Прислуга

Не представляю, что на уме у этого парнишки, и, главное – почему я абсолютно без колебаний принял его предложение, но дело сделано и, судя по часам, уже стоит начать собираться на встречу с ним. Возможно, он все еще хочет загладить свою вину за вчерашнее. Хотя… какая тут вина? У человека день рождения, да вдобавок, как выяснилось, любимый праздник в году, а он сначала торчит на работе, а потом еще и остается смотреть со мной фильм, который явно видел не один раз. Но ведь я его не заставлял. Напротив, он сам напросился. Наверно, не хотел оставлять меня одного. Его отношение заметно изменилось после того, как он узнал о Линдси. Не только ко мне, а вообще в целом. Раньше он приходил сюда, как на каторгу, а теперь каждые выходные появляется здесь с таким видом, будто только и ждет этого всю неделю. Добрый парень. Хочет спасти меня от одиночества, хотя сам, наверняка, одинок не меньше моего. Прячется за всеми этими татуировками, да железяками на лице, а на деле… Кто в его возрасте добровольно променяет собственный праздник на посиделки с практически незнакомым человеком вдвое старше себя? Или потратит единственный свободный вечер за неделю на какую-то непонятную встречу? Надеюсь, он просто хочет попросить прибавку к зарплате. Но почему не сделать этого вчера? Чертовски странный этот Фрэнк. На часах почти шесть, если не будет пробок до центра, то доберусь как раз вовремя. Надеваю чистую рубашку, приглаживаю растрепавшиеся волосы рукой. Готово. Нет, а что, не на балет ведь собрался. Да уж, представляю, что стало бы с Фрэнком, пойди он на балет, если даже «Битлджус» подействовал на него, как снотворное. – Чего это ты тут веселишься? Как скоро мной заинтересуются социальные службы, если повесить Сэнди на шею колокольчик? Чтоб не материализовалась в воздухе, как привидение. – Да так, ничего. – Секреты, значит? – с показным подозрением смотрит она, а затем улыбается. – Ты что, уходишь? – Да, у меня встреча, – не уточняю, с кем именно собираюсь встретиться, и ловлю на себе ее вспыхнувший от предвкушения взгляд. – Даже не думай. – Что? – То. Я вернусь через пару часов. Так что убери с лица это выражение «О боже, дом в моем распоряжении, вечеринка до утра» и дуй делать уроки, завтра в школу. Зеленые глазки тут же потухают. – Умеешь ты обломать. Обиделась. Выходит из комнаты с такой скорбью на лице, будто не она вчера тусовалась до ночи по случаю Хэллоуина. Неугомонная. Знаю, она это не всерьез. Наши отношения нельзя назвать идеальными, но мы достаточно близки, для того, чтобы я понимал – она не сердится. Она потрясающая, моя малышка. Добрая и открытая, насколько это возможно для шестнадцатилетней девчонки. Это удивительно. В смысле, у меня есть Майки. Он всю жизнь был рядом. Незначительная разница в возрасте никогда не мешала нам быть дружными и откровенными друг с другом. И если что-то случалось, всегда можно было надеяться на его поддержку и преданную готовность подставить свое костлявое плечо. Он никогда не позволял мне закрыться в себе. У Сэнди все иначе. Она потеряла мать, будучи еще в бессознательном возрасте, и, безусловно, основной удар утраты пришелся на меня. Но ведь это не значит, что ей легко сейчас. Заранее знать, что твоя семья отличается от семей друзей, не имея даже возможности толком обсудить это с кем-то из сверстников. Конечно, для таких разговоров нанимаются психологи… Я не верю в этот бред. Незнакомый человек делает выводы о твоей проблеме и пытается помочь, опираясь на умозаключения столетней давности какого-нибудь другого особо умного, но все так же незнакомого тебе человека, который, к слову, уже разлагается в земле. Самое смешное, что все его попытки отчаянно помочь