Крупные холодные капли барабанили по окну, выстукивая одному небу известный ритм. Прокладывая себе дорожки, они бежали вниз по стеклу. И неотвратимо пропадали из вида, навсегда исчезая за белизной оконной рамы. Капли не знали, какая участь их ждала. Они просто и беззаботно стекали, точно соревнуясь друг с другом в скорости.
Музыка дождя многим приходилась не по нраву. Лишь малая доля людей могла смотреть на вещи не в целом, разделять понятия. Ведь какой бы мерзкой или неприятной не была слякоть, даже в шуме дождя и в серости неба ценители находили незабываемую красоту и очарование. В конце концов, не будь дождя, момент, когда с небосвода, наконец, польёт мягкий лучистый свет солнца, потерял бы свою ценность и долгожданность в глазах людей.
Улицы, сияющие миллионами огней самых разных цветов и размеров, точно сошли с картин или магнитов, что так охотно разбирали туристы. Но никакая печать или даже самая дорогая краска не могли передать все сверкающие, притягивающие взгляд вывески и неоновые надписи. Многочисленные фонари освещали улицы и дороги так, что запоздалые ночные гонщики могли бы и вовсе не включать фары. Однако аккуратность при вождении была в приоритете. Особенно, когда такой, казалось бы, пустяк заставлял беспечных водителей полинять на двадцать тысяч вон. Конечно, для кого-то подобная сумма не деньги, но всё же… Штрафы — дело неприятное.
На небе, затянутом тучами, не горело ни одной, даже самой блеклой и маленькой звезды. А в просторной квартире в это самое время царил полумрак, что тяжёлым загадочным облаком словно накрыл беспорядок, на время скрывая его от глаз хозяев. Лёгкий прозрачный тюль едва заметно подрагивал от ветерка, закрадывающегося в комнату сквозь приоткрытую дверь. Ткань прикрывала прекрасный пейзаж за окном, но не таила очарование городского силуэта.
Чонгук поёжился от внезапно прошедшего по коже холодка и подтянул одеяло ближе, едва ли не ныряя под него с головой. Набрав в лёгкие воздух, наполненный еле уловимыми, но, несомненно, приятными далёкими отголосками дорогого одеколона, он вдруг сел в постели, свесил босые ступни и распахнул глаза настолько широко, насколько был способен. Голова закружилась от столь резкого движения, а веки потяжелели, будто пытаясь вернуть свои законные часы сна. Чонгук никогда не вставал так рано. И тело, что есть силы, старалось напомнить об этом затуманенному мозгу.
Капли стучали по стеклу. Эхо дождя отдавалось в голове Чонгука. Никаких мыслей и чувств. Лишь хрустальная, но мрачная пустота. И эта пустота пугала, точно серия взрывов, она распространилась по телу, заражая каждую капельку крови своим равнодушием. Чувствуя, как ритм сердца неминуемо учащался, и с каждой секундой биение в груди становилось всё сильнее, Чонгук нахмурил тёмные брови. Но это не помогло. Напротив. Лишь усугубило его панику. Он обхватил руками голову и прикрыл глаза, стараясь что есть силы сосредоточиться на своих мыслях. К вискам тут же будто прислонили раскалённое железо. Но Чонгук даже не вздрогнул, лишь охнул и сморщился от резкой боли, подтягивая ноги на кровать. Когда неимоверно долгие тридцать секунд, наконец, прошли мимо, забрав с собой мучения, он дал себе время отдышаться, так, словно всю ночь бежал в гору. Но, уходя, боль всё-таки оставила неожиданное напоминание о себе. К ещё большему ужасу, Чонгук вдруг понял, что не помнил, с каких пор у него начались эти приступы… Не помнил вчерашний день… Самого себя и даже собственное имя.
