Басовая партия

Весна расщедрилась на солнечные дни, чем портила настроение решившего отдохнуть на день от дел Романова. Санкт-Петербург вновь столица, пусть и преступная, пусть мирные граждане боялись выходить на улицу. Средь бела дня, под светлым небом белой ночи или в редкие часы темноты с безоблачным небом и сверкающей Полярной звездой. Их тревога сказывалась на Александре лишь лёгким тремором рук, который возникал под утро и пропадал после первой тяжки. Такова цена нового порядка. Тяжёлые времена закаляют. Старые поколения градом головы складывали для лучшего будущего. С переменным успехом, но мирного времени добились, вырвали беззубой челюстью с неистово бушующей кровью. И что же получило развалившееся великое объединение пролетариата дружеских стран в наследство от сильных советских мужчин и женщин? Трясущихся бесхребетных тварей, обнаглевших бешенных шавок. Накидывать на них поводок, на удивление, Александру понравилось. Процесс приручения вызывал приятное чувство, позабытое из-за Валуева и его записок. Справедливое чувство безоговорочной власти. При хороших результатах воспитания он позволял человеку свалиться к нему в ноги и просить об испытательном сроке. В случае провала — утилизация. Это акт милосердия. Если лошадь травмировала конечность, её пулей лишали мучений. Бесполезный человек — мёртвый для общества человек. Жёсткие меры решения проблем давали результаты, достигнутые цели оправдывали вложенные средства, окупали их с лихвой. Жаль не все в состоянии понять это, весь круг общения Санкт-Петербурга оборвал с ним связи, после долгих деструктивных диалогов по телефону. Лично приехать никто, разумеется, не мог. Только Екатеринбург написал пару скудных слов, констатируя и так известный Романову факт. Ему лучше знать, как поступать и что делать. Что-то с имперских времён упивалось новым образом жизни (с блеском уже не злата дворцов, но громкий стук бесстрашного сердца при выезде на стрелку был таким же как при баталиях против французов), довольно урчало от каждой удачной сделки, впаивала в клетки кожи уверенность. Возможно это чувство контроля, утерянное разбитой душой, которой не давали подняться с гордо поднятой головой — переламывали колени, стоило только костям срастись. Они убедили его в необходимости костылей. Убедили в собственной слабости, навязчиво тыкая пальцами в лоб, чтоб чужая мысль не покидала голову Невского. Но он отрубил посмевшую касаться его руку, оторвал ноющие из-за старых ран ноги, взял предоставленные Шанхаем протезы и расстался с костылями из светлого дерева сосны. Деловой партнёр и новый любовник предупредил заранее, что сегодня прибудет в Санкт-Петербург. К его приезду Саша давно был готов. Пока господин Шэнь проверял положение собственных улиц, Романов поставил себе цель найти подходящий подарок для него. Непременно роскошный, заполненный смыслом, как магазин патронами. Такой, который можно будет достойно назвать ответным. И да простит его Александр I, выбранное молодым человеком полотно выйдет из коллекции Эрмитажа и попадёт в личное распоряжение китайца. Картина прошла через руки столиц Италии, Франции и Российской Империи, и каждая позволяла невежественным глазам лапать масляные мазки. Петербург решил прервать галерейную карьеру итальянского юноши, теперь побудет какое-то время у экономического чуда — Саша не исключал, что картина может быстро наскучить Шанхаю. О том, что сам он с течением времени может также перестать быть интересен Гаогуэю, Романов задумывался крайне редко и гнал подобные мысли подальше, не давая кислости подобных тревог отравлять его только-только начавшую налаживаться жизнь. Точный характер их отношений Саша так и не определил, метался по спектру от холодного пользования друг другом, до острой обоюдной зависимости. От сжигающей страсти до необычайно тёплой нежности. Особенной и искренней. Не ошибался точно в одном — их компания открывала обоим доселе не затронутые стороны их личности. Что было крайне ценно для древнего Шанхая, попробовавшего, казалось, всё возможное в жизни, и невероятно ярко для Санкт-Петербурга, который самолично по юности связал себе руки первой (и как он думал единственной) любовью. Это никак не значило начало нового всепоглощающего чувства. Просто теперь Саша был свободен, волен получать новый опыт сколько угодно. А с господином Шэнем было хорошо. Шанхай, подобно русскому авангарду 20 века, разорвал множество раз повторяющеюся реминисценцию. Он предугадывал все желания партнёра как в роскошной обстановке деловых кабинетов, так и между смятых впитавших запах их дорогих одеколонов простыней. У каждого есть личный круг исключительных для него людей. Самых близких и дорогих. Погрязшие в преступлениях, они сузили этот круг лишь до одного человека. И как на видимом земном небосводе луне хватало внимания одного только солнца, так и Саше было достаточно компании господина Шэня. Хоть сначала Гаогуэй играл соло, Романов скоро подхватил ритм и образовал с ним убийственный дуэт. Фэн-шуя добились далеко не сразу, господин Шэнь отдавал явно больше, чем получал. Пока Саша не выполнил обещанный долг, а затем с нахальной и уверенной улыбкой предложил поменяться в постели ролями. Проведённое время за физическими упражнениями и ежедневный поход в бассейн укрепили ослабшее от стресса и недоедания жилистое тело, на котором ещё не успели сказаться последствия его новой вредной привычки. Гаогуэй поддавался плохо, хотя говорил, что вовсе не против. Первые минуты был заведён не меньше Александра. Но в процессе глаза зажмуривал не от удовольствия, а отвращения смешанного со страхом, будто кошмар наяву переживал. Романов остановился, мягко обхватил скулы огрубевшими от оружия пальцами и прошептал: — Здесь только вы и я. Попросил открыть глаза, по потерянному взгляду узнал почерк события, что рискнуло напомнить о себе в момент их слияния. С большим усилием потушил взорвавшую сознание ненависть, медленно покинул встревоженное воспоминаниями тело и протянул наполненный опиумом мундштук, который находился на прикроватной тумбочке с изящно закрученными ножкам рядом со свернутой зелёной купюрой, испачканной белым порошком. Запретный дым и сладкая речь Санкт-Петербурга успокоили поцарапанные нервы, убрали последние мешающие оголению их душ препятствия. Серафим изучал сбросившего часть защитной чешуи дракона. Он был осторожен и внимателен, не забывая, что мифический хищник одним быстрым движением мог вырвать и так потрёпанные крылья. Но всё такие же прекрасные и сильные. Крепко сжав бёдрами чужую талию, зверь поддался навстречу щепетильным движениям, любуясь подведёнными чистыми серыми глазами и светлыми дрожащими от приятного греха перьями, раскинувшимися позади обтянутых плотным канатом мышц плеч и спины. Разбитые алые губы открылись в прерывистом выдохе, и Шанхай взял их в плен, с придыханием вкушая яркие капли. Тянул короткие каштановые пряди, слышал собственные заглушенные поцелуем стоны, чувствовал больно впившиеся в поджатые ягодицы ногти, увеличенную прилагаемую к нему внизу силу и опустился в глубину удовольствия. Сегодня принимать приятные ухаживания будет Санкт-Петербург. Но сначала ужин, во время которого он преподнесёт партнёру подарок. Саша уже представлял, как господин Шэнь примет его с тонкой улыбкой и вежливо поблагодарит. Заберёт картину в свой город, повесит в рабочем кабинете, будет рассматривать её мельчайшие детали и вспоминать олицетворение, подарившее ему шедевр живописи конца 16 века. Взгляд его пропустит вазу с цветами, сломанную скрипку и зацепится за партитуру. «Voi sapete ch’io vi amo».