заканчиваются по истечении оплаченного времени. Улыбается тебе, закрывает за тобой дверь, и вот он уже становится чьим-то другим лучшим другом за 200 баксов в час. Я бы так не волновался за Сэнди, будь у нее кто-то вроде Майки. Она, конечно, всегда может обратиться ко мне, но я все-таки ее отец. Мне по статусу положено смущать ее разговорами о мальчиках и иногда бесить до умопомрачения, запрещая делать то, что взбредет в ее неугомонную голову. Мы близки ровно на столько, на сколько могут быть близки отец и дочь, живущие вдвоем. Я знаю, она часто храбрится и строит из себя крутую. Не рассказывает мне всего. Как, в свою очередь, и я сейчас. Сам не понимаю, почему не сказал ей, на встречу к кому именно отправился. К слову, тот самый «кто именно» уже дожидается меня, сидя за столиком и в задумчивости теребя салфетку. Сразу найти его взглядом не составляет труда, несмотря на практически полное заведение. Фрэнк, безусловно, выделяется внешностью из всех посетителей. Мне не понаслышке известно, каково это, когда люди пялятся на тебя. Вряд ли кто-то первым делом обращает внимание на что-то кроме цвета моих волос или этих металлических колечек на лице Фрэнка, увидев нас впервые. Но это же был наш собственный выбор. Самовыражение. Так, кажется, он однажды сказал. Судя по всему, у нас с ним есть что-то общее и помимо одиночества. – Привет! Давно ждешь? – бодро произношу я, присаживаясь напротив. – Здравствуйте, – он поднимает глаза и выглядит так, будто совсем не ожидал моего появления, – да нет, я… минут десять всего. Еще даже заказ не принесли. Какой-то он странный, взволнованный. Глаза бегают, задерживаясь на чем угодно, кроме меня. Признаюсь, его поведение меня настораживает. – Зачем позвал? Небось, прибавку к зарплате хочешь? – шутливо озвучиваю одну из своих догадок, пытаясь завязать хоть какой-то разговор. Но в ответ получаю лишь отрицательное мотание головой. Отлично! Он теперь даже рта не открывает для ответа. Будем молчать? Со стороны, вероятно, мы выглядим, как два незнакомых друг другу человека, оказавшихся в переполненном кафе и согласившихся делить единственный свободный столик. Нам приносят заказанный Фрэнком кофе, и он больше не глядит по сторонам, а топит взгляд в маленькой белой чашке. Хмурит брови, сдвинув их на переносицу, и вместо салфетки теребит теперь рукава своей толстовки. Я практически слышу, как шуршат мысли у него в голове. О чем он молчит? Обвожу взглядом помещение. Группа подростков, придвинувших стулья ближе друг к другу, и что-то бурно обсуждающих, уставившись в планшет. Молодая пара, уже собирающаяся покинуть заведение; девушка мило улыбается, пока молодой человек помогает ей надеть пальто, нашептывая что-то на ушко. Три девушки, звонко хохочущие, время от времени вспоминая о правилах приличия и умолкая, чтобы потом вновь задорно рассмеяться в голос. Кругом беззаботно болтающие, смеющиеся люди. И мы. Единственный квадратный метр тишины на планете. Молчание угнетает меня. Фрэнк по-прежнему не пытается предпринять никаких попыток, чтобы хотя бы объяснить мотивы и цель нашей встречи, и я решаю сам спросить у него все напрямик, но настойчивая трель в кармане пиджака прерывает мои планы. На дисплее светится «Синтия». Похоже, это надолго. Извиняюсь перед Фрэнком и, дождавшись его кивка, отвечаю на звонок. Синтия тут же начинает щебетать о том, что верстальщики отправили в печать, вместо утвержденного, черновой вариант нового выпуска одного из комиксов. В ее высоком голосе легко различается тревожная взволнованность, и какое-то время она не дает мне вставить и слова, видимо, страшась моей реакции. Остается лишь устало прикрыть глаза и свободной от телефона рукой