Огненный шторм в ромашковом чае

Бауэр Стрит, 712/8. Галифакс, Канада 23 сентября 2000, 21.08 — Всё, твои десять минут вышли. Слова Адама ударили по ушам, а яркий свет люстры над диваном — по зрению. Коннор инстинктивно прикрыл глаза рукой и сморщился. Он снова то ли проснулся, то ли пришёл в себя, и моментально почувствовал, как боль стремительной лавиной растеклась по телу. Мысленно выругался на себя — каким самонадеянным идиотом он был, когда допустил возможность прекращения приступа усилием воли за такой короткий срок. Воля у него сильная, но не настолько, чтобы справиться с тем, с чем даже с чужой помощью не вышло расстаться за месяцы терапии. И раз сам пообещал Адаму прислушаться к его вариантам, придётся сдержать слово. — Так я вызываю парамедиков или сначала звоню Адриане? — строгим отеческим голосом спросил Адам, явно обозначая выбор только из двух вариантов. — Не нужно мне звонить! От внезапного звука женского голоса Коннор в одну секунду сел на диване. Адам тоже вздрогнул и обернулся. Оба пригвоздили удивлённые взгляды к растрёпанной Адриане, стоявшей на пороге комнаты. Она прерывисто дышала, и её заметно трясло. Глаза переполняли слёзы, грозящиеся вот-вот потечь, но в них же горела решительность. Адам шагнул к ней и без слов протянул телефон. Умоляюще посмотрел, но Адриана глядела только на бледного Коннора. Тогда Адам вложил ей в руку трубку, быстро коснулся плеча и вышел из комнаты. — Коннор… — Не в силах больше сдерживаться, Адриана подбежала к дивану и опустилась на колени перед ним. Положила телефон на пол и сжала ладонь Коннора. Второй рукой провела по его спутанным волосам. И, не обращая внимания на попытки отстраниться, быстро поцеловала в лоб. — Прости… — С губ сорвался дрожащий шёпот. — Адриана, — сдавленно произнёс Коннор, тяжело и хрипло вдохнул, едва договорив её имя. — Нет, подожди. — Её холодные пальцы коснулись его обескровленных губ. — Сначала дай мне объяснить. Мои слова и пощёчина были адресованы не тебе. Я такую глупость сказала, не знаю почему. Ведь чувствовала, что энергия течёт не в твою сторону. И ты не взял у меня силу, нет. Ты мне её дал. Там, на кухне, я видела и слышала не тебя. Мы обязательно всё обсудим потом, сейчас мне важно, чтобы ты понял самое главное. Ты не взял ни капли моей энергии, не причинил мне вреда, ты, наоборот, помог улучшить моё состояние. — Она погладила щёку, по которой ударила утром, и оставила ладонь лежать на ней. — Пожалуйста, прости. И в особенности за то, что я позволила себе сомневаться. Дрожь её робких прикосновений передавалась и Коннору. Или он сам дрожал от её дыхания и слёз? Может, их обоих колотило, но все его мысли, решения рассыпались в прах от слов Адрианы. Он слишком мало понимал в клятых сплетениях их связи, но так сильно желал, чтобы всё действительно было, как сказала она. И лёд его брони, скованной в цельный доспех после произошедшего на кухне, предательски плавился от прикосновений мерцающего сопереживанием огня. — Детали после, со мной всё хорошо… — не видя никакой реакции с его стороны, быстро продолжила Адриана. — Теперь меня волнует только твоё состояние. Коннор? Ты меня слышишь? Прошу, скажи что-нибудь. — Я люблю тебя… — еле шевеля губами, пробормотал он, и к её пальцам, лежащим на его щеке, скатилась слеза. Адриана будто бы превратилась в камень, но и из её блестевших глаз наконец потекла скопившаяся там влага. С трудом оттаивающий Коннор мог только, не моргая, смотреть на тонкие ручейки, бегущие по щекам, и дрожащие губы. Поздно сообразил — Адриана стоит на коленях перед ним, и его передёрнуло. Он осторожно потянул Адриану за руки и усадил на расстоянии от себя. Желание держать дистанцию окончательно размылось в сознании, но сейчас порыв приблизиться к ней больше сбивала собственная одежда, полностью пропитанная потом, от запаха которого тошнило ещё сильнее. И хотелось удавиться от понимания, насколько же сильно различались ожидание долгожданного уверенного признания в чувствах и дурно пахнущая реальность, в которой он мямлил слова и боялся отключиться прямо в объятиях возлюбленной. Но невидимые ремни, скручивающие внутренности, внезапно начали расслабляться. И поток слов пробивался к выходу, в очередной раз минуя волевые усилия… — Это всё, что я должен был сказать ещё там, на кухне. Сначала. А потом уже целовать… — Коннор снова тяжело вздохнул, взял её руку и поднёс к губам. — Похоже на проклятье: я не умею выбирать время и место, не умею нормально признаваться в чувствах. — Он выпустил маленькую ладонь из пальцев, аккуратно опустил её вниз и гортанно зарычал. — И теперь, чёрт возьми, снова не та ситуация, чтобы это делать. Мне опять плохо, хуже момента не придумаешь… Но я знаю, что сказал бы тебе о чувствах и в нормальном состоянии. И скажу… Дай мне время. Нам нужно поговорить, когда я буду в порядке. Не сейчас. Просто… сил молчать уже не осталось. — Конечно, мы поговорим… — Адриана обвила руки вокруг его шеи, прижалась всем телом, и Коннор неловко дёрнулся назад, — но и сейчас, и потом я тебе тоже скажу, что люблю тебя… — Её глаза просияли уже не только из-за сверкающих в них слёз. — Однако теперь наши словесные признания действительно не самое главное. — Голос зазвучал ещё более уверенно. — Нужно срочно заняться твоим здоровьем. Я чувствую боль в сердце и не буду пользоваться даром для её снятия. Он лишь обезболивает, но не устраняет причину. Тебе нужно в больницу. Адриана спустила ладони ниже, бережно погладила по спине, ободряя. А затем уткнулась носом в его шею, оставив там