Читая между строк

      Дима тяжело вздыхает и медленно отстраняется от раскрытого дневника, ощутив лопатками неожиданно холодную спинку стула. В голове был сущий хаос мыслей. В этом неукротимом вихре метались картинки, на которых он смутно видел Олегсея на Никольской, потом он видел, как Олежа убегает от полицейских и кричит в ярости, потом как он кого-то лечит и плачет в агонии, окуная пальцы в чью-то кровь, а из глаз текут черные слезы. Но, как только он хотел ухватиться и разглядеть эти картинки, понять их смысл, услышать звуки или запахи, они резко растворялись, исчезая из его пальцев, словно сыплющийся песок, который после себя оставлял некоторые чувства сожаления, нарастающей тоски. Парень закрывает глаза, хмурит брови и отводит взгляд вверх, в сторону окна, за которым давно наступил вечер. В темно-синем небе едва мерцали звезды, и рваные облака безмятежно плыли, глядя на Диму слепо, безмолвно. Он чувствует себя примерно так же, как эти облака: пусто, почти потерянно. В груди невольно сжимается сердце, вспоминая те самые строчки, когда Олежа изо всех сил пытался угодить кумиру, пытался помочь и впечатлить, а тому было безразлично. Как он боролся с двумя крайностями, и, в конце концов, он совершил по-настоящему сильный поступок—сказал «нет» в лицо «Ложному Огню Перемен» и ушел… но что было дальше? Неужели сам Олегсей и убил Антона? Неужели он так и не справился со своим состоянием, не выдержал и убил бывшего кумира? Того человека, за которого он волновался больше, чем за себя? Нет, он не похож на убийцу. Может быть это все было случайностью? Подставой? Да чем угодно, но Дима точно не хочет верить, что именно тот самый человек, которого он называл близким, родным, тот, кого он поклялся защищать, на деле являлся убийцей. Дима совершенно не помнил, что именно подтолкнуло его на кражу дневника из кабинета писателя. В тот момент он чувствовал особую обиду и злость на него, глядя в эти безжизненные голубые глаза, которые протыкали его душу, забирали и уводили в самую пучину океана, делая беспомощным, жалким. Однако, главное, что его пугало, так это перемена в поведении Душнова, когда речь зашла о помощи. Он прекрасно понимал, что значит отходить от тяжелого горя по смерти близкого человека. Когда ты полностью замуровываешь себя в плотный жестяной барьер из щитов и не подпускаешь никого, поражая своими острыми шипами любого, кто подойдет слишком близко. В первые два года после смерти отца, Дима не мог узнать свою мать: из вечно веселой и милой женщины она превратилась в холодного и яростного монстра, который не желал никого видеть. Она бросалась посудой, рычала на всех подряд и била своих родных, в том числе и своего сына. И, когда Дима в очередной раз приходил к ней с синяками, монстр внутри на какое-то время умирал, уходя в самые глубокие чертоги души, и она снова превращалась в любящую и добрую маму, что трепетно и со слезами старалась помочь сыну. Но Дима терпел. Терпел — и, скрепя зубами, помогал своей матери, делая каждый ее день как можно счастливее и радостнее. Заботился и старался быть для нее опорой, хоть и бывали у него дни отчаяния, когда он не знал, что делать. И, когда Дима столкнулся с этим еще раз, в его душе произошел болезненный раскол. Пока он бежал по потемневшим улицам Москвы, крепко сжимая пальцами до побеления дневник, он чувствовал, как внутри него нечто противное и злое говорило о том, чтобы бросить это дело, сдаться. Потому что где-то в закоулках души парень не хотел снова быть для кого-то спасителем с горем на душе. Так как это тяжело, долго, мерзко и просто неблагодарно. Ведь, когда ты помогаешь подобным людям, тебе невольно передается тот негатив и серость, которой от них так и веет. Движениями, голосом и взглядами. Однако его героическая сторона, импульсивная, живая и крепкая, что всегда спасала зад Димы от напастей, давала сдачи и помогала оставаться сильным и надежным, кричала о том, что ему это необходимо это сделать. Необходимо помочь. Необходимо понять его и просто поговорить. Какое же интересное слово, не так ли? Дипломатор столько раз разговаривал с молодежью, тратил время на длинные цепляющие речи и выслушивал овации толпы, что у него совершенно не хватало времени на общение с каким-то глупым студентом, который никогда не отказывал помочь ему и поддержать. И, чем больше Дима вчитывался в строчки дневника, тем больше его выворачивало от двуличия