***
Антон стоит на пороге родной квартиры, в которой провел всё своё счастливое детство. К слову, счастливым оно было как раз потому, что Шастун прожил его здесь. Да, жаль, что не целиком, но большую часть он обитал здесь: в побитой временем сталинке на окраине Питера, с крайне древним ремонтом. И плевать на то, что там старые, отрывающиеся обои, которые висят уже на честном слове и в любой момент готовы оборваться. Плевать на шумных соседей-алкоголиков, которых в этом доме больше, чем кирпичей. Да и вообще, плевать на все недостатки, потому что там, за деревянной скрипучей дверью, живёт человек, за которого Антон порвёт любого. Дедушка. Всегда такой заботливый, хоть и немного ворчливый. Добрый, отзывчивый, да и вообще, самый-самый лучший. Но главное — любящий. И, если честно, Шастун не уверен, что ещё когда-нибудь найдёт человека, который его будет любить так же, как любит его дедушка. Это вряд ли. Очень вряд ли. Но в глубине мальчишеской души всё ещё теплится надежда на то, что тренер однажды так же полюбит парня, как и дедушка. Он звонит в дверной звонок, вслушиваясь в такую родную трель, что раздавалась за деревянной дверью с двумя замками. — Кто там? — слышится голос из квартиры. И Антон готов поклясться, что в его груди в этот момент разлилось непонятное, но крайне приятное тепло. — Дедуль, это я, — мальчишка улыбается, так светло, по-детски, так, как Шастун улыбался только с единственным родным человеком. — Открывай. — А, Антошка, — уже тише тянет мужчина и, шоркая подошвой своих домашних тапочек о старый, потертый паркет, подходит ближе к ручке двери. А после, привычным движением руки, спокойно проворачивает ключ в замке, и перед его лицом появляется образ внука. — Мальчик мой! Я так рад тебя видеть, — дедушка тянет свои руки к стройному подростку, заключая его в свои объятия. — Да, я тоже очень сильно рад тебя видеть, — улыбка так и не сходит с бледного лица, а зеленые глаза горят как самые дорогие изумруды на свету. — Я так скучал… — протянул он, прижимая мужчину ближе к себе. — Тебя так долго не было… — старший всё же отпускает ребёнка, пропуская его вглубь квартиры. — Проходи уже, а то стоишь тут… в дверях. Как неродной прям. — Хорошо-хорошо, — кивает парень и проходит вслед за единственным родственником. — Как ты вообще тут поживаешь? — Да неплохо, Антош, — дедушка кряхтя, по-старчески посмеивается, наблюдая за тем, как любимый внук стягивает с себя лишнюю одежду и обувь. — Только закрой дверь и обуй тапочки, хорошо? — Конечно, — коротко кивает мальчишка и, скинув с себя куртку, которую вешает на специальный крючок, запирает дверь на ключ. — Сильно соседи достали? — Даже не представляешь как, — вздыхает мужчина и направляется на кухню, что расположилась недалеко от прихожей. — Пойдём. — Иду, — Шастун, у которого уже начали побаливать скулы от этой бесконечной улыбки, хотел было сделать менее счастливое лицо, но родная, уютная обстановка и любимый голос заставили парня снова улыбнуться. — Ну… рассказывай. — Да что говорить то, — он снова вздохнул, расставляя на кухонном столе чашки, на которых появились небольшие трещинки. — Всё как всегда. Пенсия маленькая, цены высокие, соседи шумные, коммуналка… На этот раз не такая большая, как раньше. Но весомая, даже очень. — М-да… Жизнь в России — штука жёсткая, — согласно кивает парень, перебирая по столу тонкими пальцами. — А из хорошего что? — Ты приехал, чемпион мой, — дедушка потрепал парня по голове, а в кружки залил кипяток и опустил в него чайные пакетики. — Как там Европа? — Ну… Таллин, если честно, очень красивый. Чистый… м-м, романтичный даже. Очень крутой, — мальчишка направил мечтательный взгляд в окно, вспоминая те заснеженные дорожки, мелкие снежинки, падавшие с серого неба и… Арсения. Пожалуй, теперь Таллин ассоциировался именно с этим человеком. — В общем, мне понравилось. Правда… цены такие, что умереть можно… Но платил за всё это дело Арсений Сергеевич, поэтому не страшно как-то. — Иногда