***
Подтверждение его слов о побочках я нашел уже на третий день. Несмотря на то, что спал я буквально сутками ввиду своего и без того достаточно потрепанного состояния, к третьему дню я начал просыпаться каждые несколько часов от острых приступов тошноты. Несмотря на это, мне вполне успешно удавалось скрывать от Оливера факт того, что я по два раза в день глотаю какие-то непонятные таблетки, так как по большей части мы с ним видели друг друга в одном агрегатном состоянии: практически все время, что он находился в комнате, я проводил в тревожном сонном забытьи, а когда я просыпался максимум на час-полтора, его либо где-то не было, либо была глубокая ночь, когда все нормальные люди по закону природы откисают в кровати. Я знал, что он беспокоится. Если нам вдруг удавалось пересечься, Олли смотрел на меня с нескрываемой тревогой и пытался задавать вопросы о моем состоянии, но я, ссылаясь на сорванный голос, особо вслух не разговаривал. Парни тоже заходили, он рассказывал мне об этом, но с ними я пересекся от силы раз или два. У меня в целом было ощущение, что я неспособен на какие бы то ни было социальные контакты. Все то время, что я не спал, я мечтал о том, чтобы уснуть обратно. Проблема заключалась в том, что, стоило моему мозгу немного выползти в реальность, он начинал на сотый раз прокручивать произошедшее в то самое утро. Стараниями таблеток мысли не вызывали слишком уж ярких эмоций, но напрягали как минимум тем, что вариативности было не так уж много. Я опасался встречи с Рихардом, но при этом безумно скучал: до той степени, что он начинал мне сниться, и в этих снах у нас все было до абсурда хорошо. Он целовал меня и прикасался так ласково, что желание его увидеть, стоило мне открыть глаза, вызывало зуд по всей коже: в тех местах, где еще не успевал простыть след его рук. Мне казалось, что я планомерно схожу с ума под плотным одеялом, которое глушит эмоциональную составляющую и доносит до меня только тихий скрип колесиков моей крыши, и в какой-то момент я даже практически в этом убедился. В тот самый, когда, проснувшись от чьего-то мягкого прикосновения к плечу, я увидел его прямо перед собой. — Привет, — негромко произнес Круспе, улыбаясь как-то по-особенному ласково и присаживаясь на край кровати. Я зашевелился, пытаясь, во-первых, дать ему больше места, а во-вторых, понять, не наебывает ли меня мозг в очередной раз. — Привет… — голос, как оказалось после долгих дней молчания, так до конца и не восстановился, и я скорее понял это по сочувствующему лицу Рихарда, нежели на слух. Голова работала туго, отказываясь переваривать какую бы то ни было информацию. — Ты… как тут оказался? Н-да, Пауль. Тупее вопроса не придумать. — Через дверь зашел, — фыркнул Рихард, скашивая на меня насмешливый взгляд, однако быстро посерьезнел. — Я же обещал приехать, помнишь? — он мягко провел ладонью по моему плечу, оглаживая кожу и этим вызывая где-то внутри едва ощутимое приятное волнение. — На тебя тут Олли жалуется. Говорит, ты целыми днями только и делаешь, что спишь, почти не ешь ни хрена, ни с кем не общаешься… Тебе не лучше? Блять, вопрос с подвохом. Мне охуеть как лучше — в первую очередь, потому, что я из последней недели помню суммарно не больше суток, а это, оказывается, хорошо успокаивает нервы (даже несмотря на то, что около половины моих связных воспоминаний несли в себе исключительно попытки вывернуть наизнанку стабильно полупустой желудок). Подвох заключался в том, что на данный момент у меня уже не было ни одной объективной причины вести подобный образ жизни. Кроме разве что тех двух, о которых Рихарду знать было не нужно: ебучее утро двадцать шестого октября и валиум. Причины эти — они же — проблемы — были взаимосвязаны, и связь эта меня вполне устраивала: из первой закономерно вылилась вторая, но в то же время из-за второй я почти смирился с первой, так что