* * *
— Здесь есть ещё что-то вроде гаража, — обернувшись назад, пробасил Миюки. Он сам вызвался обыскивать территорию участка вместо того, чтобы вместе с этой бесполезной толпой рыскать по старому загородному дому. По одной только заросшей и не топтаной тропинке, ведущей к главному крыльцу, было ясно, что там никого нет. Поэтому Микаге вместе с Мизуро решили направиться сразу в самый конец широкого участка. Следователя первого класса привлекло не только то, что эта на первый взгляд безжизненная постройка стояла в самом отдалении, но и то, что ещё при приближении к ней, он заметил следы протекторов. Кто-то недавно подъезжал сюда на автомобиле со стороны леса. — Миюки, посмотри, — нагнав своего коллегу, Мизуро рукой показал в сторону хозяйственного домика, — кажется, там горит свет. Мужчина помотал головой, отчего серьга в его левом ухе продолжала болтаться, даже после того, как он ещё пару секунд присматривался к слабо брезжащим тонким полосочкам жёлтого света, прорывающегося через плотную железную дверь. — Я пойду посмотрю, — выходя вперёд, безапелляционно заявил светловолосый, — а ты позови пока остальных... Микаге пришлось с ним согласиться: они потратили слишком много времени, пока плутали по этим чёртовым лесным дорожкам в поисках участка. — Будь осторожнее, — всё-таки решил высказать своё бесполезное наставление Миюки. Смахнув двумя пальцами с глаз густую чёлку, с ленивой сонливости Тамаки процедил: — Иди уже... Сон ушёл ещё в тот момент, когда их автомобиль медленно остановился перед высоким каменным забором участка, и им пришлось самим, в ручную открывать заржавевшие ворота, чтобы машина директора смогла проехать на территорию. Но голова всё равно была туманной. Мужчина усмехнулся: как быстро он отвык от той жизни, когда нужно было срываться с места по первого сигналу, и привык к жизни по расписанию, держа в руках компьютерную мышь чаще куинке. Отчёты, рапорта и тренировки — всё, чем теперь наполнены их рабочие дни, поэтому так трудно снова настроиться на этот чёткий ритм «полевой» работы. Мизуро остановился перед приоткрытой железной дверью, что уже была покрыта коррозией: от самого низа до ручки с потрескавшейся краской, поднимались ржавые паутинки. Брезгливо вздохнув, мужчина кончиками пальцев дотронулся до ссохшееся шершавой поверхности металлической ручки, но тут же отдёрнул руку, почувствовав неприятную, липкую влагу подушечками пальцев. Пришлось поднести руку ближе к лицу, чтобы в этой темноте рассмотреть, во что именно он вляпался. Хотя, следователь с таким опытом, как у Тамаки, мог сразу понять, что на его руках было не что иное, как обычная кровь. — Чёрт... — сквозь зубы процедил Мизуро, размазывая пальцами вещество бурого цвета, что уже успело застыть и приобрести неприятную вязкую консистенцию. Но ругался он не от того, что испачкался — ему не привыкать чувствовать на себе чужую кровь — Мизуро злился из-за того, что они, возможно, опоздали, что они не только не спасли Огава-сан, но и упустили гуля. Наплевав на все предостережения, мужчина дёрнул дверь на себя, без раздумий влетая в затхлое помещение. После сумрачной темноты улицы, слабый свет одинокой жёлтой лампы ослепил его. Тамаки пришлось с силой зажмурить глаза на пару секунд, чтобы поскорее избавиться от жжения. Прежде, чем он открыл глаза, Тамаки уже успел услышать этот тяжёлый металлический запах, что сразу оседает в каждой клеточке организма и стремится вытолкнуть всё содержимое желудка наружу. И всё же, как бы сильно ему этого не хотелось, Мизуро пришлось распахнуть глаза и оглядеться по сторонам. Его серые глаза на миг замерли, а потом с дикой скоростью начала бегать из стороны в сторону в поисках жертвы того безумства, что творилось вокруг. Пол, стены и даже потолок — всё было испачкано в крови. Не было такого места, где не было бы следов застывшей в подтёках крови. Давно он не видел таких мрачных картин наяву: тут же захотелось хорошенько проблеваться прямо здесь, посреди подвала, рядом с чей-то разорванной толстовкой. — Тамаки? — где-то вдалеке слышался недовольный голос заместителя. Он звал его ещё пару раз, но Мизуро не отвечал: он был занят куда более важным делом. Когда ему удалось наконец-то справится с тошнотой, следователь, набрав побольше воздуха в лёгкие и задержав дыхание, стал внимательно осматривать помещение подвала. «Пусто...» — с облегчением подумал он, так и не найдя безжизненного знакомого ему тела. Мизуро совсем не хотелось бы быть тем, кто первым обнаружит помощника-сан, нет... Нет так! Ему вообще не хотелось, чтобы её нашли уже мёртвой. Чтобы не судачили за спиной — даже если это было действительно правдой — помощник-сан не плохой человек. Она всегда была вежлива, приветлива с ним. На совещаниях, на редких памятных банкетах Огава-сан с честью и достоинством представляла Комитет, никогда и никому не позволяла усомниться в их компетенции. Она точно не заслуживала такой смерти! — Солдат! — разъярённый голос молодого заместителя раздался совсем рядом, за дверью. Накарай явно был зол, но Мизуро всё равно не мог себя заставить ответить на его команду: звуки застревали в его горле вместе с поздним ужином, открой он рот, то точно не сможет сдержать себя. Дверь неприятно скрипнула и Кейджин зашёл в помещение, впуская вместе с собой свежую прохладу ночи. — Какого чёрта ты не откликаешься, Мизуро?! — успел на запале выразить своё недовольство заместитель, но не всё: Накарай заготовил ещё пару фразочек, полных различных неприличных выражений, но