Этюд в Елисейских тонах

Пара насыщенно-синих глаз, напоминавших своим оттенком две спелые виноградины, буравили меня ещё с добрую минуту, пока я пятилась назад, едва не завалившись на спину — не знаю, что именно так сильно напугало меня, но появление столь мрачной фигуры даже в самом сердце мусульманского мира оказалось для меня до жути неожиданным, поэтому слово я смогла вымолвить только когда молчание стало совершенно невыносимым. — Я… Могу чем-то Вам помочь? — Alsaahiratu, — голос, раздавшийся сквозь плотную ткань, открывавшую миру одни только совершенно не соответствующие персам глаза, не принёс мне абсолютно никакого информативного содержания, более того, я до сих пор сомневалась в происхождении этого безнадёжно дикого для меня набора слов, — alsaahiratu min alsahara… — Извините, я не… — в тщетных попытках уловить хотя бы одно знакомое слово, мне от всей неловкости положения захотелось спрятаться под кровать и не вылезать оттуда, пока загадочная незнакомка не сольётся обратно восвояси, — я не разговариваю на персидском… Английский, французский… Может, русский? Очевидно, дама далеко не из Амстердама точно так же, как и я сама, не понимала ни слова из сказанного мною, поэтому аналогично впала в ступор, но продлился он недолго — едва ли минута успела пройти, пока «инопланетянка» не залопотала по новой, ещё тревожнее и испуганнее, чем прежде. — La tusadiq ahadan… Alsaahiratu… Alsaahiratu taraa kula shay, hi huna. Альсаахирату… Что ж, если это не простой набор звуков из бредней местной сумасшедшей, у нас уже есть хоть какая-то зацепка — вероятно, если на горизонте внезапно не появится спасительный переводчик, способный расшифровать все эти древневосточные обороны на один из известных мне человеческих языков, или, как минимум, не разъяснит на пальцах что, как и куда — потом можно будет попрыгать по обители здешнего исламского владыки в поисках связи, безнадёжно заглохшей ещё на подступах к первой ступеньке выложенного цветастой мозаикой крыльца. — Может… — за неимением иного выхода, я предприняла попытку объясниться с совсем уж разбушевавшейся гражданкой исламской республики жестами, но всё было тщетно, — есть кто-то, кто говорит на… Английском? Дохлый номер. Совершенно бесполезное и глухое дело, у них даже система жестов другая, что уж говорить о каком-то невербальном общении на бытовом уровне… Ляпнешь что-нибудь не то — с ходу на дыбу отправят, ну, или оштрафуют на миллион-другой иранских риалов, это в лучшем случае. — Hatha bihaqqi aljahimi! — неловкое молчание, в очередной раз повисшее в покоях, прервал ещё один женский голос, раздавшийся на этот раз подобно грому среди ясного неба, — sayyidati Bashria! Ana abhatu anka fī jamiʿi anhaʾi alqasri! Стоило мне перевести взгляд от окончательно потерявшейся, если можно так выразиться, собеседницы в сторону источника звука — нить здравомыслия треснула, точно некачественные швейные нитки во время машинной строчки, и мгновенно обессилившие ноги уронили меня на мягкую кровать, в которую я всё это время упиралась, удерживая равновесие: в искажённом досадой лице безошибочно читались черты непутёвой персидской подружки Соазиг. Да-да, той самой, которую Настя объявила местной наркокурьершей у Педро на побегушках. — Это же ты, — в горле отчего-то пересохло, и я с трудом выдавила из себя плохо связанные между собой слова, — аферистка… — Не очень-то вежливо, — тогда она выглядела совершенно иначе, нежели в прокуренном ночном клубе иранской столицы, и если бы не эта отвратительная язвительная манера общения, я бы, возможно, усомнилась в своих подозрениях на её счёт, — я могу быть полезна Вам, госпожа? Нежно-розовое платье, струившееся по стройному девичьему силуэту, скользнуло вниз, и названная пособница здешнего наркооборота, плавно откинув кончик светлого платка за спину, склонилась передо мной в низком поклоне. Признаться честно, со стороны она напоминала скорее артистку русского балета, игравшую главную партию в «Лебедином озере» на исторической сцене Большого театра, нежели встретившую нас вчера стервозу: настолько меняли человека