«Имя»… Чонгук глотал воздух ртом. Он отвёл трясущиеся ладони от лица, спрятал в складках одеяла и нервно хихикнул. «Сон… Это просто навязчивое сновидение, — решил Чонгук, пытаясь замедлить бешено тяжёлое, глубокое дыхание, и кивнул в подтверждение своих слов, — проснусь, и у меня непременно будет имя! Красивое… Да, красивое имя!»
Однако легче почему-то не стало. Чонгук запустил пальцы во взъерошенные от неспокойного сна волосы, инстинктивно поправляя пряди. Он хотел было вновь откинуться на мягкие подушки, но что-то остановило. Кинув долгий, задумчивый взгляд на тусклую лампу, освещающую тумбочку у кровати, он чуть двинулся ближе и схватил бутылку с водой.
Вот уже месяц каждое утро начиналось для Чонгука одинаково. Отличались лишь обстоятельства пробуждения, время и погода за окном. Всё, что не зависело от Чонгука напрямую. Порой его будило отнюдь не ласково бьющее в окно солнце, порой музыка дождя — прямо как сегодня, а иногда манящие и соблазнительные запахи зелёного чая и выпечки, принесённой другом из пекарни по-соседству. Вот только сам Чонгук сейчас об этом даже не догадывался. Как не догадывался и о том, что жизнь, которую он, не разобравшись, почти мгновенно окрестил «сном», снова закончится — восемнадцать часов спустя — так и не успев начаться. Благородная, великодушная ночь вновь и вновь продолжала стирать все воспоминания подчистую, равняя его память с голой промерзшей землёй. И сколько бы он не старался, сколько бы не нёс воспоминание бережно, точно воду в ладошках через ночь, — на утро ничего не оставалось. Никому было не дано постичь все тайны человеческого мозга. Во всяком случае — пока. И даже самый умелый врач — специалист в своем деле — не мог знать, как повернётся жестокая, несправедливая судьба.
Но, возможно, узнай Чонгук правду, он бы не старался каждый день столь усердно избавиться от амнезии, окутывающей его, точно тяжёлый туман. Наоборот — счел бы незнание подарком судьбы.
Обхватывая горлышко бутылки губами так, будто боялся упустить даже самую маленькую капельку, Чонгук опустошил добрую её половину и поставил обратно. На пластике вмятинами остались отпечатки сильных пальцев, но он не обратил на это внимания. На улице светало, однако, тучи не пропускали солнечный свет. Чонгук поджал губы и нерешительно, почти неохотно оглядел комнату.
Пусть и в полумраке, но он чувствовал какое-то тайное странное родство с этим местом, хотя всё здесь казалось таким незнакомым и чужим. Подсознание кричало, билось внутри, твердя, что всё это Чонгук видит уже не первый день и даже не первый год. Однако взглядом скользя по всей комнате, он так и не наткнулся ни на одну знакомую вещь.
И мысли о том, что это всего лишь чертовски правдоподобный сон, мало-помалу пеплом разлетались по ветру.
Любопытный, немигающий взгляд привлекли бумажки, в беспорядке разбросанные на тумбочке, куда Чонгук только недавно поставил бутылку. Он шмыгнул носом, двинулся ещё ближе и буквально навис над тумбочкой. Первой в глаза бросилась чёрно-белая фотография. На ней двое парней в масках, скрывавших рот и нос, похожих на медицинские, куда-то шагали… Один из них был отвернут от камеры так, что Чонгук мог видеть только его профиль. А второй… Почему-то его глаза, почти полностью скрывшиеся за чёлкой, показались Чонгуку знакомыми… Однако, как и всё остальное, людей на фотографии он не знал или, должно быть, просто не помнил. Чонгук не сразу заметил крошечную пометку над фотографией «Ты и Он», но едва символы сложились в слова в его голове, он вскочил с кровати.
