Смерть придёт и у неё будут твои глаза
— 7 —
Слава выходит на второй слой Сумрака лишь для того, чтобы убедиться в надежности установленной защиты. Он ещё раз проверяет «стену» и сканирует голубей Мирона, исключительно ради очистки совести, обещал же Светлейшему максимально возможную безопасность для его подопечных. Мельком оглядев размытые, сине-серые очертания поля и растущих вокруг вековых деревьев, мутно-голубой свет уличных фонарей, пятно заходящей луны и контрастно выделяющиеся на фоне общей серости ярко-белые линии силы, пронизывающие пространство внутри защитных контуров, он, удостоверившись, что защита сделана и работает на совесть, находит свою тень, наступая ей на хвост. Выходит некромант уже на пересечении миров. Когда-то давно, спустя лет пятнадцать после инициации Славы, и пару лет их знакомства с Замаем, тот пошутил, мол, «у Кадаверциан всё не как у людей». Возможно, с определением Андрей чуть махнул, но в целом от истины далеко не ушёл. Сам переход на шестой, предпоследний слой Сумрака, доступный только магам вне категорий, для любого высшего некроманта был всего лишь проходом через приветливо открытую дверь в мир Клана Смерти. Именно там, на попечении двенадцати Мастеров Смерти, курирующих свои наделы, обитают до перерождения или окончания времён духи иных. Просторы мира Смерти — необъятны и лежат вне стандартного понимания времени и пространства. Другими словами, этот мир не имеет материальных границ. Здесь может найти покой или обрести положенные муки любой иной, чей жизненный путь на Земле подошел к концу. Для кого-то это место становится желанным приютом, островком спокойствия, безопасным укрытием от суеты и невзгод. Получив разрешение Клана, любой маг и волшебник, достигший нужного уровня силы и накопивший достаточно знаний, при желании в праве поселиться в Полях покоя или Долине Снов. А кого-то, напротив, насильно заковав в Саркофаг времени, сюда помещает Инквизиция, наказывая таким образом за преступления, совершенные против Договора. Известный факт: чем больше у мага силы и чем лучше он умеет ею пользоваться, тем проще даются носителю магии различного рода пространственные переходы. Однако, в Мир Смерти недостаточно только войти, здесь важно не заплутать, суметь выбраться обратно к живым. Кадаверциан охотно пускает магов на свою территорию, но не всегда считает необходимым дать им возможность самостоятельно найти выход. Именно по этой причине любое проникновение сюда требуется подтвердить согласием некромантов. Это имеет не только магический, но и практичный подход: кому будет по нраву тратить своё время, рыская с Охотниками в поисках незадачливого гостя? Бывали здесь и особые категории гостей. Вот Мирон Янович, например, частенько гуляющий со Славой во снах по кладбищам, имел тут максимальную неприкосновенность и «костлявую собачку». С его уровнем силы Светлейший и сам вполне бы нашел дорогу обратно, без колец — оберегов. Но Некромант боялся отправлять любовника одного, неровен час, захапает кто его ляльку себе, ищи потом, свищи. Далеко не все, имевшие доступ, приходили без необходимости. Борис Игнатьевич в гости захаживать не стремился, и при возможности любые конфиденциальные встречи просил проводить вне владений Кадаверциан, хотя и его возможности, и опыт позволяли безболезненно перемещаться. Казалось бы, оба Светлейшие, оба маги вне категорий, но разница между ними была: Мирон всегда шел добровольно, Борис вынужденно, а мир Смерти слыл свободным, живыми организмом, не терпящем принуждения на территории своего пространства, вот и старался выжить тех, кому сам был не мил. Перед собой Слава видит клубящийся туман, сквозь который едва просвечивает образ огромного белого креста, сплошь увитого зелёным плющом. Основной символ этого мира, как маяк, служит ориентиром для дальнейшего путешествия. Самому Некроманту, наизусть знающему расположение всех основных локаций, такой знак и даром не нужен. Расправив плечи он вдыхает полной грудью, ощущая знакомые запахи осенней увядающей травы и подмороженных яблок. Эти ароматы ассоциируются у него вовсе не с десятками лет изучения премудростей некротических наук, и даже не с кропотливыми опытами над мёртвой материей, а с Мироном. Тот почему-то их особенно