утончённые одежды и нарочито учтивое поведение, но даже они с трудом скрывали нечто странное, что она излучала самим фактом своего присутствия в помещении — по сей день для меня остаётся загадкой, что именно я почувствовала, когда Азаде кротко пересеклась со мной мимолётным взглядом своих тёмных, точно две Марианские впадины, глаз. Быть может, дело в каких-то ароматных маслах, что она использовала вместо духов… А может и не в них. Кто же теперь разберёт? — Госпожа Бошра неважно чувствует себя в последние дни, — внезапно ставшая воздушной, точно перьевое облако, мусульманка наконец расправила свои подёрнутые мягким изгибом плечи, укрытые тонкой сатиновой накидкой, — её поведение обусловлено ничем иным, кроме как дурным сном. Впредь она не потревожит Вашего покоя, госпожа. Не успела я выйти из того гипнотического ступора, что охватил меня во время мимолётного зрительного контакта с иранской стервозой, менявшей свои отвратительные маски со скоростью умелого французского пантомима, она мягко ухватила загадочную незнакомку за плечи и, плавно развернув её на сто восемьдесят градусов, двинулась в направлении двери. Не знаю, сколько ещё времени провела вот так вот глупо глядя им вслед, но в чувства вернулась только когда от напугавшей меня до чёртиков собеседницы не осталось и следа, а о черноглазой заговорщице напоминал один только ароматный шлейф, тянувшийся за ней, точно невидимая алая нить, о которой так много написано великими классиками. Что ж, теперь нужно найти какое-нибудь стороннее лицо, желательно как можно менее заинтересованное и вообще слабо связанное со сдешним рассадником интриг в лице темноволосой красавицы в нежно-розовом одеянии: как минимум — нужно узнать, кто такая эта ваша госпожа Бошра, о благах которой так заботилась моя новоиспеченная персидская знакомая; как максимум — найти хотя бы примерное объяснение, чего же она от меня так яростно требовала и почему при виде Азаде столь резко оробела. Когда состояние этого совершенно идиотского ступора наконец отпустило, в голове зародился воистину гениальный план — вероятно, никто в этой обители восточного государя не направит в нужном направлении лучше, кроме как проживший добрые полжизни в Исфахане начальник президентской службы безопасности; благо, Хасана Эммануэль благополучно оставил с нами, дабы «чего не случилось», поэтому звёзды для меня в тот момент сошлись просто идеально, за исключением только одного единственного аспекта… Я понятия не имела, где его искать и как бы ненароком не заплутать в этих сиявших древними персидскими богатствами палатах: конечно, восточное гостеприимство для гостей раскрывает все двери в доме, выставляет на показ все свои главные богатства, но особого доверия здешние старатели ну никак не внушали, особенно в свете находившихся не в лучшем положении иранско-французских отношений. Не даром же в народе говорят: «не буди лихо — пока оно тихо». Хотя, справедливости ради, лихо давно уже было мной разбужено, просто на другом конце Евразийского континента, но это ещё ни разу не повод будить его и здесь, в совершенно чужом краю, где к иностранцам по факту своего существования относились с недоверием. Если, конечно, речь не идёт о работниках рынка… Там, наверное, рады каждому встречному, у кого найдётся хотя бы наполовину заполненный кошелёк и неважно кто ты: русский, американец, индус… Главное, чтобы не израильтянин. — Азаде? Едва я успела перешагнуть порог своих новоприобретённых покоев, в глаза вновь бросилась утончённая женская фигура — на сей раз мусульманка ожидала меня у витражного окна, залитого светом закатного солнца, падавшего на старинную плитку разноцветными тенями, и я, признаться честно, не особо понимала, с какой целью окликнула её: это как-то невольно случилось, скорее даже рефлекторно, потому что моя внутренняя святая наивность, всё никак не желавшая изжить себя, требовала объяснений от неё самой, а не третьих лиц вроде непутёвой подружани из беззаботных школьных лет. — Следуй за мной. В полуобороте вокруг своей оси невесомо заструилось её сатиновое платье, и Азаде