по итогу обе не казались такими уж страшными. Признаться честно: то ли из-за таблеток, то ли из-за того, что мой мозг устал разносить себя по пустякам и решил войти в энергосберегающий режим, я совершенно перестал напрягаться. Меня мало что беспокоило и мало что трогало. Именно поэтому я не вылезал из постели даже под встревоженным взглядом Олли, а также спокойно терпел длинный список побочек и новости о том, что меня ну очень хотят видеть в деканате. Вот только как объяснить это Рихарду? — М-м… не знаю, вроде лучше… — проскрипел я, заставляя себя потянуться и открыть глаза пошире, чтобы приглядеться к лицу Круспе и попытаться найти там, за что зацепиться, чтобы сменить тему. Благо искать долго не пришлось: круги под глазами, которые я разглядел только сейчас, вызвали в груди какое-то едва различимое неприятное шевеление. — Ладно я, а ты-то спишь вообще? Цель переключиться на что-нибудь, лишь бы сменить тему, отпала сама собой. Рихард и правда выглядел неважно, отчего внутри что-то неприятно заскреблось. Меня передернуло. Что-то, блять. Вина, вот что. Я, вселенский добродетель, блять, в попытках выспать все время мира оставил его на такой большой срок. Рихарду, как никому другому, нужна была помощь, а я позволил себе так эгоистично закрыть на это глаза. Уебище поганое. Он тем временем только слегка улыбнулся, пожимая плечами. — Сегодня почти не спал. Соседи затеяли ремонт, с самого утра чего-то сверлят и долбят, ни минуты покоя. — А, так ты поэтому приехал, — мягко подначил я, слегка толкая его коленом в поясницу и отчаянно пихая все сомнения и чувство вины себе по локоть в глотку. Поглубже под тяжелое лоскутное одеяло. — Ясно все с тобой… Рихард запнулся, озадаченно хмурясь, а я приглушенно рассмеялся. — Да не висни ты, я ж просто тебя подъебываю! — я слегка хлопнул его по колену и закрыл глаза, откидывая голову обратно на подушку. — Хочешь — ложись, доспишь. Только вот я никуда не уйду, придется втискиваться. Затянувшееся молчание со стороны Круспе заставило меня снова приоткрыть глаза и посмотреть на него с подозрением. Удивительно, блять, но я встретил зеркальный взгляд. — Ты прикалываешься? — уточнил он совершенно серьезным тоном. Я пожал плечами. А почему, собственно, нет? Я на самом деле просто пошутил, но почему, собственно, нет, если он этого хочет? Мне-то хуже точно не будет: кровать, конечно, узкая, но и я неширокий. Зато вот мысль о том, чтобы ощутить Рихарда настолько близко, снова почувствовать его всем телом… вот эта мысль заставила лениво шелохнуться что-то внизу живота. — Я серьезно. Ложись, если хочешь. К стенке вон пролезай, на край не пущу. И откуда во мне, блять, столько смелости? Видимо, я не успел проснуться и инстинкт самосохранения не успел активироваться, равно как и мозг. Справедливости ради, я действительно до сих пор не успел осознать даже тот факт, что он находится рядом, чего уж там говорить. Однако взгляд Рихарда оставался серьезным. — Я… в уличном, — неуверенно произнес он, окидывая взглядом собственную одежду. — И что? — я снова позволил векам опуститься и притерся щекой к подушке. Господи, блять, я больной. На всю голову, иначе не объяснить. Но зато тот животный страх, который я ощущал каждый раз, когда думал об утре двадцать шестого октября, старательно дергая за обрезанные нити, при всем желании не добивал до плавающего в неясном омуте сознания. Может, это и к лучшему. — Боишься постель испачкать? Все равно менять пора. Но, если самому не в кайф, можешь раздеться. Рихард как-то неуверенно хмыкнул, а я в очередной раз вспомнил, почему за последнюю неделю ни разу толком не вышел из комнаты. Меня снова препротивно передернуло. Не особо заметно, думаю, Рихард не обратил внимания, зато я, блять, всем нутром почувствовал, как желудок просится наружу. Пришлось открыть глаза и, плотно сжав губы, сесть. — Ты давай определяйся, я