затих увидев перед собой эту омерзительную картину. Мизуро, чувствуя, что скоро кислород в его лёгких закончится, и ему нужно будет сделать вдох, развернулся к заместителю и всё-таки ответил: — Её здесь нет, но думаю, что... Звук потух в его связках, когда за спиной Накарай он увидел своего генерала. За годы проведённые вместе он привык к его бледности, к пугающей метаморфозе, когда из задумчивости мышцы его лица плавно напрягаются в широком оскале, привык, даже с этой безумной красной вышивкой успел свыкнуться, но вот привыкнуть к этой абсолютной опустошённости с мутными глазами Мизуро не сможет никогда. Всё произошло в одну секунду, но Тамаки казалось, что длилась она вечность, и за эту вечность он успел так многое увидеть. Как быстро, в широкой амплитуде начинает содрогаться грудь Сузуя, как лихорадочно из стороны в сторону бегают его заволочённые непонятной пеленой глаза, как резко он разворачивается и, срываясь на бег, покидает подвал. — Пошли, — тихо отозвался Накарай и последовал за своим начальником. Стоило переступить порог и дышать действительно стало легче. Мизуро не мог остановиться, шумно и глубоко набирал свежий воздух всеми лёгкими. Тошнота отступила, но мерзкий металлический привкус всё ещё щекотал кончик носа. Опершись ладонями о колени, мужчина согнулся в надежде, что так быстрее получится прогнать из себя эту заразу. — Что там? — громкий, скрипучий голос директора со свистом рассекал тишину, что витала во круге. Повернув голову чуть в бок, Мизуро прищурился, чтобы лучше разглядеть силуэт приближающегося к ним высокого мужчины в привычном строгом чёрном костюме. Несмотря на свои года, директор шагал быстро и широко, каждый его шаг пружинил от напряжения тела, казалось ещё немного, и он побежит. — Директор, — Кейджин решил не ухудшать ситуацию, и встал на пути мужчины, преграждая собой прикрытую железную дверь, проход через которую мог довести его окончательно. — Огава-сан там нет! Маруде не слушал. Он шёл вперёд, отталкивая от себя любого, кто осмеливался встать у него на пути. — Маруде-сан, — требовательно, громко позвал его Накарай, позволяя себя такую необходимую недозволенность. Маруде остановился прямо перед молодым заместителем, что на пару голов был ниже него, и, разжимая свои сжатые до окостенения кулаки, сквозь зубы процедил лишь короткое: — Отойди... — Нет! — смело возразил ему Накарай: он не боялся директора, наоборот, ему было жаль его. — Я вас туда не пущу. Огава-сан там нет — это всё, что вам нужно знать, директор! Смотря прямо в стеклянные глаза-щёлочки Маруде, заместитель вкрадчиво повторил: — Это всё, директор...* * *
«Охваченный огнём, Я посмотрю дьяволу в глаза И дам ему знать, Что мне хватило смелости умереть»
Тамаэ
Я бежала, хромая, спотыкаясь, падая, вставая и плача. Я плакала из-за собственной слабости, неспособности стойко переносить боль. Злилась на себя саму за то, что не могла двигаться быстрее, что за целых пять минут я продвинулась не дальше шестисот метров, но ещё сильнее я злилась о того, что мне было безмерно жаль себя. Я жалела себя разбитую, искалеченную, умирающую с каждой секундой. Я изнывала от раздражающего душу чувства несправедливости Судьбы по отношению ко мне, ведь я же... Я была хорошим человеком! Честным человеком, никогда и никому не желала такого зла, какое пришло за мной. Так, почему же это должно было произойти именно со мной? Почему именно я под покровом ночи должна прятаться в лесу? Бежать, продираясь сквозь хлещущие по лицу ветки молодой поросли. Спотыкаться о корявый, старый валежник и падать, своей кровью поливая и так мокрый от росы мох. Почему? Просто потому, что я, как и любое живое существо, хочу просто жить и дальше на этой чёртовой планете, хочу дышать этим проклятым загазованным воздухом, видеть это осточертелое, заволочённое пылью небо? Но ведь это же моё естественное право, оно обусловлено моей человеческой природой, и никто не смеет на него посягать! Никто не смеет отнимать у меня то, что принадлежит только мне. Никто! Даже какой-то больной, но всё же ублюдок. Особенно проворная, жидкая и упругая веточка с протяжным свистящим звуком хлестанула мне по руке. Хоть я сжимала кровоточащую от укуса рану ладонью, чтобы замедлить кровотечение, боль всё равно была адская. — Чёрт! — шипя, выругалась я. — Лучше бы он отгрыз тебя вовсе... «Здесь им воняет больше всего!» — бредовые слова Существа обжигающим шипением продирались в моё сознание. Мне не следовало думать об этом, тратить силы на то, что бы пытаться разобраться в несвязном потоке речей безумного гуля, вытаскивая из заволочённых криком мук и слезами воспоминаний только, что минувших событий, но мой пытливый разум всё никак не хотел успокаиваться. Лучше бы он рассчитал время, вспомнил во сколько отключился, сориентировался, в какую сторону лучше бежать, но... Что-то смущало его, тревожило, не давало отпустить эти случайно брошенные фразы. «Оно колотиться, как бешеное, воняет кровью и безумием!» — жестоко, обидно, но правдиво сказало Существо. Встряхнув головой, убирая прилипшие от пота ко лбу волосы и бесполезные мысли, я бежала дальше. Ну, как бежала? С трудом переставляя ноги и хромая через раз, когда вступала на раненную, я продолжала идти, куда глядели глаза. Зловещая, просвечиваемая из-за голых крон деревьев, полутьма леса сейчас нисколько не пугала меня. Она была приятнее жёлтого света одинокой лампы и бетонных мокрых стен подвала. Так ещё и мой мозг, в отместку за игнорирование его размышлений, не хотел