потереть лоб. Завтра понедельник, а значит, именно завтра тысячи школьников будут восклицать «Какого черта!», и, как минимум, один заказчик к этому самому черту меня и пошлет. Замечательно! Представляю завтрашний скандал, который, непременно, развернется в издательстве, если не уладить эту проблему здесь и сейчас. И как прикажете сохранять спокойствие и не начать орать во всю глотку? Хотя… Крики вряд ли помогут, тем более на Синтию. Она здесь не при чем, не считая того, что она, мать ее, моя главная помощница, и остается за старшую, когда меня нет, именно для того, чтобы таких ситуаций не случалось. Как можно более ровным тоном поручаю ей остановить печать прямо сейчас, если это возможно, и уничтожить все бракованные экземпляры. Затем, говорю, чтобы она немедленно и, на этот раз, лично передала типографии утвержденный вариант и обязательно проследила, чтобы все вышло в срок, отзвонившись мне после. Также, вешаю на нее расчет убытков, чтобы вычесть из жалования нерадивых сотрудников. Вероятнее всего, Синтии придется сидеть в офисе до утра, но пусть будет ей уроком. Пока отдаю поручения, не могу не почувствовать на себе настойчивый взгляд. Поднимаю глаза на Фрэнка, чтобы подтвердить свою догадку, и конечно, он тут же опускает свои, продолжая, как и раньше, гипнотизировать уже остывший кофе. Однако былая хмурость в выражении его лица пропала. Он выглядит… увлеченным? – Прости за это, – извиняюсь, закончив разговор и убирая мобильник обратно в карман. – У Вас классная работа… – неожиданно, кажется, даже для самого себя говорит он. – Не то, что моя. – Мгм. Если исправлять нелепые ошибки идиотов из производственного отдела – круто. – А я вообще горничная! И в школе учусь. Он слегка расширяет глаза и, улыбаясь, начинает кивать головой вверх-вниз, не оставляя мне шанса не рассмеяться от его вида вкупе с недавним заявлением. – Я бы лучше уроки поучил, чем взрослых оболтусов, допускающих идиотские ошибки. И я ни за что не поверю, что ты, кроме как ходить в школу и убирать мой дом, ничего не делаешь. Разве у тебя нет хобби? – Ну… я на гитаре играю, – отвечает он, и по тому, как загораются его глаза, сразу становится понятно: для него это нечто большее, чем просто занятие на досуге. – Вот это, действительно, классно! – Рисовать – тоже классно. До сих пор не понимаю, для чего мы здесь сидим и ведем этот практически лишенный смысла диалог, но после слов Фрэнка это отходит на второй план. У меня вдруг появляется идея. Внимательно смотрю на него, пытаясь оценить степень его открытости. На первый взгляд она значительно увеличилась с начала нашей встречи. У нас только завязалось подобие разговора, и совсем не хочется, чтобы он опять замолчал и окончательно раздербанил на нитки свою толстовку. – А что если мы поменяемся жизнями на день? – все-таки решившись, озвучиваю внезапно пришедшую мне идею, и тут же ловлю на себе скептический взгляд. – Эм… мистер Уэй. Вы вообще в курсе, что мне не восемь, и я не верю во все эти дерьмовые комедии с обменом тел и прочее? Он смотрит на меня, как на умалишенного, а я, почему-то, не нахожу ничего лучше, чем рассмеяться, тем самым, наверняка, еще больше убеждая его в своей неадекватности. – Да нет же. Свое тело можешь оставить себе. Не представляю себя со всеми этими штуками, – говорю, указывая на его лицо. – Мы просто… поменяемся ролями, что ли. Занятиями. В следующие выходные, а? Как тебе? – Чур, я первый! – вскрикивает он, заставляя пожилую леди, сидящую неподалеку, шикнуть на него. Но от взыгравшего воодушевления он будто вовсе ее не замечает и с тем же жаром добавляет: – Принесу гитару, будете учиться играть! Удивительно, как быстро меняется настроение этого паренька.