Рядом с пыльными полками висело зеркало, заляпанное отпечатками чьих-то пальцем. «Моих?» — промелькнуло в голове, но он тут же откинул от себя подобные мысли. Чонгук рванул к нему, так и не выпуская из рук заветное фото и замер, уставившись на собственное отражение. Прохлада пола словно жгла его ступни. Но и тёмные глаза, брови и форма губ, даже еле заметный шрам на щеке — всё это было чуждо. Будто на него в зеркало, распахнув глаза, пялился не он сам, а незнакомец. Первый встречный с улицы. Сглотнув ком в горле, Чонгук ещё раз перевёл взгляд с фото на своё побледневшее отражение. «Ты и Он», — набатом стучало в висках. Казалось, трудно было не заметить сходств между ним и парнем с фотографии, но Чонгуку потребовалась добрая пара минут, чтобы осознать, что на фото действительно он.
«Тогда, кто второй?» Собственный разум затеял с ним странную игру, о правилах которой Чонгук даже не догадывался. И эта игра уже порядком ему надоела.
Чонгук в последний раз оценивающе заглянул в зеркало и, голыми ступнями шлёпая по полу, вернулся обратно, усевшись рядом с тумбочкой. Какими бы не были испуг и раздражение, Чонгук был просто обязан разобраться в том, кто он такой. Даже если всё вокруг — плод его больного уставшего ночного воображения.
На тумбочке лежала ещё одна не менее интересная фотография. Чонгук насчитал на ней аж семерых молодых, искрящихся радостью парней в простых разноцветных футболках. Все они лучисто улыбались. Ослепительно зелёная листва окружала их, служа ни столь великолепно подобранным фоном, сколь причиной той беззаботной радости, что, приходя, дарило лето. Задумавшись, Чонгук решил для себя, что лето — лучшее из времен года, и вернулся к изучению фотографии. Один из парней сразу привлек внимание, показывая камере зелёный листочек, лежащий в ладони, а второй рукой дурашливо приобнимая одного из друзей. Спустя минуту Чонгук, улыбнувшись, понял, что видел его на предыдущей фотографии, вот только здесь лицо парня не скрывала защитная маска. Теперь он казался ещё более знакомым, чем прежде… Он и его странная, но такая очаровательная улыбка. Приглядевшись внимательнее, Чонгук вдруг узнал себя в задыхающемся в объятиях «парня с листочком» и вновь нахмурил брови.
На обороте фотографии значилось: Намджун, Сокджин, Юнги, Хосок, ты, Чимин и он.
— И опять это загадочное «он»! — воскликнул Чонгук, стукнув кулаком собственную ногу. Понять, что за парень скрывался за загадочным обращением, не составляло труда. Однако понять — одно дело, совсем другое — вспомнить.
Чонгук швырнул фотографии на прежнее место, взял с тумбы неаккуратно вскрытый ещё до него тоненький конверт и повертел в руках. В ту же секунду из него выпала белоснежная свернутая бумажка и, спланировав, опустилась прямо на колени Чонгука. Замерев на мгновение в нерешительности, он поджал губы и, чувствуя, как руки от напряжения вновь стали едва заметно подрагивать, развернул послание.
Глядя на поражающе ровные буквы, аккуратность написания которых к концу послания будто сошла на «нет», Чонгук с трудом сложил слова в текст. Ведь две маленькие капельки, уже давно чуть размывшие чернила письма, его безустанно отвлекали. Ощущая, как этот ничтожный кусочек бумаги точно сковал внутренние органы в железные цепи, заставляя задыхаться, Чонгук читал строчку за строчкой. И с каждой новой буквой дышать становилось всё сложнее. Пусть он теперь и знал своё имя, текст письма был прав: это никак не помогло. Последние строчки и вовсе всё запутали.