помогать. Он постоянно издевался надо мной, подбрасывая различные световые и звуковые галлюцинации, от которых я замирала на месте в страхе, бесполезно вглядываясь в окружающую меня темь, прислушиваясь к ночной симфонии леса: мне казалось, что Существо уже совсем рядом, что оно догнало меня. Но всё это был лишь бред, происки беснующегося от агонии боли и страха сознания. Да, я боялась! Но не того, что Существо догонит меня, что я снова попаду в объятия его уродливой любви. Меня не страшили угрозы, пустые слова... Упустить свой шанс на спасение — вот, что действительно пугало меня! У меня пока ещё есть возможность остаться со своей семьёй. Я могу, нет! Я должна сделать всё и даже больше для того, чтобы не подвести своего брата, сохранить его сердце и душу от очередной боли. Поэтому я боялась, всем своим существом боялась оставить его, маму... Поступить так, же как отец! В отличии от него, у меня пока ещё есть шанс, есть надежда, и я должна держаться за неё. Как бы мне не было больно, страшно и тяжело, я больше никогда... О, небо, я обещаю, что больше никогда не предам их, не обману, не посмею ничего скрывать. Я обещаю, всегда, несмотря ни на что быть рядом с тем, кто любим моему сердцу! Но какими громкими не были бы мои слова, какими искренними не были бы мои клятвы — это всего лишь слова, а я всего лишь человек, пусть и с сильным духом, но слабый телом. Проклятущие ноги отказывались двигаться, я окончательно ослабла: душевные терзания добили меня окончательно — жуткий, еле ощутимый холодок подкрался неожиданно. Он заботливо сначала пробежался вдоль позвоночника и, не встретив сопротивления, стал яростно вгрызаться в кости, парализуя сплетение нервов один за одним. — Ну, давай же... — опираясь о первый попавшийся на пути безжизненный, сухой ствол, прошептала я. — Давай! Голос дрожал, был слабым, но я всё равно продолжала повторять: — Ты можешь, девочка! Я не смогла даже поднять ноги, чтобы сделать шаг, повисла на этом тонком стволе. Он был также хрупок и слаб, как я, но смиренно принимал на себя всю мою ярость, удары и скрежетание ногтей по ссохшейся коре. — Жалкая! — царапая губы о дерево, кричала я. — Какая же ты слабая, Тамаэ! Медленно сползая вниз, на землю, я в последний раз тяжело вздохнула. Прислушиваясь к тому, как хрустят под моим весом сухие ветки и еле слышно, с бульканьем из раны вновь начинает стремительно вытекать кровь, я прикрыла глаза и откинула голову назад, опираясь о ствол. Наверное, мне следовало бы помолиться, попросить о помощи и прощении, но слова застряли в горле. И пусть отчаяние слишком быстро настигло меня, но глубоко в душе я отказывалась верить, что это конец, что для меня всё кончено. Моё тело было почти мертво, но надежда во мне ещё была жива. Она слабо трепыхалась где-то под сердцем, пробивала его своими слабыми разрядами, заставляя биться, растекалась тоненькими струйками в сосудах, разгоняя по телу кровь. Приоткрыв глаза, я чуть наклонила голову. Рука горела огнём, с каждой секундой моего бездействия, она болела всё больше. Нужно было пережать, а лучше перевязать рану, оторвав клочок ткани от штанов, но сил хватало только на то, чтобы дышать и просто смотреть, как моя надежда вытекала наружу, окрашивая всю сухую листву вокруг меня в бурый цвет. «Но, твой запах, Маэ, он изменился! — в мыслях, медленно, по слогам повторила я за Существом. — Твоё сердце изменилось... Оно колотиться, как бешеное...» Губы дёрнулись в печальном смешке. В моей размеренной жизни, в моей нормальной, здоровой жизни был только один человек с таким страшным недугом. Только он один смог заразить моё сердце этим лихорадочным ритмом. Я уже давно не ребёнок. Я выросла из того периода жизни, когда путаешься в мыслях и чувствах, когда сам себе чудишься непонятным и трудным. Проведя годы в одиночестве, наедине с сознательной собой, приближаясь к третьему десятку лет, я научилась понимать себя: анализировать свои поступки и чувства, делать пусть и не всегда приятные, но правдивые выводы. У меня было чувство к нему — я признавала это. А вот какова была природа этого чувства? Ответа на этот вопрос пока не было даже для себя самой. Может быть, оно было сравни наваждению, что захватило ненадолго мою душу и отзывалось приятной истомой в изголодавшемся до подобного рода трепета теле, а может быть, это был осознанный выбор, сделанный кем-то внутри меня, без моего согласия и ведома, незаметно, в обход моего здравого смысла, безумный выбор, но мной принимаемый. Я не знаю, но одно могу сказать точно: чувство это было чудовищной силы. Нет, оно не изменило меня, сделало нечто более страшное: оно заставило сердце осознать себя и принять себя настоящую. «Я не позволю его безумному сердцу... — но признание этого чувства было только моим: никто не знал его, не замечал его! — Им воняет!» — откуда же оно знало, что этот запах, это сердцебиение? Почему Существо решило, что этот запах крови и безумия не может принадлежать мне? Почему оно так уверенно говорило, словно... «Оно знало его!» — опустошённым голосом ответил мой разум. Он наконец-то нашёл корень своих сомнений, успокоил свой судорожный зуд непонимания чужих размышлений. Но легче ему от этого не стало, следом за пониманием пришло и осознание трагичной закономерности: «Они знали друг о друге, пока ты, моя бедная дурочка, задыхалась, тонула и сгорала в своей вине...» — заботливо, без упрёка и насмешки обрубил мой здравый смысл. Нервы отваливались по кускам: отчаяние и горе, как раковая опухоль, съедали меня