поражаюсь твоей доброте, — дедушка тихо посмеивается и опускает перед внуком чашку с чёрным чаем, который нравится обоим. — Что Арсений тебе сделал-то? — Он меня мучает, — подросток насупился и на несколько секунд распластался по столу словно тесто, а дальше решил по-старчески побурчать себе под нос. — Заставляет кататься по двадцать часов в сутки и орёт, что я делаю все через ж… не так, короче. Злой он. — Ой ну всё, началось, — а мужчина в ответ только улыбается, глядя на ребёнка любящими глазами. — Ты ж сам захотел к нему. Разве нет? — Я был в состоянии аффекта. А ещё, мне было лет шесть-семь, — Антон говорит практически в руку, которую положил на стол, чтобы не целовать подбородком деревянную поверхность. — Так что всё. Не надо тут. — Ты сейчас на аллигатора похож, — старший нежно щёлкает подростка по носу, наблюдая за тем, как последний слишком мило морщится и, наконец, выпрямляется. — И я тебе говорил, что будет тяжело. А ты всё отпирался, говорил, что тебе нужен именно Арсений. — Мне было шесть! Я ещё не знал о том, что доживу до шестнадцати! — возмущённо пыхтит мальчишка, а руки складывает на груди. — Если бы знал, то сбежал бы. — Ну не ври, не ври. Тебе же нравится у Попова, — подначивает старший, наблюдая за тем, как краснеют уши фигуриста. Что-ж, видимо, его раскусили. Антон ведь и правда не представляет своей жизни без Арсения. Она бы не была такой веселой и, возможно, подросток сейчас бы учился в самой обычной школе, думал о поступлении в ВУЗ, и всё было бы… обычно. Но мужчина раскрасил его серые будни в небесно-голубые цвета, добавил немного красного и самую каплю чёрного. Но голубого всё равно больше, ибо для Антона это цвет льда. Холодного такого, изрезанного лезвиями коньков, но почему-то голубого. Наверное, потому что белый нельзя назвать цветом? А может у Шастуна просто такая ассоциация с этим словом. Но какая разница? — Сдаюсь. Ты прав, — мальчишка поднимает руки вверх, выкидывая из головы последние мысли о***
В родной квартире дышится как-то легко, а холод, который как ни крути, но попадает в комнату, не кажется чем-то плохим. Наоборот: он дарит ощущение свежести и чего-то лёгкого, давно забытого. Но ровно до тех пор, пока мысли подростка не возвращаются к Арсению Сергеевичу. О, ну да, конечно. Перед сном его только и не хватает! Давай, Шастун, думай о своём родном тренере, который, по твоим же словам, тебя задолбал. Нет, ну ты совсем дурак или да? Собственная гениальность иногда убивала Антона: вот, вроде, уехал к дедушке, чтобы хотя бы пару дней о нем не думать и не вспоминать. А что в итоге? Лежит и самым наглым образом разговаривает сам с собой на тему тренера. — Так, Антон… Надо просто закрыть глаза и уснуть, — настраивает он сам себя, ибо желания гипнотизировать потолок нет никакого. И вообще, хочется спать, а не вот это вот всё. — Ты же взрослый, самостоятельный парень. Давай. Он прочитал себе очередную мантру о том, что он должен уснуть и, вроде бы, смог на секунду провалиться в сон. Но вдруг подсознание решило подогнать прикольную шутку. А что, если представить нечто… интимное с Арсением Сергеевичем? И плевать, что мужчина, может быть, занят какой-нибудь женщиной. Антон ведь не делает ничего страшного, да? Перед глазами сразу же появляется картина, на которой Попов прижимает к ледяной стене стройное тело, выцеловывая на нем каждый миллиметр, начиная с шеи, и направляется своими влажными губами всё ниже и ниже. И вот, мужчина уже оставляет поцелуи на выпирающих ключицах и острых плечах. А Антон несдержанно постанывает в поцелуй, стараясь стянуть с Арсения чёртову футболку, которая сейчас кажется такой лишней… И под ней он видит шесть одинаковых, таких объёмных и невероятно красивых кубиков пресса, что заставляют Шастуна сглотнуть вязкую слюну. — О, ну зашибись, — вздыхает мальчишка, глядя на выпирающий из штанов член. — Вот тебя-то мне только и не хватает, ага. Он тихо шипит себе под нос какие-то проклятья, видимо прикинувшись