Ибо тесны врата и узок путь

Нэнэ не может сказать, что любит драматизировать: это такая же естественная её черта, как то, что она не может дотянуться языком до кончика носа. Поэтому да, она драматизирует, когда Цукаса уходит: она не умеет иначе. Она плачет. Её подопечные тоже плачут. Жизнь превращается в ненормально медленное верчение барабана стиральной машины, которая работает так долго, что её звук сливается с остальными, и Нэнэ не может дождаться, когда машинка встанет на отжим: когда всё закрутится и пробег наконец оглушит её. Цукаса уходит, а работа нет, поэтому Нэнэ работает дальше. Яко ничего не спрашивает. Утро-день-вишнёвый сироп после смены-ночь. Всё в порядке. Бывает весело. Бывает, что они пьют вишнёвый сироп вместе с Коу. Бывает, что он приводит Мицубу. Это весело. Но это не навсегда. В конце месяца она составляет отчёт о состоянии подопечных в течение последних четырёх недель: динамика настроения, целей, отношений с родными и близкими. Апатичность проглядывается через одного. У Сатоши и Санеми всё нормально, а Изуку всё-таки бросил парень. Время Нэнэ в офисе не ограничено, поэтому она остаётся здесь до утра. В восемь двадцать замечает солнце. В восемь двадцать один видит, что весь отчёт остался у неё на руках. Он появляется в её кабинете в восемь двадцать пять. — Динь-дон! Утренняя почта! Утренняя почта! Всем подъём! За сутки Нэнэ не слышала ничего, кроме речитатива ручки на бумаге, и чей-то голос всё равно что сигнализация посреди ночи в спальном районе. Её писклявое испуганное «А» — послесловие ложной тревоги. Первое, что становится очевидным, это то, что ей ничего не угрожает: это Аманэ. Просто, всего лишь Аманэ; второе — что её сердце бьётся, как у воробья, третье — что она плохо выглядит. Он выглядит хорошо. То есть, как обычно. Как выглядел те единственные два раза, что они виделись. Отрицая существование пола, он привычно парит в воздухе. — Доброе утро, милашка! — и в этом весь он: кричит на только что проснувшегося человека, не отставая по духу от Цукасы. — Ты? — хмуро спрашивает Нэнэ, протирая глаза и пытаясь сложить уже собранные факты в какой-то разумный вывод, но у Аманэ нет причины быть здесь, у неё — его ждать. Он супится. — Я не ты! — продолжает восклицать он. — Я Аманэ! А-ма-нэ! Запомни! Он либо смелый, либо глупый, потому что указывает ей в её собственном офисе в восемь утра сразу после того, как до смерти её напугал. Ни у одного будильника нет столько наглости. — Это ты запомни! — не выдерживает Нэнэ и тычет ему в грудь. — Никакая я тебе не милашка! Сейчас она ему всё скажет! — У меня есть имя! Меня зовут Яширо Нэнэ! Я-ши-ро! И вообще что ты зде- Пропуская слова мимо ушей, он хватает её за палец и пристально разглядывает серые отпечатки имён и цифр. В этот момент до Нэнэ доходит, что его рука нормальная, белая, с человеческими пальцами. Не такая, как раньше, не обугленная. Она смотрит на него и на его пальцы. Снова на него и снова на пальцы. Никакой корреляции. Это слишком сложно для понимания, тем более в такую рань. — У кого-то была тяжёлая ночка, верно? — спрашивает Аманэ и пытается оттереть чернила у неё под ногтями, на что она сразу отталкивает его. Ущерб, нанесённый его настроению, равен нулю. — Ай! И утро тоже. Нэнэ вздыхает. Она не умеет долго препираться. И хотя раздражение всё ещё преследует её, она считает, что говорит с ним мягче, чем он того заслуживает. — Так зачем ты здесь, Аманэ? Она делает вид, что распутывает волосы, чтобы не видеть его, потому что он необъяснимо рад, когда она всё-таки называет его по имени. — Я принёс письмо, — торжественно объявляет он. — Письмо? От кого? — От Цукасы, само собой, — говорит Аманэ, доставая и передавая конверт. В жёлтом незапечатанном конверте две бумажки: само письмо и рисунок. В письме большими буквами коротко сказано: Я скучаю Нэнэ-чан. Надеюсь у тибя всё харошо. У меня харошо. Она распрямляет вдвое сложенный рисунок: на нём она, Цукаса и Аманэ катаются на пегасе. Нэнэ снова хочется безудержно плакать. Она тоже, тоже безумно скучает. — Почему ты просто не взял его с собой? Аманэ внезапно теряется: или от вопроса, или оттого, что Нэнэ беспричинно обнажает перед ним свою разбитую и жалкую сторону. — Почему? — переспрашивает она и начинает злиться. — Пришёл сюда один, принёс это письмо. Как мне на него отвечать? — Я не знаю, что в письме, — первое, что он говорит; он собран и спокоен, и готов к полемике, и судя по тому, как быстро изменилось его настроение, он действительно самый настоящий плут. — И я не мог взять Цукасу с собой. — Почему? — спрашивает она ещё раз, и её голос выше, тоньше, чем предполагалось. — Что это значит? Как это работает? — Я не мог, потому что это невозможно — вот и всё. Ты должна поверить мне на слово. Нэнэ хочет улыбнуться, потому что — он сам это понимает, верно? — поверить ему на слово невозможно. Но она не улыбается. То, что происходит дальше, похоже на пытку любопытством. Она издевается над ним, но только потому, что он первый посчитал возможным издеваться над ней. — Ты врёшь. — Что заставляет тебя так думать? Он опускается на