изнутри. Столько жизней, столько судеб и разбитых людских сердец — всё это возможно было избежать, ведь он знал! Он знал, но всё равно позволил этому случиться. Мне бы забыться от мук истерзанного тела, упасть в темноту забытия и больше никогда не слышать этого чвакающего звука, с каким отпустила ладонь рану на руке, не видеть разорванной до кости плоти. Просто закрыть на секунду глаза и вновь оказаться в том чудесном месте, где так ярко светит солнце и зеленеет луг, где ждёт меня отец, и пусть его глаза будут полны разочарования: однажды он простит мне мою слабость — я всё равно буду тогда счастливее. Я не буду одна. Но... — Я не хочу! Как бы больно мне не было, как бы разбита и опустошена я не была, всё же я не хочу умереть так... В одиночестве. Одна, преданная и брошенная, в темноте, под звуки тихих хрипов и стонов собственного тела. — Пожалуйста, — в бреду, не понимая кого и о чём молю, одними губами поговорила я. Мне бы ещё немного, всего пару минут. Я всё исправлю, я найду в себе силы, чтобы идти дальше, бороться! Но веки предательски дрожали, стремились поскорее сомкнуться, освободив меня от страданий, от жизни. «Ты обещал! — пустым голосом отозвалось сознание. — Ты же мне обещал, и я поверила тебе... — оно звенело от горькой обиды. — Я доверилась тебе, самое ценное тебе доверила, а ты предал меня! Ты же знал, Джузо, что я не смогу, что не выдержу, и всё же предал: безжалостно, расчётливо, незаметно подталкивал меня к краю этой пропасти, к нему...» Тьма подступала неуловимо, окутывала и ласково звала в свои объятия. Она сулила вечный покой, освобождение от всех тревог, от боли телесной и душевной, но я не хотела! Покой мне не нужен, и свободной я быть не желаю: я смогу всё вынести, все обиды смогу пережить, лишь бы только не потонуть в этом омуте забвения. Бездна моего отчаяния содрогалась от беззвучных воплей души. Скорченная и растерзанная она вопила внутри, а наружу выходил лишь сдавленный хрип. Он не тревожил меня: пока его я слышала, я точно была жива. «Не знаю, зачем ты так поступил? Почему? Но... — моё агонизирующее сердце разрывалось от невозможного, что продиралась сквозь него, закручиваясь по спирали, въедалось в сосуды и стремилось вырваться наружу. — Я даю обещание, что пойму тебя, приму, прощу и никогда не вспомню, не попрекну... Только ты, прошу, выполни своё: не оставляй меня...» — Прошу... — раздирая в кровь своё безголосое горло, прошептала я. Всё было бессмысленно: тьма заключила меня в свои объятия. Веки сомкнулись, оставалось только лишь выпустить весь воздух из горящих лёгких. Проваливаясь на удивление в приятной и тёплой пустоте, я слышала только далёкое, глухое биение сердца. Этот звук был таким родным, успокаивающим, но в то же время странным: он исходил из вне, откуда-то из темноты. Он приближался медленно и осторожно, но уверенно, нарастая в своей мощи с каждым мгновением. И подобравшись вплотную, он цепко впился в моё сознание, утягивая его куда-то вниз, за собой. Я больше не сопротивлялась, податливо погружалась вместе с ним в пучину беспамятства. Мысленно расправив свои руки, я кружила вместе с этим звуком, упиваясь невозможным полётом в небытие. Может, оно и к лучшему? Может быть, всё так и должно было закончиться? Возможно, именно такой всегда и была моя судьба: жизнь и смерть в одиночестве? Если это действительно так, если выбора нет, и кто-то на верху решил, что жизни я не заслуживаю, то я... Я, как и прежде, смиренно принимаю уготованную мне участь: я устала. Я не хочу, но я готова встретиться со своей смертью. Только вот она не спешила, или кто-то не позволял ей одарить меня своим первым и последний поцелуем. Гулкое сердцебиение, показавшееся мне сначала вестником собственной смерти, не только настойчиво отгоняло липкие лапы тьмы, стремящиеся пронзить моё тело насквозь и изодрать его на куски, но и поддерживало меня в этом полёте, ласкало своими короткими ритмами мои глаза и губы, осушая горькие слёзы. Наверное, я сошла с ума, но через этот сердечный, выстроенный под метроном ритм я могла разобрать еле слышное, мягкое: «Потерпи.. ещё немного...». И я верила ему, всеми осколками своего раздробленного сердца верила: тот, кто так неистово, за меня саму боролся с неизбежностью заслуживал того, чтобы ему верили. Я вечность готова была провести в объятиях этого звука, слушать только его до самого конца, пока мы вместе, налету не разобьёмся о невозможное — о дно бездны. Но он был против: напоследок сжав меня с мучительной тоской, звук толкнул меня вперёд, что было силы. Пелена тьмы с визгом и чудовищной болью разорвалась на моих глазах, и тонна жгучего, пылающего алого света обжигала лицо. Горящая красная нить, вытекающая из раны, обвивала всё вокруг. Она яростно трепыхалась, дёргалась в попытках достучаться до моего сознания, а когда наконец-то увидела, что я очнулась, бросилась ко мне всей своей длинной, нежно похлёстывая по щекам, даря тёплые поцелуи. Не давая мне возможности опомниться, сознать, что это всё действительно, что моя Красная нить реальна, она стала опутывать тело, обвивать каждый его сантиметр. Мои руки, ноги — всё было покрыто искрящейся нитью. — Невозможно... — прошептала я, сама не веря то, что могу сказать и слово. Нежно обвязывая мои онемевшие пальцы, нить потянула вверх, на ноги. — Я не могу, я... — но она не желала слушать мои оправдания, с силой, резко дёрнув меня, нить помогла подняться на ноги. Всё тело дрожало, я не могла держать собственный вес, но, ухватившись за ствол дерева, я всё-таки выпрямилась. Первый шаг был самым больным: сотни игл впивались в стопы, проникая дальше в тело, в каждую мышцу, — но я сделала его. Я не сдерживала стоны, не стыдилась своих слёз, которые нить любовно смахивала с моих глаз. Ни о чём не думая, я сделала то, что обещала: я доверилась и пошла за своей Судьбой, стремительно несшейся сквозь старые безжизненные деревья, развевающей темноту ночи своим чудесным сиянием. Я шла, но уже не из-за страха смерти, желания просто существовать, терзаний тяжких обязательств, навязанных самой же себе, нет... Заворожённая я шла следом за нитью, только ради одного — снова оказаться в объятиях этого звука бьющегося сердца.* * *