этого героя. Он просто не понимал, как можно настолько быть равнодушным к терзаниям и чувствам парня, каким надо быть мудаком, чтобы вызвать у него припадок ярости. И все-таки этот человек внушал в него капельку уважения, когда он поручил миссию по спасению Олежи. Значит, Дипломатору все-таки было не все равно? Значит, он заметил в Диме то, что точно поможет Олеже? То, чего был лишен сам герой? И Дима был готов исполнить этот долг, сказать те слова, которые Душнов хотел услышать, прочувствовать и поверить. Ровно как и все те молодые люди, которым герой вещал почти каждый день. Однако Диме было тяжело принять новую реальность и перейти к действиям. Как только он вернулся домой, он чувствовал сильный жар, страх, что заставил сердце биться с неумолимой скоростью, а в душе боролись те самые две стороны его души, заполоняя своими криками все его нутро и голову. И, не выдержав этого хаоса, он просто молча пришел в свою комнату, швырнул дневник в сторону стола, уселся на пол и схватился за голову, облокотившись спиной об кровать. Ему хотелось кричать, плакать от невыносимой боли и раскаленного жара внутри, сердце словно выуживали острой ложечкой, а в голове кипели мысли, обрывки фраз и сомнения, что кололи его вечно уставшее от всего сознание, заставляя испытывать вину и ярость. Неукротимую, природную ярость, из-за которой хотелось метать вещи, уничтожать все на своем пути и ударить такого плохого Олежу, который так по-злому с ним поступил и отказал в помощи. Энергия внутри раскалялась все сильней, тяжелая дымка эмоций и чувств клубилась в груди и Дима крепко сжал челюсти, чтобы не выпустить крик и тихо, сипло что-то проговорил, опустив голову… Невыносимо. Но такое состояние преследовало героя долго, и он старался к этому привыкнуть. Последующие несколько дней Дима не приступал к чтению дневника, который был готов открыть ему всю правду об Олеже. Он жил самой обычной жизнью подростка. Словно и не было никакой встречи с загадочным писателем на уроке, не было тех самых интригующих и воодушевляющих вечеров за пыльными книгами или новым тренингом. Он занимался учебой кое-как, лишь бы не получать нагоняй от учителей, выполнял задания в последний момент и даже подготовка к экзаменам ему давалась тяжко, точнее — почти никак. Мысли парня были не о девушках, как у всех его друзей, которые словно были помешаны на свиданиях и флирте за гаражами с банкой пива. Мысли были не о будущем ВУЗе, в который он с самого начала не хотел поступать, но принимал это как должное и всем подряд говорил, что пойдет на преподавателя, лишь бы отвязались. Чем бы не занимался Дима, прогулками, уроками, разговорами с матерью, просмотром лент в соц.сетях или чем-либо еще — он везде чувствовал нарастающий могильный холод, который заставлял парня невольно напрягать плечи и вздрагивать, ощущая на себе тот самый мрачный и темный взгляд Олежи. Образ, который был в кабинете писателя в тот самый роковой вечер, сильно впечатался в сознание Димы, словно изуродованный призрак с большой пастью и когтями, намериваясь разорвать его изнутри. Он словно карабкался по его мыслям, воспоминаниям и вызывал сильнейшие кошмары, от которых хотелось кричать. Олежа словно был каким-то колдуном, магом, который насылал на Диму проклятия за кражу дорого ему предмета. Он буквально появлялся везде: на страницах википедии, откуда парень списывал материал для домашнего задания, на улице, когда он видел мимо-проходящего прохожего, что едва-едва был схож с Олежей, даже некоторые звуки и взгляды напоминали ему о нем, и от этого Дима только злился. Ему казалось, что он медленно, но верно сходил с ума, часто нервничал, игнорировал звонки и смс от учителя, и становился все более раздраженным и подозрительным, ощущая с каким шумом и силой в нем боролись две сущности, превращая весь его мир в одну большую серую массу, что истощала все его силы. И вот однажды, когда обстановка накалилась, заставляя Диму сваливаться в пучину ярости, пришло время действовать. — Здравствуйте, Анна Сергеевна. — Здравствуйте! Вы звоните по поводу анализов? Дима едва услышал тонкий голос матери, что прорезал тишину блекло синеющей в холодных зимних сумерках квартиры. Он отложил в сторону дневник и тихонько, едва слышно прошелся по комнате и выглянул в коридор, вслушиваясь в диалог. Его невольно пробила дрожь, сердце коротко екнуло, но Дима тут же подавил эти ощущения, чтобы не паниковать и