поцелуй. Коннор, скривившись, снова попытался отстраниться. — Единственное, куда мне срочно надо, это в душ. — Он всё же отсел от неё, но Адриана снова приблизилась, не желая выпускать его из объятий. — В госпитале ничем не помогут. Ромашковый чай и то лучше действует как лекарство. Нам обоим не помешает, согласна? Он глупо улыбнулся и тоже провёл пальцами по плечам Адрианы в надежде смягчить её решимость. Но прошивший его прищур глаз явно сказал больше слов. — Закончился у тебя чай, Коннор. И это плохая шутка. — Адриана положила пальцы на его виски и сама отстранилась, пристально заглядывая в лицо. — Что ты такое говоришь? Почему не помогут? — Она свела брови на переносице, видя, как он отвёл взгляд в сторону. — И ладно, — пробормотал Коннор. — В общем… ты — мой ромашковый чай и лучшая терапия. Просто… побудь рядом, и скоро всё пройдёт. Он понимал, его слова в лучшем случае выглядят для неё чушью, в худшем — она захочет понять их смысл. Но лучше так, чем соглашаться на госпитализацию, где всё будет напоминать «Улей». От одной этой мысли хотелось взвыть и забиться в угол, а к ней ещё и другая подключалась: не в больнице он представлял их с Адрианой первую ночь после признания. И хоть корил себя, но впервые был совершенно не против, чтобы защиты и связи действительно одним присутствием Адрианы рядом побыстрее помогли выровнять самочувствие. — Коннор, у тебя болит сердце! — Адриана вскочила на ноги. — Какой чай, какая терапия мной?! Ты знаешь, почему моя тётя Марта так и не вышла замуж? Когда ей было двадцать восемь, как и мне сейчас, её жених скончался от инфаркта. А до этого твердил, что у него всё хорошо, нужно просто полежать… Лежать дома я тебе не дам. Точка! — Она взяла с пола трубку и нажала на кнопку вызова. — Не надо. — Коннор положил свою ладонь поверх её пальцев. Взгляд Адрианы тут же вонзился в него решительным копьём. — Не надо бригаду на дом вызывать. Ладно, компромисс. Отвези меня в больницу сама, хорошо? — Конечно. — В её испуганных глазах на миг промелькнуло подобие облегчения. — Только я бы сначала всё-таки хотел принять душ, — поймав её недовольный категоричный взгляд, в котором так и читалось: «Мы же не на свидание едем, Дойл!», Коннор пожал плечами, — или хотя бы сменить вещи. — И с кривой улыбкой добавил: — Если пациенту не всё равно, как он выглядит… и пахнет, разве это не означает, что всё не настолько критично, как может показаться со стороны, и он уже идёт на поправку? — Кажется, я уже неплохо знаю этого пациента, — обронила Адриана, быстро направляясь к шкафу. — Поэтому нет, это ничего не означает… Я помогу тебе переодеться, и сразу же поедем на обследование. Больница Abbie J Lane Memorial. Галифакс, Канада 23 сентября 2000, 21.52 Адриана припарковалась на стоянке больницы и повернулась к Коннору, полулежавшему на заднем сиденье с подушкой под спиной. Он спал, и свет от фонаря освещал его расслабленное лицо. Через связь Адриана чувствовала — боль практически утихла, но всё ещё пугали разливающиеся по левой стороне груди отголоски неприятных ощущений. Поэтому, не медля, Адриана вышла из машины и пересела к Коннору, желая бережно разбудить его. — Эй, спящий красавец. — Она медленно провела большим пальцем по его щеке, а затем почти невесомо поцеловала. Он такое пробуждение не оценил. Тут же сморщил нос и искривил губы, не открывая глаз. — Может, вернёмся домой? — слабым голосом проговорил Коннор. — Так не хочется проходить медицинские экзекуции. Ты же понимаешь… — Понимаю, — почти шёпотом ответила Адриана. — Но я чувствую — здесь всё ещё болит. — Она уложила руку на его грудь. — Давай всё-таки убедимся, что это не опасно. Он с тяжёлым вздохом открыл веки и печально сдвинул брови, наклонив лежащую на спинке сиденья голову к плечу. Адриана коснулась кончиками пальцев его подбородка, приподняла лицо и нежно поцеловала в губы. Коннор шумно выдохнул и, не глядя, дотянулся до ручки машины. Открыв дверь, он медленно вылез из «Шевроле» на улицу и с полуприкрытыми глазами глубоко вдохнул ночной воздух. Адриана вышла следом и взяла его за руку. — Опять больница, — пробурчал Коннор. — Мы знакомы всего пять месяцев, а уже 2:1 в мою пользу. Пожалуйста, не вздумай равнять счёты. Она лишь печально улыбнулась в ответ, и, держась за руки, они вошли в здание. На посту, едва услышав причину обращения, сразу же ответили, что Коннором займутся дежурные врачи. Ему предложили сесть на кресло-каталку, но Коннор отмахнулся и медленно пошёл в сторону диагностического отделения. Перспектива сесть в это самое кресло или, ещё хуже, лечь на каталку сильно била по самолюбию, хотя куда сильнее вышибала из сознания слабость. Он шёл, еле переставляя ноги, и старался не думать, насколько сильно по репутации ударит, если он прямо на глазах Адрианы споткнётся и растянется на полу. Но Адриана, будто прочитав его мысли, взяла под руку и помогла увереннее дойти до дверей отделения. — Я буду ждать здесь. — Она мягко улыбнулась и сжала его пальцы. Коннор ещё четверть минуты смотрел ей в глаза, а затем тоже попытался улыбнуться. — Скоро вернусь, — отчеканил он и скрылся за дверями. Обещание не сдержал. Когда к концу стал приближаться второй час обследования, Адриана разнервничалась не на шутку. Каким бы сильным ни был соблазн отключить связь и не проходить обследование с Коннором, она так и не рискнула прервать поток его ощущений в себя, то захлёстывавший остро, то стихавший. Минут десять назад подкатывавшие волны переживаний Коннора окончательно угасли, и внутри стало внезапно пусто. Однако и