«Мне не нужна эта жизнь, Мне просто нужно... Чтобы было, за кого умереть, Чтобы было, о ком плакать, Когда мне одиноко»
«Это твоя вина! — снова и снова кто-то чужой, кто-то, над кем он никогда не был властен, повторял в его голове. — Её страдания, боль и слёзы — только твоя вина...» Ему уже доводилось слышать подобные обвинения от этого незнакомца: в тот день, когда Одноглазая Сова чуть не убил его наставника, он тоже истошно кричал в его голове, проклиная, обещая никогда не простить. И всё же Джузо успел, невзирая на отсутствие ноги и какого-либо шанса на победу, успел. Приоткрытая калитка и дорожка из капель свежей крови на гравии, ведущая к ней — всё это не нужно было Сузуя. Он и так знал, что происходит. Он знал потому, что на его месте поступил бы также — устроил охоту. Врываясь на полной скорости в тишь спящего зимнего леса, Джузо бежал вперёд так быстро, как никогда этого не делал. Его ноги едва касались земли, казалось, он парил над поломанными ветвями и сухой примятой листвой. «Да, — покорно отвечал он незнакомцу, — это моя вина! Я ошибся, но и в этот раз я успею! Я всё исправлю!» Однообразная картина проносящихся перед глазами голых скудных кустов и искорёженных стволов каждую секунду перебивалась другой, более красочной и страшной. Кровь... Его любимый красный цвет, от которого всё содрогалось внутри. Столько крови! Она не могла далеко уйти, просто не смогла бы, не хватило сил. — Генерал! — звонкий, трещащий в динамике наушника голос Кейджина прорвался через его мысли. — Приборы засекли слишком быстрое животное в километре от вас. Заместитель на секунду замолчал, что-то звонко клацая по клавиатуре радара: — Оно движется на юг! К дороге... Замирая на месте, Джузо чуть было не врезался в выросший перед ним из неоткуда широкий ствол сосны, но вовремя успел затормозить, заваливаясь на бок, выронив из рук свой драгоценный куинке. Ему нужно повернуть направо, в ту сторону, откуда они недавно приехали. — Мы будем там через пять минут, генерал! Сузуя ничего не ответил, с раздражением от собственной неловкости вырвал наушник, глубоко посаженный в ушную раковину, вместе с бесцветным пружинистым проводом, опутывающим его шеи, и выбросил его куда-то, в темноту леса. Подняв лежащую в ногах трость, Джузо облегчённо вздохнул. «Потерпи, — крепче сжимая в руке рукоять куинке, мысленно просил он, — ещё немного...» Это было логично — пытаться выбраться на дорогу. Джузо не смог скрыть своей странной, лёгкой усмешки: это было так похоже на неё. Она всегда поступала логично, поэтому искала только те ответы, которые подчинялись законам логики. Взгляни она хоть раз на происходящее под другим, не логичным, безумным углом, и всё было бы намного проще для неё, но она не сможет... Так уж устроена: всегда судит людей по себе, приписывая им те качества, которыми они никогда и не обладали. «Спаситель... — с насмешкой, вспоминая обшарпанные бетонные стены, покрытые разномастными брызгами бурого цвета, расползающуюся в разные стороны лужу крови посреди подвала, и ту тупую боль, что пронизывала его тело с головы до пят, проговорил он про себя. — Ну, что спас я тебя?» — Помог?! — с силой отталкиваясь от повалившегося дерева, прокричал он вслух. Он сожалел. Сожалел о принятом им решении: он не должен был так поступать, но разве знал? Разве мог предположить, что связь этой нити будет настолько крепка? Хотя нет, дело даже не в нити. Зачем врать самому себе? Она... «Тамаэ!» — впервые в своих же мыслях он позвал её по имени. Даже не будь Тамаэ его судьбой, он всё равно не должен был так поступать с ней: она была хорошей. Она была добра к нему. Возможно, она не всегда могла понять его — это непонимание он видел в её нахмуренных глазах — но она старалась, действительно хотела услышать его и никогда не осуждала. Тамаэ всегда была честна с ним, не стыдилась, не боялась рассказать свои настоящие мысли и чувства, терпеливо делилась с ним всем тем драгоценным опытом понятия этого мира, которое ему не было дано. «Сузуя-сан, давно хотела сказать, — её хриплым, дрожащим от волнения в их первую встречу голосом отзывались дорогие воспоминания, — красная нить... Вам идёт» Нет, он не должен был так поступать с ней. Джузо получил всё, что хотел: кровь, погоня, охота, неизбежное сражение со смертельным исходом для одного из них. Всё складывалось, как он того желал: вот он, а в руках любимый Джейсон и свист ветра в ушах от запредельной скорости бега — так где же это радостное волнение в груди, где же эта непередаваемая сладость одержимости? Почему вместо привычной скалящейся улыбки, его губы плотно сжаты? И пусть глаза всё также лихорадочно горят, а зрачки расширены, но всё же... Почему ему так грустно? Почему он полон сожаления? Почему?! В прыжке пролетая над небольшой канавой, Сузуя не заметил резкого перепада высоты