Огурчики со вкусом самодержавия

      15 декабря 1825 года. Восстание подавленно, весь город в предвкушении последующих событий. Какова же будет участь восставших? Наверняка тяжела жестока. Сережа помнит, как рано утром, может даже ночью, в его дом врываются господа полицейские для произведения ареста. Шуму-то сколько было; один ужас Катерины Ивановны чего стоит, и её испуганные глаза, в которых застыли ещё не пролившиеся слёзы неизбежности. Мужа, князя со столь благородной фамилией идут арестовывать, а дальше прямо в Зимний дворец к его Императорскому Величеству, что может быть хуже? Такой позор не сможешь поколениями.        Во время поездки Трубецкой успел придумать, что же скажет Николаю и как будет оправдываться. Рассказать ли про Рылеева и Пестеля? про Северное и Южное общества? Или молчать, как партизан? Нет, назад дороги нет, он отступил и ужасно виноват перед товарищами уже потому, что не вышел на площадь, хотя на него только и надеялись. А ещё называется гвардии полковник, князь Сергей Трубецкой! Что было в этой голове, кого он со своим именем, со своей фамилией связался с этой сволочью? Но что сделано, того не миновать, а поэтому остаётся молча ждать своей участи в камере, тысячу раз произнося в голове всё то, что он скажет новоиспечённому императору.        « Интересно будет видеть его гнев, — думал Сережа, сидя на полу, уперевшись спиной в стену. — Небось сидит у себя в кабинете и думает, чай, как бы и где повешение организовать. Или расстрел. Брр…» В спину ударяет камерный холод. В конце коридора раздаются шаги конвоя. ***        Николай сидел в своём большом роскошном кабинете, в который могла бы поместиться толпа негров. На письменном столе, предназначенным для подписания бумаг и указов, красовалась холодная, чуть запотевшая и невероятно ароматная баночка солёных огурцов, которые государь так любил, что чуть не дрочил на них. Молодой Император буквально получал оргазм то этого вкуса. Поднося один огурчик за другим, на его тонкие пальчики и мундир стекали капли огуречного рассола. Николай решил снять с себя всё, ведь никакой идиот не станет врываться в его кабинет с какими-то важностями. Он настолько красиво и элегантно снимал одежду, что был похож более на молоденькую куртизанку, нежели государя; он имел отличное, подтянутое тело, а его личико было таким красивым и привлекательным, что каждая замужняя и проста крестьянка могла родить на месте. Наверняка они ночью делают с собою всякие гадости, представляя, как их многоуважаемый Николай нагинает их, мнёт их груди или же ласкает киску. А может, они представляют что-то ещё хуже, точнее, ещё даже лучше.        Вот, вся одежда уже лежит на полу, а Николай сидит и поедает свои свежие огурчики, кладя их не только в ротик, но и даже в анал. Он аккуратно просовывает один огурчик в сомкнутые колечко мышц и чувствует, как жопа буквально горит, но терпит.        Конвой постучал в двери императорских покоев со словами, мол, так и так, привели, дескать, одного из ваших почти-убийц. Трубецкой же уверенной походкой шёл окружённый спереди и сзади двумя мужчинами в форме. Слишком много чести для того, кто даже отдать распоряжения полкам не пришёл, а сленял домой и чуть в обморок со страха не свалился. Трус.        Император чуть ли не упал со стула от неожиданности, когда к нему постучались. Он и забыл, что ему ещё этого недодиктатора допрашивать. С одной стороны, интересно было, каков их диктатор, а с другой ему уже все равно. Он сколько рассказов слышал, что казалось, ничто не способно возбудить его гнев снова. Николай, как мог быстрее оделся: лосины (почему они носят лосины?), рубашка, мундир, кушак еле завязал. Только не стал высовывать огурец из очка. Не до конца же избавляться от кайфа. Вот, теперь порядок. Лицо его выглядело как никогда сурьёзным, ака царь батюшка.         — Входите, — громко сказал и сложил руки в замок, придавая тем самым себе чрезвычайно серьезный вид.        Конвой вошёл, вместе с ними показался недовольный этой жизнью ебальник Трубецкого. А с чего ему быть довольным? Серёжа с абсолютно кислой миной, равнодушием и в тоже время бесстрашием, смотрел императору куда-то в переносицу, отчего его взгляд казался ещё более тяжёлым. Двое мужчин из конвоя кивнули, поклонились и видя серьёзную атмосферу, поспешили удалиться, закрыв за собой дверь, оставляя батюшку царя наедине с Сержем. В воздухе царило напряжённое молчание, прерываемое только звуком собственных беспорядочных мыслей.        «124 шага до камеры, 5 до стола Императора и примерно полгода до эшафота, » — думал князь, дожидаясь хоть какой-то реакции Николая, но спустя минуты три заговорил сам.         — Ваше Императорское Ху…Величество… — осёкся он. А так хотелось сказать хуичество!        Николай сразу понял, что этот идиот хотел сказать что-то плохое про него, но не стал выяснять, ему бы поскорее послать Трубецкого куда подальше, ну там, в Сибирь, а лучше ещё дальше, и засунуть себе в задницу побольше огурчиков.         — Что ж, — Николай встал из-за стола, так как сидеть было несколько тежело, а ходить или стоять не трудно. Но тут к нему пришла отличная идея, а почему бы не проучить этого декабрёнка действенным способом? Он приблизился к Сергею, медленно начал обхаживать его. — Как же мне с вами поступить? — укоризненно, но при этом с ноткой какой-то игривости произнёс Романов.        Декабрист чуть вздрогнул от таких странных действий императора. Наверняка Николай просто подавляет гнев, чтобы не врезать ему в рожу прямо на месте. В конце-концов, причину его гнева понять не трудно. Уже двое людей перед ним рассказывали о том, что планировали убить всю императорскую семью, и падали в ноги со слезами раскаяния, как маленькие детишки, которые ослушались отца. Трубецкому порой тоже невыносимо хотелось упасть в ноги, заплакать; хотелось даже чтоб по головке погладили, волосы взъерошили и успокоили. Но Серёже тридцать пять, а не семь и он не верит в чудеса, поэтому держался все так же серьезно, смотря прямо перед собой, на пустое Императорское кресло и стол с бумагами, пока сам император обхаживал его всего по кругу, будто получше рассмотреть пытался, каков их диктатор. Серёжа нервно сглотнул (но не сперму).        — Как сочтёте нужным. Сделав ещё один круг, Николай Павлович остановившись за спиной Серёжи, начал внимательно смотреть на его задницу. Зачем? А вот хуй его знает! мальчик, иди нахуй, желание императора — закон. Интересно, а он давал себя трахать кому-то?         — А расскажите, в вашей семье трахались друг с другом? — император перевёл тему, так резко. Серёжа настолько охуел и не понял поставленного вопроса, что весь его равнодушный вид испарился. Он вдруг сконфузился, пытаясь выдавить из себя хоть слово. Хорошо что Николай стоит сзади и не видит его лица.         — Эм…к чему это всё? Вы в-ведь учились в пансионе благородных де…кхм…простите, — вновь молчание, но в этот раз не столь долгое, однако более мучительное. –Давайте перейдем к допросу и покончим с этим. — он вдруг развернулся лицом к Николаю, готовясь пасть в полное исступление, но ещё держал себя в руках. — Я вам расскажу. Все рассказу. И про Русскую Правду Павла Ивановича, и про проект конституции, и про план убийства и…и… Словом, все что знаю.         — А вдруг ты меня обманешь? У вас ведь все в семье такие, — Николай ещё сильнее приблизился к мужчине, а тот делал шаги назад, пока не почувствовал, что упёрся поясницей в стол. Николай навис над ним и одной рукой взял его за подбородок так, что их носы чуть ли не соприкасались друг с другом. — Издеваешься надо мной, скот? Я же вижу, какая ты лживая скотина и что хочешь покрыть меня всеми грязными словами. Я заставлю тебя говорить правду; я буду трахать тебя, пока твой грязный лживый рот не начнет сам в экстазе выкрикивать всю подноготную Северного и Южного общества, все то, что собирались сделать! — кричал Романов, чуть не в исступлении.        