в коридоре ни Коннор, ни медицинский персонал не появились. И в момент, когда Адриана, не желающая больше выносить пытку тишиной, сама приблизилась к дверям отделения, к ней навстречу вышел врач. — Мы закончили полное обследование, через несколько минут мистер Дойл будет в палате. Его сердце и органы желудочно-кишечного тракта в полном порядке, никаких патологий и нарушений в их работе. Очевидно, боли спровоцированы погрешностями в питании, сильным волнением и перенапряжением. Адриана с облегчением выдохнула и на миг прикрыла глаза ладонью. — Пока оснований для тревоги нет, так как боль в сердце — единичный случай. И рекомендации стандартные: правильное питание, побольше отдыха, уменьшение воздействия факторов стресса. Но если болевые ощущения в груди начнут беспокоить снова, советую не откладывать визит к кардиологу. — Да, конечно… — Адриана энергично закивала. — Но сейчас, доктор, я могу отвезти его домой? У мистера Дойла сложные отношения с больничными палатами. Это тоже своего рода сильный стресс для него. — Теперь понятно, почему он категорически запретил колоть ему препараты, способствующие быстрому засыпанию. И хотел побыстрее увидеть вас… Но я бы всё же рекомендовал остаться в больнице под наблюдением. К тому же, утром мы проведём ещё одно экспресс-обследование, возьмём несколько дополнительных анализов. — Хорошо, я поняла вас. В этой больнице есть палаты повышенной комфортности? — Да, конечно, но они не входят в страховое покрытие. — Это не проблема. Спасибо, доктор. Адриана подписала все необходимые документы, произвела оплату и накинула сверху сумму для создания «дополнительных» условий комфорта. И только когда оказалась в палате Коннора, наконец-то почувствовала, как дыхание выравнивается и вдох больше не даётся с трудом. Коннор лежал на спине и смотрел в потолок. — Как ты? — тихо спросила она, плотно закрывая за собой дверь. — Вот теперь значительно лучше. — Он перевёл взгляд на неё и еле заметно улыбнулся, но улыбка вышла слишком вымученной. — За апартаменты с цветными стенами и не белым потолком мне стоит благодарить тебя? Адриана присела на край кровати и подняла голову. В тусклом освещении рассмотрела люминесцентные звёзды на ярко раскрашенном «небе». Коннору лучше не знать, что в данную палату определяли обычно или детей, или будущих матерей… Зато помещение лишь отдалённо напоминало больничное, и только это сейчас было важно. — Спасибо, Адриана, но со мной всё нормально, и нет причин здесь оставаться, — твёрдо проговорил Коннор. — Ночь под звёздами — это прекрасно, но хотелось бы провести ночь в своей постели… — Доктор посоветовал остаться до утра. — Она взяла его руку и едва ощутимо коснулась губами пальцев. — И я попробую не одной вип-палатой снизить неприязнь к больничной обстановке. Адриана скинула туфли и принялась стягивать с себя тёплый пуловер, под которым была хлопковая водолазка. — Что ты делаешь? — Коннор привстал на локтях. — Я договорилась, чтобы к нам никто не заходил до самого утра. Только если я сама позову. — Адриана мягко толкнула его в плечи, заставляя лечь обратно. Устроилась рядом и положила голову Коннору на плечо. — Это палата повышенной комфортности, и я сейчас постараюсь повысить этот самый комфорт ещё сильнее. Её рука начала аккуратное круговое движение от груди к животу и обратно, и уже через несколько таких кругов Коннор не смог сдержать расслабленный стон. С каждым лёгким поглаживанием, даже через больничную рубаху, по телу разливалась сладкая истома. Коннор не знал, использует ли Адриана дар, однако её касания окончательно стирали все неприятные ощущения и тревоги. Но вместе с ними бесследно растворялось и желание побыстрее уснуть. Какое-то время они молча лежали, спокойно дыша, и Коннор, окончательно разомлев в объятиях Адрианы, всё же начал проваливаться в дрёму, но внезапно из сладкого блаженства в действительность вернул голос. — Коннор, мне безумно хочется спросить тебя кое о чём, искренне надеясь на откровенность. — Она убрала руку с его живота и опёрлась на локоть. — Понимаю, вообще не подходящее время, но мне слишком давно не даёт спать один вопрос. Адам утром просил тебя что-то рассказать. Глядя на его реакцию, не могу перестать думать, что этот ночной эпизод не в первый раз случился, и меня волнует вот что… Тебя в эти два месяца, пока связь спала, мучили боли? — Бывало, — просевшим голосом отозвался Коннор, не отрывая от её напряжённого лица взгляда. — Как часто? — более настойчиво спросила она. — Адриана, я тоже думаю, что сейчас не самое… — Коннор, пожалуйста. — В голосе зазвучали нотки мольбы. — Я хочу знать правду теперь, просто ответь. Случались ли у тебя сильные приступы? — Да, — с напряжением выдохнул он и прочистил горло. — И в моменты, когда мы находились рядом, тебе тоже бывало плохо? — Иногда. — А почему ты молчал? Она продолжала спрашивать мягко, с участливой и осторожной интонацией, а он не мог развёрнуто отвечать, изо всех сил стараясь собрать в голове правильные слова. И не понимал, зачем Адриана сначала его расслабила до состояния расплавленного масла, а потом задала вопрос, моментально заставляющий почувствовать себя маслом, оказавшимся в морозильнике? Разве нельзя было этот разговор отложить до утра? Хотя она действительно слишком долго ждала и молча наблюдала… Видимо, посчитала, что теперь, в её объятиях, он точно не сможет ей хоть в чём-то отказать и слукавить. Или просто не представляла, насколько сильно он станет напрягаться, подбирая ответы? — Коннор? — Я не хотел тебя беспокоить своими