ландшафта. Цепляясь носком сапога с массивной подошвой и выступающий валун, он потерял равновесие и полетел вниз по крутому склону. Растерянность испарилась после первого же удара спиной о торчащие из земли, словно язвы, мелкие камни. Они не пробьют его брони, даже очередного шрама не оставят, лишь небольшие синяки в наказание за неосмотрительность. Собраться и сгруппироваться в стремительном полёте получилось не сразу, только перед самим падением, когда его размякшее тело по инерции отскочило от особенного широкого валуна, Джузо смог поджать ноги и, перекручиваясь вперёд, приземлился на землю. Края механического протеза неприятно врезались в плоть того, что осталось от его ноги, но Сузуя не обратил на это внимания: давно привык к чудному устройству, наполненному не только проводами, но и его драгоценными скорпионами. Поднимаясь с колен, он рефлекторно осмотрелся по сторонам, сканируя окружающую обстановку, которая ничем не отличалась от того невысокого сухостоя, в котором он продирался пару минут назад, разве, что деревья были реже и мельче. Оставалось пройти взлесок в метров триста, и он будет на дороге. Электронный датчик связи, внедрённый в нагрудный жилет, резко запищал. Видимо, повредился при каком-то из ударов и теперь настойчиво и громко пищал в гладкой тишине. — Чёрт... — прошипел генерал, ударяя кулаком по мигающему маленькому дисплею прибора на его груди. Но техника не хотела его слушаться: писк активированного сигнала вызова подмоги становился всё чаще, назойливее. Раздражённые нервы сдавали, и Джузо сильнее бил себя в грудь облачённым в тяжёлую перчатку кулаком, пробивая калённое стекло дисплея. — Заткнись! Он бил и когда писк затих, а дисплей пару раз мигнув, потух окончательно. Снова и снова колотил себя, будто от этого должно было стать легче, только вот, как бы широко он не замахивался, сколько бы сил не прикладывал, легче ему не становилось, и боли он не чувствовал. «Зачем ты так поступил?» — тонкий голос незнакомца вернулся всего на секунду и погас в треске ударов металлических костяшек перчаток о броню. Джузо не желал его больше слушать: он пробуждал в нём странные, непонятные чувства, что были наполнены темнотой и печалью — повторял яростное: — Заткнись! «Почему?» — воспрошал голос с обидой. — Заткнись! — кричал Джузо ему в ответ, склонив голову в попытке спрятаться. «Ты же знал, Джузо...» — пустым знакомым хрипом, полным разочарования, прошептал голос. — Пожалуйста! — срывая горло, просил он. — Замолчи... — Ты... — но голос, что звучал также тихо, становился плотнее, наполнял всё потемневшее в глазах пространство собой. Джузо хотел отмахнуться от него, убежать, спрятаться: его скользящий, мягкий шёпот сотрясал и кружил картинку в глазах — но не мог. Ноги застыли на месте, он никогда не чувствовал такой слабости, даже когда потерял одну их них. Оставалось только одно — смело посмотреть ему в глаза, поднять голову и встретиться лицом с его обидой, с его разочарованием и болью. Было страшно: всматриваться в темноту, искать меж густых теней деревьев, не находить, держать голову ровно и ждать, пока глаза не встретятся с другими, дрожащими, мокрыми от слёз — однако он стойко решил принять всё, что бы голос не уготовил для него. Он старался смотреть только в глаза, смотрящие прямо в его, не отводить взгляда, но не смог сдержаться и стал внимательно изучать её лицо, освещаемое скудным лунным светом. Игнорируя запёкшуюся кровь и длинный свежий порез на бледной щеке, Джузо искал то, что так ожидал увидеть: тёмные глаза, искрящиеся от ненависти, дрожащие от обиды губы и плотно сжатые челюсти, что скрежетали бы от злости — но находил лишь пустоту в каждом его миллиметре. Лучше бы она кричала, проклинала, сыпала самыми обидными словами за такое предательство, чем вот так странно смотрела на него. Так, будто бы знала, что... «Нет-нет!» Но другой причины для этих стеклянных, спокойных глаз быть не могло. Глаз, в которых для себя он видел только разочарование. Разочарование в нём, в своей Судьбе. Нет, он был готов к нему. Джузо знал, что оно будет, но всё же думать о нём было не так больно, как видеть воочию. Кротко выдыхая, Джузо ждал следующего акта давно продуманной им ещё одной драмы жизни: когда она, осознавая уготовленную ей судьбою участь, откажется от неё раз и навсегда, скроется обратно в тень леса, зная, что спасена и бояться нечего. И вот она уже поднимает ногу, заносит её в воздухе, и глаза хмурятся от невозможной боли, осталось только сделать шаг назад, повернуться к нему спиной, как обычно это делали другие. Он не будет её останавливать, мешать не будет: он понимает. Это нормально. Это правильно. Это логично. Он знал, что никто и никогда не захочет быть его Судьбой. И она делает этот шаг, только вот, вопреки всем его представлениям, вперёд. К нему на встречу. А потом, переступая на другую ногу, с шипящим вздохом ещё один, принимающий и смелый. Трясясь от каждого движения, она в секунду сорвалась на хромой бег. Она бежала к нему, неуклюже, спотыкаясь об предательски валяющиеся под ногами ветки. А он, не веря, не мог сделать и шагу ей на встречу. В его памяти навсегда смазался этот первый момент прикосновенья, как она вздрогнула от боли и облегчения, хватаясь за его плечи своими невозможно холодными руками, как сжимала до скрипа его броню, вдавливая своё тело в его. Помнил только то, как мучительно рвалось сердце из груди, как в миг стало трудно дышать, и всё внутри содрогалось от осознания реальности этого мига. Очнулся он лишь