цыганской бабкой, и плетется в душ. Как ни крути, а заниматься подобным в кровати — не очень прикольно и этично. А Шастун он такой, любит, когда всё нормально идёт. Однако обычно у него всё идёт через жопу. Парень честно старается не шуметь. И, наверное, впервые в его жизни всё прошло по плану, и он умудрился не разбудить дедушку. Что это: фортуна повернулась к нему лицом, простое совпадение, или ноги у подростка все же начали расти из нужного места? Неизвестно. Но Антон счастлив в любом случае. Особенно, если у него наконец появились нормальные конечности. Он заходит в душ. Благо, что хотя бы он отремонтирован, ибо мыться в ржавом душе, прошедшим сквозь время, боль, слезы и все остальные прелести «совка» не очень-то и круто. Наверное, больше всего Шастуну не нравился тот «аромат», что шёл из ржавой лейки. А к запахам мальчишка очень восприимчив. Он встаёт лицом к стиральной машинке и принимается стягивать с себя лишнюю одежду, что состояла из футболки и домашних, достаточно тёплых штанов, которые доходили прямо до ахилесового сухожилия. А после на машинку опускается и лёгкая ткань его достаточно новых боксеров. «Что ж, Антош. Ты только пару раз страдал такой херней, но настал этот ужасный момент, когда ты не хочешь спать со стояком». Подросток включает тёплую воду, ибо стоять под ледяной водой, когда на улице и в квартире холодно — очень не прикольно. Наверное, именно поэтому он и решил, что мастурбация — это лучший выход в сложившейся ситуации. Фигурист облокачивается плечом о прохладную плитку, из-за чего по телу проходит крупная дрожь. А после берет в руки колом стоящий член, увитый слабо выпирающими венками, и проводит по нему рукой. Он делает ещё пару очень медленных возвратно-поступательных движений, после чего выдыхает. Такими темпами он будет своё напряжение до утра снимать. И, кто бы что ни говорил, а спать — это святое. Особенно для человека, который крайне мало спит. Поэтому Шастун постепенно ускоряет свои движения рукой, а голову закидывает назад, представляя чужую руку на своём члене и, желательно, талии или шее. Перед глазами встает образ Попова, который медленно подходит к Антону и берет его острый подбородок в свои изящные, пианистские пальцы. А потом мужчина бы прижался к стройному телу так, чтобы между их лицами оставался миллиметр… И прижался бы к чуть пухлым, местами потрескавшимся и искусанным губам своими, такими нежными, мягкими и невероятно приятными. Шастуна как будто пробивает электрическая волна, из-за чего он еле сдерживается, чтобы не застонать на весь дом. Поэтому он радуется тому, что успел вовремя заткнуть рот кулаком. А внизу живота ещё на несколько секунд остаётся достаточно приятное ощущение каких-то странных мурашек, расползающихся внутри. Прикольно, да. Но не в двеннадцать ночи, когда ты вообще-то планировал выспаться, а не дрочить в душе на собственного тренера. Дурачок. «М-да, Шастун… Скатился, нечего сказать. Причём низко. Дальше только третье дно, которое тебе надо пробить». Мальчишка краснеет, стыдясь собственных мыслей, которые кажутся сейчас слишком уж постыдными. Но Антон слишком задолбался, чтобы еще три часа думать о своём грязном дельце, а потому просто крайне спокойно натягивает на свой пах нижнее белье, за которым следуют штаны и футболка. А вот теперь точно спать. Что удивительно, парень засыпает практически в тот же момент, в какой касается головой подушки. О Боже... Прекрасный сон...***
