Imagine

— Понимаете, я не могу взять это дело. Черные брови встревоженно выстроились домиком, выражая крайнее беспокойство почти так же чётко, как глаза. — Вы и не берёте это дело, мисс Крейн. Вы лишь ассистируете. Это - часть вашей практики, за которую, между прочим, мне так долго докучала ваша бабушка! — Я всё понимаю, мистер Сальд, и с превеликой радостью буду набираться опыта, помогая любому другому ребёнку! — В чём же проблема здесь, мисс Дав? — Я... Не думаю, что смогу сработаться с... Родителями мальчика. — Сочту своим долгом вам напомнить,–голос его стал жёстче,– Что ваши обязанности состоят не в том, чтобы «срабатываться» с клиентами, а помогать пациентам. Вы прежде всего врач! И не важно, пошли вы стезей психиатра или хирурга! — Вы совершенно правы, я и не отрицаю того, что... — Или же здесь замешано нечто, о чём я должен знать, но пока неведом? Мисс Крейн? Простыни были насквозь пропитаны ароматом сирени, но, уткнувшись в них лицом, неприменно ощущаешь и кое-что иное... Особенное... Принадлежащее только одному единственному человеку. Девушка почувствовала прикосновение губ, сопровождаемое покалыванием щетины, на своей спине. Голову из шелка подушки она не убрала. Медленно, смакуя каждый дюйм нежной кожи, тропа поцелуев подымалась всё выше, оставляя по себе влажный след и тысячи мурашек. — Мисс Крейн! Вы меня слышите?– то ли с раздражением, то ли с сочувствием повысил голос ректор. — Да, разумеется. Простите мою заминку. Я лишь хотела Вас заверить, что рассказала обо всех причинах. Вам известно всё. Давина подняла на него свои холодные серые глаза, применив фирменный пронизывающий до костей взгляд. Ни один мускул не дрогнул на её лице, при этом не проявив и капли напряжения. Ничего не вышло. Но и не потеряно. Она знала, что спасти всё может одна смехотворно банальная вещь - правда. Но... Кому эта правда нужна? Для мальчика? Для неё? Как бы не так! Всё, что она скажет, обернется в боль. Неужто пятилетнему маленькому существу, и без того столь шаткому, нужно будет беспомощно наблюдать как злиться на весь мир её мать? Как ненавидит отца? Ругань, брань, лицемерие и тотальное отвращение – не это цель хорошего врача, терапевта. Она глубоко прерывисто вздохнула, с выдохом успокоив хоть снаружи свой вид, и постучала, пожалуй, слишком настойчиво, в крепкую высокую дверь из красного дерева. В юную практикантку с глубоким недоверием впилась взглядом высокая светловолосая женщина. Жена. Но презрение она выражала не из-за того, что знала её секрет. Неужели эта зелёная, с большими перепуганными глазами студентка, которая о детях смыслит лишь с учебников, будет лезть в голову её драгоценному, излюбленному чаду? С каких пор её сыночек превратился в подопытную крысу для малолетних недоврачей? — Здравствуйте, миссис Айзек. Меня зовут Давина Крейн. Я... — Проходи. Не трать моё время на пустой трёп. «А может... он ей рассказал?»,– всплывала в голове тревога, пока нарочито уверенные шаги вели её вслед за обеспокоенной матерью. Пора отпустить, успокоиться, твердила себе девочка. Она здесь ради Мадса. Не его отца. И всё же... Он сидел в кресле, поглощённый голосом лечащего врача. Психиатр всё говорил, не умолкая, о его сыне, о предположениях, почему мальчик вдруг стал вести себя столь дико, о том, какое лечение применить лучше. Хмурый, внимательный и в то же время отстранённый - таким она его не помнила. Он сочетал в себе много черт, но тогда, всего-то год назад, ей повезло ощутить его влюбленность, нежность и пылкость, вместо того, что она видела сейчас. Глаза скользнули по лицу: он отрастил небольшую бороду, что