в тот момент, когда руки сами подхватили оседающее на землю тело. Сжимая из-за всех сил ледяную, липкую от крови голую кожу её спины, он с трудом разбирал тихие стоны, которыми она говорила: — Это ты... Её тело не могло само себя держать на ногах, но руки стальными прутьями впивались в его шею, плечи. — Я должна была понять! — обжигая его шею своими губами, восклицала она. — Я ведь чувствовала, с самого начала чувствовала, что это ты! Дрожащая рука сама, медленно, вдоль позвоночника, потянулась к её затылку: — Тамаэ... Но она не желала его слушать лихорадочно, захлёбываясь слезами, говорила: — Но, почему, Джузо? Почему ты мне ничего не сказал?! Почему молчал? Столько времени... Я бы поняла, я бы приняла! — Тамаэ... — Тебя приняла... — поливая его кожу своими сожалениями и обидой, шептала она. — Любого! Даже сейчас, зная, что всё это из-за... — задыхаясь в истерике, она теряла голос. — Успокойся, — с силой выдавливая из себя звуки, тихо просил он. — Пожалуйста, ты должна успокоиться, Тамаэ... — Мне было так больно, — она дёрнулась назад, чтобы сделать вздох. — Так страшно было... — её покрасневшие от слёз глаза встретились с его. — Я почти сдалась, понимаешь? Я думала, что ты... Поджимая дрожащие губы, она зажмурилась и от бессилия упёрлось лбом о его грудь: — Оставил меня! У него не было слов. Ему нечего было сказать в своё оправдание, только чуть касаясь коротких волос, он робко поглаживал их, перебирая пальцами запутавшиеся кудри. — Прости меня, — еле слышно, вместе с выдохом проговорил он. — За всё прости... Но его слова потонули в встревоженном звонком мужском крике: — Генерал! Среди высоких, злых нот тона своего заместителя Джузо с трудом уловил лёгкий свист воздуха, рассекаемого чем-то плотным и стремительно приближающимся. Это что-то летело в их сторону, сверху, из тугого сплетения плотных крон, озаряя сумрак алыми искрами. И прежде, чем Накарай успел прокричать предупредительное: — Справа! Сузуя потянулся к рукоятке висящей за спиной косы, вдавливая в своё напрягшееся в одно мгновенье тело другое более мягкое и податливое. Пальцы сразу нашли спусковой механизм, и исключительной остроты сталь, выпущенная на свободу, с радостным визгом разрезала воздушное пространство над головой следователя. Чёткими и резкими движениями кисти он методично описывал невообразимые узоры своей верной косой, разрубая летящие прямо в них, подобно граду, горящие шипы на миллионы мельчайших искорок, взрывающихся в ослепительном блеске и пеплом опускающихся на землю.* * *
Тамаэ
Меня ослепило и оглушило. Я не видела ничего кроме яркого свечения, возвращающего меня своими холодными искрами в те секунду невыносимой боли, что дарили его прикосновенья. Страх перед ним был велик, и я хотела крепче вцепиться в то тёмное пятно, что неподвижно возвышалось надо мной, защищая от огненного града, но оно оттолкнуло меня. На секунду, когда град утих и свечение померкло, он с силой оттолкнул меня назад. — Нет! — кричала я от боли и возмущения, падая в чьи-то крепкие руки, что ловко подхватили меня и не выпускали. Ослепшая, потерявшая всякую ориентацию, я пыталась вырваться, но оттого только сильнее путалась в этих руках. — Забери её! — жёсткий и краткий приказ Джузо продрался сквозь пелену моего вопля. «Нет! Нет!» — бесновалось сознание, и я вторила ему в слух. — Нет! — скользящими, испачканными в крови пальцами, я пыталась разнять плотное кольцо мужских рук, что сжимали меня из-за спины и пытались тянуть назад. — Вы не понимаете! «Я должна остаться! — я уже не понимала, когда говорила наяву, а когда ревела в своё сознании. — Я не могу уйти!» Обретя первыми глаза и способность различать картину происходящего, я обнаружила себя уже далеко от того места, где казалось всего секунду назад, сгорала в падающем с неба огне. — Не сопротивляйтесь, Огава-сан, — с лёгким недовольством сказал мне мужской голос за спиной, но мне было плевать на его недовольство: он не понимает, никто не понимает. — Генерал сам разберётся. Я ни на секунду не сомневалась в нём, в том, что Джузо справится сам. Я знала, что буду только мешать ему, но я должна. «Мы должны видеть, как оно умирает! — с холодной сталью требовал мой разум. — Только так, мы сможем жить дальше! Только, если будем уверены, что оно мертво... Навсегда...» — Отпусти! И руки отпустили, но не от того, что я просила об этом, а потому, что небо снова озарилось огнём, и ему пришлось это сделать. Рухнув на колени, я ощущала на себя вес чужого тела, что прикрывало меня собой, спасая от горящих шипов. Сквозь взрывы, их гудящий вой, я слышала, как что-то тёмное, что-то страшное приближается ко мне, тянет свои длинные пальцы, чтобы забрать, вырвать из моего спасения. Даже сквозь ослепляющее, выжигающее глаза свечение, я чувствовала слабый холод, подкрадывающегося ко мне кагуне. Его острое лезвие больно хлестнуло по щеке, но тут же дёрнулось назад. Кто-то остановил его, вцепился в опускающуюся откуда-то сверху тень Существа и потащил назад с нечеловеческой силой. Не веря своим глазам, я вжалась в обхватившую меня мужскую руку. Она больше не тянула назад, не пыталась утащить, тоже замерла в наблюдении за этой изумительной картиной. Я знала, что Джузо силён, что его бойцовские навыки уникальны, но то, с какой стремительной яростью он, хватаясь за один из выпущенных хвостов Существа, подбросил его вверх, отправляя ударом тупого конца косы в противоположную от меня сторону залеска, превосходило все мои ожидания. Нет, в моём представлении, человек