сейчас. И с этими словами, одарив его фальшивой дружелюбной улыбкой, я соскреб себя с постели и, едва чувствуя пол под ногами, скрылся в туалете, на ходу врубая кран. Думаю, это может показаться удивительным, но каждый раз, когда меня выворачивало наизнанку, я не ощущал себя никак. Мне не было плохо, я не мучился — ничего подобного, это просто стало рутиной. Единственной мыслью, которая преследовала меня в такие моменты, была мысль о том, чтобы успеть донести свое тело до уборной, потому что контролировать приступы тошноты не представлялось возможным. А когда я все-таки успевал, каждый раз, отплевываясь от обжигающей кислоты, я думал только о том, как мне хочется лечь обратно в постель, и подобный образ жизни абсолютно перестал меня напрягать уже в середине недели. Мне было похуй — совершенно. Сплюнув в последний раз, я поднялся, дернул на себя рычаг слива, подставил руки под ледяную воду и, ополоснув лицо, заглянул в зеркало, впервые на самом деле обращая внимание на то, что на меня оттуда пырится. Видок у этого чего-то был, конечно, незавидный. Что я сразу подметил — это как сильно осунулось мое лицо. Под скулами залегли глубокие тени, я как будто ссохся, и теперь каждый угол моего лица казался острым, будто сложенным из бумаги. Заспанные глаза не выражали толком ничего, прячась на сером фоне здоровенных темных кругов. Неудивительно, что Рихард не поверил моему «мне лучше». Я бы себе тоже не поверил. Однако были и хорошие новости: следы на шее практически полностью сошли, и даже запястье почти вернулось в нормальный вид. В голове что-то щелкнуло, и это тоже, наверное, было хорошо, потому что у меня впервые за эту неделю появилась мысль о том, что было бы неплохо почаще закидывать в себя какую-то еду и хоть изредка показываться осеннему солнцу. Я усмехнулся. Солнце. Так меня обычно называл Рихард, но повернется ли у него язык сейчас? Я не был похож на солнце, напоминая скорее обрывок грозовой тучи, затерявшийся на фоне серого пасмурного неба. Человеку, нуждающемуся в солнце, этот ошметок мрака способен принести только разочарование. Значит, снова нужно учиться светить. В этой новой реальности, в новом самоощущении. Светить через силу, а там уже как пойдет. Полоская рот от привкуса желчи, я утвердился в мысли о том, что ради него мне придется тянуть себя за волосы. И я научусь балансировать, честное слово, научусь. Смогу для него выжимать из себя нужные эмоции и глушить препаратами лишние. Только бы никуда не уходил. Только бы остался. Только бы позволил быть рядом. Хер знает, что подтолкнуло меня к этому сейчас, когда еще вчера мне было страшно о нем думать, но факт оставался фактом: в моей голове постепенно с треском и грохотом начали двигаться тектонические плиты. Вернувшись в комнату, я застал Круспе сидящим на моей постели, прижавшись спиной к стене, и колупающим шнурок на своих спортивках. Услышав скрип двери, он вскинул голову и просканировал меня обеспокоенным взглядом. — Пауль… Что с тобой такое? — негромко спросил он, задерживая свое внимание на моем лице. Я вскинул одну бровь, по излюбленной тактике притворяясь дурачком и делая вид, что не понимаю, о чем он. — Ты только не обижайся, пожалуйста, но ты как будто еще уменьшился. Выглядишь просто ужасно… — Ну спасибо, — хрюкнул я, походя к окну и профессионально избегая неприятного разговора через попытку закурить. — Пауль, я ведь серьезно, — он тоже поднялся и, дождавшись, пока я влезу на подоконник, устроился передо мной, укладывая ладонь мне на колено. — Ты и раньше был больше на щепку похож, чем на человека, а сейчас? — Рихард коротко сжал пальцы на моем колене, а затем провел рукой выше, обхватывая бедро. Я пожал плечами и закинул ногу на ногу, заплетая их вместе в тугой узел. Не скидывая его руку, но и не поддаваясь. Чиркнула зажигалка. Сделав первую затяжку, я передал кусочек красного пластика