проблемами со здоровьем, — выдал он на одном дыхании. — А ты думаешь, я не беспокоилась за тебя, подозревая, что ты что-то замалчиваешь? — Тон всё ещё оставался рассуждающим, но несколько ноток раздражения Коннор всё-таки уловил. — Я могу догадываться, в какие совместные дни нашего пребывания ты терпел и скрывал боль. Но есть ли ещё какая-то причина, почему ты ничего не говорил? — Не хотел тебя волновать — самая основная причина. — Я поясню, почему интересуюсь. Утром ты спросил, завершилось ли моё восстановление, исчез ли риск для меня. А потом я видела, как ты нервничал, о чём-то напряжённо думал и наконец поцеловал… Недели две назад мне вдруг показалось, ты не говоришь о своей боли из-за моих спящих способностей. Ты тогда сказал, тебе важна моя безопасность, и ты боишься, что со мной случится плохое. — В её голосе слишком явно вибрировали тревога и беспокойство. — Вот я и хочу знать, ты не говорил мне о своём самочувствии, потому что ждал, пока я восстановлюсь, или я себе только надумала такую причину? — Меня волновала безопасность охранительных барьеров… Коннор не договорил. Выпучил глаза и прикусил язык от сказанного. Она никогда не произносила термин «охранительные барьеры» в беседах с ним, говорила только о блоке. А он сейчас так тщательно подбирал следующие слова и ляпнул те, о которых не мог знать. Теперь оставалось обозвать себя нецензурным словом и быстро продолжить говорить в надежде, что Адриана не обратила внимания на название, которым усыпление дара именовали Уильям и Дерек. — Как ты сказал? — Адриана вытянула шею и пристально посмотрела ему в глаза. И, кажется, по досаде и лёгкому испугу в них очень явно прочитала ответ. — Такое название блокировки дара было известно лишь тем, кто принимал участие в… Так, — голос натянулся, словно холодная струна, — скажи, откуда ты его знаешь? Коннор с трудом вздохнул. Обманывать её даже в мелочах он не мог. Если не хотел отвечать на вопрос, то всегда предпочитал молчать или уводить разговор в другую сторону, но Адриана буквально пригвоздила его взглядом к кровати. И явно не отступила бы, не услышав ответ. — Дерек и твой отец рассказали мне об установленных барьерах и их уязвимости… Она не дослушала. Стоило ему произнести имена, из Адрианы вырвалось яростное шипение. Следом она грозно зарычала, как львица, готовая задрать до смерти, и соскочила с кровати. Подбежала к окну, со всей силы ударила ладонями по подоконнику и упёрла руки в стекло. — Послушай, — Коннор тут же перестроился, понимая, она не будет слушать его длинные объяснения, — никто из нас не хотел спровоцировать опасный всплеск, все знали, что тебе нужно время для восстановления. — Вы боялись моего всплеска?! — Адриана развернулась, прожигая его полыхающим взглядом. Яростью горели не только глаза, но и интонация, а злость сковала мышцы лица, заострив нежные черты. — А сейчас, значит, уже не страшно? Её голос стал низким, незнакомым, пугающим. Коннора окатило с ног до головы жаром, а кожи коснулись колючие вибрации. Те любовь и ласка, которые светлыми нитями тянулись к нему от неё, будто бы в одно мгновение загорелись и завихрились в пламени уже не тёплых чувств, а пронзающих насквозь выжигающих лучей. — Так это эти ангелы-хранители бескрылые, чтоб их черти покусали, тебя надоумили беречь меня? Вот почему ты молчал, не говоря ни слова мне о своих болях! Дерек и отец познакомили с моими уязвимыми местами? Ответь мне, с какими именно, Дойл! Коннор чуть не поперхнулся, когда услышал свою фамилию, сказанную сквозь зубы. И уже готов был откусить себе язык. — Что ты не можешь выносить боль близких людей… — Он осторожно и мягко проговорил каждое слово, искренне надеясь, что его спокойный тон чуть охладит её пыл. — Не надо говорить в общих чертах! — отрезала Адриана. — Что они тебе сказали конкретно про тебя и твою боль? — Адриана… — Что они сказали?! — выкрикнула она. — Ты не умеешь лгать, просто скажи мне уже эту чёртову правду! Всю правду! — Что моя боль может быть сильным триггером для тебя из-за чувства вины. Послу… — Прекрас-с-сно! — Её шипению могла позавидовать любая самая ядовитая змея. — И наверняка сказали, почему именно твоя боль для меня триггер, да? — Потому что ты по-особенному реагируешь на страдания близких тебе людей… Коннор на автомате произнёс фразу, которую слышал неоднократно от Уильяма и Дерека. И Адриана дёрнулась, как от пощёчины. А он впервые задумался, какой она смысл может вкладывать в слово «близкие». В её широко распахнутых глазах то ли задребезжал страх, то ли разлилась обида, то ли замерцали подозрения вперемешку с опасениями – только ли близким его назвали Уильям и Дерек, или уточнили что-то ещё? Нечто такое, о чём точно говорить не имели права. То, что принадлежало только ей… и ему, но о чём другие тоже могли догадываться. Но Адриана слишком быстро натянула холодную маску, явно поддавшись злости, и снова обрушила на него яростный поток слов: — Выходит, они тебе прям полную инструкцию и руководство выдали, как со мной обращаться, чтобы я не взорвалась? Не удивлюсь, если ещё и с детскими травмами познакомили. Да как они вообще посмели лезть? И зачем ты их послушал? Вопросы вырывались из её горла вместе с гортанными рыками. Адриана сыпала фразами так быстро, что Коннор мог лишь ошарашенно смотреть на неё и чувствовать, как его с трудом выстраиваемые реплики пеплом отлетают от стены огня перед ним. Она зашагала по палате, взъерошив размашистым движением руки волосы, отчего стала ещё больше похожа на разъярённую львицу или обиженную ведьму, готовую