***
Во второй раз Арсений открыл свои ясные очи из-за Шастуна и будильника, решивших, что семь утра — лучшее время для подъёма своего бренного тела с кровати. Но вот Попов эти мнения не разделил, особенно после трех часового сна. — Радость моя солнечная, давай ещё поспим, — пробормотал мужчина, обнимая тёплое тело, расположившееся рядом. — Всё равно тренировка в пять, а выступление в шесть. — Арсений Сергеевич, ну вот не стыдно Вам? Сами же говорили, что рано вставать — полезно для здоровья, — решил напомнить Антон, безмолвно соглашаясь с правилами этой игры. — Я спал три часа. Давай ещё полежим, м? — практически проныл тренер, сильнее прижимаясь к Шастуну. — Мы же не торопимся никуда. — Ладно, уговорили, — быстро сдаётся Антон, стараясь перевернуться на другой бок так, чтобы пижама не перекрутилась сорок раз, а постельное белье не подумало, что получило амнистию и может сбежать. — Но с Вас потом… э-э… Поцелуй. Да. — Без проблем, солнышко, — улыбается Арсений, наполовину открывая свои голубые глаза. — Только сначала водные процедуры, — он коротко поцеловал парня в лоб, крепче обхватывая его стройное тело своими руками. — Естественно. Я слишком брезглив для этого мира, — усмехнулся младший и уткнулся в шею учителя своим носом. — Спокойной ночи. Или утра… Чего-то, в общем. — И тебе, солнце моё, спокойной ночи, — уже шёпотом произнёс мужчина, оставляя очередной поцелуй где-то за ухом подростка. — Люблю тебя.***
— И что это мы катаемся как инвалиды? — возмущённо произнёс Попов, глядя на подростка, пытавшегося отдышаться. — Тебе что, ноги и руки переломали? Антон, что с выездами? Почему руки квадратные? — мужчина ещё больше выпрямился, сцепляя ладони в замок. — То, что ты танцуешь под довольно, м-м, специфическую музыку, не означает, что надо превращаться в танцора девяностых и делать настолько резкие движения. — Но, Арсений Сергеевич… — застонал подросток, намереваясь оправдаться. Но аккуратный палец мужчины лёг поперёк мальчишеских губ, пресекая все шансы говорить. — Нет, Шастун. Никаких отговорок. Марш на лёд, — кивнул старший и переложил руки на бортик. — Будешь танцевать, пока я не устану. И только попробуй опять накосячить. Антон коротко кивнул, пробубнив себе под нос заезженную фразу «да, Арсений Сергеевич» и снова уехал на середину катка. — О-о… узнаю родные нотки твоего голоса, — вместо приветствия выдал Серёжа, плавно, изображая из себя павлина. Только хвоста нет, чтобы его распушить. — Опять ребёнка мучаешь? — Не мучаю, а воспитываю, — холодно отзывается Попов, стараясь не упускать из вида силуэт подростка. — Метод кнута и пряника, если ты не знал. — Знал. Но от твоего кнута у парня скоро спины не останется, — фыркнул Матвиенко, повторяя позу Арсения. — А вот на пряниках твоих он уже похудел. Скоро швабра на его фоне будет казаться тёткой с массой за центнер. — Так. Голодом я его не морю. Это раз, — начинает злиться Попов, вцепляясь пальцами в пластик бортика. — Второе. Вчера он прыгнул четверной аксель, а до этого была череда шокирующих достижений! И вообще, я его заставляю есть. — Ух ты… Как-то мгогословно для тебя, Арсений, — усмехнулся тренер, глядя в ровный, блестящий лёд. — Не изводи ты парня! Он уже на труп похож. Ходячий, но труп. — Так. Любитель обжиматься с детьми по ту… — Попрошу. Не любитель, а профессионал, — перебил Сергей, лицемерно выставив вперёд указательный палец. — И Дима не ребёнок. А подросток. — Окей, — вздохнул Арсений, потирая руками лицо. — Профессионал обжиматься с подростками по туалетам, сделай милость. Не учи отца… детей делать. Всё. Не говори ничего. — Ладно, не буду. Но на могиле Антона утешать себя будешь сам, — пригрозил Матвиенко и, откланявшись, наконец, оставил Арсения в покое. — Антон, ногу выше! Ты не пятиклассница, которая выпендривается перед друзьями!***