взмахом широкого рукава указала мне направление, в котором собралась уходить — по правую руку раскинулась плохо освещённая винтовая лестница, уходившая высоко в башню, и особого доверия это место мне не внушало, однако живой интерес, зародившийся после столь загадочного приветствия от не шибко учтивой барышни, не давал оставаться на месте и я, особо не думая о возможных последствиях, двинулась следом: всё происходившее с каждой минутой всё больше напоминало какую-то удивительную восточную сказку и, несмотря на растущую в глубине души тревожность, признаться честно, я даже испытывала какой-то эфемерный восторг. В конце лестницы, насчитывавшей три крутых витка, взору представилось небольшое помещение цилиндрической формы, напоминавшее по общему своему антуражу башню Рапунцель, только в несколько раз меньше — в дальнем от окна углу расположилась скромная одноместная кровать, расписанные разномастными рисунками стены освещались одним небольшим окошком, сквозь мутные стёкла которого с трудом пробивались лучи ушедшего на противоположную сторону солнца, а в воздухе витал тяжёлый запах пыли и сухой земли — ощущение было такое, что здесь в своё время обитала прислуга, обслуживавшая дворец в незапамятные времена, а сейчас, когда персидская знать сменилась духовными покровителями в чёрных религиозных одеждах, здесь максимум происходили тайные сходки вроде нашей. — У тебя много вопросов, наверное, — Азаде, устремив какой-то доселе невиданно тоскливый взгляд куда-то в сторону замызганного окна, по всей площади покрытого микротрещинами, вздохнула так тяжко, будто все тяготы этого мира разом взвалились на её хрупкие девичьи плечи, — я… Признаюсь честно, я даже не знаю, с чего начать… — Можешь рассказать, кто ты такая, — обстановка складывалась удручающая, просто потому что иранская интриганка абсолютно всем своим видом пыталась показать мне, насколько тяжело ей влачить своё бренное существование, — точнее… Это мне не особо интересно. Чего ты хочешь от Соазиг? — Я… Вы с ней всё неправильно поняли, — судорожный вздох, вырвавшийся из её плавно вздымавшейся, точно у героини «Лёгкого дыхания» Бунина, груди, ненавязчиво говорил о том, что моя непутёвая собеседница вот-вот разрыдается от досады, — всё так закрутилось, я и сама толком не поняла… Помоги мне, пожалуйста! Случившееся дальше уже не подходило ни под какие описания и предполагаемые сценарии, сложившиеся у меня в голове меньше минуты назад — Азаде, внезапно соскочившая с невысокого подоконника, куда припарковалась в своих тяжёлых раздумьях, вдруг с характерным грохотом упала предо мной на колени: от неожиданности я даже в сторону отскочила, потому что подобные выпады ну никак не вписывались в нарисовавшийся днём ранее психологический портрет иранской наркокурьерши местного масштаба. — А, — выдавить из себя хоть один звук я смогла только когда упёрлась спиной в холодную стену, даже сквозь плотную накидку царапавшую кожу своими шершавыми кирпичами, — вставай давай… Ты чего? — Пожалуйста, я тебя очень прошу, — плотно обхватив мои колени кольцом рук, Азаде, жадно хватая ртом воздух, уткнулась в них щекой, — что мне сделать, чтобы вы забрали меня отсюда? Это же не жизнь! — Поднимайся, — ухватив мусульманку за плечи, я попыталась максимально деликатно поднять её на ноги, но та упорно поддаваться не хотела, скорее даже напротив — упиралась всем своим весом, лишь бы мои поползновения не увенчались успехом, — я не понимаю, как я тебе помочь должна? Столь эксцентричное поведение окончательно выбило меня из колеи, и все методы психологического давлению на собеседника, вытянутые из очередного инфоцыганского вебинара за десять баксов, юрким птенцом вылетели из моей головы, обещая вернуться не раньше, как следующим летом: на его месте остался лишь одинокий шарик перекати-поле, гонимый порывом сухого пустынного ветра, и именно по этой досадной причине мне не оставалось ничего, кроме как тщетно пытаться статься единым целым с кирпичной кладкой времён царя Гороха. — Я всё, что угодно сделаю, только заберите меня в Европу-у-у-у! Азаде вдруг завыла, как