* * *

На следующих выходных, он, как и обещал, возникает на пороге наперевес со своей гитарой. Странно, но я всю неделю ловил себя на мысли, что жду наступления субботы. Своим появлением Фрэнк внес нечто новое в мою жизнь, или что-то былое, но забытое. Как бы там ни было, мне давно этого не хватало. И с Сэнди они поладили, наконец. Пока я пытаюсь вникнуть в нотную грамоту или хотя бы правильно произнести слово «табулатура», красующееся в книжке-самоучителе, что вручил мне Фрэнк, они с дочкой шушукаются и хихикают на кухне. Почти уверен, что над моими бессмысленными попытками разобраться во всем самолично. Вероятно, вдоволь надо мной поглумившись, они выходят в гостиную. Сэнди смеряет меня сочувствующим взглядом и уходит к себе в комнату, а Фрэнк присаживается рядом и принимается объяснять аккорды. – Это аккорд С. Зажимаете вот здесь, на первом ладу и… – Ой, давай без этого, ладно, – отчаянно перебиваю его. – Просто покажи, куда мне тыкать мои пальцы. Он откашливается, пытаясь замаскировать вырвавшийся смешок. Ну, конечно, самое время веселиться, когда я тут уже весь взмылился и успел трижды проклясть собственную затею. – Следите за моими руками. И он начинает играть. Акустическая гитара – конечно, не скрипка, но, черт меня дери, это выглядит завораживающе. То, как умело двигаются его пальцы, перебирая струны и скользя по грифу, гипнотизирует. Безусловно, имея красивые руки, можно с таким же успехом бренчать и одновременно смотреться эффектно, но то-то и оно, что просто бренчать. Из-под пальцев Фрэнка же выходит мелодия, плавная и ни разу до сих пор мной не слышанная. Вероятно, он придумал ее сам. Голова его склонена, и челка закрывает лицо, но нет никаких сомнений, что он прикрыл глаза, полностью растворяясь в том, что делает, позволяя рефлексам преобладать над зрением. Он так естественно выглядит за игрой, что не сразу различишь, кто кого ведет: Фрэнк мелодию или мелодия – Фрэнка. – Ну-ка, покажи мне свои руки, – произношу я, когда гитара смолкает, и он недоуменно протягивает ладони вперед. – Хм, странно… – Что? – Мне просто показалось, что у тебя по шесть пальцев на каждой. Задумчиво чешу подбородок, а он хихикает. Как будто бы даже искренне, а не просто из жалости к моей бездарности. Стоит ли говорить, что даже спустя час мои никчемные попытки воспроизвести хоть одну миллионную часть того, что сыграл Фрэнк, ознаменовываются лишь крахом? – Черт! Я не могу, мне не хватает пальцев… Еще немного и от отчаяния я начну скулить. Несмотря на недавно восхищение, хочется выбросить эту гребаную гитару к чертовой матери. По всей видимости, Фрэнк улавливает мой настрой. Предчувствуя, что, если все будет продолжаться в том же духе, совсем скоро от его гитары останутся одни щепки, он придвигается ближе и перехватывает мою руку. Он давит пальцами на мои, таким образом, зажимая какой-то там аккорд на каком-то там ладу, и взглядом показывает, чтобы свободной рукой я ударил по струнам. Каково же мое удивление, когда в комнате раздается более менее сносное «брынь». Мне кажется, я даже чувствую, как от этого звука внутри разливается тепло. Скорее всего, это просто вибрация от гитары, но я так счастлив в этот момент, что даже не удосуживаюсь логически взглянуть на ситуацию, провозглашая виновником моих ощущений чудесную силу музыки. Невозможно не радоваться, точно ребенок, облазивший весь дом и все-таки нашедший в последнем шкафчике спрятанные мамой конфеты. Широкая улыбка Фрэнка говорит о том, что он рад не меньше моего. Его глаза лучатся каким-то особенным, теплым блеском, когда он, все еще не отпуская моей руки, произносит, что я отлично справился. – Спасибо, – улыбаюсь ему в ответ. Еще пару мгновений мы разделяем мой триумфальный момент, молча смотря друг другу в глаза. Затем Фрэнк опускает взгляд на гриф гитары и тут же смущенно убирает свою руку от моей. Замечаю, как загораются румянцем его щеки. Как теперь стеснительно и урывками он встречается со мной взглядом всего лишь на секунду и снова отводит глаза в сторону, пока убирает инструмент в чехол, собираясь домой. В любой другой момент я бы подколол его, как это обычно между нами бывало, но почему-то именно сейчас мне совсем не хочется этого делать. – Что ж, завтра моя очередь, – напоминаю уже у порога. – Теперь уж я оторвусь! – Буду ждать, – отвечает он и, мягко улыбнувшись, покидает дом. Закрывая за ним дверь, ловлю себя на том, что и сам жду завтрашнего дня с нетерпением.