в приступе ярости одним взмахом руки обратить всё вокруг в руины. Коннор предчувствовал: если она узнает правду, то разозлится. Но никак не ожидал такого яркого извержения чувств. Тем более, сейчас. И когда в памяти громыхнул голос Уильяма, Коннор ощутил — его и Адриану в самом деле как будто бы отделяют прутья клетки. — Если Адриана однажды узнает, что вы молча страдали и терпели боль, боясь всколыхнуть её силу и сломать барьеры, она вам этого никогда не простит… Адриана готова жертвовать, но она не приемлет жертвы во имя собственного блага. Тогда она может выстроить новый барьер, который разведёт вас навсегда. Страх щекотал нервы, но вместе с тем появилась некая уверенность — она поймёт и услышит, если он продолжит говорить правду. — Адриана, я сам решил ждать, пока твои способности безопасно восстановятся. Дерек и Уильям всего лишь предупредили о риске для тебя, они очень волновались и, естественно, хотели, чтобы я был в курсе происходящего с тобой. Ты ведь мне толком даже не рассказала про эти барьеры… — Я сказала тебе ровно то, что ты должен был знать! — шикнула Адриана, сделав шаг вперёд, и скрестила руки на груди. — Но не сказала, что чужая боль несёт фатальную опасность для тебя! — Коннор тоже рыкнул, но быстро вернул самообладание и заговорил ровно. — Я видел один из пиков силы на склоне в Аннаполис Ройял, когда тащил Билли Майлза. Ты невероятным образом в секунду оказалась наверху и не отрицала потом, что тебя мог поднять всплеск энергии, так как ты переживала за мою больную спину и хотела мне помочь. Но сила тебя не слушалась. Хорошо, там всё обошлось. И я бы никогда больше не поставил под удар твою жизнь своими недомоганиями. Поэтому даже волновать банально не хотел. — А по мне не видно было, что я всё равно волновалась за тебя? — Она картинно обвела пальцем лицо и выкатила глаза. — Я страшно переживала! И постоянно себя доводила, когда искала причины, почему ты отстраняешься и почему не хочешь говорить со мной. Каких там только не было! Сначала я думала, ты всё ещё любишь… — Адриана запнулась и потёрла губы указательным пальцем. — Ладно, неважно, что было… Но ты… Оказывается, ты всё это время защищал меня от себя и терзающих тебя болей? — На последнем слове её голос сорвался. Коннор окончательно растерял все связные мысли от пулемётного обстрела репликами. Чертыхнулся, понял — тут лучше действовать. Свесил ноги с кровати, но желание подняться с постели и подойти тоже прогорело. Боль, как моментальная расплата за ссору и отдаление Адрианы, огненной стрелой прошила желудок, выбив весь кислород из лёгких. Коннор непроизвольно ойкнул и согнулся. Адриана тут же изменилась в лице, увидев его скорченную позу. Он всё же кое-как вздохнул, распрямился и протянул ей руку. Но она осталась стоять на том же месте, словно бледное фарфоровое изваяние, и Коннор похолодел, увидев, как быстро у неё потекли слёзы по щекам. — Это всё я виновата, — зашептала она. — Чего я на тебя ору, если первопричина твоих страданий — я? Это… я! И результат моей помощи в момент перестройки твоего организма. — Адриана громко всхлипнула и заплакала. Её плач в одну секунду заставил Коннора забыть и про рези, и про сшибающую с ног слабость, зато ясно напомнил слова Дерека про вложенный в голову Адрианы приказ на суицид, если она осознает, что кому-то навредила. И Коннор сам будто бы почувствовал то самое опасное чувство вины, которое ядовитым сгустком пробуждалось внутри неё… Проклиная бесконечный день признаний и правды, Коннор поднялся с кровати и моментально оказался рядом с ней. — Нет, милая, нет… Успокойся, пожалуйста, — тихо, но уверенно проговорил он, запустив пальцы в её волосы. — Ты ни в чём не виновата, слышишь? Я это абсолютно точно знаю. Дело не в твоей помощи. Адриана резко отшатнулась от него и посмотрела круглыми глазами. — Знаешь? Но… Откуда? И в чём тогда? Он снова тяжело вдохнул и притянул Адриану к себе, прижал её голову к груди ладонью. — Я просто знаю, поверь мне. Сейчас не самый подходящий момент это обсуждать. Пожалуйста… — Он тяжело, с хрипом выдохнул и скривился. — Это связано с Архангельском… Я объясню, всё тебе объясню. Просто запомни раз и навсегда: в том, что со мной происходит, нет твоей вины. Адриана чуть отстранилась от него, с подозрением окинула взглядом. Закусила губу, а затем положила руки ему на плечи. — Ей-богу, не думала, что скажу тебе такое, но во мне борются два желания. То ли покрепче тебя обнять, то ли посильнее врезать, — расстроенно прошептала она, сцепив руки у него на шее и уткнувшись в неё носом. — Только боюсь силу не рассчитать и отправить тебя на этаж ниже, прямиком в отделение травматологии. — Адриана прижала губы к его коже, а затем подняла всё ещё слезящиеся глаза вверх. — Будет больно, но кара справедливая, — усмехнулся он. — Тебе уже было… больно, — снова задрожав, проговорила Адриана. — Очень… больно? И часто? — И всё же давай не будем это обсуждать прямо сейчас. — Он сощурил один глаз и осмотрелся. — Вроде это палата повышенного комфорта, но что-то комфорта, по ощущениям, тут всё меньше. И из-за этого в том числе. — Коннор стёр слёзы с её лица. — Я просто… — Адриана запнулась, рвано выдохнула и наконец заговорила рассудительно. — Я так хотела узнать ответ на этот вопрос раньше и боялась узнать, что тебе было очень больно всё это время из-за меня. И зачем лукавить, мне становилось страшно, что не выдержу этой правды. А ты обвинишь меня. Поэтому и выпалила вопрос сразу же, как почувствовала себя в безопасности. Не могла больше ждать. — Она