Рихарду, уже успевшему расстрелять мою пачку. Конечно, я видел, о чем он говорит. Я знал, что сдуваюсь, как забытый шарик, разве что до сегодняшнего момента не видел этого. Пока, конечно, ничего критичного, кости еще не торчали наружу, но на них уже становилось неудобно спать; а учитывая, что все свое время я проводил в кровати, я не мог не обращать внимания на без конца измятые, ноющие бока. Я тешил себя мыслью о том, что вечно у меня так отлеживаться не выйдет и рано или поздно придется брать себя в руки — как минимум для того, чтобы начать ходить на учебу. — Чего ты молчишь? — напомнил о себе Круспе. Я поджал губы и снова неопределенно передернул плечами, только сейчас опуская на него взгляд. — Солнце, я же правда за тебя переживаю. Пожалуйста, объясни мне, что с тобой происходит… Я улыбнулся. Все-таки Солнце. Все-таки еще достоин… Заглядывая ему в глаза, я действительно видел искреннее беспокойство, но где-то глубоко внутри оно отзывалось у меня отторжением. Я не хотел, чтобы он обо мне беспокоился. В сравнении с тем, через что проходил он, мои медикаментозные запои выглядели жалко и затягивались на шее ржавой гарротой из придавленного этими же таблетками чувства вины. Обо мне нужно было беспокоиться в последнюю очередь, ведь я сам был виноват в своем состоянии и искренне не хотел из него выбираться. — Хочешь позаботиться? — мягко спросил я и незамедлительно разглядел утвердительный ответ в его глазах. — Тогда давай доспим по-человечески и поедем к тебе. Разрешаю накормить меня чем-нибудь, чтоб на душе спокойнее было. Идет? Так вот что ему нужно было. Всего лишь позволение проявить заботу… Рихард улыбнулся, а я мысленно поаплодировал самому себе. Я ведь тоже своего рода мастер. Искусство ниндзя: техника тройного уклонения от неудобных вопросов. Я догадывался, что эта тема мне еще не раз аукнется, но сейчас он, кажется, был удовлетворен. — Идет, — отозвался Круспе, обеими ладонями проскользнув по моим бедрам дальше вверх и останавливаясь где-то под нижним рядом ребер. Докуривали в тишине, каждый погрузившись в свои мысли. Опершись спиной и затылком о стекло окна, я попытался проанализировать происходящее, понять, куда вообще ведет эта дорожка. Мозг работал со скрипом, отказываясь крутить шестеренки мыслей в голове. Я банально не мог выстроить ни одной логической цепочки, все мои попытки предсказать, как будут разворачиваться события, оканчивались здоровенным таким ничем, ровно как и потуги понять мотивы Рихарда. Все было как-то неправильно, но в то же время естественно. Зачем он приехал? Вроде и понятно: я пропал, он захотел меня проведать. Помнит ли он о том, что произошло? Судя по взгляду и вопросам, которые он задает, — не помнит. С другой стороны, про синяки не спросил — значит, либо в курсе, откуда они взялись, либо ему настолько похуй, что он попросту не счел нужным спрашивать. Однако главный вопрос, который не давал мне покоя: как его-то самочувствие? Он ведь мне толком ничего не ответил, а значит, ему, как и мне, есть от чего вилять. На нем была водолазка с длинным рукавом, поэтому незаметно оглядеть его руки на предмет новых порезов не представлялось возможным, а вел он себя… в целом, нормально. Как обычно. И это отчасти и вызывало смутные подозрения. Возможно, дело просто в том, что он был трезв. — Эй, Солнце… — тихо позвал голос откуда-то издалека. Я едва ощутимо дернулся и, глубоко втянув в себя воздух, открыл глаза. По ощущению ватности в теле, его печальному взгляду и тому факту, что сигарета куда-то делась из моих пальцев, я догадался, что меня, должно быть, снова незаметно вырубило без моего ведома. Блядство. Все было так, как и говорил Герцог: я совершенно не замечал момента, когда меня выхлестывало, но это происходило каждый раз, стоило мне присесть, прилечь или засмотреться в одну точку, задумавшись при этом. То ли фишка была в том, что