ноги, и, видимо, прямая конфронтация должна напугать её. Маленький трусливый ангел — такой он видит Нэнэ, не правда ли? — Твоё лицо, — отвечает она безо всякой робости. — Что не так с моим лицом? — Оно было таким же, когда ты только встретил Цукасу. — Хочешь сказать, ты смотрела на меня? — из Аманэ вдруг пробивается смешок; улыбка, как плющ, разрастается до оскала. — Я небезразличен тебе, Яширо? Аманэ правда недооценивает её, если думает, что собьёт с курса таким простым трюком. — Когда ты встретил Цукасу, он спросил у тебя: «Где ты был, Аманэ?» — напоминает Нэнэ. Её сердце бьётся чаще, её губы ужасно сухие. — И ты промолчал. Тогда у тебя было такое же лицо. — Я промолчал, — повторяет он за ней, как за учительницей, всё ещё не понимая. — И? В чём я врал? — Ты сделал вид, что ничего не знаешь, но это неправда, — Нэнэ снова тычет ему в грудь. — Но я всё знаю, потому что я поняла! Ты не пришёл раньше, потому что не искал его! И сегодня ты не пришёл вместе с ним, потому что не захотел! Ты не хочешь, чтобы он был рядом, да, Аманэ? Нэнэ осознаёт, хоть и с опозданием, что решила прыгнуть выше головы. Она была уверена, что сможет, и она совершенно точно не заслужила строгого суда: она спала всего несколько часов и до сих пор ничего не ела, не говоря уже о том, что на её рабочее место явился нежданный гонец из Преисподней. Да, Аманэ недооценил её, но и она, кажется, опрометчиво снизила свои ожидания. И теперь — после того, как всё сделано и сказано — Нэнэ понимает, что не знает, на что он способен на самом деле и что кроется за его милой улыбкой невинного пастушка. Она не знает, может ли с ним случиться что-то хуже горящих рук, и самое главное, что может случиться с ней. Она дёргается, но остаётся на месте. Аманэ стоит на расстоянии вытянутой руки, и вдруг он ближе и ближе, и ближе, пока их не разделяет всего один сантиметр: он как будто держал в уме линейку, чтобы сделать расстояние педантично раздражающим. Его глаза меняются, и это нормально, учитывая, что солнце по-прежнему восходит; игра света должна сделать их мягче, но вместо этого делает настолько яркими, что Нэнэ не может не представлять себе Геенну огненную и сотни пропащих в ней грешных душ. И он одновременно там, в этом пламени, рядом с другими падшими, и здесь — холодно наблюдающий за тем, как где-то внизу дым умерщвляет чьи-то остатки надежды в маленьком худом сердце. Нэнэ не знает о нём ничего, кроме того, что он брат Цукасы — брат, который убил Цукасу. Она сглатывает и характерно выдыхает. Он улыбается, словно ждал, когда она задышит снова, подаст признак жизни — или, может, ему больше нравятся те, кто не дышит совсем? — Дело в том, Яширо, что демоны не должны заходить в рай, — говорит он. — Это запрещено и этому нет никаких оправданий. Если меня заметят, божественная кара мгновенно сотрёт меня с лица земли. Теперь понимаешь, почему я один? Нэнэ кивает просто чтобы как-то ответить; голова кружится. Ей кажется, что божественная кара настигнет её гораздо быстрее. Аманэ отходит, и она благодарна ему за это. — Я должен идти. Но я могу дать тебе время написать ответ. Точно, письмо. Цукаса. Она вспоминает и тут же возвращается за стол, пишет пустяки и отдаёт конверт обратно. Напишет ли он ей снова? Придёт ли когда-нибудь сам? Нэнэ не может сейчас об этом думать. Аманэ собирается исчезнуть — это быстрое, простое шоу, не такое зрелищное, как появление. Он решает приправить его, оставшись в памяти Нэнэ на долгие-долгие часы: — Но в одном ты права, Яширо, — говорит он, растворяясь в кислотно-красной плёнке. Он незабываем в самом нетривиальном смысле этого слова. — Я действительно не хотел найти его. - Коу её лучший друг, и он сделает всё, чтобы помочь ей. Он потратит сколько угодно времени, лишь бы приободрить её. Нэнэ любит его всем сердцем, но знает, что не может быть с ним до конца честной. Если он узнает об Аманэ, он его уничтожит, один или с чьей-то помощью. Это не в природе Нэнэ, так поступать с людьми. Скидку Аманэ делает и тот факт, что его любит и ждёт Цукаса. Что с ним будет, если он останется совсем один? — Ты выглядишь уставшей, семпай, — Коу подливает чая ей в кружку. Которая эта по счёту? Что за чай они вообще пьют? — Сколько ты спала? Нэнэ пытается выдавить из себя улыбку. — Всё в порядке, Коу-кун. Я просто не успеваю с отчётами. Не быть честной? Она и так никогда не была честной: она даже не рассказывала ему о Цукасе. Он суетится, сидя напротив, и искренне переживает за неё. Нэнэ не заслужила Коу, а он не заслужил такого отношения. — Я… Знаешь, может, это не моё дело, — Коу напрягается, и Нэнэ забирает чайник и ставит его на стол, чем вызывает ещё больше смущения. Он милый. Он совсем ещё мальчишка, и он останется им навсегда. — В последнее время ты сама не своя. Если что-то случилось или если тебе надо поговорить, ты всегда можешь прийти ко мне. Нет, ты можешь позвать меня, и я приду сам! Он вдруг загорается новой мыслью. — Или — эм, возможно, ты не хочешь, чтобы это был я! Извини, я не подумал! Мне не стоило… — Всё хорошо, — перебивает Нэнэ и кладёт свою ладонь на его. Его кожа