не может, не способен двигаться с такой скоростью и ловкости, это просто невозможно. — Фух... — знакомый рычащий изнутри голос Существа прогрохотал в звенящей тишине, — отлично! Не успевая упасть, Существо оттолкнулось хвостом и мягко опустилось на землю. Выпрямляясь во весь рост, оно выглядело точно также, как в нашу последнюю встречу, только вот выражение его лица было ещё более пугающим, больным. Существо скалилось в широкой ухмылке, смахивая со лба взъерошенные волосы, выглядело довольным, но в его залитых чёрной склерой глазах я видела то, что в моей душе вызывало ликование — Существо боялось. — Знаешь, — переводя свой взгляд с меня на стоящего напротив Джузо, оно звучало невозмутимо, — я даже рад, что ты успел: я всё равно хотел убить тебя. Мои руки, скребя ногтями землю, сжимались в кулаки в ответ на его безрассудные слова, и мои губы приоткрылись, чтобы высказать слова ненависти. Но Джузо опередил меня, с железным спокойствием проговаривая насмешливо: — А вот я, знаешь ли, расстроен... Раскручивая в кисти свою косу, он в один миг подскочил с места и рванул к гулю. Тому чудом удалось в последнюю секунду уклониться от удара. Сгибаясь вдвое, Существо не успело ещё сориентироваться, как Джузо свирепо выкинул ногу, с треском в кости ударяя его по лицу. Длинный горящий хвост попытался ухватить генерала за эту ногу, но вместо мягкой человеческой плоти встретил непробиваемую сталь косы, впивающуюся в кагуне с мерзким скрежетом. — Ты оказался куда слабее, чем я думал! — разрезая плотную материю органа гуля на две части, заявил Джузо. Существо не кричало, даже звука боли не издало, игнорируя все принципы боя, сделало шаг вперёд, ко мне, натыкаясь на ещё один, более жестокий и сильный удар Джузо. Я не представляю, откуда в теле Джузо брались такие силы, откуда в нём была такая нечеловеческая мощь, с которой он, размахиваясь, обрушал свою ненависть на гуля. Отталкиваясь от хвоста, что пытался схватить Джузо за ногу, генерал пролетел над головой гуля и бесшумно опустился за его спиной. Его кагуне — его защитник, пытался сдержать лезвие косы, увести его от соприкосновенья с телом хозяина, но Джузо только сильнее давил на рукоять, разрывая горящие хвосты. Со слабым скулением, что выходило непонятно откуда — губы Существа были плотно сжаты — хвосты разлетелись в разные стороны, но всё-таки успели отомстить. Вцепившись в рукоять, один из самых плотных, горящий до последнего хвост потянул косу за собой, вырывая её из рук генерала. Сузуя это только раззадорило и, избавившись от надоедливого кагуне, он с довольной улыбкой всадил короткий клинок своего скорпиона в ногу гуля. А потом ещё один, что хранился в чехле на его брони, только уже в спину, рядом с сердцем, в том месте, что до сих пор ныло в тело самого Джузо. — Но не переживай, — вырывая из тела гуля нож, Джузо тут же вонзил его обратно, в ту же рану. — Я не убью тебя сразу... Он сказал ещё что-то осевшему на одно колено гулю, крепко сжимая его за плечо, чтобы тот не смог вырваться, но я не могла разобрать его слов, как бы не старалась. Всматриваясь в Существо, я пыталась в нём найти ответы на то, что сказал ему Джузо, но всё было бесполезным. Оно с непонятной горькой усмешкой на лице, по которому, заливая глаз, бежала кровь из рассечённой брови, смотрело на меня. Прикрывая веки, оно распахнуло их вновь, и я увидела знакомый мне взгляд: осмысленный, спокойный и немного лукавый. Я увидела своего старого друга, но это было лишь мгновение. Безумие быстро вернуло свой контроль, и Существо оскалилось. — Как же несправедливо получается, — не знаю, обращалось оно ко мне или просто изливало свою горечь, но его слова доносились до меня, и я, как бы ни старалась, не могла их игнорировать. — Ведь он такой же, Маэ, посмотри! Такой же... Как бы ни хотела, я не могла возразить ему: оно было право. — Так, почему же так несправедлива судьба? — теряя вздох от лезвия клинка, что плавно входило в его тело, украшая белоснежную рубашку багровыми пятнами крови, кричало оно. — Почему он?! Мне не было жаль Существо. Страдания его не волновали меня. Оно это заслужило, не из-за меня: я осталась жива, а вот другие... Они не выжили, они были убиты несправедливо. Незаслуженно. И не важно, насколько они с Джузо были похожи в своём безумном представлении этого мира, в одержимости болью и кровью. Не важно, почему всё сложилось так, и что к этому привело, я просто хочу, чтобы это закончилось. Чтобы эта ночь закончилась, но для этого, мне нужно попрощаться с тобой... «Существо...» — спустя столько времени я наконец-то услышала уверенный и чёткий голос Тамаэ в моей голове. Мой голос. Переводя взгляд выше, на Джузо, что застыл с кинжалом в руке за спиной Существа. Он покорно ждал меня, моего решения, и за это я была ему благодарна. За то, что он всегда считался с моими выбором, принимал его и не осуждал, каким бы неправильным не было это решение. Устало улыбаясь ему, я обращалась к другому, хотела, чтобы оно знало, чтобы ему было также больно, как мне всё это время: — Прости, Кэйташи, но тебе никогда не избавиться от своего кошмарного сна, — безжалостно проговаривала я, — тебе никогда не догнать меня: бежала я не от тебя, а на встречу своей Судьбе. Треск метала о кости, треск, с которым оно пронизывало моё тело своим кагуне насквозь, теперь разорвал и его сердце. И этот треск для меня был прекраснее пения всех птиц на свете, милее тёплого света солнца: он освободил меня от чувства вины, от твоей больной любви... Навсегда. «Прощай!»