Этюд в Елисейских тонах

Оставшиеся четыре часа полёта прошли в сравнительно спокойной обстановке, за исключением того, что в середине пути нас настигла воистину дьявольская турбулентность, от которой самолёт трясло так, будто великан из детской сказки забавы ради ухватил его за крыло. Ещё в отношении сего погодного явления у меня появилась теория о том, что всё это проявления праведного бреда Бриджит, и судя по тому, как сильно она разозлилась от президентской бессовестности — гипотеза имела полное право на существование, хоть и смешного в ней было мало. — Уважаемые пассажиры, — из динамика раздался приятный женский голос, и я тряхнула головой, разгоняя накатившую с новой силой дремоту, — просьба занять сидячие места, привести спинки кресел в сидячее положение и пристегнуть ремни безопасности, наш самолёт заходит на посадку в международный аэропорт имени Имама Хомейни в Тегеране! — Уже? — Саозиг, на зависть, проспала своим сладким беспробудным сном практически весь полёт, и проснулась только после того, как я потормошила её за плечо, — мне снился просто невероятный сон, а ты разбудила меня на самом интересном месте… — Не мы такие, — ссора президентской четы знатно подпортила мне настроение, и я никак не могла выгнать и головы совершенно очевидные мысли о том, что все их неприятности исключительно на моей совести, — жизнь такая. Пристёгивайся, спящая красавица. На посадку традиционно ушло около получаса, и оттормозился самолёт, по ощущениям, немного быстрее, чем это делает средний лоукостер тех же размеров, но после полной остановки ещё добрые полчаса ожидали разрешения подняться с мест. Собственно, за это время мы с мадемуазель Муассоньер, как добропорядочные, уважающие чужие традиции и законы женщины, замотались в заготовленные ещё с вечера платки, пошутили о том, что очень даже неплохо в них выглядим, а потом уже и время выходить подоспело. Пока мы двигались по едва ли наполовину наполненному пассажирами судну в сторону выхода, внутри всё больше разгоралась тревога, от которой немели кончики пальцев, и ноги становились ватными. Ведь много ли мы, западноевропейские обыватели, знаем об Иране? Для нас это страна песчаных бурь, пустырей, заброшенных городов, нечеловеческих запасов нефти в миллиарды баррелей, а ещё обязательно замотанных в чёрные хиджабы женщин… Исламская революция и последовавший за ней ядерный кризис сделали некогда богатое, светское государство одной из наиболее изолированных от внешнего мира стран Ближнего востока, и только ленивый не слышал страшилок о том, как суровы здешние законы — за воровство отрубают руки, за коррупцию казнят, а за торговлю алкоголем легко можно на четверть века уехать за решётку. — Не переживай ты так, — Саозиг, будто услышав мои не слишком радостные размышления, легонько потрепала меня за плечо в приободряющем жесте, — думаю, здесь не так страшно, как нам стараются внушить, главное не показывать большой палец кому попало. — Знакомство с чужой культурой — довольно волнительное мероприятие, — я наконец отвлеклась от созерцания пустой взлётной полосы через уже успевшее запылиться стекло иллюминатора и как-то неловко улыбнулась, — про большой палец наслышана… Как думаешь, средний у них обозначает то же самое, что и у нас большой? Ну так… Чисто в теории. — Очень сомневаюсь, — фотограф, в отличии от меня, времени даром терять не стала и принялась за настройку своего орудия труда, — проверять не буду, но обязательно спрошу у Азаде при удобном случае… Боже, я так волнуюсь перед встречей с ней, до сих пор не могу поверить, что всё так удачно складывается… Это какое-то безумие! — Ну, вот видишь, судьба уже улыбнулась тебе, отправив в эту командировку, а значит дальше только лучше будет… Вы уже договорились о встрече? — Ну… Не совсем, у неё там какие-то сложности с работой, мы решили по мере наступления проблем ориентироваться. Да и первый день сто процентов сумасшедшим будет, это уже классика жанра. Ты там это… Только не усердствуй особо в вопросе сторис, лучше снимай в архив, а вечерком мы с тобой вместе сядем и разберём, что публиковать, а что