«Не вспоминай о Тэ», — безустанно гремело в мыслях, подражая дождю. Сложно поверить, но эта фраза, безостановочно крутящаяся в голове, стучала даже громче отчего-то вдруг сошедшего с ума сердца. «И это вовсе не смятение от осознания своей прошлой жизни», — понял Чонгук, когда дрожащие ладони самозабвенно отпустили бумажку из, казалось бы, крепкой хватки, и она вновь приземлилась к нему на колени. Но, сжимая в кулаках краешки белоснежного одеяла, он сам не мог понять причину своего отчаяния.
«Не вспоминай о Тэ».
— Всё в порядке? — аккуратно, почти ласково спросил голос за спиной, но Чонгук всё-равно вздрогнул и молниеносно убрал письмо вместе с конвертом на прежнее место так, словно незнакомец мог его за это осудить. — Обычно ты не просыпаешься так рано…
Чонгук обернулся к обладателю голоса, которого, видимо, по беспечности разбудил громким возгласом. Тот не подавал вида и выглядел вполне бодро. Он был облачён в полосатую пижаму — единственное, что выдавало его недавнее пребывание в постели, и машинально накручивал на палец красивые тёмные пряди, в прелестном подобии беспорядка рассыпавшиеся по лбу и прикрывшие глаза. В записке упоминалось о «друзьях», но Чонгук всё равно занервничал. Конечно, повода не доверять прочитанному у него не было. Особенно из-за чувств, вызванных простыми буквами. Однако брататься с пока незнакомым ему человеком Чонгук не спешил.
— Надеюсь, Намджун вчера тебя не отравил… — усмехнулся внезапно прибывший, внимательно оглядывая Чонгука с ног до головы. Чем больше он говорил, тем больше сомнений вызывала ситуация, в которую попал Чон. — Так что… Я подумал, ты захочешь отведать хорошей еды.
При упоминании пищи желудок жалостливо сжался от голода. Чонгук поднялся с постели и, не подавая вида, повернулся лицом к «другу».
— Спасибо…
— Джин… — подсказал тот, улыбнувшись. Но в этой улыбке Чонгук не мог не заметить толику грусти. — Ты ведь уже прочел? — неожиданно спросил Джин и указал на разбросанные по тумбочке бумажки. Чонгук, недолго думая, кивнул, но его подтверждение Джину было, похоже, вовсе не нужно. — Вопросы?
Чонгук тут же схватил чёрно-белую фотографию и ткнул пальцем в «него», делая шаг навстречу Джину, чтобы он мог лучше рассмотреть парня, на которого тот указывал.
— Кто такой Тэ? — при упоминании «имени» голос едва заметно дрогнул, но Чонгук больше не удивлялся этой слабости.
Стоило закончить фразу, лучистая улыбка пропала с лица Джина, он помрачнел и отвёл взгляд. Похоже, эта тема для него была не менее болезненной, чем для Чонгука. Но он просто обязан узнать. Что-то билось, скреблось внутри раненой птичкой — должно быть, сердце — заставляя узнать, вспомнить.
— Не думаю, что это лучшая идея, — наконец, тяжело вздохнув, Джин покачал головой.
— Ты можешь назвать хоть имя?
Сердце бешено колотилось. Казалось, оно заглушило даже шум дождя. Чонгук боялся, что из-за этого не услышит имени, назвать которое, превозмогая себя, Джин всё-таки смог.
— Ким Тэхён. Доволен?
***
Чонгук был уверен, Джин приготовил прекрасный завтрак, но живот скрутило до того сильно, что он не смог заставить себя проглотить и кусочек. Пусть хён и тщательно это скрывал, крутя в руках чёрно-белый снимок, Чонгук всё равно видел, что это расстроило «друга». Однако настаивать тот не стал. Джин не сказал больше ни слова о загадочном Тэхене, но, видя, что тема для него болезненная, Чонгук и сам не спрашивал. Хотя сгорал от желания узнать, что же случилось. Чонгук посидел рядом с Джином, дожидаясь, пока он, очень аппетитно жуя, закончит утреннюю трапезу, и, так и не задав ему ни одного вопроса, ушел в свою комнату. Джин попытался уговорить его остаться, даже предлагал прогуляться по городу, но Чонгук не слушал его уверения о зонтиках, а мокнуть под дождем не хотел.