выделяет, каждый раз с удовольствием обнюхивая волосы и шею Пепла, вернувшегося к нему напрямую из мира Кадаверциан. Слава улыбается этим воспоминаниям. Тому как смешно Светлейший морщит нос, как шумно дышит, вынюхивая в чувствительном местечке за ухом, как ласково водит пальцами по волосам. Всё, связанное с образом, действиями и словами Мирона Некромант хранит в своём сердце, снова и снова убеждаясь, — другого ему не надо. Слава считает, что всё в этом мире имеет свою чёткую последовательность и логику, причину и результат. Как бы крамольно не звучали подобные заявления именно сейчас, но всё, ради чего Слава воевал, терпел боль, лишения и, превозмогая себя, выводил собственные возможности на более высокий уровень, всей его мотивацией и смыслом жизни была любовь. Это чувство, присущее каждому человеку, всегда начинается с малого, перерастая в нечто всеобъемлющее, туманящее разум, подчас весьма эгоистичное, в своём желании добиться внимания, получить признание и взаимность. Любовь сметает преграды и запреты, она диктует свои условия, но чувства нельзя купить, вытребовать. Только он один знает, на какие жертвы ему пришлось пойти, чтобы в конечном итоге обрести хотя бы жалкие крохи внимания от любимого им волшебника. Мирон и равных никогда особо не признавал, а уж подпустить к себе кого-то, стоящего ниже по положению, считал вовсе неприемлемым. Он мог снисходительно слушать источающие мед хвалебные речи собеседника, выглядя при этом совершенно расслабленным и довольным, но лишь одно неверно произнесённое слово, или, спаси Сумрак, движение воздыхателя, мгновенно ставило жирный крест на возможности дальнейших рандеву. Слава был наслышан и о манерах и нраве графа Фёдорова, чего-чего, а сплетен всегда хватало. Но слухи о характере Светлейшего Оксимирона, упорно ходившие в магических кругах, рисовали его столь надменным и самолюбивым, что перекрывали даже эту, общественную, личину Мирона. Усвоив основные правила этой новой, пока ещё неизвестной ему игры, Слава старался учиться на чужих ошибках, обдумывал варианты и комбинировал решения, пытался найти подход. По всему выходило, что шансов мало: он был младше, он был едва инициирован, он был всего лишь наследником, не обладающим ещё каким-либо доступом к семейному состоянию. Тем удивительнее был факт, что совсем юный, ещё не особо-то и сильный магически, но уже овеянный сомнительными достижениями и военной славой Вячеслав Валерьевич Карелин не только имел доступ к приватным аудиенциям, но и был желанным гостем в доме Федорова. Иногда, попав под влияние меланхоличного настроения, Мирон удостаивал его чести часами сидеть в изножье своей постели, греть дыханием и целовать свои прохладные ладони. Они делили на двоих ночи, проходящие в абсолютной тишине графской спальни. Такие моменты значили для обоих гораздо больше, нежели пылкие признания и страстные объятия. Мирон однажды сказал ему: «Ты был таким ярким и чистым, ты понравился мне с первого взгляда. Проверь, я тогда уже и забыл, что моё сердце может что-то чувствовать, не позволял себе даже мысли о том, чтобы вновь позволить кому-то быть рядом. Я сопротивлялся как мог, мы оба видели, но получилось не очень». Кристоф однажды сказал ему: «Ты можешь думать про меня как угодно, но твой яркий внутренний свет просто не может оставить кого-то равнодушным. Тебя любят дети и животные, ты приносишь с собой облегчение страданий, твои руки, даруют великое благо освобождения от тяжкого бремени. И твой дорогой Оксимирон это видит и понимает. И если бы он не хотел тебя рядом, не посмел бы держать при себе. Пусть он мне не нравится, но даже его безрассудства не хватило бы, чтобы бросать вызов Судьбе». Как родовитый мальчишка стал для Светлейшего сначала личной игрушкой, а многим позже самым дорогим существом на свете? Очень просто: ведь всё в этом мире имеет причину и следствие, посеянные семена непременно прорастут. Бесчисленное количество раз Слава демонстрировал свою преданность и бескорыстность, делал для Мирона всё, что было в его силах, неустанно твердя о чувствах. Пусть Фёдоров, (поначалу испугавшийся собственной симпатии), и отнекивался от проснувшихся чувств, со временем даже он был не в силах противостоять очевидным фактам. Они были