Вслепую

У Шерлока завязаны глаза, но он уже их различает. Не по прикосновениям, нет — руки у него заведены вверх и крепко прицеплены наручниками к резному изголовью кровати. По поцелуям. Лиам целует горячо, то едва касаясь губами губ, то углубляя поцелуй так резко, что Шерлок не успевает опомниться. Так русалки влекут незадачливых путников в глубокий омут, чтобы утопить. Льюис целует робко и почти неумело, но со старанием, с нежеланием уступать, отчего всякий поцелуй с Шерлоком он завершает укусом. Точно зверёк, уже прикормленный, но ещё диковатый. В тишине спальни не слышно даже шёпота: братья ничего не говорят Шерлоку, играют в молчанку, а между собой им слова и не нужны. Шерлок по-доброму завидует их единству, хочет к нему прикоснуться, но помнит — руки скованы. Поэтому вынужден ждать, когда коснутся его. Проявят милость. Пока же его мучают и томят, Холмс вынужден довольствоваться влажными отзвуками поцелуев где-то наверху, над собой. Он лежит на спине, голова тонет в мякоти взбитой подушки. Руки уже покалывает онемение, расстёгнутая рубашка ёрзает на плечах, а брюки — Шерлок в самом деле не уверен уже, есть ли на нём брюки. Есть ли на нём хоть что-нибудь ещё. Пожалуй, он мог бы изловчиться и подсмотреть происходящее из-под повязки. В детстве он всегда норовил так сделать, когда они с Майкрофтом во что-нибудь играли. Но, в конце концов, этот маленький обман ни разу не помог ему обыграть Майкрофта, поэтому к чёрту жульничать. Так Шерлок запомнил. А ещё к чёрту жульничать потому, что без этого интереснее. Интереснее угадывать по запаху, улавливать, вдыхая, тонкие нотки аромата. От Льюиса обычно пахнет свежими печеньями, а пальцы, что трогают Шерлоку грудь, черствы от частой стирки и уборки. Лиам же источает горьковатый чайный дурман, а руки его бывают с привкусом мела — вот как сегодня, когда Шерлок охотно принимает в рот пару его пальцев, без ошибки нащупывая языком письменную мозоль на среднем. Какое-то время Холмс ещё наслаждается этим привкусом, оставленный теперь без внимания братьев, пока не слышит рядом нетерпеливый, сдавленный стон. И он уже не уверен, что это не его собственный. Каждый раз, снова и снова, эти двое доводят его до надрыва. Пиликают по его струнам смычком столь острым, что те вот-вот порвутся. Но извлекаемая музыка — восхитительна. А бёдра у Льюиса чуть мягче, чем у Лиама, и чаще холодные. Ощутив внизу их прикосновение, Шерлок нервно толкается собственными бёдрами вверх, и — какая удача — брюк на нём всё-таки уже нет. И исподнего, как оказалось, тоже. В исступлении Шерлок звякает цепью наручников о прутья кровати — охотник в плену у собственной же добычи. Есть такая поговорка: «За двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь». Пожалуй, он позволил бы себе с ней поспорить. Но слух его дурманит близкий шёпот, повторяющий «Шерли», а на губах томится горечь зелёного чая, рассеивая темноту завязанных глаз жгучими искрами.