Изгибы

— Эй, Алфорд. — Перси сжал губы, на мгновение засомневавшись в своей затее. — Алфорд, можно занять тебя разговором на пару минут?.. Тишина библиотеки и шепот тысячи книг. А затем тихий стук каблуков, словно кто-то приземлился с носка на пятку. Алфорд был одним из немногих людей — если так, конечно, можно выразиться в адрес волшебного существа, — при разговоре с которыми Эдвард смотрел снизу вверх. Это придавало даже простому разговору нотку чего-то расслабленного. Было забавно наблюдать за тем, как король скрещивает руки на груди, будто пугаясь возвышающейся над ним громады. Перси устало вздохнул и вяло перевел взгляд с потрета на саму натуру, которая в жизни была столь же красива. Правда, портретист обидел Алфорда, сделав его с виду не таким высоким. Может, так просто казалось. Алфорд стоял, вложив ладонь в ладонь, изображая жест вежливого ожидания. Перси не сомневался в том, что его ладони были взмокшими. — Алфорд, ты… Выделишь мне совсем немного времени? — Конечно. Губы дрогнули, а затем растянулись в доброй улыбке. Фальшивой. Перси подавил в себе раздражение. Он чувствовал себя мастером, который смотрит на свое первое, не очень удавшееся, но все же нормальное изделие. Он не мог винить Алфорда, как и не мог точно понять, что у того в голове. Печалит факт того, что невозможно заглянуть в мысли своего творения. Хотя хотелось бы уметь улавливать мысли людей. Значение улыбки было непонятно Перси, и это раздражало. А это раздражение, в свою очередь, здорово бесило — к чему шипеть на то, что тебе неподвластно? «Но ведь когда-то я мог бы понять любую мысль». «Когда-то тебе было наплевать на свое тело». — Создатель… — Перси. — Перси вздохнул, вяло указал на столик у кресел, приглашая Алфорда сесть, и тот повиновался — пожалуй, приземлившись излишне осторожно и деревянно. — Пожалуйста, зови меня Перси. Мы с тобой почти и не говорили толком. — Это похоже… — Алфорд облизнул губы черезчур живым жестом. Синие глаза, блестящие, как камушки лазурита, прошлись по столику, оглядели чайник, из носика которого валил пар, кружки, раскрытую книгу. Глаза вдруг потухли, будто камешки замело пылью. Алфорд не договорил. Словно пытался что-то сказать, но не разрешал себе это сделать. — На что же?.. Алфорд мотнул головой, потянулся к чайнику и разлил чай по кружкам — сначала Перси, затем себе. Вновь улыбка на губах. Будто вылепленная из глины, а затем обожженная. Если бы Перси вылепил что-то такое сейчас, то разбил бы эту глиняную голову, потому что та источала фальш и выглядела слишком неживой. — Ты хотел что-то обсудить, Перси? — Поговорить. Я понимаю, что ты можешь быть занят, но мне хочется с тобой поговорить. Как… — Создатель с творением?.. Друг с другом?.. Отец с сыном?.. Почему все варианты такие странные? — Не будем утруждать себя подбором наиболее подходящего определения, — проговорил Алфорд. Кружку он взял, но пить не собирался. — Я свободен. По крайней мере, на ближайший час уж точно. Не стоит беспокоиться. — Перси увидел, как его брови неконтролируемо нахмурились, хотя тут же вновь разгладились в аккуратные изгибы. Хоть Алфорд и умел держать лицо, но сильные эмоции будто разрывали его изнутри, просачиваясь наружу. Чай с земляникой. Перси он показался горьким. Он не стал класть сахар. Алфорд закинул ногу на ногу и оперся о спинку кресла, но расслабиться не мог. — Я понимаю, что довольно странно и немного неуместно говорить об этом, но я бы хотел… — Перси нервно поджал уголки губ, и тут же почувствовал, как щеку стянуло тиком. Ладонь взметнулась к лицу. Он умолк. Не знал, как сформулировать, что говорить. А Алфорд не умел читать мысли. — Сегодня я помогал девчушке по имени Хельга. — Лазуриты сверкнули, отчаянно и стыдливо начали искать тему для разговора в горячем чае. — Пятнадцать лет от роду, веселая, шумная, с даром охоты. Я уже и забыл, как приятно сменить тяжелое