не стоит. Забились? Фотограф протянула мне кулачок, и я незамедлительно стукнула его своим, наконец более-менее расслабившись и отпустив мысли о том, насколько тяжело будет адаптироваться к здешнему быту с багажом из парочки перелопаченных за минувшие сутки путеводителей по мусульманской культуре. — Чувствую, рано мы с тобой собрались на выход, — я в очередной раз выглянула в небольшое круглое окошко, — пойду за водичкой пока схожу. Тебе взять? — Да, будет здорово. Ты только не задерживайся сильно, мало ли в какой момент прессу на свет божий выгонят, мы обычно в первых рядах спускаемся. — Как скажешь, ма-а-ам! Саозиг действительно в этой поездке заняла пост мамы-утки, обучающей начинающего сотрудника президентского креативного отдела всем премудростям командировочной работы, так что шутейка получилась удачная, и мы обе весело расхохотались, окончательно разгоняя повисшее доселе напряжение. Чтобы добраться до бортовой кухни от тамбура нужно пройти через закуток «первого класса», где располагались сидячие места для президента и наиболее приближённых лиц, поэтому габаритами он не отличался, но оттого выглядел на порядок уютнее, чем все остальные, и я на мгновение задумалась о том, какой была бы моя жизнь, носи я не статус запасного аэродрома, к которому президент приходит поплакаться и отдохнуть от семейной жизни, а кого-то ну… Более официального что ли? И сердце вдруг защемило острой обидой от того, что я давно уже поставила на собственной семейной жизни отвратительный могильный крест, потому что на супружеской измене счастья не построишь, как ты не старайся. Из мрачных размышлений меня выдернул негромкий хохоток Первой леди, и я невольно перевела взгляд в сторону источника звука… Но тут же об этом пожалела, потому что ощущение было такое, будто за шиворот вывалили целое ведро льда, настолько сильно обожгло внутренности этой колючей досадой очевидные вещи: и вроде ничего такого нет в том, что он тогда так мягко обнимал за плечи, ласково касался губами щёк, что-то бормотал ей на ухо с до безобразия довольным лицом… Но оттого становилось до слёз обидно, хоть и головой вполне можно понять, что всё закономерно — всё в жизни возвращается бумерангом, и я это в полной мере заслужила, чтобы не тешила себя лишними надеждами. — Что-то случилось, мадемуазель? — зависшей посреди коридора меня застала старшая бортпроводница, отличавшаяся от остальных сотрудников большим блестящим бейджем на груди, — Вам нехорошо? — Нет-нет, всё в порядке, — я от неожиданности подняла руки в капитулирующем жесте, будто меня не о самочувствии спросили, а к стенке прижали во время допроса, — но бутылочка воды с газом лишней не будет… Жарковато. — А, конечно, подождите минуточку, — стюардесса быстрым шагом удалилась в направлении моего предыдущего маршрута и уже через пару минут вернулась с запотевшей стеклянной бутылкой, — пожалуйста. Прошу прощения за задержку, снаружи возникли некоторые сложности организационного характера, но скоро всё обязательно разрешится… Пока можете вернуться на своё место. Проводить Вас? — Нет, спасибо, можете не беспокоиться. Утвердительно кивнув, я поспешила ретироваться подальше, чтобы избавить себя от созерцания проявления президентской четой своих светлых чувств, потому что смотреть на них было просто невыносимо и до слёз обидно, так ещё и чем-то встревоженная бортпроводница масла в огонь подлила порядочно, удивительное комбо для возбуждения моих недавно успокоившихся тревожных настроений. — Старшая стюардесса сказала, что можно пока сесть на место, — Саозиг я нашла всё на том же месте, но уже прилипшей к иллюминатору, в котором она что-то с интересом рассматривала, — ты чего там? — Смотрю на причину, по которой нас не выпускают из самолёта, — фотограф чуть отошла в сторону и кивнула в сторону стекла, невербально приглашая меня присоединиться к наблюдениям, — видимо, это надолго. Сначала я не заметила подвоха, потому что взгляду представился обычный, ничем не отличавшийся от обычного провинциального аэропорта пейзаж — несколько выстроенных в ряд самолётов с национальной символикой на