горячее кипятка. Всё, чего она на самом деле хочет, это чтобы он не думал о ней так серьёзно. Она того не стоит, но ему этого не понять. Он простит ей всё, даже вещи, которые не способен простить Создатель. Нэнэ гладит его костяшки большим пальцем. — Всё хорошо, Коу-кун, — повторяет она. — Избавь себя от мысли, что с тобой что-то не так. Я приду к тебе первому, если что-то случится. Она хочет провалиться сквозь землю. Небо. Какая разница? Лгунья. — Лгунья, — шепчет знакомый голос, и Нэнэ может отчётливо описать местоположение каждого своего внутреннего органа. На тысячную долю секунды она верит, что ей показалось, но по лицу Коу понятно, что он действительно здесь. В одно неразумно размашистое движение они лишаются и стола, и чая, и сервизной посуды — что-то разбилось, что-то закатилось под мебель. Осталась только Нэнэ, одиноко сидящая на стуле, как перед казнью. Коу загораживает её собой, но его недостаточно, чтобы скрыть крылья Аманэ, умеющего смотреть на неё через миллионы вещей. — Изыди, демон! Вернись откуда пришёл! А не то я- — Нет, нет! — Нэнэ сразу же хватает Коу за руку и заставляет обернуться. Отлично. Теперь они оба смотрят на неё. — Коу-кун, ты всё неправильно понял! — Да, Яширо, — Аманэ вальяжно растягивается в воздухе, пропевая гласные её имени, — объясни ему, что невежливо так обращаться с гостями. — Что? Яширо? С гостями? — Коу растерянно моргает. — Вы что, знакомы, семпай? Она всё объяснит. Она правда всё объяснит, только сначала — — Ты что-то принёс? — спрашивает, отпихивая Коу, Нэнэ. — Письмо? Ну же, говори скорее! Аманэ задумчиво хмыкает и, закрыв один глаз, не спеша отвечает: — Я просто почувствовал, что должен увидеть тебя, вот и всё, — он ухмыляется. — Кажется, это был знак свыше. Нэнэ ахает, сдерживаясь, чтобы не закричать. Божественная кара, говорил он. Плакался, добивался понимания, и она сразу же полезла его защищать. Вот оно — слово демона! Прежде, чем она ответит, Коу всё-таки выступает вперёд и заносит над Аманэ посох. Он читает по памяти молитву из сборника, и их сразу же обволакивает море гроз и белых молний. Нэнэ не успевает даже вскрикнуть: всё происходит быстро, ярко и беззвучно. Но когда кафетерий снова заполняет дневной свет, Аманэ всё ещё висит в воздухе. Свободный от какого-либо беспокойства, он поднимает палец, на котором осталась искра электричества, и кладёт его в рот. Облизывается. Посох Коу падает на пол. Челюсть Нэнэ падает с таким же звуком. — Ты хорошо постарался, мальчик, — Аманэ гладит его по голове в качестве утешения. — Но ты можешь лучше. Тебе есть куда стремиться. — Я... Почему ты... Как ты...? — мямлит Коу, потерянный в сумятице парадоксального эпизода, но Аманэ не слушает. У него теперь другая цель. — Я-ши-ро! Он летит ей навстречу и сбивает с ног. Он обнимает её. Он обнимает её! — Круто я его, да? Нэнэ не видит его лица, она смотрит на Коу — обескураженного, несчастного, утонувшего в мириадах вопросов, преданного ей, преданного ею. И ей нечего сказать. — Ну чего ты молчишь, Яширо? — скулит Аманэ. — Иди к чёрту! Она стаскивает его с себя и пытается ударить, но не может, как бы сильно ни хотелось. Поэтому она просто кричит что есть мочи, оглушая, опустошая лёгкие, потому что теперь она знает как ненавидеть и почему это чувство такое отвратительное. — Ты хотел меня унизить? Опозорить перед лучшим другом? Ты хотел посмеяться? Тебе весело? Тебе было весело? Даже несмотря на то, что я хотела тебе помочь и волновалась за тебя? Ты ужасен! Ты ужасен, Аманэ! Иди к чёрту! Иди к чёрту! Иди к чёрту! Нэнэ не замечает, когда Коу сгребает её в объятия и она плачет и задыхается в истерике в его руках. Аманэ всё это время наблюдает и больше не улыбается, и Нэнэ должно быть, но нисколько не лучше от этого. Его выражение лица искажённое, резкое, угловатое — но это больше не страшно. — Я не знаю кто ты, — голос Коу хриплый, — или как ты заставил семпай поверить тебе, но никогда не возвращайся сюда. Это не просьба. Это предупреждение. Аманэ всё ещё не слушает, как будто Коу не существует. Воздух и тот производит на него больше впечатления. Он снова улыбается. — Наконец-то ты была честной, Яширо, — все его слова на прощание, и — пуф — его больше нет. Губы Нэнэ дрожат. А его, уверена она, смеются. - Убедить Коу, что всё в порядке, стоит ей нескольких часов. Он успокаивается, но только на первое время. Она берёт с него слово молчать об всём случившемся и не изгонять Аманэ. Он предсказуемо верит и предсказуемо соглашается. В чём Нэнэ оказывается безошибочно права, так это в том, что он не винит её. И хотя она мечтает стать в его глазах чуть менее идеальной, сейчас ей необходимо его безусловное доверие. Это та дощечка горящего дома, которую ещё не охватил огонь. - Упорство и постоянство всегда побеждают, и тут уж неважно, с чьей стороны. Если Аманэ хочет заявить о себе средь бела дня, он обязательно заявит, даже если в последний раз он доставил Нэнэ массу хлопот и она до сих пор разбирается с последствиями. — Доброе утро, Яширо! Настал новый день! Настал новый я! Это, должно быть, шутка, но если губы Нэнэ и