одеяние на удобную одежду и стереть руки о лук и стрелы. Еще был кавист, Эрик. Его уже пришлось направлять во дворец. И у обоих так искрились глаза… Перси вздохнул, и Алфорд пристыженно умолк. — Ты же не помнишь их имен, верно?.. — Алфорд неловко пожал плечом. Спокойное лицо покрылось румянцем, пальцы, сжимающие кружку, чуть побелели. Перси закрыл книгу, лежащую перед Алфордом и на которую то и дело сыпались лазуриты. — Для тебя была охотница, был кавист. Дары, а не личности. Помнишь, когда последний раз был именно человек, а не просто повар или ювелирщица? — Перси, зачем ты меня позвал? — отчаянно спросил Алфорд. Брови нахмурились, а распахнутые глаза смотрели с искренним недоумением. Словно он хочет скрыться, и мог бы это сделать, но не позволял так трусливо сбежать от создателя, который любезно пригласил его на простую беседу, пускай и обернувшуюся каким-то сюром. Перси понял, что тот помнит. Но вспоминать не хочет. Может, и был для Алфорда когда-то человек. Смеющийся и плачущий. Теплый. Возможно, даже любимый. И смертный. — Как ее звали, Алфорд? — Чего ты хочешь? Перси отпил чая. Алфорд не менял своей обманчиво-спокойной позы. Он был против откровений, а Перси, готовый открыться, готов был выжимать из него воспоминания. Но позорно сдался. — Еще совсем недавно мне было на себя наплевать, Ал, но уже было ясно, что это не будет продолжаться так долго. Я увидел… Себя. Я не в силах это поменять, но верный дар все исправит. Лазурит угас. Кружка, которую Алфорд поставил на блюдце, звякнула удивительно громко. — Да, это верно, Перси. — Дрогнувшая улыбка, которая должна была быть теплой, но оказалась мертвенно-бледной. Испуганной. — Я могу назвать минимум пять людей в королевстве с дарами костоправов, да я и сам могу это сделать, но зачем тебе это? Мягкий тон действовал на Перси ровно наоборот. — Назови мне их имена и адреса, если сможешь. Я даже не прошу тебя меня к ним переместить. И тем более не заставляю тебя это делать. — Перси бы и не смог приказывать своему творению, которое было слишком чутким, и точно бы все исполнило. Все, что будет приказано. — Ты не ответил на вопрос. — Ты сам все понимаешь. — В том то и дело, что я не в силах прочесть твои мысли. Звучало как издевательство. Словно Алфорд намеренно выводил его из себя, чтобы Перси раздраженно и ощущая ненависть к себе прошипел: — Потому что я урод, Алфорд, и я устал от этого! Тишина. Шепот книг. — Перси… Перси, это ни в коем случае не уродство… — Перси взглянул на него так злобно, что Алфорд поспешил сглотнуть и начал заново: — Никто и внимания на это не обращает. — Ты ошибаешься. — Перси вспомнил бегающий взгляд Петера. — Ты… Ты кому-то хочешь понравиться?.. — Перси зло замотал головой, так, что слабая коса растрепалась, а пряди рассыпались по лицу темными нитями. — Если кто-то просит тебя измениться, то это и не любовь, а… — Да нет же!.. — С рычащим стоном Перси закрыл лицо ладонями, вознившись в колени локтями, и взъерошил волосы. Лента держалась на всего паре переплетений волос. — Выходит, ты не любишь себя. — Так и есть. И полюблю, когда исправлю. — Это неправильно, — Перси не видел, но знал, что Алфорд качает головой. — Джетт это сделал. Исправил себя. — Он… Он любил себя и до этого, Перси. — Откуда тебе знать? — Ты говоришь, как обиженный ребенок, не желающий слушать. — И чуть теплее: — Уже поздно что-либо в себе менять, это крайне опасно. Дети более податливы, они как… Глина. Джетт мог бы разбиться, потому что он, как и ты, уже прошел обжиг. Чудо, что ему не стало хуже. А ты можешь умереть. — Пусть так. Есть же шанс. — Перси зарылся пальцами в волосы. Лента выскользнула из прядей, водопадом стекла с кресла и свернулась темно-синей змейкой на полу у его ноги. — Пожалуйста, оставь меня. — Перси… Перси не двигался. Алфорд прикрыл ресницы. Когда Перси выпрямился, убрав с лица волосы, кресло пустовало.