Сергей Петрович, казалось, ещё секунду назад хотел ответить, что он из знатного рода Трубецких, что не смеет лгать в лицо государю, и был знаком с его покойным братом, Александром, но уже оказался прижат к столу.         — Николай Павлович! — чуть вскрикнул он, уперевшись ладонями в стол. — Я не смею обманывать! честно! вы ведь знаете, что не посмею, — Серёжа смотрел прямо в глаза Николаю (а что ему ещё оставалось?), чувствуя его напряжённое дыхание на своих губах, которые были в такой опасной близости. В паху что-то возбуждённо заныло. Он знал, что молодой император невероятно красив, ну да, словом, все это знали. Его широкие плечи, длинные ноги и изящный тонкий стан. А эти блондинистые локоны! интересно, чем он их завивает? а эти голубые омуты глаз, в которых он беспощадно тонет, ощущая накатывавшую волну возбуждения? А губы, что так желанны, но так запретны словно плод из Эдемского сада? Ах, Никсу безусловно дал бы каждый.        — Хм, не смеешь обманывать, говоришь, — Николай несколько призадумался над словами князя, даже хватку на подбородке ослабил. Но желание кого-нибудь выебать, особенно столь красивого князя, превозмогало над здравым смыслом. Он ведь ничего не может сделать, его тело само будет покоряться воле императорской. Но ведь Никс не должен вести себя так, это неправильно, но ему было плевать; у него на уме было только одно — как бы трахнуть князя. — Слушайте же, — Николай встал ровно и уже переместил свои руки на почти незаметную талию мужчины. — Мне интересно, сколько мужчин в тебя входило? Хоть ты не походишь на шлюху, но всё же есть в тебе много чего грязного. Ну же, — он чуть сжал талию, так что ногти впивались в одежду, — Ты же обещал мне не врать, скот. Мне так нравится тебя так называть, Николай тёрся своим вставшим членом об задницу Трубецкого, что вызывая приятные ощущения у обоих. В штанах было безумно тесно, но хотелось ещё подразнить князя.        Серж еле слышно простонал в ответ на такие действия. Он до сих пор был в шоке, но так как дал уже присягу новому императору, то противиться его воле не смел.         — Лучше спросите, сколько раз я входил в прекрасных барышень, — сказал он, чуть смелее, понимая, что эта ебучая игра слов ему даже нравится. Он перехватил одну руку императора, что покамест была на его талии, и поцеловал в самую ладонь, тёплую, куда никто не целует, чувствуя вкус соленых огурцов.– Малосольные?        Серж ещё раз провел губами, затем языком по ладони императора, слизывая рассол. Кажется, подобное вольнодумство заставило Николая Павловича несколько оробеть и потерять контроль, который он так любит, над ситуацией. Трубецкой воспользовался случаем, приник своими губами к губам Палкина, проникая языком в царский ротик. Опять вкус огуречного рассола разошелся по языку. Довольный своей шалостью, князь чуть ухмыльнулся в поцелуй.        — Ты что творишь, скотина?! — император даже почти ничего не понимал, как и что происходит, пока декабрист не стал сам всё делать. Он уже хотел убить его, однако подумал, что давно так не расслаблялся и не передавал контроль другому.         — Ну же, Ваше Императорское Величество, — сказал Сергей Петрович, видя, что Николай противится, даже поцелуй разорвал. Прошло несколько секунд молчания. — Знаете, я много раз представлял, как сорву с вас этот отвратительный мундир и голубую ленту; как взъерошу эту ебучую, всегда идеальную укладку, — Трубецкой вдруг развернул того к столу, заломил тонкие императорские ручки за спину и толкнул того, чтобы Николай припал грудью на стол. — А потом буду трахать до исступления, пока вы своей спермой не подпишете манифест об отмене крепостного права и не передадите власть временно Синоду, — шептал он, обжигая ухо Романова горячим дыханием. От столь грузных слов у Николая сердце было не на месте. Кровь прилила в голову, заставляя щеки залиться алым. Он никогда бы не посдумал, что предатель декабристов его так грубо возьмёт, не постыдившись своего греха перед отчизной. Романов чуть не молился, он жаждал, чтобы его глубоко трахнули большим членом, заткнув рот тряпкой. Жажда эта была сравнима с удовольствием мазохиста, даже самомазохическая. Потому что гнев и желание отплатить княже той же монетой нарастало. Он ему покажет, где раки зимуют.        — А вы не такая скотина, как я думал, Сергей Петрович, — сказал Романов. — вспомните, князь, что вы нагинаете императора. Подумаете хорошенько о последствиях. — Трубецкой не видел, но ощущал эту ухмылку надменного самодовольства на устах императора. Романов начал тереться своей упругой задницей о пах Трубецкого. — Ну давай, мой еврейский мальчик, приступай, — Никс сказал это так тихо, но так сексуально, что у Сержа заколок в паху. Князь начал быстро стягивать с того лосины (ещё раз вопрос: почему они носят лосины?!), после панталоны, открывая вид на белоснежную задницу императора. Трубецкой снял с себя кушак, зафиксировал его на запястьях того, после чего медленной походкой подошёл с другой стороны стола, взял розги, которые всегда хранились у императора в столе. Он бросил лёгкий взгляд на раскрасневшееся, пошлое лицо государя, после чего вернулся на прежнее место. Николая это порядком насторожило. Неужели его, императора, будут бить розгами, которые побывали на грязных, вонючих спинах солдат? Такую низость он себе не мог представить, но послушно покорялся бывшему декабристу. Секунда — и розги тонкой стрелой пронеслись на его ягодице, оставляя после себя слепую боль и лёгкий звук удара в воздухе, что заставило Никса чуть вскрикнуть. Удары розг полосовали упругую задницу императора ещё на протяжении нескольких минут, оставляя после себя красные полоски. Романов всеми силами пытался подавить вскрики, закусив почти до крови нижнюю губу и крепко сжав зубы. Когда удары прекратились, Николай Павлович вновь почувствовал горячее, почти обжигающее дыхание и возбуждающий шёпот у своего уха.         — А вы хорошо держитесь, ваше Императорское Величество, — возбуждающе прошептал Сергей Петрович ему на ухо. Он облизал свои пальцы, после чего приставил к тугому колечку мышц, но вдруг взгляд его упал на запотевшую банку соленых огурчиков, лениво скучающую на столе. Это его заинтересовало. Вот почему ручки императора так отдавали рассолом. Он оставил свою затею и вынул один огурчик среднего размера из банки, надкусил, после чего начал проталкивать в анус Николая. Он это почувствовал. Из-за большого содержания соли его толстая кишки запылала почти в буквальном смысле и Николая издал истошный вопль отчаяния, что могло поднять на уши весь зимний дворец, но дверь, благо, была закрыта. Князь начал ритмично двигать огурчиком в заднице Никса, а тот ритмично стонать. Когда он расслабился, Серж вынул огурчик, посмотрел на него. Он выглядел так аппетитно, а ведь Серж не ел почти сутки. Голод возымел над гигиеной, поэтому он съел огурчик. Это было так вкусно, а этот рассол со вкусом говно, но не просто говна, а Царского говна. О, Трубецкой уверен, что был первым, кто попробовал говно из династии Романовых. В его жилах течет царское говно. Он снял с себя лосины, э с нижним бельем, даже не стал расправляться с мундиром и редким движением вошёл в Николая Павловича. Он вскрикнул, чувствуя наполненность, почти разрыв очка; колени предательски задрожали, поэтому он сильнее вжался в стол. Они ощущали эту невероятную тесноту. Дав Никсу лишь пару жалких секунд привыкнуть, он жёстко начал вдалбливать в тело императора. Романов закатил глаза