двигаются, то только потому, что она плохая. Со спины всё равно не видно. Трус — только и умеет, что заходить со спины. — Яширо? — Аманэ поворачивает кресло и заставляет обратить на себя внимание. — Ты меня игнорируешь? — Мы можем поговорить об этом в другой раз? Я занята, — Нэнэ вжимает руки в подлокотники и возвращается за стол. Он возвращает её обратно. — Ты обиделась на меня? — Я работаю, — отвечает Нэнэ, и её ладони ложатся на его ладони и беззвучно соревнуются за власть над протёртым офисным креслом. — Ты не ответила на вопрос, — его пальцы незаметно переплетаются с её, и он сжимает их так сильно, что Нэнэ не может освободиться даже постаравшись. Она снова в ловушке и снова не успела сделать ничего полезного за день. — Ты зла на меня? — Если для тебя это не очевидно, — её самообладание так же неустойчиво, как дженга после десяти минут игры. В горле остро и чешется. Нэнэ впервые хочется плакать просто от измождённости, — то да, да, я зла на тебя! Он не отвечает, давая ей право продолжить, и она с удовольствием продолжает. — Я не понимаю, что вообще происходит! Я не понимаю тебя и что у тебя на уме! Я не понимаю, зачем ты приходишь! Ты больше не доставляешь писем. Я… — внезапный проблеск сознания заставляет её сказать то, что она постеснялась бы сказать раньше. — Я даже не уверена, отдал ли ты моё письмо. Я ничего не знаю, и меня это пугает и злит! Аманэ всё так же молчит: сначала кажется, что он не понимает, что она закончила, а потом Нэнэ ловит себя на чувстве дежавю и осознаёт, что он, как и всегда, когда ему это удобно, делает это специально. Если он не захочет, он не ответит. Когда Нэнэ перестаёт смотреть, он всё-таки говорит. — Почему? Я не знаю. Он малодушно, но активно мнёт пальцы рук. — Когда мы с Цукасой остались одни, он много говорил о тебе. Нэнэ-чан это, Нэнэ-чан то. И я очень удивился: он всегда говорил только обо мне и хотел быть только со мной. Я бы никогда не поверил, если бы сам не услышал. Мне стало интересно, кто ты такая, тут и письмо как предлог подвернулось. Нэнэ кивает, подталкивая его к следующим словам. — И я могу сказать только что мне… Весело с тобой. Поэтому я здесь. Из его уст это звучит странно, но вопреки всем предрассудкам искренно, и Нэнэ не виновата, что её сердце сжимается немного сильнее обычного. Он приходит провести время в раю, потому что ему весело с ней? Она не ослышалась? Нет, буквально это он и сказал. Она теряется, всё ещё хмурясь; что она должна сказать? Спасибо? Спасибо за что: за честность или за то, что он считает её весёлой? Или она должна рассмеяться, чтобы сделать их лица проще? — Ты долго думаешь, Яширо, — говорит Аманэ, неловко улыбаясь, и она хватается за это. — А почему… Почему тогда Яширо? Почему не Нэнэ-чан? Его губы делают «О». Он наклоняется и берёт прядь её волос. — Ты действительно не в меру любопытная, Яширо. Или ты просто хочешь, чтобы я называл тебя Нэнэ-чан? Это твоё желание? Сердце Нэнэ снова делает безумный прыжок, и ей кажется, что внутри неё кто-то сидит и специально дёргает за ниточки. В этот раз Аманэ тоже не увиливает от ответа, и когда он всё-таки отстраняется, она пытается выглядеть не слишком затравленной. — Это манера речи Цукасы. Он постоянно тараторит: Нэнэ-чан, Нэнэ-чан, Нэнэ-чан… Если я начну так говорить, то сойду с ума. Поэтому Яширо. Улыбаясь в ответ, Нэнэ смиряется: ему всё-таки сошло это представление с рук, и она почему-то даже не против простить его несанкционированное вторжение в её личное пространство так быстро. Сверх того, она может сказать, — не вслух, разумеется — что это мило. — Стоит ли мне в таком случае называть тебя как-то иначе? — хочет вернуть должное Нэнэ, воспоминая звенящее каждый день в ушах Аманэ-Аманэ-Аманэ. — Ты можешь называть меня… — он смотрит в сторону, и его рот недовольно, смущённо кривится, — Ханако? — Ханако? Но ведь это женское имя. — Какая разница! Это моя любимая городская легенда! — дуется он. — И вообще, разве мне не подходит? Я такой же жуткий! Я ведь жуткий, да? Пугать — то, что я умею лучше всего! Нэнэ пытается не смеяться, потому что несмотря на то, что он действительно был жутким всё это время, сейчас у него это получается меньше всего. — Хорошо, — соглашается, тем не менее, она и пробует с энтузиазмом: — Ханако. Звучит. - На следующий день Нэнэ получает письмо. Привет Нэнэ-чан!! Аманэ сказал что вы теперь друзья!! Почему вы не стали ими раньше?? Наверняка это вина Аманэ!! Вчера когда я спал он спорил с суккубами на тему того кто из них сексуальнее!! Но ведь Аманэ очевидно лучше всех, да Нэнэ-чан?? Если бы не ошибки, Нэнэ бы подумала, что это написал Аманэ. Но по его безмятежному, спокойному лицу понятно, что он не только не подделывает письма, но и не читает их, и она еле сдерживается, чтобы не расхохотаться. Она пишет ответ: Привет, Цукаса-кун. Да, мы наконец поладили с Аманэ. Мы решили, что я буду называть его Ханако, а не Аманэ, в честь городской легенды. Он не рассказывал тебе? Я нахожу это забавным. И насчёт сексуальности… Да, ты прав. Аманэ лучше всех. Аманэ — то есть Ханако — подозрительно щурится при виде её