Джин уже привык, но, потеряв сразу двух друзей, быстро успокоится и просто забыть было просто невозможно. Хотя бы потому, что Чонгук служил этому еженедельным напоминанием. Джин старался улыбаться, несмотря ни на что, как, впрочем, и все остальные, однако, запрет поднимания этой темы давно стал негласным правилом среди друзей. Им хватало следить за состоянием Чонгука поочередно и хватало не видеть того прогресса, что обещал врач. Ведь ужасна даже сама мысль, что друг день за днём забывает твое имя, тебя самого, сколько ему не напоминай.
Чонгук прикрыл дверь, видя, как пристально Джин следит за его действиями, и сполз по стене на голый пол. Голова гудела, перед глазами плясали тёмные пятна. Воодушевленный внезапной мыслью, он крикнул Джину через дверь:
— Как часто это происходит со мной?
— Каждый день, — негромко ответил тот, и Чонгук вздрогнул от неожиданной близости голоса. Джин стоял совсем рядом так, что в щёлочке между дверью и полом видны были его тапки. — Мы надеемся, но пока всё остаётся неизменным.
— Каждый день… — хватаясь за голову, машинально повторил Чонгук. — Но почему?
Вопрос интересует его не меньше расспросов о неизвестном загадочном Тэхёне, но Джин медлит и на этот раз. Как бы плохо себя не чувствовал Чонгук, даже сейчас он был способен понять, что ответы переплетены. Непонятно, как и какими нитями, но Тэ и обстоятельства амнезии были связаны. И эта догадка порождала ещё тысячу вопросов, ответы на которые лежали на поверхности не так явно… Задумчивость вновь отозвалась тупой болью в висках, заставляя морщиться.
— Чонгук… — наконец выдавил Джин куда тише, чем в прошлый раз, и, пусть его лица не было видно, Чонгук был готов поспорить, что «друг» в эту секунду был хмур, как тучи за окном. — Поверь, я не говорю тебе об этом не потому, что такой плохой… Если врач советует свести на нет все воспоминания о… — он запинается, медлит, тяжело дыша, и заключает немногословно, — об этом, я буду следовать этому совету ради твоего блага…
Нарочито громко шаркая тапками, Джин удалился, оставляя Чонгука в подобии одиночества. Сердце вымеряло каждую секунду, точно таймер. Чонгук поджал губы, бросил мимолётный взгляд на фотографию, что он так небрежно сжимал в пальцах, и положил на пол рядом с собой. Краешек чуть смялся, но Тэхён всё так же задорно смотрел куда-то в сторону. Знакомые глаза. Знакомый тёмный, но такой тёплый взгляд.
«
— Ты идёшь, словно улитка! — не скрывая недовольства, замечает Тэхён, обгоняя Чонгука, и поправляет увесистую сумку на плече.
Чонгук и вправду еле переставляет ноги, но на, без сомнения, шуточный выпад только закатывает глаза. Тэхён ускоряется, тем самым вынуждая и Чонгука, к его большому недовольству, набрать скорость.
— Ну, извините, аджосси! — как только хён оборачивается проверить, не слишком ли Чонгук от него отстал, Чон склоняется в шутливом поклоне.
И Тэхён не может скрыть лучистую улыбку, не может скрыть блеск светящихся глаз.»
Чонгук пришёл в себя на полу совершенно один. Глаза щипало от подступающих всё ближе и ближе слез. Он шмыгнул носом и зажмурился, стараясь вспомнить хоть что-нибудь ещё. Но образ Тэхёна всё никак не мог покинуть его разум, не отпускал. Не давая в должной мере отдышаться.
Глубокий мужской голос где-то в голове звал его, умолял не вспоминать эти глаза. Но Чонгук не слушал просто потому, что уже не мог остановиться. Первые слезы покатились по щекам.