*

Дети резвились на поляне, точно стайка мелких рыб на мелководье. Всего четыре маленьких, тощих воробьев, которые устроили не то догонялки, не то бои без правил, где противники закидывали друг друга клевером, ромашками или девясилом. Вот старший махнул рукой, не сбавляя бега, рухнул на весело взвизгнувшую в полете до травы сестру, а букетик из трав обрушился на юного принца, который, смеясь, оттряхнулся от цветов. Это могло бы вызвать умиление, если бы принц не прижал ладошку к нижней части лица, чихнув. Глаза заблестели. Генри, вздохнув, поднялся. Тучи занавесили солнце, хотя было по прежнему тепло. — Алекс, что болит?.. — Хорошо… Все хорошо… — Кажется, мальчик был на грани слез: вот-вот его заберут, и он не сможет дальше играть с друзьями, а те по его вине не продолжать играть без него. Те, в свою очередь, уже встали рядком и ждали вердикта их временной няни. Генри мягко убрал от лица ладошку Александра и оглядел его. — Придется заканчивать и идти во дворец. Марцелл… — Старший парень, которому уже было семь, — и который выглядел взъерошенней остальных, — серьезно кивнул, взял за руку свою младшую сестру. Их подруга отважно шмыгнула чумазым носом и уверенно схватила Александра за ладошку, потянув прочь и по-детски подбадривающе сказав: — Пошли, тебе от цветов плохо. Александр успокоился, но все равно шмыгал красным носом и чихал как-то в себя, наверно, полагая, что делает это совсем незаметно. Генри замыкал их процессию, как вожак, охраняющий свою стаю. Эдвард был против отдыха детей в горах за дворцом, ведь ущелья для него все еще дышали холодом, кровью и детским криком брата, но не всегда же бояться и хранить в себе боль. Эдвард научился отпускать. Дети слушались Генри. Может, в их глазах, несмотря на близость, он-таки обрел сказочный облик избранного, что спас королевство. Может, просто уважали или побаивались. С годами Генри не стал разговорчивее. — Генри, а ты сражался с цветами? — спросила Камелия, все еще ведя Александра под руку. Тот жался к бойкой девчонке, чувствуя в ней опору. — Да. С королевским зверобоем. — Так он же у мамы в покоях растет! — Цветы растут повсюду. Где-то злые, где-то подобрее. — Но все красивые… — проговорила Мэри. Марцелл почти испуганно сжал ее ладонь крепче — сестренка была не то, чтобы разговорчивой. Генри окинул взглядом ее чистые брючки и рубашку. Она почти и не играла. — Да. Но даже красивый цветок может убить. Лютик, к примеру, очень ядовитый. — Как змея? — Можно сказать и так. — Но лютик все равно остается красивым. — Марцелл кивнул словам сестры. Маленький Александр вздохнул: — Ядовитость может быть красивой. Генри ничего не ответил. Он думал о том, что все эти дети похожи на ядовитые лютики. Эти четверо, и еще Перси с Петером, которых Генри все равно украдкой называл своими.