Вот он — самый ответственный момент в жизни Антона. Через какое-то время надо будет показать произвольную программу, а значит, отпустить свои мысли хотя бы на пять минут. Даже несмотря на то, что это очень сложно в сложившейся ситуации. Мальчишка думает о дедушке, о Лёве и, что странно, о матери. Он ведь совсем её не помнит, а всё, что временами появляется в его памяти — лишь печальные отрывки, которые прошли через всё его детство. А сейчас парень хочет её простить за всё, что было при жизни с ней. Вот только не может — слишком уж глубоко сидит в его груди эта бесконечная обида за все те слова и удары. Да и метаться уже поздно: как ни крути, а прошло уже добрых лет восемь, если не девять. Антон привык держать зло на свою мать, которая его бросила и, наверное, умерла — парень точно не знает. И, если уж честно, то и не горит желанием выяснить, где же расположена её могила. Вот только сердце постоянно ноет, когда мальчишка задумывается о близком человеке, горит порывами к ней прийти, нормально попрощаться… и всё отпустить. Абсолютно все. — Антош, твой выход через десять минут. Ты как, готов? — осторожно спрашивает мужчина, обхватывая хрупкие плечи руками. Он прижимается своей грудью к спине Шастуна, стараясь хотя бы зрительно внушить ему уверенность в себе. — Ну да… наверное, — вздохнул подросток, каким-то чудесным образом разворачиваясь к Арсению лицом. И как только ему удаётся эта достаточно непростая махинация, парень заключает Попова в крепкие объятия. — Ты чего, Антош? — мужчина аккуратно водит ладонями по спине мальчишки, неосознанно задевая пальцами выпирающие позвонки. — Сильно переживаешь? — Да, Арсений Сергеевич. Очень сильно, — Антон сильнее прижался к плечу тренера лицом, мысленно придумывая оправдания для Наташи. — А если я проиграю? Упаду? Недокручу что-то где-то? От меня ведь ожидают чуда! Сделать какой-то элемент неверно… Это же будет катастрофа! — Ты прав. Ты полностью, прав, любимое моё солнышко, — соглашается мужчина, поглаживая кудрявые волосы, на которых отражалось воздействие лака. — Но чем больше ты будешь думать об этом — тем хуже выступишь, слышишь? — он немного отстраняется от подростка, чтобы приподнять его лицо. — Ты несомненно прав в том, что чем больше человек о себе заявляет, тем больше у него ответственности. А ты — моя умница. И умница всего мира, понимаешь? — преподаватель оглаживает ладонями впалые щёки, стараясь удержаться от грешного помысла и не уподобиться Сергею. — Но ты справишься. А знаешь почему? — Ну и почему же? — грустно улыбается Антон, перекладывая свои руки на локти старшего. И от этой улыбки у Арсения внутри что-то неприятно ноет, говоря о том, что надо как-то исправлять эту ситуацию. — Потому что ты сильный, малыш. Ты очень сильный и стойкий, даже несмотря на твою фигуру, — уверенно ответил мужчина, наклоняясь ближе к лицу ученика. — Очень трудолюбивый и смелый. А ещё уверенный. И к своей цели идёшь, невзирая на весь трындец, который творится в миллиметре от тебя. — Смотрите не канонизируйте меня, — усмехается Антон, стирая с лица остатки печали. — А то ещё парочка предложений, и по мне можно будет иконы писать. — Тогда я бы стал верующим, — парирует тренер, прислоняясь к чужим губам своими. И тем самым завлекает фигуриста в поцелуй. Ну как же так. Ай-яй, Арсений. Минус сотня к карме. Но вспоминать Серёжу и его поцелуйчики в туалетах, когда ты оглаживаешь чужую талию прямо в раздевалке, не боясь, что кто-то зайдёт — как минимум глупо. Поэтому Попов отодвигает Матвиенко на второй план, отдаваясь Антону целиком и полностью. — Пора идти, солнышко. Мир хочет увидеть восходящую Звезду Олимпа, — Арсений щёлкнул Шастуна по носу и, приобнимая последнего за талию, повёл парня к самому льду. — Кстати, ты знаешь, какие почести были у победителей Олимпийских игр? М-м? — Ну… веночек давали. Из лавровых листьев, — пожал плечами Антон и повернул голову в сторону лица преподавателя, чтобы видеть его эмоции. Но кроме неестественно доброй улыбки пока ничего не видел. — И всё? — как-то слабо возмутился старший, легонько шлепнув ученика по бедру. — Ай-яй-яй. Сейчас тогда ты услышишь увлекательную историю, — улыбка на его губах стала немного шире, а ладонь вновь вернулась на выдающуюся талию подростка. — Так вот. Победителю давали ещё бутылёк оливкого масла. И титул сверхчеловека в его собственном спорте. В общем, победитель был чуть ли не Богом, естественно, все почести