Антон просыпается в девять утра. И, первое что он хочет сделать – обматерить свой организм. Не, он всё, конечно, может понять... Но черт! Он не высыпался неизвестно сколько и уже было понадеялся, что выспится хотя бы в выходной. Но нет, Антош. Иди ты во всем известном направлении, ага. – Спасибо, организм. Спасибо, – ворчит он, но почему-то говорит это животу. – Ты вечно ноешь, что хочешь спать. А сейчас просто взял и проснулся в девять? Ты норм вообще? С тобой все в порядке, а? Но живот либо вообще пропустил эти слова мимо себя, либо просто проигнорил слова подростка и тупо промолчал. Даже не запел по-китовьи! Просто. Блин. Промолчал. Непорядок. – Ну и фу на тебя, гад, – ноет мальчишка, всё же поднимая свою пятую точку с кровати. Как ни крути, а лежать в кровати целый день он не может. И дело даже не в том, что дел много, хотя их так-то нет. А весь фокус в том, что Антон априори не может валяться вот так вот в постельке, даже залипая телефон. Ему надо либо с кем-то поговорить, либо чем-нибудь заняться. Спасибо тебе, Арсений Сергеевич, который привил парню трудолюбие. Злой человек. Но очень классный. Антон подходит к зеркалу, уже боясь увидеть там себя. Вдруг у него опять опухло всё лицо, и он выглядит как дурак? Или прыщи решили вернуться с фразой: "Погоди, я не договорил". В общем, каждое утро одна проблема. Но он пересиливает себя и, еле передвигая ватные ноги, подходит к зеркальной поверхности, лицезрея свой достаточно приемлемый лик. – Не, ну что за красавчик на меня смотрит? – спрашивает он у зеркала, решив повертеться. – Прям... ух. Вот это я крутой, конечно. Он осматривает сугубо своё лицо, забыв о том, что некогда любимая одежда сейчас висит на нем практически мешком. Надо бы поднабрать массу, но это уже менее насущный вопрос. Сейчас он любуется своим на редкость красивым лицом. – Антош, ты уже проснулся? – парень услышал родной голос дедушки и подумал, что сейчас стоит всё же выползти из комнаты и почистить зубы, которые старший ласково называет "бивнями". – Да, дедуль, – мальчишка снова расплывается в своей очаровательной, детской улыбке. И, если добавить еле заметные веснушки, то можно вообще идти на заставку песен "алёны швец". В общем, ему пришлось закончить ярмарку самолюбования и пойти в ванную, куда так не хотелось. Но он уверенно идёт по коридору, пока в голове звучит крайне эпичная музыка. А ещё зачем-то подбирает кучу оправданий, несмотря на то, что рассказать ему их некому. Парень берет в руки родимую зубную щётку и, выдавив на неё небольшую горошинку зубной пасты, заводит небольшой участок пластмассы внутрь, достаточно активно двигая ей во рту. Стоматологи нынче дорогие, поэтому Шастун лучше потратит чуть больше времени, чтобы избавиться от всякой херни, которая разрушает его прекрасные, белые зубки, нежели оставит в стоматологии на кассе почку. А через пару-тройку минут заканчивает водные процедуры и покидает ванную, напоследок оправдавшись банальной фразой "что естественно – то не безобразно". – Доброе утро, дедушка, – бодро говорит мальчишка и подходит к дверце, за который притаились чашки. – Как спалось? – Неплохо, – кивает мужчина, который уже вовсю попивал свой любимый зелёный чай. – А ты как? Что снилось? "Если я скажу, что Арсений Сергеевич, то это будет сильно по-гейски? А тебя не схватит инфаркт?" – Ой... ну тут долгая история, – а с вами шоу импровизация! Сейчас актёру надо придумать историю о своём замечательном сне, чтобы он звучал и адекватно, и тупо одновременно. – Я... э-э... ну... короче... Олимпиаду выиграл, да. – Наверное, вещий сон был, – кивнул дедушка, отпивая из своей кружки ещё немного чая. – Сегодня полнолуние. А, ну зашибись. Правда, Антон не понимает: ему радоваться или плакать? – Круто, – Шастун натягивает на свое лицо улыбку, не желая показать того, что что-то не так. Правда, его самого чуть инсульт не хватил после слов дедушки, но да ладно. Переживёт как-нибудь. – А тебе что снилось? – Красивая, светлая квартира. Новая такая... – дедушка последовал примеру внука, так же расплываясь в улыбке. Однако, у мужчины она получается куда счастливее, чем у подростка. – Но куда уж тут. В мои-то годы. – А что? Если я олимпиаду выиграю, то мне добрых миллионов десять-пятнадцать дадут, – теперь он решил посмотреть влюблённым взглядом на потолок. Очень ведь хочется выиграть, да и парень знает, что он – не промах точно. Да и рекорд за короткую программу даёт о себе знать. – Конечно, ты выиграешь! – он даже вскинул вверх руки, показывая, что болеет за своего внука, как только может. – Я квартиру на тебя поставил, не забывай. – Хорошо-хорошо, – Антон поднял свои тонкие ручки в жесте, мол, сдаюсь, и начал хихикать. – Где ставил? – Да там... где-то, – смех парня подхватил и дедушка, а локтями опёрся о стол. – Ладно, кушай. А то в палку превратился какую-то непонятную.***