*

Перси закончил свою тихую, сбивчивую, стыдливую речь, а Эдвард только сильней нахмурился и принялся терпеливо объяснять, как это опасно. Перси не запоминал, он уже это все слышал. Не желал опять чувствовать себя тупым ребенком, до которого не доходит простая истина. — Эдвард, я уже… — Папа?.. Оба мигом повернули головы в сторону двери. Маленький принц тихонько прикрыл за собой дверь, мягко дошел до дивана, сел рядом с Перси и крепко его обнял. Руки Перси инстинктивно обвили его спину. Губы короля чуть изогнулись в теплой улыбке, но он все продолжал: — Я не буду даже приступать к этому, Перси. Я не хочу корчиться от боли, а потом смотреть на твое безжизненное тело. Мы не можем так рисковать. Перси почувствовал, как хрупкое тело в его руках немного напряглось. Александр поднял голову, взглянул сначала на отца, а потом на Перси. Его детский голос дрожал от слез: — Что случилось?.. Перси осторожно погладил его мягкие волосы. Александр увидел, как перси натянул теплую улыбку и мягко прикрыл уголок губ, который свела неожиданная, легкая судорога, нападающая во время улыбки. — Ничего, малыш, все хорошо. — Ничего не хорошо, Перси. Я не буду этого делать. И… И никто не будет. Я постараюсь. Перси приложил все усилия к тому, чтобы не выместить злобу на Эдварда на ни в чем не повинном Александре, хотя до безумия захотелось сжать его хрупкие запятья и услушать хруст. Но тут же Перси стало стыдно за эти мысли. Он устало прикрыл глаза и поцеловал принца в лоб. — Значит, я пойду в подполье, Эдвард. — Я понимаю, и… — Я найду способ. Потому как мои намерения серьезны. — Я приставлю к твоим покоям охрану. — Это превышение полномочий. Да и волшебники на моей стороне. — Он мягко отцепил от себя Александра, поднялся, чувствуя себя ужасно тяжелым и неповоротливым, и пошел к себе. В дверях коротко проговорил: — Я ничего от тебя не жду и не требую. В покоях вновь пахло глиной и сухими розами. Перси уже готовился принять ванну, как вдруг услышал робкий стук. Александр тут же обнял его и вжался в его живот. — Почему ты себя не любишь? — запальчиво начал он. — Все… Все тебя любят… Я, папа, дядя… Да весь дворец!.. — Перси почувствовал, что рубаха на животе чуть промокла. — Ну, ну, не плачь… Тебе спать уже пора. Надо в ванную идти, да и Марцелл тебя ждет… Александр замотал головой: — Марц с Мэри, а в ванне я уже был. Я не пойду к себе. Я тут останусь. Ощущая тихую досаду, Перси вздохнул, тихо крякнул, поднимая мальчика и понимая, что тот упорством пошел в мать — та тоже, как барашка, вечно упиралась рогами и стояла на своем. Александр мигом сел на кровати, скрестив ноги, а Перси принялся устало раздеваться. Александр вежливо его разглядывал. Перси все ждал, когда тот испуганно отведет взгляд, или просто уйдет, но тот продолжал смотреть. Александр думал о том, что ему не нравится видеть грустного Перси. Когда тот вышел из ванной, Александр обнял его так крепко, что Перси с истеричным смехом подумал «Сейчас он сам все вправит». — Ты хоть знаешь, что я хочу сделать? Александр всхлипнул, прижимаясь к его горячему, мокрому телу еще крепче: — Сделать себе больно… Или умереть… Перси обнял его. Перси тоже больно. Перси с тоской думал о том, как же это мальчику не противно его обнимать и касаться. Дети боятся уродств. Всегда. Они заснули вместе, и принц обнимал его всю ночь, стремясь хотя бы через жесты донести, что ему будет больно, если Перси хоть что-то с собой сделает.

*

— Эд, все будет нормально. Эдвард вяло расчесывал свои волосы, помогая распутывать пряди второй рукой. Генри сидел в кресле и пил виноградный сок. — Знаю. Знаю, но это же Перси. — И именно поэтому все будет хорошо. Он мудрый. И примет верное решение, когда одумается. — Как бы он не одумался в самый последний момент, Генри. — Такого не будет. Эдвард промолчал. Его руки чуть дрожали. — Сходи к Освальду. — Уже был. — Что он… — Я не могу сказать. Эдвард перестал водить гребнем. Положил его, и тот клацнул об стол, потому что руки у Эдварда дрожали. — Но ты все знаешь. — Верно. И обязан молчать. — Ты ужасен. — Ага. — И Генри вышел, прикрыв за собой дверь. Эдвард вздохнул. Страшно волноваться за ребенка, которого мечет туда-сюда юношеский бунт, пускай ребенку и перевалило за тысячу.