— Но мне всё-равно невыносимо больно…
«Ким Тэхён улыбается. Просто и беззаботно. Улыбается тому, кого безмерно любит, и тому, кого вот-вот навсегда потеряет. Вот только страдать будет Чонгук».
Его трясёт. Отчаянно хватая губами воздух, Чонгук кричит. Истошно орёт, срывая голос, выпуская пар. Давая волю боли раненного сердца. И Джин, вопреки ожиданиям, не приходит спросить, всё ли хорошо. Должно быть, он уже привык.
***
К полудню Джин всё-таки аккуратно приоткрыл дверь в комнату и без лишних слов предложил попробовать обед, над которым долго и усердно корпел, гремя посудой. Чонгук смог заставить себя лишь выпить чай, хотя голод давно давал о себе знать, настойчиво требуя опустошить весь холодильник. Горло мучительно драло так, словно его скребли наждачкой, а белки глаз покрылись сетью тонких красных сосудов. В голове по-прежнему отбойным молотком шумела боль. А мыслям не давал прохода светлый образ Тэ. Тэ, которого нет. И осознание этого било поддых, не щадя Чонгука. И его любовь.
Дождь прекратился только под вечер, чтобы с утра начаться с новой силой. Чтобы не разрывать эту нескончаемую цепь отчаяния. Ровно в шесть, следя за мучительно долгим движением стрелок, похоже, собственных наручных часов, Чонгук попрощался с грустным Джином и залез под холодное одеяло. Но сон всё никак не приходил.
Через полчаса, а, может, и больше — Чонгук не считал — хлопнула дверь. Джин еле слышно заговорил с кем-то. Шёпот принадлежал, судя по обращению к нему, некоему Хосоку. Только позже Чонгук вспомнил, что так звали ещё одного парня с фотографии. Джин, вероятно, предполагая, что «пациент» спит, посоветовал другу «в этот раз» накормить Чонгука завтраком как можно раньше, на что Чон лишь грустно хмыкнул. Дверь опять хлопнула, на этот раз куда тише.
Боль в сердце не могла заглушить никакая, даже самая мягкая, подушка. И всё, чего сейчас желал Чонгук, — это наконец заснуть. Вновь потерять эти воспоминания, начать день заново. Даже если та жизнь закончится так же, Чонгук обретёт несколько часов покоя. Это его подарок, его проклятие. Но на утро всегда становится лучше.
Чонгук вновь наспех вложил послание самому себе в конвертик. Так, чтобы всё-таки вспомнить эти глаза завтра.
«Никогда не любил болеть. Быть может, всё это какая-то извращённая издёвка? Наверняка, ты не вспомнишь, как писал это послание… Я не вспомню. Но, где бы ты ни был, прошу, сохрани эту записку. Понимаю, незнание куда заманчивей, но тебе нужно знать о нас хоть что-то, чтобы хотя бы попытаться вернуть всё, как было.
Тебя зовут Чон Чон Гук. Ты родился в первый осенний день 1997 года. Хотя, вряд ли это знание хоть как-то поможет тебе сейчас. У тебя есть несносный старший брат — знай, он очень волнуется за тебя и любит, точно так же, как мать и отец. В одной из соседних комнат обязательно будет друг, если ты вдруг решишь приглядеться, если вдруг станет хуже. Знай, «они» не оставят тебя гнить в одиночестве. И я всем им безмерно за это благодарен. Всем пятерым.
Не смей, слышишь, не смей отказываться от риса со свининой. Разыгрывай козырь — ты должен сделать всё возможное, пока можешь дышать.
Но что бы ты ни вытворял, прошу лишь одного. Не вспоминай о Тэ. Поверь, жить без этой боли, без воспоминаний об этих глазах, будет куда проще. Надеюсь, тебе мне удастся жить нормально».