не злиться раньше времени. Может, врач просто интересуется здоровьем и скажет, что все в порядке? Маме в последнее время было не очень хорошо. Все-таки, как бы не старался ребенок скрыть свои проблемы, родитель всегда будет чувствовать и переживать за него. Словно у него есть некая душевная связь, благодаря которой родитель ощущал то же самое, что и его ребенок, и потому мог страдать или же радоваться. Но, в свете последних событий, Ане просто не хотелось улыбаться. Ей было страшно. — Да. Мы провели тщательную проверку и обнаружили некоторые проблемы с нервной системой. Кроме того, есть основания подозревать язву желудка... Вам необходимо обследование, вы можете приехать в ближайшее время? — Д-да, конечно. Голос Анны предательски дрожит, однако, несмотря на нарастающее волнение внутри, на ее лице была спокойная улыбка, словно ей сказали какую-то радостную весть. Она что-то проговаривает, выключает трубку и медленно опускается в кресло, неотрывно глядя в одну точку. Внутри все перемешалось и взорвалось, по спине побежал холодок, а внутри стало как-то вязко, словно из нее особо жестоко вырвали все органы и оставили сохнуть на солнце, как кожуру винограда. Она тяжело вздохнула и облокотилась на спинку, устремив понурый взгляд в потолок, пытаясь переварить услышанное. Она уже знала о некоторых проблемах с желудком, но не думала, что это что-то важное и серьезное. Потому и пила таблетки и старалась есть здоровую пищу, пытаясь даже подсадить на это Диму, чтобы тот не ел «гадость в пакетиках». Однако она окончательно поняла, что это было серьезно, и от гнетущих мыслей у нее слегка сдавило где-то в животе, и она вздохнула, даже не заметив, как к комнате подошел Дима. — Мам? Все хорошо? Анна подняла взгляд на сына и улыбнулась уголками рта, вглядываясь в встревоженные мятные глаза, что словно пытались прочесть ее душу, чтобы понять, что произошло. Однако, уже по одному разговору и состоянию матери, Дима понимал, что случилось что-то плохое. Он подошел ближе, шаркая ногами, вздохнул и сел напротив на табуретку, на которую обычно мама любила закидывать ноги. В комнате сразу же стало как-то холоднее, темнее, несмотря на то, что вечер едва начался, но парень не хотел поддаваться этим ощущениям. Он хотел сконцентрировать внимание на единственном существе, которое любило его и заботилось. А в любви он особенно сейчас и нуждался. — Ничего такого. Звонил врач, сказал, что у меня есть проблемы, не переживай пожалуйста. — Нет, я так не могу, ты это знаешь. — Проговорил Дима, потупив голову и скрепив пальцы в замок перед собой, чуть хмурясь от фантомной тяжести в голове. — Объясни мне подробней, мама. Поверь, я хочу помочь. Помнишь, как я помогал тебе после всего, что случилось? Я готов хоть прямо сейчас идти с тобой в больницу, мне пофиг на домашку! — Дима, перестань! — Отмахнулась Анна и вздохнула, снова улыбаясь. Даже сейчас она была красива, хотя и выглядела болезненно и измученно. И Дима это ясно замечал. — У тебя и так полно дел, более того, у тебя сейчас в приоритете учеба, на которую ты полностью положил крест. Я права? Не трать свои силы понапрасну, у меня есть деньги чтобы… -Я не хочу тебя терять! — Громко сказал Дима, подняв на маму голову и нахмурившись, сверкая зелеными глазами. Анна видела, что он был настроен решительно. От беспокойства он кусал губы и немного ерзал на месте, ощущая, как волна ярости захлестывает его еще сильнее, угрожая пробить ребра и вылиться наружу, утопив любого на своем пути. — Я хочу помочь, понимаешь? Мне… сейчас очень хреново, и я не могу допустить, чтобы ты ушла из моей жизни. Ты очень дорогой и ценный для меня человек, так что прошу, скажи, что мне сделать? Как тебе помочь? Что с тобой? Дима выглядел измученным, невероятно усталым, но при этом было видно, что он искренне хотел помочь матери, пододвинувшись вперед и страдальчески, обеспокоенно глядя в ее глаза, пытаясь разгадать загадку ее отговорок. Ему всегда было тяжело от неопределенности. Он чувствовал, что из-за напряженных отношений с Олегсеем он идет медленно ко дну, что жизнь его на волоске от смерти, поэтому он так отчаянно пытался спасти мать, пусть он неосознанно делал это даже насильно, грубо. Может Дима сейчас и перегибал палку, когда начал лезть к ней, но он считал своим долгом помочь маме. Хотя все нутро кричало об отдыхе, о долгожданном сне и тревоге, что стала в последнее время его вечной