отравленный таблетками мозг не хотел иметь дела с витиеватыми перипетиями моих мыслей, то ли я просто превратился в овощ, но факт оставался фактом: я вел себя как приборчик с разряженной батарейкой, отключающийся, стоит только от него отвернуться. И, судя по взгляду, Рихарда это безумно настораживало. — Пойдем в постель, м? — мягко предложил он, легко поглаживая меня по коленям. Меня хватило только на усталый кивок. Как снова оказался под одеялом, практически уткнувшись мордой в подушку, я запомнил смутно, но из транса меня вывело прикосновение руки, скользнувшей вверх по плечу. — Солнце… — тихо позвал Рихард откуда-то из-за спины. Я развернулся к нему лицом, повинуясь выработавшемуся рефлексу реагировать каждый раз, когда он меня зовет, и он незамедлительно уложил руку на угол моей челюсти, соскользнув пальцами ниже, к шее. — Ты… иди сюда, Солнце… Он слегка подтянул меня к себе, и я послушно придвинулся, позволяя ему себя поцеловать. Поначалу я действительно лишь позволял… Однако сердце в груди, хоть и с задержкой, вдруг замерло, а затем забилось с удвоенной силой, толкая меня навстречу к Нему. …И в этот момент мой, блять, отравленный мозг напомнил мне, как сильно я люблю этого человека. Сознание попыталось заработать: смутно, проясняясь медленно, неохотно, но я, блять, выползал из своего тумана. И было одновременно и страшно, и волнительно, и смешно. Спящая, блять, красавица. Мозг включается только от поцелуя прекрасного принца. Я сдался, прижимаясь к нему всем телом, хаотично, на ощупь находя его шею и плечи, не разрывая поцелуя, но пытаясь выдержать ритм дыхания. Он, блять, мое все. Я алтарь Ему готов возвести. Сука, как я мог оставить Его так надолго?.. — Рих… — я разорвал поцелуй, утыкаясь лбом в его лоб и закрывая глаза, чтобы лучше чувствовать. Чтобы всем нутром ощущать каждый его вдох, каждый выдох, каждый удар сердца. — Родной, прости меня… — Эй… — Рихард ласково провел большим пальцем по моей щеке, а я зажмурился, покачивая головой, пытаясь не дать ему меня перебить. Чувство вины, отвратительной тварью зарезвившееся в частично прояснившемся сознании, принялось пожирать меня как, блять, ни одно чувство за последнее время. Я ощущал себя виноватым перед Оливером, перед остальными парнями, но перед ним я был виноват просто смертельно. Он приехал, он беспокоится обо мне, хотя это я должен его поддерживать. Я должен его тянуть. Но жалкий сбивчивый шепот был тем немногим, что я мог ему предложить. — Нет-нет, послушай… прости, что я тебя так надолго оставил, я… я… А что «я»? «Я не хотел»? Хотел. Может, не хотел бросать его вот так, но хотел отстраниться, абстрагироваться, забыть о том, что происходит. В итоге, цепляясь за собственную шкуру, бросил его одного. — Я… потерялся, Рих. Во времени, в реальности. Потерялся и, блять, не смог быть рядом. Прости меня, пожалуйста… В горле хер знает откуда вырос здоровенный ком, не позволяющий мне сказать все то, что крутилось на языке, однако Рихард, кажется, вовсе не хотел слушать. — Солнце… — тихий голос, ласково стелющийся между нашими лицами, обволакивал. Хотя он ничего еще толком не сказал, я уже ощущал себя чуть меньшим уебищем просто от одного его присутствия. — Пожалуйста, не вини себя ни в чем. Ты же не виноват в том, что заболел… и ты мне ничем не обязан. Рихард вздохнул и провел ладонью по моей щеке, мягко вынуждая открыть глаза и посмотреть на него. — Я очень ценю то, что ты приезжал ко мне и все время был рядом. Но сейчас я хочу, чтобы тебе стало лучше, понимаешь? Не понимаю. Не понимаю как минимум потому, что мне не плохо. Мне, черт возьми, не плохо, мне совершенно заебись в моем болоте, вот только нельзя продолжать в нем сидеть, нельзя, нельзя. Однако, блять, ничего из этого я не мог ему сказать, поэтому пришлось кивнуть и снова прижаться губами к губам, чтобы не дай бог не позволить себе разреветься и