обняла его крепче. — Но ты не должен был закрывать абсолютно всё, бушующее внутри, глухой стеной. — Если бы с тобой что-нибудь случилось во время восстановления, я бы себе этого никогда не простил. Я не знал, на какую новость о боли ты среагируешь спокойно, а какая может стать опасной. Поэтому не решался затрагивать тему даже вскользь. — А вы меня всей компанией героев-спасателей считали безголовой истеричкой, которая не сможет сдержать поток эмоций в ответ на твоё признание в плохом самочувствии? Коннор приподнял бровь и смахнул слезинку из угла её глаза. Адриана прищурилась и вытянула губы в тонкую линию. — Так, лучше молчи! — прошипела она грозно. — Я и молчу, — невозмутимо отозвался Коннор и вытер ещё одну слезу с её щеки. — Да хватит! — Адриана отвела его руку в сторону, снова шумно выдохнула через рот и заговорила ещё спокойнее. — Поверь, если бы ты сам сказал, что у тебя разболелся живот от несвежего мяса в ресторане, я бы не снесла барьеры в слепой попытке достать из-под купола способности, чтобы помочь тебе… И не настроила в голове других стен, не понимая, что с тобой происходит, из-за твоего проклятого молчания и игры в стойкого оловянного солдатика. — Адри… — Он попытался её остановить, но она снова положила пальцы на его губы, как и дома. И у Коннора пронеслась в голове мысль, что она единственный человек за всю его жизнь, кому он позволяет вот так закрывать рот, да ещё и второй раз за день… — Больше всего ненавижу три вещи: обман, лицемерие и когда что-то делают за моей спиной, даже если мне во благо, — отчеканила она, не моргая. — Такое «во благо» заставило меня больше десяти лет ненавидеть отца, потому что мои воспоминания о нашем конфликте оказались фальшивкой. Я не виню его, знаю, он тогда поступил как настоящий родитель и выбрал из двух поганых вариантов наилучший путь для меня… Я не винила Рейна, когда он принял решение запечатать мой дар, ведь это тоже было единственным выходом сократить риски для нас всех. Но я злюсь на них за то, что они втайне от меня познакомили тебя с особенностями барьеров и моими глубоко личными уязвимыми местами. — Она сощурилась и, опустив взгляд, сокрушённо покачала головой. — Мне не трудно догадаться, какими, раз ты скрывал от меня боль… И теперь от этой новости очень больно мне. — Прости… Но, повторюсь, я сам так решил, твой отец и Дерек здесь ни при чём. Но я рад, что они всё же дали мне больше информации. Адриана, — он приподнял её лицо за подбородок, — ведь речь шла и о твоей жизни, и о жизни Николь, и о моей собственной. Разве мог я рисковать? Я должен был дождаться безопасного падения барьеров. — Коннор, но если бы они пали через год? Через два? А если бы мои способности вообще не проснулись? Ты бы так молча и терпел, не говоря мне ничего о себе? — Но ведь проснулись. — Он призрачно улыбнулся, но тут же поморщился, опять сгибаясь от боли. — Так, ложись. — Её взгляд тут же потеплел. Она бережно провела по его телу ладонью и, взяв за руку, помогла сесть, а затем лечь на кровать. — Способности проснулись, — горько вздохнула она и, укрыв Коннора, аккуратно расправила одеяло, — а вот тебе давно пора спать… Ох, извини меня… Нужно было всё-таки дотерпеть с этим разговором до утра. Но раз уж так вышло, пообещай мне сейчас, Коннор. — Тон с мягкого снова стал серьёзным, и выдохнувший с облегчением Коннор опять напрягся. — Я больше не могу выносить твоё коронное: «Всё нормально», когда ясно вижу, что ни черта не нормально! Аж зубы сводит, и я начинаю злиться на тебя… Если тебе больно и плохо, я хочу об этом знать. — Адриана, нет. — Он помотал головой, прикрыв веки. — Понимаешь, дело не в доверии. Я не привык… Просто не привык жаловаться, и это, — уголки его губ дёрнулись, — в какой-то мере кажется мне стыдным. У меня будто кость в горле застревает, даже когда я врачам пытаюсь объяснить, что и где болит. — Да что здесь стыдного? — искренне удивилась Адриана. — Помнишь, ты сам заводил тему о доверии. В этом и смысл отношений. Уметь показывать не одну силу, но и слабости друг другу, понимая их и принимая. Конечно, у нас с тобой есть особая связь, и ты же понимаешь, я смогу чувствовать тебя на большом расстоянии. Но я бы хотела знать о твоём состоянии не только через связь, а именно от тебя… Словами. Через рот. Иногда ведь вообще может болеть не тело. Если ты снова будешь молча терпеть и не рассказывать о себе, я не смогу смириться с этим. По мне уже, — она сморщилась и нервно повела плечами, — очень сильно ударило твоё молчание, какими бы причинами оно ни было вызвано. Я справлюсь, но больше вынести такое не смогу. Для меня это слишком принципиальный момент в отношениях близких людей, а мы с тобой уже давно перестали быть чужими. И я не хочу, чтобы молчание разбило не только доверие, но и чувства. Она мотнула головой, резко выдохнула и легла рядом с Коннором. Нерешительно опустила ладонь на низ его живота, снова начав аккуратно водить по нему. — Адриана, понимаешь… Мне, правда, неловко говорить, что у меня… — Он вдруг напрягся и заёрзал на месте, шумно начав сглатывать. — Что у тебя живот болит? — Подушечками пальцев она провела вокруг его пупка круг, затем уже раскрытой ладонью начала поглаживать место выше лобка. — А я думала, мужчинам сложно в других проблемах признаваться. В тех, что пониже, — без тени иронии произнесла Адриана полушёпотом, но Коннор от этой фразы перестал дышать. — Надеюсь, до тех проблем никогда не дойдёт… Он отвёл её руку и перевернулся на бок. Прижался к ней, и Адриана бедром ощутила отвердевший