спутницей. Анна встала с кресла, нагнулась к сыну и обняла за плечи, прижав к себе. Дима тяжело вздохнул и прижался, утыкаясь носом к ее плечу и почти не двигаясь, стараясь согреться в ее слабых объятьях. Это было их обычным ритуалом, который помогал немного снять напряжение и думать более рационально, согревая друг друга. — Сынок, ты очень устал, я это вижу. — Проговорила ласково Анна, поглаживая по непослушным волосам парня, осторожно, словно боясь спугнуть. — Поверь мне, все будет хорошо, у меня проблема на ранней стадии, и я собираюсь в скором времени решить ее, у меня достаточно средств. А ты сейчас позаботься о себе. Я понимаю твое рвение помочь мне, но ты настолько отдаешь себя, что тратишь все эмоции и силы, и в итоге ты иссыхаешь, как красивая роза… Я вижу, что с тобой что не так, вижу, что тебя что-то мучает, но ты не говоришь и это меня волнует, понимаешь? И я хочу помочь. Ты мне столько помогал, заботился, оберегал, теперь и мой черед. Я твоя мама, по-другому не может быть. Расскажешь, что случилось? Дима молча слушал маму, прижимаясь к ней и вздыхая, унимая невыносимую ярость и желание прямо сейчас накричаться или выплакаться от безысходности. Он начал постепенно понимать то, что ему был необходим отдых, потому что жизнь в постоянном страхе — не жизнь, а тюрьма, в который ты и заключенный, и тюремщик. Дима был настолько самоотверженным, что не замечал своих потребностей и желаний, но сейчас понимал, что это важно, ведь он ощущал, что в нем что-то стремительно менялось, ломалось. Появлялась странная раздражительность, подозрительность и желчь, что булькала и хотела выйти наружу, отравляя окружающих. Он просто хотел жить спокойно, но до тех пор пока всем не будет хорошо, особенно маме, ему бы это никак не удалось. И пока он слушал ее, он думал о корне всех проблем и, среди тумана злости и волнения в голове, он отыскал его. Корень всего происходящего — дневник Олегсея. Именно в нем и была проблема. Если бы только Дима не украл его у учителя в порыве ярости и желания исполнить навязанный долг погибшего героя много лет назад, он бы не стал страдать из-за своего поступка и мыслей о собственной никчемности и трусости. Но сейчас, прижимаясь в объятьях матери, он невольно перевел взгляд в окно и увидел на темном небе острые облака, что бездумно плыли, напоминая языки пламени. Пламени. Огонь. Огонь Перемен. Он не смог завершить начатое. И Диму осенило. Он, наконец, принял решение.

***

Олегсей стоял напротив двери кабинета и чувствовал, как разом открылись все старые шрамы, которые он усиленно скрывал и игнорировал, сосредотачиваясь на настоящем — работе, писательстве, чтении и прочем. Но сейчас, вся его манерная выдержка, холодность и маска, которую он вынужден был носить много лет дала трещину, и ее осколки больно впивались в легкие, вызывая слезы и давку внутри. Невыносимо. В голове у него стоял только один вопрос: зачем? Он не понимал, зачем Дима захотел особо мерзким, наглым способом раскопать его прошлое, выдернуть из земли давно сгнившие кости и напомнить о тех временах, когда он был туп и весел, отдавая себя полностью тому, кому было все равно на его жизнь. Олежа искренне ненавидел Дипломатора. Ненавидел его надменный образ, его силу... Все его речи он считал жалкими и пустыми, все его способы сделать мир «лучше» были абсолютно бесполезными, и одно его упоминание заставляло Олежу злиться не только на себя, но и на весь мир, что родил такого человека как этот псевдо-герой. Он упорно старался забыть его. Сжигал все его плакаты, прокламации, уничтожал все записи связанные с ним в интернете, и, пусть не удалось уничтожить все, даже с помощью Оли и ее дружков-хакеров, но через два года после смерти Дипломатора он добился того, что этот герой канул в небытие, и теперь старался ни с кем не говорить об этом и просто жить своей жизнью. Словно и не было в ней такого дорогого и лживого человека. Однако вся защита, вся уверенность в том, что прошлое больше не воскреснет, рухнули, как только появился Дима, этот недоносок, который посмел покопаться в жизни писателя поглубже, без его просьбы. Поначалу, ему нравилось заниматься с ним. Интересный простоватый парень, практически без комплексов, с которым было хорошо заниматься, вдруг начал делать странные вещи, словно в него вселился бес, или же… Ну, Олегсей был не из тех, кто верил в призраков и всю мистику, поэтому вариант «вселения» духа Антона