Веера и чувства

- Сегодня возьмите розовое масло, юноша. Оно великолепно смягчает кожу. Рокэ Алва небрежно кивнул на туалетный столик, заставленный множеством изящных флакончиков. К счастью, Ричард сразу определил нужный. Взял, открыл, и, невероятно смущаясь под пристальным взглядом Алвы, капнул немного себе на руки. - Ну, хотя бы чему-то вы уже научились. Запомнили, что руки - это руки, а не пол в коридоре. Втирайте бережно, - Алва вдруг улыбнулся одними глазами. - Еще немного усилий, юноша - и эреа будут драться за право целовать вам руки! - Это вряд ли, эр Рокэ, - пробормотал Ричард, краснея. Мысленно добавил - по этой части ему Алву точно не перещеголять. У фаворита королевы самые ухоженные руки во всём Талиге. Из всего множества на туалетном столике чуть ли не половина притираний предназначены именно для рук. А уж как Алва следит за ногтями! Для них кстати, тоже имеется отдельное снадобье, и Ричард уже научился аккуратно наносить его специальной кисточкой отдельно на каждый ноготь своего нового эра. Правда, на себе попробовать не решался, несмотря на предложения, а вернее, подначивания Алвы. Запах у этого снадобья был странный, да и ногти потом поблескивали перламутром как-то очень уж явно. Для Ричарда это было слишком. Однако, кое в чём Алва был невероятно настойчив. Сходу заявил, что порядочный юноша просто не может довести свои руки до такой возмутительной загрубелости. Затем позвал своего цирюльника, с приказом привести волосы юноши в нормальный вид. Насчет средства от веснушек поколебался, но, рассмотрев Ричарда, не стал настаивать. - Вы не Манрик. У вас веснушки почти совсем незаметны, да к тому же, удачно расположены, юноша. Немного смекалки, и вы сэкономите на мушках, - вынес он свой вердикт. Ричард не спорил. Сказать по правде, он до сих пор не мог прийти в себя. И то и дело возвращался мыслями в Лаик, в тот вечер, когда Арно решил позабавиться и погадать на веерах. Кто бы мог подумать, что это гадание сбудется? Ричард тогда вытянул темно-синий веер с кэнналийским кружевом. И вот теперь его эр - Рокэ Алва. Фаворит королевы, тот самый Кэнналийский Ворон, убивший его отца. С чего Алва вообще решил явиться в Лаик в День святого Фабиана? Почему из всех юношей назвал не кого-то, а именно Ричарда Окделла? Теперь, кажется, весь высший свет гудел по этому поводу, как растревоженный улей, но Алва и бровью не вёл, наслаждаясь осознанием того, что снова совершил то, что немыслимо для всех, но не для него. Порой Ричард думал, что в этом и была главная причина, по которой ему пришлось отправиться в особняк на улице Мимоз. - Вы снова задумались? Принесите мне черно-белый плащ из гардеробной. - Да, эр Рокэ. Вскочив, Ричард направился в гардеробную. В этой комнате, наверное, раз десять могла бы поместиться темная келья в Лаик, и почти всё это пространство было заполнено нарядами Рокэ Алвы. Хоть все знали, что он предпочитает в одежде черный и родовой темно-синий, у Ричарда при входе в гардеробную в глазах начинало рябить от многоцветья. Конечно же, ведь Алва кэнналиец, на его родине любят яркие краски в одежде. Порой даже слишком яркие. Но нельзя не признать, что все эти цвета Алве чрезвычайно подходят. Синий, красный, фиолетовый, даже розовый - и всё сверкает золотом и серебром тончайшей вышивки. Такой роскоши позавидовал бы даже Эстебан, а уж по гардеробу с ним никто в Лаик равняться не мог. Недаром менторы всегда ставили его первым во время уроков "облачения к разным случаям" или репетиции торжественного выхода на балу. Даже странно, что сегодня Алве понадобился именно черно-белый плащ. Ну где же он? Ричард шел всё дальше и дальше между рядами одежды и вдруг... Сначала даже не понял, что видит. Просто удивился, что и у этого огромного одежного царства есть предел. Стена. А на стене серебряно поблескивает то, что Ричард никак не ожидал здесь увидеть. Шпага. Самая настоящая. Сверкающая и явно острая, как бритва. Казалось, ее только что брали в руки. Чтобы убить Эгмонта Окделла. Это была именно та самая шпага, Ричард откуда-то это знал. Даже у королевского фаворита такая вещь может быть всего одна. Да еще и висеть в гардеробной, как какая-нибудь шляпа. Как во