член. — Поняла, — шепнула она, — с ласками живота на сегодня я закончила… Он согласно, но раздосадованно кивнул. — И всё же, Коннор, я хочу рассчитывать на твоё доверие, даже в случае таких проблем… Не говоря уже о других. Знаешь, вот пару недель назад ты попросил, чтоб я приготовила бульон и чай. И соединив просьбу с твоим внешним видом, я сразу же поняла, что с тобой происходит. — И ты не представляешь, как сложно мне было произнести даже ту просьбу, — на одном дыхании выпалил Коннор. — Но я так перенервничал, что понимал — если я съем что-то тяжелее бульона, то вряд ли смогу в себе это удержать… И тогда уже и говорить ничего не придётся. Сама всё увидишь. — Он скривился и фыркнул. — Если тебе так сложно сказать, дай мне понять иначе. Жестом, мимикой, чем угодно. — Сложно. Я прожил с установкой, что мужчина не должен жаловаться, что его проблемы — это только его проблемы. И уж тем более не навешивать всё это на любимую женщину. — Мне интересно, и кто же вложил эту дурацкую установку в твою голову? Он вдруг замолчал и посмотрел в сторону. Поджал губы и нервно задёргал кадыком. Дыхание стало шумным и быстрым. — Коннор? — Адриана привстала на локте и внимательно посмотрела на его напряжённое выражение лица. Уголки губ Коннора пару раз дрогнули, и он закусил нижнюю губу, пронзив Адриану взглядом. В глазах сражались сомнение и желание заговорить. — Я могу рассказать. Заодно и пояснить, почему мне так сложно озвучивать некоторые вещи. Может, тебе проще будет понять меня… Или сочтёшь это глупостью. Но ты мне тоже пообещай, что на этом с откровениями на сегодня будет покончено. Спать мне уже давно перехотелось, но остальные серьёзные разговоры точно могут подождать до утра, ладно? Адриана села по-турецки на кровати, взяла его за руку и кивнула. Коннор тоже мотнул головой и, вздохнув, начал свой рассказ: — В детстве мама всегда убеждала меня, что верно и правильно говорить обо всём, занимающем мысли. А я был тем ещё мечтателем. — Он печально улыбнулся, отводя взгляд. — Я хотел быть и врачом, и капитаном, и даже астронавтом вроде. Меня интересовал мир в любых его проявлениях. Мы часто ходили с мамой в походы, изучали разные природные явления, исследовали почву, ловили бабочек, учились различать по голосу птиц, делали слепки лап зверей… Она выслушивала любые мои идеи, даже совсем безумные, и никогда не отмахивалась от меня. Улыбка на его лице стала мечтательной. Он прикрыл веки, на секунду полностью отдавшись приятным воспоминаниям. Они — самые дорогие и тёплые — лишь то, что осталось в памяти о матери и о самых счастливых годах в жизни. — Я редко болел, — Коннор открыл глаза, и его голос снова стал серьёзным, — но если это случалось, мама проводила дни и ночи у моей постели, читала мне книги, гладила по голове, целовала. Я получал только бесконечную ласку и любовь от неё, знал, что она всегда будет рядом и поддержит… Я не нарушал её запреты, просто потому что зачем? Но однажды в лет десять я её впервые не послушал и съел два больших куска торта на голодный желудок. До сих пор помню его потрясающий запах, мимо которого невозможно было пройти. И такой невероятно сладкий вкус. Он протянул последнее слово и, снова прикрыв веки, облизал губы. Адриана улыбнулась. Вспомнила, с каким удовольствием он уплетал за обе щеки тот торт, который она приготовила для него месяц назад. И те бесконечные непроизвольные «м-м-м», срывающиеся с его вымазанных белым кремом губ, до сих пор будоражили её фантазию по ночам. — Также отлично помню, — продолжил Коннор, — как мне было плохо после сахарного пира. Тогда я подумал, она будет меня ругать, может, накажет. Но в тот день мама лишь дала мне лекарство, тёплый чай и ласково поглаживала живот. А вот на следующий посадила напротив и спросила: «Теперь ты понял, почему так лучше не делать? В следующий раз, когда тебе захочется совершить какой-нибудь безрассудный поступок, подумай, какие у него могут быть последствия для тебя самого. Иногда взрослые что-то запрещают не потому, что им так хочется, а потому, что любят и заботятся о здоровье своих детей». — Он на какое-то время прикрыл глаза. — Она была не только мамой, другом. Она была… Желваки Коннора заходили ходуном, веки задрожали. Адриана сильнее сжала его руку и придвинулась ближе, изо всех сил желая сейчас лишь своими прикосновениями показать своё сопереживание. — Мама была всем моим миром. И когда её не стало, он откровенно посыпался. В пятнадцать лет я попал в интернат. И быстро уяснил, что там проявление чувств и эмоций, открытого интереса к окружающему миру у мальчиков считается слабостью. Я слишком сильно выделялся своим пытливым умом. Меня любили взрослые и ненавидели дети. — Коннор сжал зубы и потёр переносицу. — В общем, мне нужно было как-то пережить год с небольшим и дождаться ухода в армию. И я заколачивал свои чувства сам, чтобы их не забивали ногами в живот мои сверстники. Адриана вздрогнула. В голове пронеслись картинки из собственного прошлого в закрытой школе. Она знала, что Коннор провёл пару лет в интернате, но не знала другого: выходит, они оба оказались там в пятнадцать. И над ней пытались поиздеваться девочки из её комнаты. Поэтому она по собственному болезненному опыту знала, какими жестокими могут быть обиженные и брошенные дети. И чужую жестокость разбивала своим даром, расшвыривая обидчиков по сторонам одним взмахом ресниц. Взращивая внутри жёсткость, она строила вокруг себя неприступные стены, также погребая под ними на долгие годы чувствительность. И сейчас её будто ножом по живому резала