*

— Перси?.. Перси, я знаю, что ты там. Перси не хотел его видеть. Никого не хотел видеть. — Перси, ты уже два дня никуда не выходишь. Слуги молчат. Мы все волнуемся. Перси мотнул головой. Горькая ложь. А может, и сладкая правда. Последние два дня Перси не мог заставить себя показываться кому-либо на глаза. Он считал, что благодаря королю все теперь знают о его намерении, и все, конечно же, обрушили бы на него свою жалость, которой искусно скрывали отвращение. Покидал покои только ночью, как ворон проскакивал мимо стражи, платя им за молчание, и бродил по столице, болтал с конюхами и ночными пьяницами, узнавал новое и новое. Искал костоправа. И какое же волнение он испытал, когда все-таки нашел его. И договорился. Тот впустую сотрясал воздух теми же речами, что и король, но Перси сумел его убедить десятью золотыми. Все готово. Ночью все свершится. Перси ждал. С мрачным, смиренным спокойствием, словно все уже свершилось. Ведь совсем скоро он будет таким же, как все. Ровным. Красивым. Не вызывающим жалость. Ожидание отражалось в виде царапин от ногтей на предплечьях. Знакомый, зеленый плащ все не появлялся — хороший знак. Прекрасный. Осталось совсем чуть-чуть. Он бесшумно подполз к двери и сел к ней спиной, сложив на животе окровавленные предплечья, на которых алыми полосами блестела кровь. Судя по звукам, Петер сел так же, привалившись к двери с другой стороны. — Ты слышишь, Перси? — Да. Да, слышу. — Ты как?.. Перси вздохнул. Почему-то в глазах закипели слезы. — Плохо, Петер. — Впусти меня, пожалуйста. Я волнуюсь. — Я не могу. Тяжело. И грязно, пыльно. — Перси… — Прозвучало жалко. Перси зло утер нос. — Прошу тебя. — Нет, Петер. Все… Все будет хорошо. Давай просто поговорим. Мне… станет легче. Правда. Совсем скоро все будет хорошо, это временно. Какая же отвратительная у него ложь. Перси вытянул из косицы бусину и принялся вертеть ее меж пальцев. — Я не… — Расскажи про ту девушку. Давай. Поговори со мной. — Ну, я… Я т-трусливый идиот. — Почему? — Я так ее и не пригласил. Пальцы побелели. Узор с бусинки отпечатался на смуглых пальцах. — Сделай это сейчас. Иначе будешь жалеть, потому что момент оказался навсегда утерян. Бал же уже завтра. — Она все равно никуда не пойдет. — Почему ты так уверен? Ты так сильно ее знаешь? — Да. Да, даже сильнее, чем она думает. — Следующую фразу Петер сказал почти шепотом: — Она не хочет покидать свои покои, и мне приходится общаться с ней через запертую дверь. Бусинка выскользнула из пальцев, ударилась о пол и прокатилась по ковру. Перси сглотнул. Его бросило в жар, к горлу подступила тошнота. — П-петер… — Тело куда-то шатнуло, покои стали слишком тесными. Хрипло, почти испуганно: — Петер, не надо. Нет. Тишина, пару оглушительно громких ударов сердца. Петер прижался виском к двери. — Я не лгу. То, как ты морщишь нос перед тем, как чихнуть, твои глаза, жесты… — Уйди. — Перси… — Оставь, Петер. Пожалуйста. Уходи. — Перси, я правда… — Оставь меня!.. — всхлипнул Перси, сжав волосы. От этой грязной лжи Петера ему стало еще больнее. — Уйди, уйди, уйди… Пыльно. Грязно. И почему-то дико страшно. — Ошибка — не конец света. Ты сам говорил. Когда тихие шаги стихли, Перси дал волю слезам, запрокинув голову и царапая свои плечи. Ничего. Совсем скоро все изменится.

*

Перси сидел, сняв рубаху и перекинув свои растрепанные волосы через плечо, демонстрируя свою спину костоправу — мужчине по имени Вальтер, с хмурым взглядом, но осторожными руками. Вновь ночь. Комната с задернутыми шторами, готовые инструменты, куски тканей, алкоголь и зажженные свечи. Дверь заперта на засов. Вальтер уже его осмотрел, сделал все вердикты, осторожно сказал «Шансы делятся на пополам, парень. Уверен, что тебе оно надо? Ты ж и так ровный, да и мордашка…», но умолк, стоило Перси напомнить о сумме. Не было документов, говорящих о том, что Перси сам пошел на этот риск, и поэтому его бездыханный труп было решено бросить на дорогу и подстроить все так, что он просто бросился под телегу, и копыто сломало ему хребет. Жалко, безусловно. Перси вздохнул, разом выпил налитый ему коньяк. Вальтер тихо постукивал его по позвонкам, накрыл их тканью. Взял в руки деревянную, увесистую палку, больше напоминающую дубинку. — Ну, готов? Перси хочет быть таким же, как и все. Он хочет пойти против своей природы. Джетт ведь это сделал, предал свою сущность, и что мешает Перси поменять себя? Боль? Огоньки свечей тревожно колыхались от почему-то тяжелого дыхания. Разве Барс боится боли? Имеет ли он на это право? Вздохнув и стиснув в кулаках спинку стула, Перси вдохнул душный, пахнущий землей воздух. С губ сорвалось короткое: — Давайте.