он просто откидывал. Значит, причиной такого поведения была другой. Но какой? Он бы хотел это узнать, и даже спокойно поговорил бы с ним за чашкой чая! Но его останавливал один факт. Дима украл его дневник. Гроб, в котором он навеки заключил всю правду об Антоне, свои мысли и переживания, из которых он когда-то хотел написать мемуары, но прошлое тонким ножиком водило по горлу, заставляя рычать и злиться. Он просто ненавидел это, поэтому и хотел, чтобы никто не видел этого, никто не слышал и не писал, чтобы когда-нибудь сжечь этот предмет, убив все, что связывало его с Антоном. Но почему он этого не сделал сразу после произошедшего убийства? Почему он хранил все эти годы дневник у себя? Неужели даже в таком черном, смертоносном океане оставалась жемчужинка, искорка, что все еще любила его?.. Олежа и сам не знал. Поэтому, через день, оправившись от шока после кражи, он приступил к плану по возвращению дневника. В первое время он был очень загружен работой и занятиями с другими, стараясь не показывать своим ученикам свою усталость и чернь, а в перерывах он просто лежал и пил успокаивающие чаи, думая только о Диме и дневнике. Он все-таки пытался придумать более правильный способ вернуть это и допросить парня. И делать надо было как можно скорее, так как больше всего он боялся, что Дима прочитает и выложит этот дневник в сети, и тогда это привлечет молодежь, они узнают правду и поймут, кто убийца, а значит о карьере писателя можно было забыть и прожить остатки своих дней за решеткой, чего он совсем не хотел. Хотя его текущее произведение и было на тему тюрьмы и заключенных, испытывать это на себе он не собирался. Олежа начал нервничать чаще чем обычно. Его сестра часто обнаруживала его беспокойно мечущегося по комнате в забытьи, бормотавшего что-то под нос и убрав руки за спину, сильно скрепляя пальцы в замок. Его глаза бегали от предмета к предмету, он почти не дышал, движения его были резки и хаотичны, а кожа становилась бледнее, и он начинал еще больше походить на труп или фарфоровую куклу. Оля понимала, почему брат так странно себя вел и забеспокоилась, она даже пыталась подойти и осторожно спросить об этом, на что Олежа лишь улыбался и устало говорил, что все в порядке и продолжал свое бессмысленное хождение по комнате, словно в бреду. Олежа не хотел впутывать в это дело Олю. Он ее уважал, любил, почитал и доверял ей как дорогому человеку, но он не хотел взваливать на нее такой груз, потому что считал эту проблему исключительно своей, и ничьей больше. Как много лет назад, когда был жив Антон… И ему даже поначалу удавалось справиться с этим самому! Он писал сообщения Диме, часто ему звонил, старался поймать на улице и пару раз он смог его увидеть, но судьба-злодейка разрушала его планы, грубо вышвыривая Олежу за шкирку, как котенка, и оставляя ни с чем. Точкой кипения стал просто банальный нервный срыв, в котором Олежа накричал на одну свою ученицу, доведя до слез и еле-еле успокоился в объятьях сестры, долго извиняясь перед девочкой и обещав ей больше так не делать. Олежа просто устал нервничать и злиться из-за неопределенности, полностью удостоверившись в стойкой упрямости Димы, и тогда, после короткого разговора с сестрой, он приступил к радикальным мерам. Как тогда, много лет назад.

***

Анна с тревожной настороженностью смотрела на дневник в потрепанной зеленой обложке, который крепко сжимал Дима, уставший и раздраженный. Он рассказал ей всю правду об Олеже. Рассказал о Дипломаторе, прошлых делах учителя и все его кривые, сумбурные мысли на этот счет, ощущая себя гнусным предателем. Конечно, он доверял матери, что та не расскажет обо всем что слышала, но ему прямо сейчас хотелось провалиться сквозь землю. Однако он не показывал этого чувства, лишь сосредоточенно глядел на нее, чуть сводя брови к переносице, сверкая зелеными глазами, в которых загорался Огонь. Истинный Огонь Перемен. Анна тяжело вздохнула, пытаясь все уложить в голове и немного хмурилась, осуждая поступок Димы. Однако сам образ Олегсея, учителя, ее пугал, и потому она понимала причину плохого самочувствия Димы и его душевные терзания, и была готова помочь, если это было необходимо. Напряжение в комнате постепенно смешалось с теменью уходящего вечера, создавая особую атмосферу загадочности и томной, звенящей злости, словно предчувствие чего-то важного, страшного и неизбежного. Дима когда-то смотрел фильм про