связаны, казалось бы, ещё до собственного рождения, составив, со временем, идеальный союз. И вот теперь, в очередной раз доказывая искренность и глубину своих чувств, Слава направляется вызволять Ваню из мира Смерти, пока Мирон пешком направляется в сторону грота. Ему очень важно Рудбоя встретить, увидеть своими глазами, проверить, что вернулся именно тот, кто нужно. Но также для него жизненно необходимо удостовериться, что Слава вернулся и с ним всё в порядке. Он все рассчитал и знает, что сможет быстро обернуться. Поручив Яну «приглядывать за хозяйством», он спешно уходит с места событий, оставляя взамен себя ростовую энергетическую матрицу, для подстраховки. Её то он и заполнит, как только почувствует, что пора возвращаться к месту событий.—
Слава идёт по знакомой дорожке, заранее зная, куда она выведет. Сад и дом, виднеющиеся вдалеке, полностью идентичны летней усадьбе князей Карелиных, той самой, где он впервые встретил Мирона. Когда-то этот дом приказал возвести здесь Кристоф, желая немного скрасить тоску своего Птенца, по воле судьбы запертого на время обучения в мире Кадаверциан. Помочь пережить долгие однотипные дни при помощи тёплых воспоминаний и знакомых интерьеров. Нужно отдать должное Крису, у него было воистину неограниченное терпение и огромное желание облегчить недавно инициированному юноше жизнь. Надо сказать, с этой миссией он отлично справился. Некромант минует кованые ворота и проходит вглубь сада. Там, в увитой плющом ротонде, возвышающейся на крутом берегу над Летой, он должен будет установить связь с духом Ивана. Воздух вокруг идёт рябью и Слава вдруг понимает, сейчас даже не нужно читать текст призыва, ведь Она уже ждёт. За всю его жизнь они встречались множество раз, и на полях сражений, и в мирной жизни. Иногда, прикрывая глаза для использования «Внутреннего взора», он безошибочно узнавал тёмную, окутанную голубоватой дымкой фигуру, бесшумно скользящую среди людей и иных. Она плыла над землёй и, мягко убаюкивая легким прикосновением, навсегда принимала в свои объятия тех, чьё время пришло. Для Неё все были равны, Смерть не делала поблажек ни для кого, ведь у каждого на роду был написан свой час окончания пути и, в соответствии с ним, каждый должен был покинуть этот мир. Она никогда не была одинока, рядом с ней также были они, Её Мастера. Кто-то ошибочно считал это звание — эквивалентом «повелителя», когда как на самом деле всё было с точностью до наоборот. Мастера Смерти были Её ближайшими слугами, жрецами культа и возлюбленными воспитанниками одновременно. И полномочия они имели соответствующие. — Иди, не бойся, Вяцеслав, — прошелестело у него в голове. Звук не был похож на человеческий голос и Слава определенно не знал языка, на котором к нему обращались, но понимал его на уровне интуиции и более того, смог дать равнозначный ответ. — Я не боюсь, Моя Леди. Большая честь предстать пред Вами, — ответил он склонив голову. Фигура качнулась и легкие клочки тумана, обволакивающие балахон у самой земли, осыпались голубыми искрами. Внутри некроманта потихоньку росло чувство полнейшего умиротворения, он ощущал себя неотрывной частью мира мертвых и это приносило небывалое спокойствие. — Ты достойно выполняешь свою миссию и как никто заслуживаешь награды. Но прежде, скажи мне, Вяцеслав, есть ли что-то в мире живых, с чем ты не готов будешь расстаться ни при каких обстоятельствах? Не поменяешь ни на какие сокровища вселенной? — Да, Моя Леди, — говрит он честно, открывая разум. Отвечая Ей на этот вопрос невозможно слукавить, ведь задает его сила, едва ли не более древняя, нежели само мироздание. — Чтож, ты честен и со мной и с собой, — произносит голос нейтрально, — так получи же честный ответ. Твое спасение и свет однажды может стать твоей погибелью, как стало с Кристофером. В тебе есть достаточно силы, чтобы жить с бременем тяжести знания, но будь осторожен, мой мальчик: тот, кто даёт тебе силы жить будет с тобой долгие годы, но и он также не вечен. Отдав однажды своё сердце, ты сделал это ради любви и лишь она теперь будет твоей привязью, благом и карой. Ты согласен связать себя непреложным обетом и повторить клятву, что дал три века назад: беречь, защищать и любить до последнего вздоха? Не только