сне, Ричард протянул руку. Сама не понимал, что делает, даже когда пальцы сомкнулись на рукояти. Металл холодил разнеженную розовым маслом кожу. Какое странное ощущение - нежность руки и твердый холод рукояти. Впервые Ричард Окделл держал оружие - немыслимый поступок для благородного юноши из дома Окделлов! Ох, какими глазами смотрела бы на него сейчас матушка! Но ее здесь нет. Здесь никого нет, кроме... - Юноша, неужели я дал вам столь сложное поручение? Голос Алвы прозвучал громом с ясного неба. Ричард вздрогнул, но отчего-то не разжал пальцы. Так и стоял со шпагой в руке против Ворона. Похож ли он был сейчас на отца? Судя по взгляду Алвы - едва ли. - Ричард! Это имя будто плеснуло ледяной водой в лицо. Рука задрожала, заставляя шпагу сверкнуть. Алва сделал шаг вперед... - Та дуэль... Она была единственным выходом, Ричард, - Алва говорил вполголоса, пристально глядя, как Ричард дрожащей рукой подносит к губам чашечку шадди. - Ваш отец понимал это. Он сам попросил меня. Мы были очень дружны с ним во времена юности. Не скажу, правда, что я разделял его тоску по старым временам, но... - Но всё же вы согласились на дуэль, - голос Ричарда был хриплым. - И вы научились владеть шпагой! На его обвинительный тон Алва лишь приподнял брови. - Ричард, вы видели когда-нибудь кэнналийские танцы? Наверняка нет. Это упущение, я дам вам возможность исправиться, обещаю. В своё время я наблюдал за тем, как моя матушка упражняется со шпагой, а мне в это время оставалось совершенствоваться в танцах. Но мне подумалось, что многие движения в том и в другом необычайно схожи, - Алва усмехнулся. - И я не ошибся. Фехтование для меня стало лишь развлечением. Еще одним видом танца. Я и не предполагал, что однажды это обернется чем-то иным, но... Я не мог отказать вашему отцу, Ричард. Он сказал - лучше один удар в сердце от друга, чем казнь для него и позор для семьи. Ваш отец улыбался, когда мы танцевали наш последний танец. Чашка звякнула, плеснув на тонкий фарфор блюдца нетронутым шадди. Ричард смотрел на Алву, зная, понимая, что не должен верить ему, но Ворон смотрел так прямо, так спокойно, с сознанием собственной правоты, и... О Создатель, он был первым, кто, заговорив об отце, не поливал его имя презрением и грязью, в отличие от всех вокруг, начиная с самой Мирабеллы Окделл. Алва не презирал, лишь самые уголки губ тронула едва заметная улыбка - светлая и щемяще грустная. Улыбался ли вот также Эгмонт Окделл в тот самый день? Светлеющее небо. Звон шпаг. Быстрые движения, сплетающие незримое кружево. Последний танец на рассвете. Всё это словно наяву мелькнуло перед глазами Ричарда и вдруг поплыло, утопая в горячей пелене навернувшихся слёз. Ричард плакал. От услышанного, от того, что не сумел ухватить, удержать мелькнувший перед ним на миг зыбкий образ отца. От синего взгляда напротив, такого понимающего, такого близкого. Слишком близкого. - Ричард... Голос был тихим, но заставил вздрогнуть, коснувшись теплом дыхания залитых слезами щек. Холеная рука тронула шею, обвила плечи, притягивая ближе, в успокаивающее тепло. Какие всё-таки нежные руки, Ричарду такого не достичь, никогда... - Ах... Только и смог выдохнуть, когда его губ коснулись губы. Мягкие, жаркие и, вопреки наветам завистников без следа краски. А этот гранатовый привкус, кажется, принадлежал Рокэ Алве от рождения, жил в его крови и оставался на его губах, в его поцелуях. - Эр Рокэ... - беспомощно выдохнул Ричард, уносимый этим вкусом, жаром этих губ неведомо куда. - Что вы... Это... Это... - Это не грех, Ричард, - бархатный голос таял лаской на языке. - Совсем не грех. Пока женщины воюют и вершат судьбы мира, они милостиво позволяют нам, мужчинам, обретать друг с другом то, чего нам так недостает. Вам слишком долго и слишком многого недоставало, Ричард. Но в наших с вами силах изменить это, поверьте. И Ричард верил. Верил, чувствуя, как осторожные тонкие пальцы стирают оставшиеся слезы с его щек, как поцелуй эра нежно влечет его в сладкую бездну. Что ждет его там, Ричард еще не знал. Но почему-то казалось - это будет лучше всего, что было в его жизни раньше. Изменится всё, не одни только руки, понежневшие от лучшего розового масла.