раненный в причинное место зверь, и мне почему-то от этого её истерического припадка стало так тошно, что я едва сдерживала порыв не пнуть её в нос, расположившийся аккурат напротив моего колена, но… Но всё же что-то остановило, а жаль, наверное. — Успокаивайся, — вместо осуществления ежесекундного желания, я зачем-то опустила покрывшуюся испариной ладонь на нежно-розовый платок, из-под которого уже торчали во все стороны тёмные, как насыщенный гречишный мёд, волосы, а потом попыталась вспомнить, как со мной в подобных ситуациях ведёт себя Эммануэль, — всё хорошо… Давай вдо-о-о-ох-вы-ы-ы-ыдох… Не знаю, как много времени прошло в этих непонятных попытках привести разбушевавшуюся мусульманку в чувства, но в какой-то момент я нашла себя на пыльной кровати, крепко прижимавшей всё ещё конвульсивно подрагивавшее в остаточном истерическом явлении тело, и вопросов у меня в голове осталось ещё больше, чем в самом начале сего деяния. Собственно, ничего необычного. — Рассказывай, — когда Азаде окончательно перестала подавать какие-либо признаки жизни, я кое-как выпуталась из её хватки, напоминавшей скорее не объятия, а липкие паучьи сети, — всё по порядку. Что у тебя случилось? — Спасибо тебе большое, — мусульманка, окинув меня мимолётным взглядом своих абсолютно сухих, будто и не было случившейся с пару минут назад истерики, глаз, следом приняла сидячее положение и образцово-показательно обхватила колени руками, — я… Я всю жизнь мечтала о том, чтобы уехать отсюда, но Его Высокопреосвященство никогда в жизни меня отсюда не выпустит… Что я могу сделать для тебя? Его Высокопреосвященство… Не каждый носитель английского языка столь ловко выговорит подобного рода словосочетание, а тут несчастная жертва исламского мракобесия. — Ну, — несостыковки, снарядами реактивного «Града» летевшие в недра моего сознания, я решила загнать подальше, дабы не ненароком не спугнуть персидскую заговорщицу, способную, возможно, выцепить из бесконечного клубка политических склок, интриг и заговоров одну-единственную нить правды, — будет здорово, если для начала ты расскажешь мне, что за перепалка случилась вчера в баре. — А, это моя сестра, — Азаде, удивительно прытко вспорхнув с пыльного матраца, от которого теперь ещё пуще прежнего воняло чем-то затхлым, а пыль, доселе витавшая в воздухе ещё в терпимых количествах, заполонила маленькую башенную комнатушку до такой степени, что дышать приходилось через раз, — дура дурой, она с детства странненькая была… — Врёшь. — Я? — мусульманка прижала сцепленные пальцы к груди, — не-е-ет, я не вру… Ну, точнее… Я просто не успела договорить. Про сестру это… Легенда! — Легенда? Скептически вскинув бровь, я едва пересилила себя, чтобы не скрыться из этой пыльной камеры пыток как можно скорее, и лишь живой интерес удерживал меня на прежнем месте. — Да-а-а, — щёлкнув пальцами в мою сторону, Азаде расплылась в какой-то совершенно непонятной мне улыбке, — если честно, я знать не знаю, кто это такая… Её ко мне приставили, чтобы я глупостей не натворила. Слушай… Давай встретимся ночью на этом же месте? Рада была пообщаться, но пора бежать! Признаться честно, я и глазом не успела моргнуть, когда окончательно запутавшая меня девица, взмахнув своим порядком запылившимся одеянием, звонко зацокала каблучками и скрылась в лестничном пролёте так быстро, что едва я успела прийти в чувства — от неё и след простыл, а в напоминание о встрече остался один только запах неизвестных мне масел, неизменно струившийся за ней подобно водам великой реки Шатт-эль-Араб. East is East… Тут из любой ерунды невольно сам выдумываешь тайны, даже без сторонней помощи… Сам антураж располагает понапридумывать хитросплетений, которые сам же потом будешь распутывать в срочном порядке вместо того, чтобы просто благополучно пропустить их мимо себя. Быть может, именно в этом и заключается очарование этих краёв? Так или иначе, тогда у меня не было ни времени, ни желания заглядывать в туманную даль будущего, оставалось лишь действовать «здесь и сейчас», в направлении, которое было видно невооруженным глазом.