декабристов и сейчас он ощущал себя как раз-таки одним из революционеров, который задумал какой-то подлый, но справедливый заговор против государства. — Теперь я все поняла, Дима. Проговорила, наконец, Анна после короткой паузы, во время которой понуро разглядывала дневник, — и перевела взгляд на сына. Тот смотрел на нее выжидающе, даже как-то резко и сосредоточенно. — Тебе нужна помощь? — Нет. Я просто давно хотел высказаться по этому поводу, потому что… ну, это невыносимо все держать в себе, понимаешь? Теперь я знаю, каково сейчас Олегсею Михайловичу. Анна вздохнула с грустной улыбкой и положила ладонь на его плечо. Дима отвел взгляд и выдохнул, ощущая, как угнетающее чувство предательства пожирает его изнутри, заставляя его хмуриться, злиться на себя. Однако он понимал, что все это неизбежно. Герои страдают ради правды, умирают ради истины, чтобы ее в конце концов увидели все, осознали и запомнили только хорошее, за принесенный в их мир покой. Может быть Олежа и выглядел стереотипным злодеем из фильмов, но Дима не собирался его убивать или бросать в тюрьму, а поговорить. Сделать то, что Дипломатор не успел сделать. — Ты молодец, что высказался, сынок. — Мягко проговорила мама, слегка поглаживая его по плечу. — И я сохраню этот рассказ в тайне, никто не узнает, тем более, кто поверит старой больной женщине? Но обещай мне, что ты вернешь ему дневник, хорошо? Все-таки это его вещь, а красть плохо. Извинись. — Я понимаю, мам. Я и собираюсь это сделать завтра. Ты не беспокойся за меня, все будет хорошо. Главное себя береги и, если будет надо, пойду куплю тебе лекарства, хорошо? — Хорошо, Дима. Ты настоящий герой, помни! Дима усмехнулся и обнял маму, слегка прижимаясь к ней. Он чувствовал, как напряжение и тяжелые мысли постепенно уходили мягкой волной, из-за чего он чувствовал нарастающее спокойствие, которое сменилось легкой тревожностью, как только он снова вспомнил о предстоящем разговоре. Ему было одновременно и страшно, и волнительно от этого факта. С одной стороны, он хотел встать смелой стойкой и, заглянув в глаза, высказать все, уточнить, спросить и все выведать, а с другой, его пугала неизвестность, неопределенность реакции Олежи. Сможет ли он довериться Диме? Сможет ли он понять его и простить? Выслушать? Или же, подкрепленный ненавистью, он нападет на него и убьет? Или снова, как и когда-то давно, кого-нибудь подговорит на убийство? Эти мысли блуждали в его голове одинокими яростными волками, заставляя его немного хмуриться и сжимать плечи к шее, чтобы хоть как-нибудь согреться на холодной улице. Он бродил вдоль темных улочек, глядя куда-то перед собой, не обращая внимания на проникновение снега в его сапоги. На улице практически никого не было, все были заняты собой, кто-то только приходил домой, откуда-то разносился запах свежего хлеба и отдаленно слышался смех, говор, звон чего-то стеклянного и шуршание, словно скоро подходит Новый Год. Некогда любимый и светлый праздник Олегсея, который снова наступал в роковой для него день. И на этот раз новый герой, новый человек собирался вскрыть его душу, правда, правильным путем. Дима уже не хотел отпираться от судьбы. Ему надоело грызть себя, убегать, прятаться, он просто молча шел вперед, навстречу своей неизвестности, и, может быть, навстречу своей неминуемой гибели. Что ж, он был готов умереть ради спасения чужой гнилой души. Пусть это и было безумием, но разве этот мир и все мы вокруг не безумцы? — Привет, Дима. Дима резко останавливается, услышав внезапный голос позади, отчего в голове помутнело, а сердце предательски екнуло. Все тяжелые мысли мигом исчезли из его головы и в нем зародилась слабая тревога, отчего он неосознанно сжал дневник покрепче к груди, глубоко вздохнул, пытаясь угомонить сбитое дыхание. Вот и все. Первая смерть пришла к нему, но Новый Герой не собирался сдаваться перед новой трудностью, хоть подспудно ему было страшно и не по себе. Он развернулся и увидел перед собой Олю. Она была в черной куртке с островатыми лацканами, а на голове была красивая широкополая шляпа, и, несмотря на стильный и даже симпатичный вид, в ее глазах читалась сосредоточенность и легкая тревога, однако ее бледноватое лицо было серьезным. — Я не хотела тебя пугать. — Продолжила она спустя короткую паузу. — Как ты? Как самочувствие? — Я? Ну… в порядке вроде. Дима держался уверенно. По крайней мере не казался взволнованным и нервным, сохраняя