пакостной улыбки и кладёт ответ во внутренний карман пиджака. - Я не знал но я знаю легенду и что Аманэ она очень нравилась в средней школе!!! Когда он услышал её он две недели не ходил в школьный туалет несмотря нато что он мальчик и паэтому постояно терпел до дома!! Нэнэ держится из последних сил. Оставшись одна, она смеётся до потери пульса. - В день, когда Нэнэ отдыхает у реки на окраине Эдема, Ханако впервые появляется рядом с ней, а не позади неё. — Могу я остаться? — спрашивает он, и Нэнэ утвердительно кивает. Они разговаривают. Если бы не прохлада воды и их маленький бессмысленный диалог, она бы уснула от этого назойливого яркого солнца. Она уже не помнит, о чём они говорили минуту назад, и задумчиво, внимательно смотрит на течение реки. — Когда-то между раем и адом существовало чистилище, — рассказывает Нэнэ, — и в чистилище текли реки Лета и Эвноя, река забвения и река доброй памяти. Окунаясь в Лету, человек забывал всё плохое, что сделал при жизни, а в Эвное вспоминал обо всём хорошем, что привнёс в этот мир. Нэнэ облизывает губы и спрашивает сухим, горячим голосом: — Ты бы вошёл в Лету, Ханако? Он переводит взгляд с неё на никогда не останавливающийся поток. — Это невозможно, — всё, что он может ей сказать. На его языке это значит я не хочу или я бы не смог — Нэнэ знает это, но не знает причин. Почему нет? — Расскажи мне про Стикс, — просит она. — Про Стикс? — легко подхватывает Ханако. — Ну, по ней паромщик перевозит души на другой берег. На самом деле ему не нужны деньги, — серьёзно, зачем они ему, что он на них купит? — он любит что-нибудь съестное и сладкое. Ещё ему нравятся бабочки, мухи, клопы, муравьи… Некоторые покойники приносят их на себе. И он их ест, представляешь? Нэнэ морщится. — Он похож на… — начинает она. — На большого паука, да, верно! — восклицает Ханако, растянув рот пальцами как большую прожорливую пасть, и они оба смеются до морщинок у глаз. — А ещё Стикс не красного цвета, как все думают! В ней нет крови! Она чёрная, потому что в канал, по которому она течёт, не попадает свет. А ещё она холодная, и, кстати… — Стой, стой, погоди! Могу я… Могу я что-то спросить? Ханако пожимает плечами, зная, что это не приведёт ни к чему хорошему. — Ты как всегда задаёшь неприлично много вопросов, — вздыхает он. Но это нормально, думает Нэнэ. Нормально задавать вопросы, когда хочешь подружиться и узнать кого-то поближе. Нормально спросить: чем ты увлекаешься? Что ненавидишь? Какая погода тебе нравится? Как ты любишь проводить свободное время, кроме того времени, что проводишь со мной? — Твои руки, — набирается смелости Нэнэ. — Когда мы встретились, они были красными. Мне показалось, они горели. Но теперь они выглядят нормально. Это от чего-то зависит? Ханако смотрит на неё так, будто это самое безобидное, что она могла спросить. Он выставляет ладонь на свет, и Нэнэ кажется, что его кожа пропускает солнце через себя. Стоит ей моргнуть, как эффект исчезает. — Не думал, что ты заметила. Это зависит… От моего состояния. Когда я нестабилен, то не могу контролировать свою силу. Руки правда могут гореть, но огонь… Что ж, он не безвреден, но… Мне не то чтобы очень больно. В общем, это терпимо — вот. Я ответил на твой вопрос? Нэнэ берёт его за руку и видит на внутренней стороне ладони малиновые рубцы. Они неглубокие, да, но выглядят плачевно. Она набирает пригоршню воды и поливает его раны. Ханако морщится и ноет, и ничего, вообще-то, не меняется, потому что это обычная родниковая вода, и яблоки на деревьях по-прежнему самые обычные, но Нэнэ не может об этом сказать, потому что Ханако смотрит на неё так завороженно, словно она есть сам свет. Они всё ещё держатся за руки, поэтому Нэнэ не смущается, видя, как краснеет его лицо; но в какой-то момент он вдруг вынимает руку и откидывается назад — и ей не кажется: свет действительно проходит через него. — Ханако? Что такое, Ханако? Воздух входит и выходит из него со скрипом — ему его очень-очень мало. — Ханако, Боже мой, что случилось?! Тебе плохо? Он пытается ответить, но начинает кашлять, и его горло сопротивляется членораздельным звукам. — Что случилось?! Что происходит?! Ханако, поговори со мной! Ответь мне! Он теряет равновесие, и Нэнэ ловит его — и чувствует озноб, сковывающий его тело. Всё внутри замирает. Вереница мыслей и вариантов прошивают голову, и Нэнэ нужно срочно принять какое-то решение, но она почти бессильна из-за паники, булькающей в горле. Его болезненный стон заставляет её встрепенуться. — Нет, нет, нет, Ханако, держись! — она поднимает и держит перед собой его лицо. — Ханако, ты меня слышишь? Немедленно возвращайся! Мы не успеем выйти из Эдема! Ты должен вернуться сам! У него потерянный взгляд и безумные глаза, что даёт Нэнэ понять, что времени осталось не так уж и много. — Возвращайся! Давай! Соберись, сосредоточься! Ну же, Ханако! Она говорит тревожно, но настойчиво, и Ханако всё-таки закрывает глаза, чтобы собрать оставшиеся силы и переместиться в ад. Это получается не сразу и только когда его тело почти превратилось в эфир. Его больше нет рядом; Нэнэ пытается убедить