***
Через некоторое время Антон уже сидел в каком-то кафе, потягивая через трубочку любимое амарето. И, вспоминая события своей жизни в Эстонии, перестал изголяться над несчастным напитком. Как бы ни хотелось пострадать херней, а пролить на себя дороженный кофе было бы верхом его дебилизма. Да ещё и не в первый раз. — Ты не только жидкость всасывай, ты и твёрдую пищу поглощай, — Арсений сказал это с неким упрёком, разглядывая практически пустой стакан. — Ты уже всё всосал, пылесос фигов. — Тут ещё куча всего! У меня стакан на… э… одну десятую полон! — главное — в любой ситуации оставаться оптимистом. Собственно, сейчас Антон этим и промышлял, но ровно до тех пор, пока амарето и правда не закончилось. — Да блин… — Ешь давай, — мужчина откинулся на спинку диванчика, утыкаясь взглядом в телефон. — Иначе я тебя кормить начну. Снова. — Да ну, Арсений Сергеевич! Это нечестно! — возмутился Шастун, разглядывая салат перед собой. — Вы тоже не едите, вообще-то. — Мне можно. Я взрослый дядя, с нормальным телосложением и режимом, — парень, чтобы показать всю степень своей обиды, надул губы, принимаясь ковыряться вилкой в салате. — Это абьюз, — забурчал он, напоминая больше закипающий чайник. — Домашнее насилие. И насилие над детьми! — Какие термины ты ещё вспомнишь, любовь моя? — Арсений начал улыбаться ещё шире, откладывая телефон в сторону. — А то ещё несколько подобных словосочетаний, и тебе придётся носить мне передачки. — Ой всё, — фыркнул мальчишка, делая вид самой настоящей обиженки, но эта гримасса тоски и боли слетает ровно в тот момент, когда его руки касается чужая, более тёплая и широкая. — Малыш, если бы это благоприятно сказывалось на твоём будущем, я бы отстал. Но у тебя как минимум контрольное взвешивание перед Чемпионатом, а ты и так на самой грани находишься, — он нежно поглаживает выпирающие костяшки, обводя каждую подушечкой пальца. — Если ты не пройдёшь — будет обидно. Очень. Ты же не глупый мальчик, так пойми это. — Ладно, ладно, — вздохнул подросток, глядя в кристально голубые глаза учителя. — Буду делать всё, что Вы прикажете. Но ровно до Чемпионата включительно. — Ты ж моя умница, — он кивнул сам себе и, слегка потрепав парня по голове, вновь уткнулся в телефон. — Ух ты… — Что там? — пережёвывая салат, спросил фигурист. Из-за слишком яркой реакции тренера ему самому стало сверхинтересно узнать о том, что произошло. — Теперь мы с тобой «Артоны», — в попытках не засмеяться мужчина протянул телефон Антону. А на дисплее было написано «Артоны как смысл жизни». — Как неожиданно и приятно… Я для кого-то смысл жизни, вау, — довольно скептически отреагировал Шастун, листая стену сообщества. — А чё это Вы везде прям… статный такой мужчина, а я пятилетняя девочка? — Потому что я статный мужчина, а ты иногда выглядишь как пятилетняя девочка, — Попов пожал плечами, изо всех сил стараясь сдержать смех, рвущийся наружу. — Как видишь, в нашей паре я глава семьи. Так что да. Смирись с этим. — Уже. Тот прикольный таксист ведь сказал, что Вы — мой папик, а я маленькая, хорошая содержаночка, — теперь улыбка сияла и на губах младшего, с каждой секундой становясь всё шире и шире. — Тогда уж папочка. А то папик… звучит так, словно я пятидесятилетний мужик с низким ростом и весом за два центнера, — достаточно трагичным тоном выдал мужчина, помешивая ложкой уже давно растворившийся сахар. — Ну ладно, — подросток пожал плечами, делая вид, что всё нормально. Но уши и щёки предательски краснели, а кровь только сильнее приливала к его лицу, выдавая его смущение буквально с головой. — Ты так мило смущаешься, солнышко, — бархатным голосом протянул Арсений, а руку перекладывает на пшеничные волосы, нежно перебирая их своими пальцами. — Не знал, что Вам нравятся варёные раки, — усмехнулся Шастун, глядя на старшего полузакрытыми глазами. — Особенно голые и на тарелке. Тогда вообще прекрасно, — парирует он, глядя на то, как Антон строит из себя хамелеона, у которого какой-то сбой, и начинает приобретать реально цвет рака. — Не думал, что мои слова окажут на тебя… такое действие. — А что я? А я ничего, честно, — оправдывается мальчишка, глядя в салат. — К слову о прекрасном. Мы ещё за хлебушком зайдём. Да? Да. — Конечно. Иначе тот таксист меня найдёт и порубит на фарш, а я этого очень сильно не хочу.***