спокойствие и пытаясь найти в глазах Оли ее намерения. Зачем она пришла? Убить? Отобрать дневник? Сказать что-то важное или сдать в полицию? Ее решительный вид напоминал о типичных агентах ФБР, словно она хотела арестовать опасного государственного преступника. Но все это было лишь болезненными сомнениями из-за пережитого невроза и усталости от переживаний, верно? Дима выглядел уставшим. Мешки под глазами, торопливость речи и какая-то пытливость, что Оля тут же заметила. Она и правда не хотела ему навредить, но своего брата она была готова защитить. Уберечь от лишних неприятностей, как тогда много лет назад, и она это обязательно сделает, в этом она нисколько не сомневалась, ведь именно она была Истинным героем для Олежи. Но правда ли это? — Ты выглядишь уставшим. Все хорошо? — Да, самый раз. А что вы здесь делаете? — Я искала тебя. Дело в том, что ты забрал у моего брата ценную вещь, и, наверно, ты уже понял, почему она ценная, не так ли? — спросила Оля, напряженно вглядываясь в мятные глаза парня, чуть приблизившись. Дима даже не дернулся и продолжил стоять на месте, без страха и какой-либо паники смотрел на нее. Пальцы неосознанно сдавили обложку дневника до боли в костяшках, все нутро сжалось, а на лице дернулся ни один мускул, взгляд оставался суровым и даже в какой-то мере строгим, пытаясь этим самым показать свою силу. Это заставило Олю усмехнуться. «Не тот бой ты выбрал, Герой», — проскочило в ее голове. — Может быть. Но я сразу говорю, я никому ничего не рассказал. И мне действительно жаль, что так все произошло. Что с Дипломатором, что с Олегсеем Михайловичем… понимаете, я хочу ему помочь. Да, я обычный ученик, но для вас я стал нечто большим, верно? Вы рады меня видеть, поите чаем, заботитесь и в принципе относитесь как к члену семьи… ну, по крайней мере я так считаю. Пожалуйста, поймите правильно, я никакой не маньяк, я лишь хочу помочь и понять, что произошло тогда… кто убил Дипломатора и помочь убрать ту вечную боль, что есть у вашего брата. Просто дайте мне шанс. Я знаю, о чем говорю, у моей матери похожая проблема, у нее умер муж, и я знаю как заботиться о таких людях… поверьте мне, я не наврежу. Оля внимательно слушала Диму, ни разу не перебивая и молча глядела на него. Она видела в нем потенциал, чуть ли не до безумия желание помочь и поддержать, но она просто не хотела подпустить этого подозрительного человека к такому больному и расколотому как Олежа. Она не хотела его мучать, не хотела, чтобы из-за этого паренька ему было больно от вскрытых шрамов прошлого, хотя подспудно понимала, что так будет лучше. Рано или поздно надо прорабатывать травмы, даже если от этого больно и неуютно, надо избавляться от всего гнилого и старого постепенно. Но вот Дима не внушал ей доверия о том, что это лечение будет постепенным: он ей казался человеком грубым, мрачным и неуклюжим, а Оля знала брата всю жизнь. И раз Олежа сказал избавиться от Димы, она так и сделает. Ради него. — Прости, Дима. — Проговорила Оля и вздохнула, запуская руку под куртку. Дима испытующе ожидал ответа, чувствуя абсолютную решимость и силу, но вдруг по спине пробежал холодок и он увидел в руке Оли пистолет с глушителем. Дуло было направлено прямо ему в грудь и сердце быстро забилось от страха, но внешне он был спокоен, готовый в любой момент увернуться или заломать девушке руку. Глаза Оли заслезились. Она не хотела убивать этого может быть и грубого, но все же человека, однако она не хотела разочаровывать брата и покрепче схватила рукоять пистолета, щелкнув предохранителем. Дима напрягся. — Что вы делаете?! Опустите пистолет! Я же говорил, я не наврежу! Я не опасен! — Ты слишком много знаешь! — крикнула Оля, поджимая губы в волнении, но стояла уверенно, готовясь в любой момент спустить курок. Страха не было. Только чувство долга перед своим братом, даже несмотря на то, что все нутро ныло о том, чтобы оставить этого парня в живых и вместе начать лечить Олежу, но она не могла. Она поклялась не идти против него и всегда помогать, и не решалась, начиная злиться на себя. — Я должна это сделать! Я, Олежа… не доверяет тебе, понимаешь? Я понимаю твои намерения и стремления помочь, но ты опоздал, Дима. Этого не нужно. Ты не настолько близок, чтобы помогать, к тому же сам Олежа не хочет. Думаешь, я не пыталась? Я пыталась… но все было безуспешно, потому что он не хотел это все заново проигрывать. И я не хочу, чтобы