были с ним. — Ага… то есть, если я выиграю, то стану Богом? — Шастун изобразил на своём лице искреннее удивление, расширив глаза и приоткрыв рот. — Ну… для меня точно да. И для всех людей, которые живут фигурным катанием — тоже, — немного посмеялся мужчина, прижимая мальчишку ближе к себе. — На тебя будут молиться, как на настоящего Бога. Иконы напишут. По крайней мере… я точно напишу икону с твоим изображением, — Попов говорит крайне серьёзным тоном, глядя вперёд, чтобы не столкнуться с зелёными изумрудами, в которых горел огонёк какой-то шалости и ребячества. — И в гостиной повешу. В самом центре дома. — У Вас частный дом? — теперь уже натурально удивился спортсмен, глядя на Арсения то ли как на дурака, то ли как на очень уважаемого в обществе человека. — А ты как думал? Не люблю квартиры, — он как-то по-детски фыркнул, заставляя Антона шире улыбнуться. — Соседи шумные могут попасться… Да и фобия была, что кто-то газ не выключит, и будет бабах! А у меня дома плита электрическая. Так что да. — Ну это сильно, конечно… Тут нечего сказать, — всё тем же ошарашенным тоном отзывается парень, опираясь на Арсения головой. — Дорого это все обходится? — Дорого, — кивнул старший, немного отстраняясь от Антона. Ибо не дай Бог камеры заснимут то, как они обнимаются — будет плохо. — К слову о дорогом… Тебя ждёт очень хорошая новость. Правда, если ты золото заберёшь с собой. — Умеете же Вы убеждать, Арсений Сергеевич. Испанец, который только что окончил свое выступление, гордо кланяется публике, кидающей на лёд цветы и пару игрушек. Первое место сейчас держит, наивно веря в то, что победа ему останется. Но Антон поклялся — не отдаст он золото. Ни за что. Даже под угрозой смерти будет держаться за медаль. Вот только парень не знает о подставе, которая его поджидает ещё с предыдущего дня. Поэтому как ни в чем не бывало, он выходит на лёд. Снова овации, шум, тихий треск льда… Снова чей-то голос рассказывает краткую биографию подростка и все его достижения. Начинает играть музыка. Какая-то странная, непонятная, но точно не та, под которую Шастун должен выступать. Но достаточно знакомая. Звучат очередные аккорды, и мальчишка понимает — стоять просто так и тупить нельзя. Надо что-то делать. И он двигается с места, делая вид, что всё так и должно быть, вопреки нервному взгляду Попова и его попыткам что-то исправить. А сам Арсений успокаивается только тогда, когда Антон махнул ему рукой, говоря, мол, всё в порядке. Антон мечтал поставить однажды программу самому. Полностью самому. Правда, на тот момент ему было всего лет восемь, но какая разница? Надо осуществить детскую мечту. Несмотря на то, что на кону стоит твой статус Божества. Парень набирает скорость, чтобы сделать каскад, состоящий из четверного луца и такого же ритбергера. Естественно, он решил продать себя подороже, вот только не был уверен в том, что не упадёт. Но… попытка не пытка, да? Поэтому скорость он набирает космическую и даже кажется, что сейчас улетит с катка, перед этим пробив собой десяток стен. И, замахнувшись ногой почти до вывиха тазобедренного сустава, прыгает первый прыжок и почти так же второй. Чисто. Публика и судьи заходятся в немом шоке, подрываются с мест и на несколько секунд забываются от шока. Но это только начало. Надо поставить рекорд по произвольной. Она же произвольная, значит, можно фантазировать? Или чё это её так назвали? Но думать времени катастрофически не хватает: надо делать остальные элементы, в которые, ну конечно же, входит и четверной аксель. Коронный номер. Дорожку шагов парень придумал сам. Она была не самая сложная, но сотворить что-то более гениальное человек не успел. Ну не казнить же его за это? Но Антон надеется, что хотя бы баллов на десять потянет. А на остальное пофиг. Но сейчас он снова прыгает. Высоко, подняв руку вверх, прекрасно осознавая, что это даёт прибавку к баллам. И тут ему в голову приходит гениальнейшая, по его мнению, идея. А что, если с акселя сделать выезд в кораблик? Наверное, это будет весело. В общем, пора человеку в учреждение для душевнобольных ложиться. Ибо мазохизм в его душе процветает о-го-го