история Коннора. Она обязательно расскажет ему однажды свою, которую не доверяла ничьим ушам, но сегодня должна выслушать… Тяжело вздохнув, Адриана притянула руку Коннора к губам и поцеловала тыльную сторону. Он, всё ещё глядя куда-то в сторону, продолжил: — Живот, кстати, у меня тогда тоже часто болел. То ли от постоянных ударов, то ли от непривычной еды, то ли от бесконечных переживаний. Из-за этого я прослыл слабаком. Как-то не смог бежать кросс и честно сказал об этом тренеру. Он отпустил меня, но это привело к насмешкам, издевательствам и бесконечным комментариям, что я отмазался… А потом и вовсе вышла кошмарная ситуация… — Он осёкся, полностью отвернув лицо в сторону. Адриана легла рядом и обняла его. Прижала губы к скуле, оставив на ней долгий нежный поцелуй. Снова без слов, подталкивающих его к дальнейшему рассказу, постаралась показать готовность слушать, если он сам хочет следовать по коридору своих болезненных воспоминаний. Коннор повернулся к ней и затянул к себе на грудь. Сжал в объятиях. Его сердце колотилось, и Адриану мелко затрясло. Ему ведь велели отдыхать, а он снова сильно нервничает. И кто в этом виноват? На миг разозлившись на свою несдержанность и неумение выждать с разговорами до лучшего момента, она только понадеялась, что после выпущенных наружу откровений Коннору станет хоть чуть-чуть легче. — Мне нравилась одна девочка. — Коннор заговорил спокойно, даже отстранённо, словно рассказывал не о себе, а о каком-то другом мальчике. — Я ужасно хотел пригласить её на свидание и угостить мороженым. Разносил почту, помогал на кухне, чтобы заработать хотя бы пару долларов… И так разволновался, когда дело всё-таки дошло до свидания, что от вишнёвого мороженого меня вырвало прямо на её глазах. Я до сих пор помню её фырканье с комментариями, какой я мерзкий, слабый и ничтожный. На следующий день о моём романтическом порыве и о том, какой я кавалер, знало пол общежития. С тех пор меня начинает тошнить от одного запаха вишни. Он, пожав плечами, замолчал и тяжело выдохнул. Но Адриана почувствовала — Коннор очень ждёт её реакцию на сказанное. — Коннор, мне так жаль, что тебе пришлось пройти через всё, о чём ты рассказал… — Она снова села, чтобы видеть его глаза, которые он попытался отвести в сторону. Адриана взяла его за подбородок, повернула лицо к себе и прижала ладони к щекам. — Ты был потерянным ребёнком, лишённым в одну секунду самого дорогого человека. — На миг зажмурилась, пытаясь совладать с собой. — Ты не представляешь, насколько некоторые моменты звучат в унисон с моим прошлым, поэтому я могу понять и прочувствовать всё сказанное тобой. Знаю, как сильно детские травмы могут бить по настоящему. Когда понимаешь, что ты уже взрослый, можешь объяснить и понять закономерности, отчего вот так реагируешь… Но это понимание всё равно даёт сбои. И нет, я не считаю рассказанное тобой глупостью… — Она наклонилась и поцеловала его в лоб. В ответ получила лишь прямой взгляд. Коннор молчал, явно давая понять, что хочет слушать её дальше, и Адриана продолжила: — Вот только после всего того, через что ты прошёл в своей жизни, никто никогда не усомнится в твоей силе… И недомогания не делают тебя слабым человеком. Ты пережил два с половиной года таких мучений, которые мало кто вынес бы и остался в своём уме… Теперь тебя окружают близкие люди, и они никогда не позволят себе осудить тебя за плохое самочувствие. И, тем более, посмеяться или как-то сыронизировать. — Понимаю, мы давно не дети, и физиология не должна вызывать улыбки или показательного отвращения. Но после «Улья» я больше всего на свете боялся остаться инвалидом, обречь кого-то на уход за собой. Мне казалось, я избавился от фобии, когда вернулся на работу. Однако в момент болезни весь мой ранее отстроенный рациональный мир падает, и детские страхи, перемешавшись с приобретёнными в лаборатории, становятся навязчивыми. Я слишком долго взращивал установку, что для других я не могу быть слабым, тогда меня никто не обвинит в жалкости и ничтожности. Зато могу быть для них опорой в моменты их слабости. А разве опора может быть надломанной? И правило касалось абсолютно всех на моём жизненном пути: сослуживцев, подчинённых и… женщин. — Он сморщил нос. — Поэтому мне так неловко за прошлую ночь. — Коннор, я точно не та, которая может подпитать своими реакциями твой страх. Я не испытывала ни отвращения, ни брезгливости ночью, можешь быть спокоен. — Потому что ты агент ФБР? — Он усмехнулся. — Нет, потому что у меня есть другие чувства к тебе, и они куда сильнее. Она смотрела прямо ему в глаза и увидела, как на миг изменилось их выражение, а губы дрогнули. Коннор без слов снова притянул её к себе, уложил на грудь и поцеловал в макушку. — Всё, о чем я думаю, — продолжила Адриана, — когда вижу твои страдания — чтобы они поскорее прекратились… И я хочу быть с тобой в такие моменты, хочу помочь. — Адриана? — Да? — Она подняла голову и посмотрела на него. Коннор улыбался одним уголком рта. — Ты не представляешь, насколько помогла. Ночью ты избавила меня от физической боли, а теперь… Я никому не рассказывал эту историю, и вот у меня словно камень с души свалился. Так… хорошо. Спасибо. — Последние слова он договорил заплетающимся языком. Закрыл глаза, глубоко выдохнул и уснул. Адриана ласково коснулась губами уголка его рта. Снова устроилась поудобнее в крепких объятиях и, засыпая, прошептала: — И тебе спасибо… Ты тоже не представляешь, как мне хорошо быть с тобой и знать наконец правду. Кажется, сегодня мы оба будем спать спокойно…