ты совершил мою ошибку, поэтому прошу, отдай дневник и уходи! Убегая прочь из города, потому что он видеть тебя не хочет, он хочет от тебя избавиться! Дима пораженно слушал Олю, крепко сдавливая дневник и сосредоточенно смотрел то на нее, то на дрожащий в руках девушки пистолет, взвешивая все сказанное. Получается Оля уже старалась его спасти, но из этого ничего не вышло… но почему? Что было не так? Почему Олежа не хотел говорить даже спустя долгое время после произошедшего? Здесь было точно много мрака, и Дима был готов. Он был готов помочь, невзирая ни на какие трудности, и вылечить, поддержать. Как бы тяжело и больно не было. Дима нахмурился, медленно подошел ближе, так, что ствол пистолета уткнулся ему в грудь и посмотрел Оле в глаза, ощущая нарастающее напряжение и неровное дыхание. Душнова мелко дрожала и боязливо, но при этом сосредоточенно глядела на Диму, как бы умоляющее, хотя она начинала понимать что тот точно не свернет с Пути. Он перестал прятаться. Его намерение было как никогда твердым и четко взвешенным, а взгляд… каким же знакомым и Огненным он был. Он мягко отодвинул пистолет в сторону и тяжело вздохнул, видя как по бледноватым щекам девушки текут слезы. Она коротко вздрогнула, словно ее что-то резко ущипнуло и молча привалилась к Диме, прижавшись к его крепкой груди. Парень ничего на это не ответил и лишь осторожно обнял ее в ответ, устремив взгляд в темень улицы. Начался снегопад. Ночь была темной и холодной, и только снежные хлопья тихо падали с неба, словно пытаясь успокоить их. Оля тихонько вздрагивала в объятьях Димы и плакала. От бессилия, страха и отчаяния, и даже не обращала внимания, как странно это выглядело со стороны, сейчас ей было важно, что рядом был тот человек, пусть и не родной, который смог ее ненадолго отвлечь от проблем и помочь расслабиться, а с Димой она невольно чувствовала свободу и… безопасность? Объятья продолжались недолго, и Оля слегка отстранилась, глядя заплаканным взглядом на Диму, который казался ей как будто бы выше, сильнее и увереннее, а спавшая челка напоминала ей Антона. Словно он пришел из Мира Мертвых. Оля слабо улыбнулась, но вдруг все спокойствие сняло словно рукой, и она в ужасе вскрикнула: — Ложись! Она схватила парня за плечи, и они вместе упали на снег, услышав негромкий выстрел. Дима ошарашенно оглянулся, сердце билось как бешеное, дыхание сперло, и, когда зрение более менее нормализовалось, он приподнялся и увидел вдали приближающую знакомую фигуру. Олежа издалека казался вытянувшимся, темным и мрачным призраком, глаза которого горели чем-то потусторонним, словно Океан постепенно набирал свою мощь, готовясь затянуть на дно новую жертву. На лице обезумевшего писателя проскользнула хитрая улыбка, и он навел на Диму дымящимйся пистолет, готовясь еще раз выстрелить. Оля поспешно встала на ноги и загородила собой Диму, глядя на него напряженно и с мольбой. Олежа ядовито усмехнулся, слегка качнувшись. Он был не в себе: измотанный, взлохмаченный и помятый, им руководили только безумие, ярость и усталость, как и тогда много лет назад, той самой роковой весной. Правда у Олежи теперь было более проверенное оружие. — Ты теперь с ним заодно? Так и знал, что ты рано или поздно предашь меня! Отойди! — Нет! Олеж, он хочет помочь! И то, что мы сейчас делаем, совершенно аморально и вне закона! Остановись! — А разве подставив Максима Дунаева, мы сделали все по закону?! Оля, ты не видишь, что этот сорванец хочет раскрыть всю правду? Чтобы нас посадили?! Этого хочешь?! — Он хочет помочь! Дима! Беги! — крикнула Оля цепляясь за руки брата и крепко стискивая. Олежа был в ярости и рвался вперед, нещадно пиная собственную сестру в живот, пока Дима пытался понять, что ему делать и куда бежать. Оставлять Олю наедине с этим безумцем ему не хотелось, но сейчас говорить с ним лично было бесполезно, и, недолго думая, он ринулся бежать в темный переулок, услышав за спиной громкий хруст костей и крик девушки. Дима бежал вперед, крепко держа дневник и слышал, как за ним все ближе и ближе раздаются шаги и напряженное дыхание Олежи. Дима молился, чтобы прямо сейчас не отказывало сердце, не уставали ноги и зрение не сбивалось из-за усиленного снегопада, и он бежал дальше, сам не зная, куда заводит взбесившегося от горя, страха и злости писателя. Битва продолжалась. И теперь им обоим было суждено лично столкнуться с тем, от чего они слишком долго убегали.