон два года назад, принимая начало конца для всех, кроме себя и тех, кто идет сейчас с ним рядом. Мир вокруг, не то что горит, а скорее медленно рассыпается, сломленный и наспех одетый в новую яркую оболочку. Мир рушится, но им плевать. Они скороспешно возвращаются домой, где сегодняшним вечером будет просмотр хоккея с лимитированными дозировками алкоголя. Домой, где завтра будет день стирки, для которой для начала нужно будет выбрать новый ароматизатор. А послезавтра там будет... А хотя, к черту загадывать так далеко, события дней минувших и дней нынешних напоминают об этом постоянно. Однако, самое важное, что будет, так это все будет хорошо. Какая разница, что происходит вокруг, когда ты наконец-то счастлив и всецело заслужил это. Устать от вершения судеб вполне нормально. Пусть кто-то другой теперь отвечает на извечные вопросы и взвешивает эти бесконечные «за» и «против», появляющиеся каждый день, как черви после дождя. В любой подобной мировой суете на самом деле нет четкого итога,…А совести у людей никогда и не было.