ему несомненно шло. Пребывая сейчас в раздумиях, он бессознательно её поглаживал, схмурив брови, что придало ему ещё большей привлекательности, статности, и... возраста. Он постарел, так ей показалось. Что же произошло за этот год, год без неё, что он так изменился? Он смотрел на неё даже в полном мраке, когда в томном полубреду едва различал границы ее тела. Он видел её касаниями, ощущал всем собой. Едва ли мог он контролировать собственное обоняние, которое, оставив все остальное, с немыслимой жадностью поглощало её запах. Если он остановится - умрёт. Этот мягкий, пьянящий, укутывающий каждую частицу его сознания аромат стал слаще кислорода. Тела их сплелись, ещё никогда они не были ближе друг к другу. Наслаждение было подобно эйфории от наркотика; различить, где кончается твоя плоть, а начинается другая - не было возможным, и даже желанным. Хотелось утонуть, захлебнуться друг в друге, ведь когда придёт время растождествиться, места, которые они оставят, заполнит пустота. Оскар её заметил, но долго отказывался подвести взгляд. Это просто слишком. У него в семье настоящим хаос, всё валится, как карточный домик, его сын... Так тут ещё и это навалилось! В нём потихоньку закипала злость на эту девочку. Зачем она здесь? Неужто хочет умножить все его проблемы? Добавить драмы? Растоптать надежды на покой и целостность его семьи? Он гневался ещё больше, ведь знал, что когда она уйдет - ему станет хуже. Так было в прошлый раз, когда он чувствовал себя сильным; так будет и сейчас, когда он уязвим. — ... Ведь детей отправили домой на каникулы,– донёсся до него словно сквозь стену знакомый голос. — Да.. Да, это так,– попытался поймать утраченную нить разговора мужчина, засмотревшись на бывшую любовницу,– Но Мадса убедительно просят не возвращаться обратно. Дав немного покраснела под его взглядом, но со стороны казалось, ей стало дурно от жары. — Мистер Айзек, не могли бы вы показать моей студентке то письмо из школы Мадса? — Я? Взглянув на юную протеже, он хмыкнул. В один миг девушка смотрела на него с чувством вины, страха, беспомощности, но в вот в мгновение ока лицо её преображалось, и теперь она сидела перед ним надменная, горделивая, не обремененная сочувствием. — Ну, не стану же я шастать по вашему кабинету рыться в вещах, не так ли?– ухмыльнулся собственному остроумию доктор. — Тогда мы вернёмся через минуту. Оскар сказал это на выдохе, быстро, словно заранее чем-то провинившись. Он хотел в этот момент обрести силу Флэша или доктора Стрэнджа, что очень даже помогало бы избежать сей неловкой ситуации. Они ушли, и его вдруг посетило чувство, будто все в той комнате знают. Будто считают, что в кабинет он повел ее не для прочтения письма-жалобы, а для «утешения». Быстро очутившись на месте, мужчина закрыл за ней дверь и зачем-то запер на ключ. Инстинктивно, не думая, а теперь сожалея. Очевидно, подсознательно он и ждал того, чего опасался. — Они не знают, успокойся. — Дав, давай не будем... — И я им ничего не скажу, даже не собиралась. Я бы лучше сама ушла, если бы могла. А теперь отопри дверь, будь добр. — А письмо? — Показывай. Я же не сказала, что ухожу. Мне лишь хочется знать, что я могу это сделать в любой момент. Оскар ещё на миг замер возле двери, прислушиваясь. Он прикинул в голове, насколько хорошая здесь звукоизоляция, и будут ли слышны его гостям их стоны и крики. Он повернул ключ в замочной скважине... заперев ещё на один поворот. — Довольна?