от удовольствия, дыхание спёрло, рассудок начал проводить, а голова кружиться. Серж ладонью шлёпнул того по ягодице, задевая красные полоски, заставляя Николая ещё сильнее стонать, почти кричать от звериной похоти. Кажется, весь мир застыл в немом ожидании, отставляя лишь шлепки тел, мокрые звуки, тыжелое дыхание и стоны. В какой-то момент Трубецкой начал делать рваные, резкие толчки с большим интервалом, из-за чего пара бумаг упали со стола. О, наверняка Никс будет злиться, но сейчас это последнее, что его волновало. Серж так и не оставил свою затею испортить укладку императора. Он убрал левую руку, которая покоилась на бедре того, перемещая ее на волосы Романова. Гладкие, шелковистые и чертовский идеальные. Сержу хотелось рвать, портить этот идеал, портить, портить, портить. Он крепко схватил их и начал оттягивать на себя, заставляя царя неприятно изогнуть шею.        — Ах! Что ты, — не успел он договорить, как почувствовал адскую боль. Имидж был полностью испорчен; красное лицо, закатившиеся глаза, яркие следы на безупречной заднице. Но в какой-то степени это даже возбуждало. Глазам открылся простой побелённый потолок. Он и не знал куда деваться дальше, ведь просто хотелось побыть пять минут жертвой, а тут он оказался куском мяса. Прекрасным, мягким куском. Спустя пару минут князь сам гулко стонать, не пытаясь сдержаться, после чего кончил прямо в Никса, но отстраняться не стал. Чуть отдышавшись, (да, стар он для этого. Хотя, что такое тридцать пять лет?) он вдруг положил руку на член Романова и стал тому додрачивать, плавно двигаясь по горячку плоти, ведь им некуда торопиться, да и не изверг же он в конце-концов.        Император издавал тихие, хриплые стоны. Трубецкой даже не забыл об его маленьком дружке, это так мило с его стороны. Он чувствовал как его насильник чуть сжимает тёплые яички и задевает самое чувствительное место — головку члена. Движения плавные и быстрые, что он готов выть от удовольствия. Снова этот ураган ощущений разносится по всему телу. Николая надолго не хватает и кончает на руку Сержа. Тёплая белая сперма чуть попадает на чистый белый ковёр, только вчера вымытый служанкой Мафрой. После этой манипуляции, Сергей наконец отстранился от измученного тела, бережно, даже трепетно развязал кушак с рук того, оделся и помог сделать это Николаю. Он посмотрел на ковёр и с досадой понял, что капелька его удовольствия попала на бумагу, после чего с лёгкой улыбкой взглянул на Николая.        — Да ладно тебе. Перепишешь, — невинно сказал он, взяв Ника чуть ниже плеч и усадил на софу, стоявшую ближе к дверям. Серж вспомнил банке огурцов и о том, что не ел сутки, после, взял её и поставил на маленький столик рядом с софой.         — Тебя казнить мало, — сказал уставший император. Сил почти не осталось, а всё тело зудело и болело, особенно пятая точка, на которой красовались пятна. Эти следы точно не уйдут за день, к сожалению. Серж беззлобно усмехнулся. Он взял один огурчик в зубы и полез целоваться. Сначала Николай не понял, что хотел сделать этот дурак. Он был слишком измотан и ужасно уставшим. Через несколько секунд, он почувствовал иное в своём рту, понима теперь, к чему это всё. Сил не хватало, чтобы того оттолкнуть, да и он не хотел. Рассол стекал по его губам и шее, смешанный со слюной. Оба наслаждались и кушали этот вкусный огурец. Трапеза постепенно перетекала в поцелуй. Скомканный, ленивый и очень слюнявый, но поцелуй. Серж мягко обхватил лицо того руками, углубляя его. Романов так же мягко обхватил руками шею Трубецкого, перебирая одной рукой его мягкие волосы.        Безмятежно и лениво солнце катилось вниз, плавно перетекая в закат и заливая кабинет оранжевым светом. Облака мягко таяли в нём, словно обжигались, не смотря на конец декабря. До казни ещё много, невыразимо много времени и у них есть шанс на счастье.