себя в том, что так и должно быть, но сердце всё равно обливается кровью. День кажется холодным. Она не знает, как долго плачет от страха. - Яширо, Я заколдовал это письмо, чтобы оно нашло тебя тем же путём, каким нахожу я. Со мной всё в порядке. Я думаю, дело в саде. Священное место сопротивлялось демону внутри него, но я упрямился, и оно попыталось убить меня. Но я ещё долго продержался, верно? В любом случае, спасибо, что не осталась в стороне и помогла. Цукаса передаёт тебе большой привет. Он даже поцеловал бумагу, на которой я пишу, так что если увидишь пятна от слюней, то знай, что это не я. До скорой встречи, Ханако - Хоть Ханако и пишет, что он в порядке, он не появляется неделю. Он выглядит нормально, когда возвращается, и не имеет никаких физических признаков недуга. Он шутит. Она улыбается. Иногда, приходя в Эдем, Нэнэ испытывает тошноту. - Однажды Ханако появляется у неё дома, и это первый раз, когда Нэнэ принимает у себя гостей. Это спонтанная, внезапная встреча, как и любая другая встреча с Ханако, но она сильно отличается от всех их встреч до этого. В частности потому, что Нэнэ приятно думать, что у неё гости, и ей приятно вести себя как хозяйка. Она показывает ему свой сад на заднем дворе и белые розы в цвету, затем срезает несколько, чтобы поставить их на кухне. Там же, заваривая чай, Нэнэ просит Ханако помочь и срезать стебли под углом. — Мне нравится, что они белые, — делится откровением он. — Это тебе подходит. Нэнэ усмехается, не догадываясь, что это значит. В любом случае, это приятно. — Правда? — Да! Красные кажутся мне немного вульгарными. Ханако неумеха и любит совмещать болтовню с делом, и поэтому колется о шипы. Он цокает, и Нэнэ отвлекается от чайника и смотрит в его направлении: на его указательном пальце собирается и делается больше и темнее капля крови. Она падает в лепестки, стекает, окрашивает их стенки бордовым. Это повторяется снова, и капля падает в середину, в самое сердце бутона. По какой-то причине это очень красиво. Ханако не торопится смыть кровь и найти пластырь — не обращая внимания, он работает дальше. Роза отложена в сторону, поэтому Нэнэ смотрит на его палец, на то, как кровь размазывается по подушечке, и это тоже красиво. Она даже может представить пульсацию, которую он ощутил, когда проткнул кожу. Нэнэ замечает, что собралась ещё одна капля, и прежде, чем он вытрет её рукавом, подходит ближе, берёт его за запястье и подносит ладонь к лицу. Она чувствует железо, землю и влагу и облизывает кончик пальца, чтобы ощутить их языком. К одной влаге прибавляется другая, тёплая и липкая. Её. Мышцы его руки напрягаются, но сама рука не двигается, как загипсованная. Когда Нэнэ открывает рот и возвращает ему власть над всеми конечностями тела, Ханако молчит. Он красный как кровь и как вульгарные красные розы, и как его крылья, и как самый незабываемый летний закат. Нэнэ тоже молчит. Чайник наконец закипает. - Здравствуй, Цукаса-кун! Как ты? Знаешь, недавно я поняла, что ты никогда не рассказывал, чем ты занимаешься на новом месте. У тебя появились друзья или увлечения? Расскажи, мне будет очень интересно узнать. С наилучшими пожеланиями, Нэнэ Она красит губы помадой и целует краешек бумаги. - Одна из её подопечных серьёзно болеет, так что Нэнэ берёт дополнительный час после смены и проводит его с ней. Девочка плачет и грустит, и жалуется маме, что давно не видела друзей и хочет поскорее выйти на улицу. Нэнэ чувствует, что ей безумно одиноко, и ей жаль, что она не может увидеть её или хотя бы ощутить чужое присутствие. Когда-то Нэнэ думала: «Смотрел ли ангел за мной? Что он думал обо мне? Хотел ли он ли мне когда-нибудь помочь? Расстроился ли он, когда стал присматривать за другим ребёнком?» Когда мама уходит, Нэнэ остаётся за главную. Немногим позже подключается Ханако. — Привет! Оу, ты занята? По привычке Нэнэ хочется сказать, чтобы он не шумел, но всё в порядке: их никто не услышит. — Привет. Нет, просто решила посидеть с ней немного. — Несмотря на то, что она тебя не видит? — Несмотря на это, да, — кивает Нэнэ. — Тогда посижу с тобой? — Да, конечно. Девочке легче: помогает охлаждающий пластырь. Она засыпает, и Ханако с Нэнэ расслабляются и начинают говорить на отвлечённые темы. Сидя на коробке для игрушек, Нэнэ легко представить, что они мама и папа и их дочка болеет, и они как порядочные родители присматривают за ней. Когда температура снова поднимается, приходится вызвать скорую. Наверное, какая-то инфекция. Сирена прорезает тусклую темноту весенней ночи и исчезает в конце магистрали, оставляя после себя гудки в ушах и такой же тёмный и пустой дом. Ханако обследует комнату, делая вид, что ему интересно, валится на неубранную кровать и спрашивает то, что никак не относится к теме пончиков, которую они обсуждали: — Ты помнишь, как умерла, Яширо? Раньше Яширо думала: «Был ли мой ангел несчастен, когда меня не стало?» Думала: «Это нечестно, что всё, что могут мёртвые дети — это присматривать за живыми». А ещё Яширо думала, что никогда не будет готова к этому вопросу, но она готова к нему сейчас. — Это было