Спустя около часа, когда Антон вновь расположился на кровати, но уже с тёплой и нереально мягкой буханкой хлеба в руках, Попов в лучших своих традициях обломал весь кайф своими внезапными новостями. — Зайка моя, мне надо будет в Москву уехать, — достаточно спокойно, но с нотками вселенской трагедии произнёс Арсений, краем глаза наблюдая за тем, как Шастун откусывает от буханки небольшие кусочки. — Как уехать? В смысле уехать? Надолго? Зачем? — растерянно спросил младший, чувствуя, как руки начали слабо подрагивать. Вот к чему, а к очередному одиночеству он не был готов. — Буквально на два-три дня. Одно дело уладить надо. И торжественно клянусь, что как только закончу, тут же побегу на поезд, — пообещал мужчина, устраивая свою руку на чужом бедре. — Я бы тебя с собой взял, но я вряд ли буду в гостинице появляться. Да и тебе надо тренироваться, так что… Я думаю, что мы переживём эту небольшую изоляцию. — Да ну нечестно! — возмутился Антон, глядя на учителя убийственным взглядом. Но с другой стороны, мужчина прав — парню надо тренироваться. Чемпионат мира хоть и не очень скоро, но однажды настанет. И выйти не на первое место было бы крайней степенью позора. Ещё и работы уйма, а значит, что с катка он не сможет уйти в течение дня. Но с другой стороны… Возвращаться в комнату, в которой царит невозможная пустота — тяжело. Очень. Друг в больнице, любовь всей жизни сваливает в другой город. Пережить бы эти чёртовы три дня, а потом пристать к Попову словно рыба-прилипала и не отпускать его ближайший год. Главное — перебороть одиночество и невероятную тоску в этом сером, мрачном городе, в котором царит такая ужасная аура, что хочется простого человеческого повеситься. Либо застрелиться. Не зря Достоевский в «Преступлении и наказании» описывал Питер. И правда город болезней, боли и сумасшествия. — Но ладно. Что я сделаю то? Все равно ничего, — пожал плечами Шастун, делая глубокий вдох через нос. — Но пообещай, что ты будешь мне каждый день писать. Иначе я тебя убью. — Конечно, буду. Куда ж я денусь? — губы Арсения немного растянулись в стороны, придавая своему хозяину образ полнейшей невинности. — А сейчас доедай свой хлеб, переодевайся, и пойдём на тренировку. Ну вот и закончился тот самый «добрый день». Скоро настанет черед феерического паяльника, смысл которого заключается в том, чтобы заставить Антона вырисовывать кренделя в воздухе и на льду. Ужас.***
На этот раз Арсений начал урок с того, что сам вышел на лёд, чтобы показать Шастуну короткую программу для чемпионата. Прокат оказался немного сложнее, чем то, что Антон показывал ранее, но не слишком ужасно. То есть, работы много, работа есть, но умирать пока что не придётся. — Так, ты обязан там прыгнуть четверной аксель. В каскаде обязательно четверные прыжки, — объясняет мужчина, глядя на подростка сверху вниз, и старается сдержать себя и свои руки, чтобы не потрепать кудрявые волосы своего ученика. — Вперёд. Антон коротко кивает, выходя на лёд. Музыки пока что нет — в начале репетиций её не включают, ведь надо отработать элементы так, чтобы это выглядело эстетично. И только тогда, когда фигурист начинает танцевать красиво и плавно, в нужном темпе, добавляют этот важный элемент. Парень выезжает в центр катка и начинает репетицию