фюзеляжах, взлётно-посадочные полосы с не самой свежей разметкой, ну и традиционно вытянутое вдоль них здание с огромными стеклянными окнами. Чтобы понять, что же так заинтересовало мою непосредственную наставницу, мне пришлось пару раз оглядеться по сторонам, и только потом в глаза бросилась толпа полицейских, кругами ходившая вдоль хлипкого заборчика, отделявшего самолёты от огромного скопления людей с флагами и плакатами — все они, как один, одеты в чёрное, и оттого издалека очень сложно было понять, сколько там протестующих и какова их цель. — Интересно, в чём дело… Ой! Демонстранты, пыл которых чисто физически не могло удержать хлипенькое ограждение, огромным потоком кинулись вперёд, и вот тогда началась уже настоящая бойня — толпа, насчитывавшая в себе голов сто по меньшей мере, сцепилась с силовиками, и в этой вакханалии всё ещё совершенно непонятно было, с какой целью они пытаются пробиться на взлётную полосу, но явно уж не из желания поприветствовать французского лидера по всем иранским обычаям. «Мы не театр военных действий» — гласил один из немногих рассмотренных мной плакатов, и я вдруг почувствовала, как по затылку рассыпалась горсть отвратительно-липких мурашек, потому что наконец дошло. Это не укуренная французская молодёжь, недовольная ценами на проезд в автобусе — это те, кто варятся в котле развязанных «цивилизованными странами» войн уже не первый и даже не десятый год, ведь что для нас, европейцев, очередная военная интервенция где-то далеко за горами — то для жителей ближневосточных стран каждодневная реальность, и хотя за последние годы война ни разу не затрагивала сам Иран, в окружавших его Афганистане, Ираке и Сирии она, кажется, не заканчивались с середины прошлого века. Рутинизация насилия и обыденность жертв, к которым общество, и здешнее, и наше, западное, неизбежно привыкало из года в год, создавали самое ужасное, что только может случиться с человеком — они создавали привычку воевать. Как только мы привыкли к ближневосточным конфликтам — сдерживание перестало работать в принципе, потому как образ чего-то абсолютно недопустимого рухнул, как гипсовая театральная маска… Ведь если это допустимо и привычно где-то там, далеко, то рано или поздно война начнётся совсем рядом, но вся беда в том, что человечество осознает это только когда будет совсем поздно. — Это, — в горле всё намертво пересохло, и я с трудом выдавила из себя хоть какой-то звук, чтобы не разорваться на части от неожиданно захлестнувшей меня непонятной помеси страха, тревоги и злости не то на себя одну, не то вообще на всех и сразу, — это… Так страшно… — Страшно было в Мосуле в прошлом году, — Саозиг медленно облизнула свои сухие губы и опустила ладонь на моё плечо, легонько сжимая, — там камня на камне не осталось… А это так, детский лепет. Пойдём уже отсюда, мой юный впечатлительный друг. — Крамольные вещи какие-то говоришь, — мне от такого равнодушия сначала очень противно стало на душе, а потом это чувство так же резко сменилось тяжёлой бессильной тоской, — извини, просто… Непривычно очень, обычно это где-то далеко и не с настоящими людьми происходит… Ну, ты понимаешь, наверное. На том мы наконец уселись на ближайшие свободные кресла, я даже, чтобы лишний раз не поднимать себе нервную систему, опустила занавеску на иллюминаторе, а потом и вовсе пересела на дальнее от него сиденье, благо, что Саозиг особо тому не сопротивлялась. Такова уж человеческая природа — невольно мы пытаемся абстрагироваться от того, что может выдернуть нас из собственной зоны комфорта, и нужно обладать каким-то неимоверным уровнем альтруизма, чтобы поставить собственное благополучие под угрозу ради группы незнакомцев, даже если это почти одна восьмая населения планеты. Не знаю, сколько ещё времени прошло, прежде чем из динамиков послышалось очередное объявление, но прозвучало оно совершенно неутешительно — в связи с теми же «трудностями организационного характера» выход из авиалайнера задерживается на неопределённый срок, спасибо за понимание и бла-бла-бла… В общем, поездка определённо не задалась с самого начала.