выпустить все то подавленное за эту неделю. Поцелуй вышел коротким и смазанным. Я быстро начал задыхаться, и Рихарду ничего не оставалось, кроме как притянуть меня еще ближе, заставить уткнуться лицом ему в шею и крепко обнять одной рукой. — Давай спать, Солнце… — прошептал он где-то над ухом. — Давай, а вечером… а вечером поедем ко мне, если захочешь. Несколько минут мы пролежали в полной тишине. Я вслушивался в его дыхание и медленно выравнивал свое, ощущая, как с каждым вдохом проваливаюсь все глубже в омут, убаюканный его теплом, решившим взять реванш валиумом и мягкими поглаживаниями по спине. — Рих, — выдохнул я, уже проваливаясь куда-то глубоко в невесомость. Я только успел поймать себя на мысли о том, что впервые за долгое время мое тело отключается, но я не хочу засыпать. Я не хочу проматывать время, не хочу упускать момент. Хочу, блять, просто быть с ним. И язык сработал быстрее мозга. — Я люблю тебя… Не знаю, что заставило меня это произнести, но момент показался правильным. И как-то разом стало абсолютно неважно все то, что происходило какую-то неделю назад в его квартире. И как будто все, блять, у нас хорошо, будто и не было ничего. — Я знаю… — тихо прошептал он над самым моим ухом, а я отключился, не успев даже толком обработать его ответ.***
Мы проснулись ближе к вечеру от недовольного ворчания Оливера, причитающего на тему того, что Рихард, видите ли, не справился со своей единственной задачей — поднять меня с постели. Разумеется, он говорил все это в полушутливой манере, да никто и не обижался, однако, судя по взгляду Круспе, мы оба ощущали острую потребность остаться наедине. Сборы заняли у меня около получаса, если учитывать перерывы на картинное залипание в одну точку и забывание, что я делал минуту назад; почти всю дорогу Рихард всячески бодрил меня рассказами о своем универе и всяких бытовых неурядицах, а к его дому мы подъехали уже в сумерках. И, честно, я думал, что так и проведу остаток вечера где-то между мирами, но жилье Круспе оказало на меня чуть ли не мистическое влияние. Переступил порог квартиры я одним человеком, а в прихожей оказался уже другим. Произошел откат назад, в тот самый день, который я практически успел похоронить под центнерами выспанных часов и литрами отторгнутой смеси желчи с желудочным соком. Откат рефлекторный, почти неосознанный; но, пока Рихард что-то говорил о том, как от аккумулятора в его авто постоянно отходят клеммы, а у коленвала давно пора поменять задний сальник, я невольно остановился и вперил взгляд в стену, у которой чуть больше недели назад он чуть меня не задушил, пытаясь не дать покинуть квартиру. Стоял, блять, и жалел изо всех сил, что не догнался еще одной таблеткой после того, как он вышиб меня из моего комфортного тумана еще до того, как легли досыпать. Я не знаю, что произошло в голове в тот момент, когда я оказался внутри и снова увидел те же стены. Я даже не думал о том, что они могли так врезаться в память и отпечататься там смоляным пятном, ведь… я был здесь десятки раз, я привык к этой квартире. А сейчас заходил так, будто из-за каждого угла на меня мог броситься какой-то хищник, а по полу были раскиданы невидимые ловушки. Как оказалось, были. И в одну из таких ловушек я как раз двумя ногами и вляпался. Вот только ловушку эту установил не Рихард, а я сам. — Пауль! — я поднял на него взгляд, выныривая из своих мыслей на поверхность и часто моргая в попытках сбросить это мимолетное оцепенение. — Солнце, ты чего там застыл? Все хорошо? Его голос звучал непонимающе и слегка встревоженно, и, только расслышав эти нотки, я от души отвесил внутреннему напуганному ребенку, который прекрасно все помнил и чувствовал, крепких пиздюлей. Пришлось улыбнуться как ни в чем не бывало и предпринять отчаянную попытку сшить из обрывков то самое тяжелое одеяло, под которым так комфортно было прятаться всю эту