как сильно. Антон вновь разгоняется, молясь, чтобы коньки не наткнулись на срезаный лезвиями лёд. И всё же прыгает свой аксель с поднятой рукой, немного отклоняясь в сторону, чем изрядно пугает тренера и себя. Но конец подобен банальному Хэппи энду, и парень приземляется на одну ногу. Да, чисто. Но кораблик… это потеря, да. Осталось чертово вращение, и, в целом, можно пойти покурить. Вот она — истинная цель на жизнь. Просто, чисто по-человечески пойти покурить. Почему бы и нет? Шастун останавливается, поднимая руки вверх. Он искренне старается отдышаться и успокоить сердце, которое делает очередной кульбит. Поэтому парень опускается на лёд, упираясь в холодную поверхность ладонями. Антон счастлив, осознавая то, что Олимпиаду он выиграл. Это безоговорочно. Подросток не слышит оваций, криков толпы, падающих на лёд цветов, застилающих белую поверхность. Сейчас для фигуриста нет ничего, кроме невероятного счастья и льда. Даже нет Арсения и Лёвы, нет проблем, нет противников… Ему сейчас хорошо, и отпускать этот кайф так быстро было бы глупо. Да вот только Гришин начинает вновь восхищаться мальчишкой и подмечать, что музыка была не той, которая заявлена на игры. Но это лишь сильнее подливает масла в огонь Александровской похвалы, а значит, что можно спокойно жить. Антон поднимается на ноги, берет несколько букетов цветов и пару игрушек и едет снова к бортику. А там его уже ждёт не менее счастливый Арсений Сергеевич, который должен что-то рассказать и, конечно же, похвалить. Иначе пойдёт спать на диван. — Эти придурки не догадывались, что я меломан и знаю эту песню, — довольно выдыхает Антон, падая в объятия тренера, а счастливая улыбка так и не сходит с его лица. — Я молодец? — Да. Ты очень большой молодец, Антош, — шепчет Арсений, прижимая ученика ближе к себе. — И я тобой очень-очень сильно горжусь, солнышко ты моё. — Спасибо, Арсений Сергеевич, — более-менее ровно пытается ответить Шастун, прижимаясь к преподавателю вплотную и ни капли не желая отходить ни на шаг. — Давайте в гостиницу поедем поскорее? — Я только за. Будешь шампанское или вино? Или чего покрепче? — аккуратно интересуется мужчина, из последних сил сдерживаясь, чтобы не расцеловать подростка прямо здесь и сейчас. — Я бы самым простым белым Санто Стефано обошёлся, — честно признается мальчишка, отстраняясь от тренера. — Пойдёмте результаты узнаем? — Пойдём, — кивнул старший и, приобретая вновь вид крайне строгого и злого преподавателя, отходит от фигуриста, направляя его в зону kiss&cry. — Anton Shastun scores 250.87 points and sets another World Record. This is his best rental of the season, and he takes first place! — говорит голос из динамиков, поздравляя подростка с самой важной в его жизни победой. — Тебе пора на пьедестал славы, любовь моя, — улыбается мужчина, говоря очень тихо, чтобы услышать его речь мог только Шастун. — Иди. И Антон, словно завороженный, поднимается с твёрдого стула. Он снова идёт в сторону арены, но уже за наградой. За самой важной наградой в мире фигурного катания — за золотой медалью Олимпийских игр. Это его час. Его день. Все эти овации — они принадлежат ему и только ему. Никому боле. И мальчишка встаёт по центру, держа в руках плюшевую панду, стараясь сдержать слишком уж широкую улыбку. Ему слишком хорошо стоять здесь, между испанцем и американцем, которые так усердно пытались его завалить. Но сейчас оба понимают — промахнулись. К Антону подходит мужчина, одетый в явно дорогую одежду, а с ним идёт ещё милая девочка, которой, на вид, не больше двадцати. Шастун перед ними немного наклоняет голову, тем самым упрощая старшему его задачу, и, через считанные секунды, что растянулись, кажется, на целую вечность, на груди парня появляется блестящая, золотая медаль. Он ведь шёл к ней столько лет. Перенёс столько травм, боли, пота, крови и слёз, что теперь не может банально поверить в то, что победил. Сделал даже матерых специалистов в этом виде спорта, даже несмотря на их уловки. Антон собой гордится. Он рад за себя, за Арсения, даже за эту чёртову Россию, которая сделала из него человека с большой буквы. Сейчас не хочется думать ни о чем, особенно о вещах, происходящих где-то там, на, вроде бы, родной земле. — With music, you, of course, deftly came up with. That's the only song I know, – парень коротко усмехнулся, махая рукой публике и множеству камер. – Yes, but I was born in Russia. And this is a... terrible country. God forbid to be there. – теперь же он натурально, но тихо рассмеялся, представляя Арсения Сергеевича в национальном костюме, держащего за руку медведя. – Let's take note, – коротко и сухо ответил американец, даже не удосуживаясь посмотреть в сторону подростка, который с таким треском его обошёл.