Весь день они играли в карты и шахматы. И, если оставить дедушку "в дураках" у него получилось раз сто, то в шахматы он постоянно проигрывал. А играли они не на абы что, а на целый щелбан! И после пятнадцатой партии Шастун подумал, что у него уже синяк остался на лбу. Обидно и больно, но сам виноват. Что уж поделать. – О черт... уже шесть вечера, – проныл подросток, решив внезапно взглянуть на часы. – Мне идти уже надо. А то общага закроется, а вставать в три... не круто. – Я знаю, Антош, – дедушка одобрительно кивнул, показывая, что не против, если внук его прямо сейчас покинет. – Я так рад был с тобой посидеть... Как в старые добрые времена... – Мальчик мой, кому из нас тут семьдесят семь? Тебе или мне? – мужчина хохотнул и принялся подниматься с кресла, чтобы проводить парня хотя бы до двери. – Ой-ой. Но все равно... времени прошло немало, – оправдывается спортсмен и, зайдя в свою комнату сугубо за рюкзаком, в котором обитали только зубная щётка, наушники, повер банк и зарядка, пошёл к входной двери. – Заезжай почаще. Я очень рад был тебя видеть, – мужчина пронаблюдал за тем, как одевается его внук. И когда мальчишка наконец собрался и даже открыл дверь, старший на прощание обнял стройное тело, не желая расставаться с единственным близким человеком. – Передавай дяде Гене привет. И ещё. Если будут стучаться журналисты, то не открывай. Тебя типо нету дома, понял? – Понял, Антон Андреевич, – он приложил руку к голове, заставив младшего в очередной раз усмехнуться. – К пустой голове руку не прикладывают, – говорит он, уже стоя в дверях. И, услышав весёлое "моим оружием пользуешься?", шкодливо кивнул и начал спускаться вниз по лестнице. Только бы не встретить журналистов.***
В целом, дорога до общаги проходит достаточно спокойно. До него не докопалась толпа людей с разных телеканалов, а значит, можно жить. Правда, у него пара человек попросила автограф. Но это так, мелочи его звёздной жизни. А ведь когда-то он свято верил в то, что это очень круто, когда всем на тебя не насрать и хочется узнать о твоей жизни и о тебе в целом. Но это быстро задолбало. Причём, настолько быстро, что оно всё ещё не успело толком начаться, как Шастун уже устал. Ну не его это – трындеть с камерой. Он же фигурист, а значит, его место – лёд. Но никак не ящик. – О, привет, Антошка, – Лёва, лежащий на кровати непонятно какое время, приветственно помахал другу рукой. – Как там дедушка? – Неплохо, говорит, – парень пожал плечами и решил сразу же вытащить всё содержимое почти пустого рюкзака, чтобы утром не впадать в панику из-за неимения зубной щётки. – А ты как? – Да скучно, – вздохнул Бортник, раскидывая своё тело на кровати. – Родители приехали, и мы с ними только чай попили. И все. – М-да... не густо, – согласился фигурист и, желая повторить судьбу Лёвы, упал на заправленную кровать прямо в одежде. – А мне было веселее. И завтра меня выпорет Арсений. – И ты молчал?! – Бортник аж подпрыгнул от шока. И немного, самую малость, от гнева. – С этого и надо было начать! Дурачок! – Ну а что говорить-то... ну... ху-у-у... – он закашлялся и, немного краснея, начал свою великую повесть, полную боли и разочарования. – Началось это ещё в далёкое время... В Эстонии. Ещё перед чемпионатом Европы. – И ты вот так вот нахально молчал, да? – возмущённо тянет Бортник, на лице которого читалось столько недоумения, что становилось даже страшно. — Понятно, понятно. Фу на тебя. – Тебе ещё жить со мной, дурачок. – Я знаю. – Молодец. – И спокойной ночи. Ибо спать хочу трындец, – протянул Лёва, расстилая кровать. – А ты рассказывай давай. Мне очень сильно интересно. – Так вот...