случайно. Я съела что-то и сильно отравилась. Вечером увезли в реанимацию. Там было хорошо, не больно. Вернее, я не чувствовала боли из-за наркоза. Это меня немного успокаивало. А потом — всё. Раз, и меня нет. Странное чувство. Она лежит рядом с ним, распластавшись на одеяле. По потолку бегает маслянистый свет фар проезжающих машин. Можно представить, что она дома, в своей комнате, пытается уснуть перед важной контрольной. Когда Ханако говорит, она не видит его, но кажется, что ему действительно жаль: — Это так нечестно. Тишина. — Ты прав, — отвечает Нэнэ, решившись впервые с момента смерти пожалеть саму себя. — Это ужасно нечестно. Они засыпают поперёк маленькой детской кровати, и никто из них не говорит о переплетённых, спрятанных под тёплым одеялом руках. - Что я делаю? Я играю! Бегаю, говорю с душами, говорю с Аманэ, бегаю с Аманэ за душами, иногда бегаю за ним одним! На самом деле, но только между нами — мне скучно! Ужасно! Здесь даже не так много вещей с каторыми можно поиграть! Тут одни камни и скалы и валуны и мне уже надоело взбиратся и прыгать с них! Но я не могу сказать Аманэ потому что он растроится — а я ненавижу когда Аманэ растраивается! Особенно из-за меня! Поэтому я просто иду и говорю с душами об их грехах! Обычно я смеюсь так сильно, что они предпочитают вернуться в котёл чем говорить со мной! Это забавно, верно Нэнэ-чан? - Сегодня злая, пасмурная ночь, поэтому с крыши её дома не видно звёзд. Ханако рассказывает, сняв кепку, о том, что на звёзды лучше смотреть зимой, и о том, какие созвездия в это время можно собрать, — он говорит «собрать» вместо увидеть, как будто это колекционные, ультра-редкие наклейки — и Нэнэ слушает. Когда его речь становится слишком терминированной, она представляет, что он говорящий на другом языке пришелец с далёкой горячей планеты, а она астронавтка, забывшая межгалактический коммуникатор, и она улыбается, потому что это самый простой способ дать понять, что ты не враг. Они говорят о созвездии Антарес, когда Нэнэ осознаёт, насколько иначе он выглядит без кепки. Самый обычный мальчик на не самой обычной крыше не самого обычного дома — без маски, без ажитации, без силы. Сила сделала его жизнь после смерти удобнее, но разве удобнее значит счастливее? Хотя, осекается Нэнэ, кто она такая, чтобы думать об этом за него? И с чего она решила, что знает, как Ханако определяет счастье? — Яширо? — взывает он. — Яширо! — А? Эм… Прости! Я задумалась. — Задумалась? О чём? — Ну… В последнее время меня волнуют некоторые… мысли. — Правда? Какие? Они обо мне? О Господь всемогущий, это что, пошлые мысли? Яширо, ты извращенка! Равнодушная до провокации, она ложится, закинув руки под голову, на черепицу. — В последний раз Цукаса-кун писал, что… — стоп, должна ли она говорить это? Выходит, она выдаст его тайну? О, нет! Почему она не подумала об этом заранее! — Что писал? — Что… Эм… — Ну? Не говори, что ты и моего брата сделала извращенцем! Она вздыхает. Ладно. Ладно, хорошо — пути назад нет. Во-первых, они все мертвы, значит, нет ничего страшного. Во-вторых, это мелочи. Серьёзно. Ничего особенного. — Он писал, что ему скучно и нечем заняться. Понимаешь, я думаю… Что чувствую то же самое, — она внезапно подскакивает и снова садится, сильнее сжав колени. — Такое было раньше, и я думала, что проблема во мне, но вы помогли мне увидеть суть! Дело даже не в том, что мне нечем заняться! Мне есть чем! Проблема в том, насколько это имеет значение. Я думаю… Что его просто нет. И это ужасно! Всё, что делаю я и другие, просто бессмысленно! Нэнэ говорит о грустных вещах, поэтому не понимает, когда Аманэ воодушевляется и, встав перед ней, показывает своё полное радости и восторга лицо. «Что весёлого я сказала?», — думает Нэнэ. Может, шутка только впереди и ей надо приготовиться слушать? — Яширо, — он пылок, и если бы Нэнэ захотела, его дыхание могло бы беспрепятственно обжечь её, минуя летнее платье, — я тебя понимаю! Очень понимаю! Если хочешь, мы можем сбежать в ад! Вместе, прямо сейчас! Никто не узнает! Я… Цукаса будет рад! О, он будет так рад! Уверен, он… — Ханако… — Необязательно сейчас! Можем завтра! Или в любой другой день, когда ты будешь готова! Только… — Ханако! Он замирает, и теперь очевидно, что они говорят на разных языках. Но у Нэнэ нет межгалактического коммуникатора — у неё нет даже земного. — Дело не в месте, Ханако! Неважно, рай это или ад. Боюсь, ты не понял меня. Я говорила о… Он поникает, и Нэнэ не видит больше смысла объяснять. Это обидно, что ему всё равно, ведь она никогда не делилась этим раньше. Но эта обида находится на дне стакана, а её трубочка копается в середине коктейля, и в середине коктейля над её обидой его обида: она больше и ощутимее, необъяснимее. Почему он обижается? — Что ж, уже поздно, — говорит Ханако и надевает кепку. — Цукаса будет волноваться. Лжец. — Лжец, — шепчет Нэнэ. — Доброй ночи, — он делает вид, что не услышал. Ощетинивается, словно они незнакомцы. — Рад был увидеться. Он исчезает. - На следующее утро на её прикроватном столике появляется веточка сирени. Только она: никаких