– мужчина демонстративно подбросил и поймал ключ, тотчас упрятав его в карман. Откуда ей знать? — Перейдём к делу? Не дожидаясь ответа студентка открыла ящик его стола, где, как она помнила, лежала вся почта; извлекла оттуда сложенную бумажку с гербом и уселась читать. Он ухмыльнулся. В тот вечер кабинет его тонул в жаре от камина, звонкого смеха и новоорлеанского джаза. Они кружились в неумелом танце, не всегда успевая за ритмом, но удерживая синхронность взгляда друг друга, движений вслед за телом партнёра и даже пульс. Вдруг с губ девушки сорвался прерывистый крик вместо смеха: она с размаху влетела в край стеллажа. Испуг. Мужчина тут же подхватил её, невзирая на протесты, усадил на стол и принялся осматривать место ушиба. Он приподнял свою рубашку - единственное, что сейчас прикрывало тело его неблаговерной возлюбленной - и они оба устремили взгляд на покрасневшее бедро. — Ух, синяк будет немаленький. — Да пустяк,– со стоном выдохнула она, когда задетую кожу коснулся жгучий холод льда из стакана с виски. Кубик таял под теплом пальцев Айзека, который заботливо нарисовывал круги на бедре девушки. Она томно, медленно дышала, когда мужчина опустился на колени, и языком слизал струйку воды, что шустро пыталась стечь на стол. Следуя влаге, оставленную льдом, он впивался поцелуями в покрасневшую кожу, руками поглаживая другую, не пострадавшую, ногу девушки, то успокаивая своими касаниями, то возбуждая. Когда тоненькая струйка, последняя, от уже растаявшего «лекарства», плавно побежала вниз, перетекая на внутреннюю поверхность бедра, мужчина наклонился вперёд, плечами мешая чуть напряжённым ногам девушки инстинктивно сдвинуться. Его язык, влажный и горячий, вновь нашел пристанище на охлаждённой девичьей коже. Временами обращаясь к поцелуям, он неспешно, но уверенно прокладывал себе путь к её сокровенному. С сорванным вздохом из её уст, он стал медленно изучать складки её половых губ, чтобы затем жадно языком углубиться в лоно. Он улыбался, ублажая её ртом, ведь её непроизвольные содрогания, сладкие мягкие стоны, слишком сильно будоражили его разум и тело... —... Мистер Айзек,– воззвал к нему голос. — Да? Он заглянул ей в глаза, которые ещё совсем недавно, в таком, казалось, свежем воспоминании были почти черными от возбуждения, а сейчас... Словно хмурое небо. Видимо, она поняла, о чём тот думает, потому что резко опустила голову, принявшись что-то писать на клочке бумажки, в попытке незаметно скрыть смущение. — Вам следует начать курс Клонидина,– протянула девушка ему листочек,– Ну... То есть не вам, а Мадсу. — Клонидин?– недоверчиво карие глаза опалили бумагу,– А он детям не противопоказан? — Это спорный вопрос. С этим препаратом проводились исследования на более чем 200 мальчиках из исправительной колонии и результаты были неплохими. — По твоему мой сын сродни малолетних преступников, Давина? — Нет,– она сглотнула, поняв, что некорректно выразилась,– Я имела ввиду, что для детей с СДВГ или... — Ему таких диагнозов не ставили. — Это пока. Мы с доктором Дэнси это только будем обсуждать. Есть несколько вариантов, но все они сведутся к... — Тогда я предпочту подождать, пока вы с доктором достигните консенсуса, и тогда уже поговорим о препаратах. Согласна? — Да, вполне разумно. Она вышла из-за его рабочего стола и протянула ему руку в знак примирения. — Я ничего не испорчу,– заверила она, глядя прямо ему в глаза,– Я здесь только ради мальчика, и иных намерений, кроме помощи, у меня нет. Не хочу, чтобы ты о чём-то беспокоился. — Я тебе верю, птенчик*. Дав одернула руку, и вернув прежнюю надменность зашагала к выходу. — Увидимся в среду?– бросил ей он, вместе с ключем. Она не ответила, лишь показала средний палец и скрылась в плохо освещённом коридоре.