элементов с акселя. И крутит его ровно до тех пор, пока Арсений не говорит более спокойное «отлично, давай каскад». Ну и, конечно же, после получаса издевательств со стороны тренера и миллиона претензий. Однако Шастун старался все сделать идеально, чтобы порадовать Попова. Ведь мужчина теперь не просто какой-то тренер, который знает твою биографию, как оказалось, лучше, чем ты сам. Теперь это его парень, его любовь, поклявшаяся оберегать парня и заботиться, несмотря ни на какие беды. И сейчас стало как-то неловко и крайне неудобно ошибаться перед любимым человеком. Если раньше ты просто боялся, что получишь по шапке, и придётся вновь и вновь наматывать круги по стадиону, то в последнее время просто боишься показаться конченым идиотом в глазах любимого. И каждый косяк бьёт по подростку с бóльшей силой. — Нет, не так делают тулуп. Ты можешь лучше, я знаю, — достаточно спокойно говорит старший, медленно постукивая пальцами по синему пластику. — Вперёд. И будь добр, добавь немного эмоций, а то похож больше на какого-то робота, которому задали определённую программу, а не на олимпийского чемпиона, — он даже не повышает голос, чтобы выдать свое возмущение. А по меркам Попова — Антон банально не имеет права кататься как бревно. Особенно с его неестественно живыми эмоциями, которым надо куда-то выходить. Но нет, вместо того, чтобы дать реально редкие качества номеров, которыми Шастун ещё пару дней назад слишком часто грешил, он начал просто показывать идеальные прокаты. С прямыми ногами, с такой же прямой траекторией, словно он чёртов вектор, а не мальчишка. И Попова это немного, прям самую малость раздражает. — Радость моя. Ты, конечно, ледяное солнце, но будь уж так добр, добавь гладкости движениям. Делай все плавнее, мягче, с эмоциями, — начал тренер, мысленно подбирая слова, которые в один момент решили покинуть его умную голову. — Такое чувство, будто ты костыль проглотил, и каким-то образом этот костыль в тебе расплодился. Иначе я не понимаю, почему ты катаешься как дерево. Сказать, что Антону обидно — проглотить язык. Вот что этому человеку от него надо? То ты слишком много чувств вложил, то ты сраное бревно, давай по новой. Да, фигурист понимает, что надо искать золотую середину между эмоциями и простым прокатом, но это же так сложно… Это делается не за две секунды, а достигается чуть ли не годами. А на данный момент времени он не знает, что делать, как найти эту тонкую грань. Но точно уверен — что сделать это надо. И сказать потом ещё так пафосно, мол, выкуси. Вот и занятие на те три дня нашлось. Отлично. И не то, чтобы Антон великая обиженка, но когда ему предъявляют какие-то тупые претензии, он начинает плеваться в окружающих ядом. Сейчас тем самым окружающим является Арсений, а значит, что ему ещё долго наблюдать за тем, как Шастун начинает крайне агрессивно выкручивать аксель. Мужчине хочется дать ученику подзатыльник за такое. Но рукоприкладство — это не педагогично. А значит, придётся терпеть. И ждать, когда же подросток успокоится, чтобы сказать ему, мол, нельзя так делать. Правда, поймёт это Шастун только раза с пятнадцатого, когда, наконец, успокоится. И тренировка продолжится в привычном ритме.***
Около десяти вечера тренировка всё же закончилась. А значит, можно выйти из рамок «учитель — ученик» и расслабиться. Точнее, из рамок полностью вышел только Антон, в то время, как Арсений решил поставить все точки над «i». — Ну и что это было, зайка моя? — мягко спрашивает мужчина, перебирая пальцами мягкие, словно пух, волосы парня. — Вы о чем? — истинный талант гения — это вовремя прикинуться последним идиотом. Вот только Шастун, как оказалось, гением не был, ибо выбрал ну нифига не подходящее время, чтобы строить из себя человека с лишней хромосомой. – О том, что ты сегодня