сопроводительных записок. - Тёплая вода греет, но лишь немного: Нэнэ делает её горячее. Слишком горячо. Нэнэ раздражённо, но медленно поворачивает вентиль обратно. Вот так. Она автоматически тянется за шампунем, смывает его и тянется за бальзамом. Нэнэ много думает. В раю не надо платить за коммуналку, поэтому нет ничего ужасного в том, чтобы потратить воды больше, чем обычно. Все её мысли о Ханако и их разговоре вчерашней ночью. Ей горячо без горячей воды от мысли, что он хотел забрать её с собой в ад и заговорил об этом при первой возможности, не вникая в то, что было сказано потом. И он был так огорчён, когда она отказала. Пульс Нэнэ дрожит у неё в горле при одном воспоминании — и ей так горько, потому что жалко его, и всё ещё горячо по многим не совсем правильным, не совсем адекватным и не очень пристойным причинам. Она нащупывает мыло. Это так странно, верно? Им стоило поговорить и они бы пришли к какому-то консенсусу, но Ханако не удосужился даже выслушать. (На самом деле Нэнэ интересно только то, что сказал бы он. Что бы он ответил, если бы она спросила: «Почему?» или «Зачем?» Был бы он честен? Может, вчера ночью — в то самое время, когда люди наиболее откровенны несмотря на все свои внутренние барьеры и страхи — она упустила что-то очень, очень важное?) Нэнэ пытается сосредоточиться на запахе мыла. Это тяжело, но она справляется, выключает воду и вылезает. Заворачивается в полотенце и чистит зубы. Её босые ноги оставляют лужи на холодном кафеле, когда она выходит и попутно вытирает волосы. Она не пугается и даже не вздрагивает, находя Ханако в своей гостиной, совсем наоборот. Она останавливается на пороге. — Привет. Он подпрыгивает: сначала от её голоса, потом от её вида. Ему некуда бежать, если только не обратно в ад. — Яширо, гм! Привет! — Привет, — повторяет она и коротко кивает, вытирая кончики волос. — Я пришёл поговорить, — Ханако встаёт с дивана и делает несколько шагов к ней, а потом обратно. — Я могу подождать здесь, пока ты переодеваешься. Или зайти в другой раз. Нэнэ приходится подойти самой, чтобы он начал учиться жить не убегая. — Всё в порядке, можешь говорить. Я тебя внимательно слушаю. Он вздыхает: фраза «Почему ты делаешь это со мной?» написана у него на лице. — Вчера, — он смотрит ей за плечо, в стену, так интенсивно, что может продырявить обои, — ты меня тоже неверно поняла. Нэнэ выдыхает. — Тогда объяснись. — В общем… — он розовеет, и Нэнэ в шаге от того, чтобы улыбнуться, но она держится; она серьёзна. — Я не говорил о месте. Я говорил о нас. Я думал, это было понятно, но, наверное, нет, и мне жаль, что я обидел тебя, ведь ты не могла прочитать мои мы… — Подожди, что? — Что? — О нас? — она делает вид, что не поняла. Конечно, она всё поняла. — «Я говорил о нас» — о ком? Он ещё более сконфужен. Наверное, стоило дать ему договорить. — О себе и, — он сглатывает, — Цукасе? Нэнэ сжимает края своего махрового полотенца так сильно, что оно развязывается и падает на паркет. Ей всё равно; Ханако тоже всё равно, по крайней мере внешне. Он наконец-то смотрит ей в глаза, и выражение его лица настолько строго, что ей жарко, хотя пол в гостиной холодный и всё её обнажённое тело дрожит. — Что ты чувствуешь к Цукасе, Яширо? Она мертва и не должна бояться, так почему ей так страшно, когда она кладёт ладонь ему на щёку? — Нет, что ты чувствуешь ко мне, Ханако? Он льнёт к её руке как самый верный союзник, как кто-то, кто родился, чтобы обещать себя ей и только ей. Нэнэ клянётся, что может расплавиться. Ханако наклоняется и целует её, и она отступает под его напором, врезаясь в стену, и громко вздыхает. Он безжалостен и не даёт оторваться, крепко держа её за затылок. Их губы скользят, вжимаются друг в друга, их языки и зубы беспорядочны и хаотичны: в одну секунду здесь, в другую секунду там. Сердце Нэнэ взрывается снова и снова, и она так влюблена, что ей наплевать, что он демон — ей было всё равно, когда она только влюбилась, и ей было всё равно, когда она держала Цукасу в своих объятьях. Мир не чёрно-белый и не обязан им быть; если у него и есть цвет, то он красный или оранжевый, или чёрный — как лохматые, смешные, колючие волосы Ханако, которые она наконец-то может сжимать в своих руках. Она любит его — любит с той самой минуты, как осознала, что он приходит, зная, что его могут уничтожить. Ему нестрашно исчезнуть, если это значит, что он проведёт последние мгновения рядом с ней. Оторвавшись, он прячет лицо в её шее. Когда он говорит, Нэнэ щекотно. — Теперь ты поняла, что я чувствую? — спрашивает он, голос низкий и как будто не его вовсе. Ноги Нэнэ подкашиваются. — Ты тугодум, — бубнит она ему в макушку. — Но всё равно лучше всех, да, Яширо? Она ахает, делая вид, что потрясена. Она догадывалась. — Так ты всё-таки читал. Ханако поднимает голову и высокомерно ухмыляется. — И что ты мне сделаешь? Опрометчиво с его стороны бросать вызов влюблённой девушке, даже если он думает, что она целомудренный ангел — голый целомудренный ангел, на данный момент. Нэнэ тянет его за волосы к себе и целует, уверенная, что будет делать это до самого рассвета.