неделю. — Да, — простодушно отозвался я, засовывая руки в карманы, и небрежно избавился от обуви. Сердце тревожно замерло в момент, когда я ставил ботинки к порогу: в случае чего времени обуться может не быть, а значит… Господи, блять, о чем я вообще? — Ты как будто не здесь где-то… — не сдавался Круспе. О нет. Я как раз здесь. Снова здесь. — Да нет же, я тебя слушаю. Сальник коленвала под замену, да… я просто не очень разбираюсь… — Пауль. Он меня перебил, и я снова рефлекторно замер, возвращая к нему взгляд. — Сальник коленвала был предложения три назад. Ты точно в порядке? Нет. Не точно. У меня горло заболело от одного вида прихожей, а еще колени подгибаются с того самого момента, как я порог переступил. Господи, Рих, ты бы знал… — Да, извини. Просто задумался. Я невозмутимо улыбнулся ему и прошел наконец в комнату, оставляя куртку на крючке. Казалось, Рихарда не очень убедил мой ответ, но больше вопросов он задавать не стал. Сделал шаг мне навстречу, загладил назад непослушную прядь волос и легонько чмокнул в лоб. — Кофе будешь? — Буду.***
Он, скорее всего, не заметил пятнышко крови на столе, когда наводил порядок. Крошечное, оно забилось в стык поверхности с отделкой и выглядывало оттуда со злобной насмешкой. Он не заметил, а я — зацепился и не смог проигнорировать. Оно, сука, притягивало взгляд, как бы я ни старался смотреть куда угодно, только не туда. Ебучим гнойным чирьем на самом видном месте, рваной раной, занозой, блять, в заднице. Не отпускало, разнося заразу по всему моему сознанию. Заразу, которую, мне казалось, я смог побороть хотя бы внутри себя и глубоко спрятать останки. — Корица закончилась. Я знаю, ты любишь, — извиняющимся тоном отчитался Рихард, ставя передо мной кружку с кофе, и я едва ощутимо вздрогнул, возвращаясь в реальность и поднимая на него взгляд. — Ничего? — Ничего, — я попытался улыбнуться, отгоняя зуд под сводами черепа. Кажется, он ничего не заподозрил, опускаясь на стул напротив. — Я куплю завтра. — Хорошо, не переживай. Помолчали. Он неотрывно смотрел на меня, а я всей кожей ощущал сразу два пристальных взгляда. Его и блядского пятнышка его крови на столе. Карман, в котором я хранил пузырек с валиумом, как будто нагрелся, оформляя недвусмысленный намек. — Расскажи мне, что с тобой происходит. Я снова поднял взгляд и сфокусировался на глазах Рихарда. Он смотрел неотрывно, прямо в глаза, не давая ни малейшего шанса отвертеться. Я взвесил варианты и пришел к выводу, что мое состояние слишком очевидно, отпираться — полный идиотизм. Но и всю правду я ему сказать не мог. Он себя сожрет, если узнает. — Мне сказали, ты спишь буквально сутками. Я слышал, как тебя тошнило. Ты выглядишь чуть лучше свежего трупа, постоянно куда-то залипаешь, дергаешься и кажешься очень… растерянным. Пауль… И он, блять, так смотрел, что у меня просто не оставалось выбора. Приходилось соображать в своей тупой заторможенной башке хоть какой-то ответ на ходу. Сложнее всего было от того, что я ведь действительно не хотел ему врать. — Риш, родной… — я прочистил горло в надежде, что мой голос перестанет звучать так, будто мне тринадцать и у меня только что умерла любимая собака. Едва ли это помогло. — Дело в том, что… в общем, я принимаю таблетки. И у них есть определенный список побочек… Я, пожалуй, слишком явно ощутил, как все мои внутренности скручиваются в узел, а желудок пиздец как не вовремя начинает давить на пищевод. И настороженный взгляд через стол от меня делу вообще не помогал. — Какие таблетки?.. — напряженно спросил Круспе, туда-сюда возя по столу кружку. — Почему не перестанешь, если они тебе не подходят? Почему не поменяешь? Потому что все мне, блять, подходит. И, клянусь, если бы сегодня ты не устроил мне этот Дисней с прекрасными принцами и принцессами, я бы даже ни разу не напрягся, переступив порог этой квартиры или встретившись с таким