***
От журналистов и фанатов Антон и Арсений буквально сбежали. И даже не в метро, не в автобус и не в такси, а конкретно убежали. На ногах. Вот она – польза спорта в действии. – Это, конечно, было сильно, – снова смеётся Шастун, упираясь ладонями в собственные колени, чтобы перевести дыхание. – Фу-ух... как будто от ментов убегаем. Пьяные в щи. – Ну... надеюсь, что от доблестной полиции мы бегать не будем, а вот от толпы... почему бы и нет? – поддерживает недо-шутку Попов, опираясь о стену спиной. – Я тебе, кстати, хотел хорошую новость рассказать. – Тогда я весь внимание, Господин Учитель, – с лицом великого самурая ответил Шастун, полностью принимая вертикальное положение. – Для тебя не секрет, что Лёва в больнице. А больница в России, а Россия страна возможностей, чтобы умереть, – начал он выстраивать свою логическую цепочку. – Если короче, то Бортника завтра-послезавтра увезут в Иерусалим. Там лучшая больница, крутейший персонал и вообще Рай для больных. Там его обязательно поставят на ноги, ещё и за короткий срок. – Это Вы сейчас так пошутили на чёрном или серьёзно? – недоумевает подросток, с неким недоверием косясь на преподавателя. – Можешь вешаться мне на шею. Я серьёзно, – спокойно ответил Арсений, неуверенно убирая руки в карманы. – Сегодня утром, часиков в четыре, я позвонил знакомому, который занимается всеми вот этими вот делами. Он сказал, чтобы я собирал его шмотки, тряпки и высылал к нему. – Арсений Сергеевич... Ты... Ты лучший просто, – а вот теперь Антон кинулся на шею мужчины, крайне сильно прижимаясь к нему и, конечно же, не желая больше ни на секунду его отпускать. – Даже не знаю, как тебя благодарить. – Частично ты уже исполнил мою мечту, — Попов подхватил парня под бёдра, удерживая лёгкое тело в своих руках. А Антон, естественно, краснеет, но решает забить на это болт. – Но ещё я хочу, чтобы ты уладил свой конфликт с матерью, которой уже давно нет, – мужчина вздохнул, оставляя на щеке подростка поцелуй. – Ты должен знать... Она тебя очень любила. И именно она оплатила твоё обучение в этой школе. Она меня подтолкнула к тебе. И... её убили. – Быть такого не может... Она же, вроде, от цирроза умерла, не? – возмущённо спросил Шастун, отрываясь от родных плеч. – Какое убийство? Это же бред! – Ну... твои родственники решили, что так будет лучше. И что легче держать обиду на человека, чем вспоминать о нем каждый день, захлебываясь слезами. – Ничерта подобного. Больше так не делай, хорошо? – мальчишка свёл брови к переносице, всем своим видом показывая, что да, он очень этим недоволен, но глаза всё равно выдавали неописуемую тоску. – Антош, хочешь, можно сходить к психологу... – все так же мягко и аккуратно предложил мужчина, стараясь оставить лёгкие поцелуи везде, где только мог. – Но если... – Я подумаю над этим чуть позже. А сейчас ты мне обещал выпить, – снова улыбнулся мальчишка, крепко обнимая своего теперь уже парня. – Спасибо, что рассказал правду. И за медаль спасибо. И вообще... за всё. Спасибо, Арсений Сергеевич. – Да не благодари, моё маленькое Божество. Они простояли на улице ещё минут пятнадцать, прежде чем приехало такси, которое и отвезло фигуриста и его любимого тренера в тёплую гостиницу. Естественно, этот вечер они провели за парочкой бокалов неплохого шампанского, множеством рассказов из жизни и древними играми, по типу "я никогда не", "правда или действие" и остальными вещами из той оперы. В общем, вечер прошёл удачно. Если не учитывать того, что утром надо на самолёт.