ему, но и мне? У Славы, привычного казалось ко всему, перехватывает дыхание. Он ожидал чего угодно, читая редкие очерки из мемуаров других Мастеров Смерти, но каждая церемония была уникальна и предугадать исход ритуала посвящения он не мог. — Да, Моя Леди. Я готов быть Мастером Смерти и служить лишь Вам и волшебнику, кому отдано моё сердце, — произносит он, едва дыша. В этот момент расплывчатая фигура начинает постепенно приближаться, приобретая реальные очертания и спустя несколько мгновений напротив него, сотканный из тумана и силы стоит Мирон. Лишь ярко-голубые, светящиеся неоном глаза не скрывают того, что перед Славой даже не Окси, но и вовсе не материальная сущность. «Мирон» подходит ближе, внимательно вглядывается в глаза Славы и кладет ему руки на плечи, ласково гладит по шее, переходя на скулы, пригибает его голову. — Я должна завершить начатое. Это будет не больно, не бойся. И запомни, только он и я, больше ни у кого нет власти над тобой, Вяцеслав, мой новый Жрец, — шелестит в голове, а после его рта касаются прохладные мягкие губы. Поцелуй ощущается настолько знакомым, что Слава едва успевает одёрнуть себя чтобы не начать энергично двигать языком. И делает это очень вовремя. Мягкие ласковые прикосновения становятся опаляюще горячими и кажется, его тело единовременно прошивают сотни электрических разрядов. Он чувствует, как вспыхивают, выгорая, руны на руках и груди, чтобы смениться ритуальными татуировками, подходящими его новому статусу, а кожаные браслеты становятся костяными, обрастают острыми шипами, прокалывая кожу и впиваясь в плоть. Кровь, обильно льющаяся из глубоких ран, стекает по его предплечьям и падает на землю, окрашивая серебристую траву алым, грудь словно простреливает болью, голову ведёт и он начинает терять контроль над своим телом. Очень хочется оттолкнуть чужие губы и прекратить экзекуцию, ведь его, по сути, никто особенно и не держит. Однако Слава прекрасно знает: боль, как элемент очищения - обязательная часть испытание и он должен выстоять до конца. Спустя некоторое время в голове наступает просветление, и он понимает, что поцелуй давно прерван, а сам он заботливо усажен на садовую лавочку, установленную в кустах гортензий, растущих у ротонды. Слава моргает, пробует пошевелить руками. К своему удивлению у него всё отлично получается. На руках нет и следов от ран, а Смерть, всё ещё в образе Мирона, сидит напротив, улыбаясь довольно и безмятежно. На руках у нёё, к ужасу Карелина, уютно устроившись безмятежно мурлычет Филимон. Проследив за взглядом Славы, Леди улыбнувшись поясняет: — Он очень переживал, твой маленький фамильяр, буквально ворвался сюда сквозь пространство, шипел на меня как змея, прогоняя от своего Чародея. Пришлось показать ему, что ты всего лишь переживаешь неприятные ощущения, сопутствующие принятию нового статуса, а не остаёшься со мной навсегда. — Вы хотите сказать, он сможет вернуться домой? Не останется здесь, — разволновавшись уточнят Слава. Леди, улыбаясь такими знакомыми губами Мирона, смотрит на него в упор, продолжая осторожно поглаживая кота. — Сострадание, жертвенность, бескорыстная забота и любовь — ключи к милосердию, Слава, — произносит она. — Конечно, Филимон вернётся домой и проживёт ещё очень-очень много лет, оберегая тебя, а когда настанет его час, приводи его ко мне, в этот сад. Здесь он сможет остаться навсегда, играя с бабочками, охотясь на мелкую живность, заодно и присматривать за тобой с мягкой подушки, что готовит всем кошачьим их великая мать Бастет. — Спасибо, — произносит Слава не своим голосом. — Прими это как один и моих даров, Слава. Теперь, если нужно, Филимон может путешествовать сюда с тобой и пока не настанет его время, волен свободно передвигаться в обе стороны границы. За боль, оплаченную твоей кровью, ты получаешь возможность регулировать и создавать силу самостоятельно, не прибегая к пополнению ресурса мёртвой энергией. И, конечно, как мой Мастер, отныне ты можешь воскрешать усопших. Но будь осторожен, смотри внимательно в суть, если видишь хоть каплю зла, не поступай безрассудно, не делай ошибок. Ты — один из двенадцати, и сейчас самый сильный из них. Помни, большие возможности — это большая ответственность. Навсегда. — Благодарю