сначала выглядел как тонущее бревно, а потом как какая-то обиженная девочка. Из-за этого, кстати, ты чуть не шлепнулся на лёд, – аккуратно объясняет тренер, притягивая подростка к себе, чтобы заключить в свои тёплые объятия. – Да не было ничего такого, – стараясь держать маску обиженки, сказал Шастун. Однако его губы потянулись в разные стороны, расползаясь в широкой улыбке. – Ой, да конечно, – усмехнулся Попов, подхватывая мальчишку под бёдра. И тем самым поднимая его над землёй. – Что-то я раньше не замечал, чтобы ты так агрессивно прыгал. Мне аж страшно стало за твоё психическое здоровье. – Да нормально все со мной, что Вы преувеличиваете, – фыркнул Антон, но улыбаться не перестал – наоборот, улыбка стала ещё шире. – И вообще, я тут не при чем! Это Ваша вина, да, – после этих слов последовал лёгкий, шутливый шлепок по упругим ягодицам, из-за чего парень тихо ойкнул. – Я ещё и плохой... Ну прикольно, прикольно, – Арсений начал кивать с выражением лица, говорящим о том, что Шастун – тот ещё засранец. – Я запомнил, Антон. Всё запомнил, а потом припомню тебе это. – Арсений Сергеевич, Вы так смешно дуетесь, – подросток аккуратно ткнул в одну из надутых щёк преподавателя. А потом постарался не слишком уж громко смеяться, чтобы не разбудить некоторых собратьев, которые, по идее, уже спят. – Я вообще-то злюся, – по-детски бормочет он, усаживаясь на кровать своего ученика. Собственно, Антон оказывается сидящим на чужих коленях, что вводит его в смущение, ведь до этого он не имел счастья оказаться в такой позе, которая в его понимании была слишком интимной. – Да-да. Ты меня обидел, понял? – Эй! Я первый начал! – дурачится Шастун, приближаясь к чужим губам. – Арсений Сергеевич, это плагиат. – Не плагиат, а коммунизм, – поправил старший, одаривая младшего короткими поцелуем. – И вообще, не смей больше так делать на льду. Фигурное катание – это искусство, которое требует огромнейших жертв, а не способ выплеснуть эмоции. – Нечестно! Любое искусство – это способ как-то расслабиться, выбросить наружу то, что тебя так сильно беспокоит, – Шастун у нас немного философ, поэтому решил, что вступать в спор со своим тренером – гениальная идея. Хотя, в какой-то степени он был прав. Правда, не в том контексте. Но какая разница? – Нет. Когда художник пишет картину – он показывает эмоции в данный момент времени. А ты выдаешь целую смесь, которая накапливалась в тебе около месяца, понимаешь? Поэтому выдавать то, о чем ты думаешь сейчас – глупо. Это как писать книгу по настроению, где персонажи то умирают, то воскресают, а потом вообще непонятно что творится, – а Арсений — король примеров и тоже немного философ. Процентов так на девяносто. – С козырей пошли, – вздохнул парень, понимая, что проиграл. А значит, больше нет смысла продолжать этот спор, ведь у него не осталось никаких доказательств. Как будто на сочинение по русскому пришёл. – Ладно, Вы правы. И я сегодня погорячился, признаю, – он вздохнул, соприкасаясь своим лбом с чужим. – Но Вы тоже виноваты. То "Шастун, слишком много эмоций, все херня, давай по новой", то "Что ты за бревно, давай как-то живее". Вас не понять, блин. – Просто тебе надо найти этот баланс между избытком и недостатком. Тогда все будет хорошо, как на соревнованиях. И ты всех порвешь, радость моя, – практически шепчет старший, оглаживая чужие плечи и спину. – А я всегда буду главным твоим фанатом. – Если Вы решили меня довести чуть ли не до слез, то у Вас это вышло, – как-то грустно усмехается Антон, а в следующую секунду уже крепко обнимает его сильное тело. – Я Вас очень сильно люблю, Арсений Сергеевич. – Я тебя тоже люблю, Антош, – улыбается тренер, целуя бледную щеку и краснеющее ухо. – Давай уже ложиться спать, а то мне завтра улетать, а тебе тренироваться. – Хорошая идея.