Вас, Моя Леди, — произносит Карелин. — Я принимаю твою боль, твою жертву и твои обещания. Отныне и до окончания твоего пути, ты, Вяцеслав, сын Валериана, потомок Кристофера, Птичий Пепел, Глава клана Кадаверциан, — верный слуга и возлюбленный сын самой Смерти, — произносят губы «Мирона» и Слава чувствует, как его пробирает дрожь. Он предвкушает очень долгий разговор с Кристофом, двенадцатичасовой сон, а потом очень жаркие ночи с Мироном. Много ночей. Он чувствует себя живее, чем когда бы то ни было. — Благодарю за оказанную честь, — произносит он, сияя глазами. — Чтож, теперь мне пора. Но прежде, чем я уйду, хочу напомнить, что здесь, в ротонде, тебя кое-кто ждет. Я разрешаю тебе забрать его в мир живых. — Ванька! — опомнившись произносит Пепел. — Именно он. Поспеши, первый луч солнца вот-вот осветит небо над Северной Пальмирой, — улыбнувшись произносит Смерть. Напоследок она мягко целует его в лоб, опускает беспечно мурчащего кота на колени хозяина и перед тем, как снова стать бесплотной тёмной фигурой, её глаза на минуту становятся синими. Именно такими, какие должны быть у Светлейшего Оксимирона.—
Слава, поцеловав кошачью макушку аккурат между тёмных пушистых ушей, назидательно сообщает: — Твоё самоуправство, Филимон, доведёт меня до сердечного приступа и мне придётся умереть во цвете лет. Кот, подняв голову вверх, безмятежно зевает, а затем, оперевшись передними лапами о плечи Карелина, лижет в нос своего беспокойного некроманта. — Ну ладно, ладно, хорошо. Я понял, я был слишком беспечным, а ты наоборот, очень внимательный фамильяр, посчитал сегодняшний ритуал опасным и поспешил меня защитить. Филя трётся своим носом о хозяйский и начинает тарахтеть, словно у него внутри завёлся маленький моторчик. — И я тебя очень люблю, мой пушистый пирожок! Кто тут у меня пирожок? Филечка пирожок?! — умильно-сюсюкающим тоном интересуется Слава у котофея. Тот предсказуемо не отвечает, лишь тарахтит ещё громче, даже немного попискивая от переизбытка чувств. Карелин несколько минут тетёшкает питомца, пока не ощущает себя окончательно бодрым и полным сил. Филимон — умничка, как быстро смог стабилизировать новые для организма некроманта потоки распределения силы! Слава ещё раз целует пушистую морду кота и, нашептав на него оберег, открывает портал в собственную квартиру. — Беги в свой гамак и будь хорошим котиком! Я вернусь через несколько часов, завтрак будет по расписанию, — обещает он, острожно спуская кота с рук. Филя, неодобрительно муркнув, тем не менее слушается, гордо удаляясь в сторону одной из своих лежанок. Лишь закрывая портал, отточеным до автоматизма движением, некромант обращает внимание на новые знаки, испещряющие его запястья. Это руны «защита», «служение», «бессмертие», ещё цифры и буквы, сплетающиеся в замысловатую вязь и костяные браслеты, неровными полукружиями опоясывающие середины предплечий. Все, что положено Мастеру Смерти. На груди, он уверен, теперь тоже есть дополнительные знаки, но их осмотром некромант займётся позже. Карелин идёт в строну обрыва, преодолевает несколько пологих ступеней, ведущих к ротонде и оказавшись внутри всматривается в речные перекаты. В мире Кадаверциан никогда не встаёт солнце, но мириады далеких звёзд и местный спутник — Селина, дают достаточно света. Слава поднимает руки, концентрируясь на образе Ваньки, проворачивает кисти ладонями вверх, быстро и четко произносит: «Аллайя, ихм тара. Алдан миа култра. Аллая Иван! Имидиат! Туе!» Звезду, срывающуюся с небосвода, он замечает сразу же. Она падает прямо в реку, а после, поднимая вокруг себя миллион голубых брызг, из глубины Леты выходит знакомая фигура, пока ещё не материальная, сотканная из тумана и некротической энергии, оболочка. Искры некротической магии подхватывают дух и поднимают его в беседку. Перед глазами Славы появляется Рудбой. Он немного помятый, дезориентированный, но кажется вполне вменяемым. — Пепел? — раздаётся голос Ивана у некроманта в голове, — это ты? — Да Рудбой, всё верно, это я, — отвечает Карелин не размыкая губ. — Что мы тут делаем? Почему я не ощущаю своего тела? — задаёт новый вопрос Евстигнеев. — Мы здесь, чтобы вернуть тебя обратно, в мир живых, к Мирону. Дай руку, Вань, настала пора возвращаться домой.—