твоим взглядом. Потому что я себя осознанно загоняю в это мутное и липкое ничто, потому что мои эмоции — мой главный враг. Вот почему. — Ну… кто сказал, что не подходят? — негромко возразил я, пожимая плечами. — Все подходит. Меня предупреждали о побочках, к тому же… мне принимать-то их осталось день-два. Каким-то чудом мне удалось не покраснеть и даже не измениться в лице. Герцог обещал, что период адаптации будет длиться около недели, а дальше все пойдет своим чередом. Пока я не замечал особой разницы между серединой недели, когда валиум вступил в силу, и ее концом, когда должен был устаканиться, но я наивно надеялся на то, что еще денек-другой и все встанет на свои места. — Так день или два? — Рихард нахмурился, окидывая меня придирчивым взглядом. Пытался подловить на лжи, очевидно, но я выкрутился почти рефлекторно. — А какой сегодня день недели? — Суббота. — Ну вот, значит, два. Помолчали еще. Рихарду, казалось, требовалось время, чтобы все осознать и сложить в голове. Я же взвешивал шанс все-таки докинуться, пока он не видит, и мысленно отряхивал себя от грязи, которую налепила на душу эта идея. Герцог, конечно, предупреждал меня, что сверх дозы лучше не принимать: это, мол, чревато пренеприятнейшими последствиями. С другой стороны, эффект здорово ослаб еще до того, как мы вместе заснули, а до вечерней дозы нужно было потерпеть еще почти три часа. Сбивать режим мне тоже запретили, и в итоге я сталкивался с натуральным, блять, внутренним конфликтом, который со свистом вытягивал из меня силы, как бы я ни пытался абстрагироваться. На помощь, как бы то ни было иронично, пришел именно Рихард. — Ты обещал, что позволишь мне тебя накормить, — произнес он таким тоном, будто сейчас совершенно ничего не происходило. Я слегка вздрогнул от неожиданности и впился в него взглядом. Он едва заметно улыбнулся. — Обещание в силе? Накормишь меня, ага. Только продукты, блять, переводить. С другой стороны… пусть. Господи, пусть позаботится, если от этого ему станет легче. От меня не убудет, главное — сдержать рвотные позывы до ночи, когда он уже уснет. Или когда я сам усну. Глядишь, легче будет дотерпеть до очередного внепланового пробуждения. Задержав взгляд на его глазах, я поймал себя на другой, не менее интересной мысли. А с какого хера я вообще решил, что я остаюсь здесь на ночь?.. Усмешка вырвалась сама собой. Я, честно говоря, успел забыть, о чем был его вопрос, но, когда он не удивился подобному моему поведению (в отличие от меня, скромно удивившегося его неудивлению), пришлось пораскинуть мозгами. Еда. Точно. — Да, — просто отозвался я, натянув улыбку пошире. Что-то среднее между «мне почти не все равно» и откровенной фальшью. Судя по реакции Круспе (он мягко мне улыбнулся и сразу же подскочил с места, направляясь в сторону холодильника), эта фальшь все-таки была не так заметна. Или же он фальшивил намного искуснее меня. В любом случае где-то в глубине души мне стало от себя мерзко. — Тебе помочь? — мягко предложил я, за уши вытаскивая себя обратно в реальный мир. Рихард, к этому моменту уже успевший вытащить все необходимое из холодильника и теперь деловито намывающий здоровенный помидор, покосился на меня с долей насмешки. — Чем? — осведомился он, улыбаясь уголком губ. — Можешь, конечно, постоять над душой, но, боюсь, быстрее от этого не станет. — А мы разве куда-то торопимся? Я поднялся с места и подошел к нему со спины, укладывая подбородок на широкое плечо. Мне нужно было чем-то себя отвлечь, чем-то занять, чтобы не погружаться глубже, чтобы снова не залипнуть куда-нибудь, утонув в своих мыслях. Он будет беспокоиться. Моей же задачей в целом было как можно тщательнее очистить его голову от любого рода беспокойства. Он вел себя слишком… нормально. Ненормально нормально, если помнить, каким я видел его в последний раз. И вроде радоваться надо: мало ли неделя прошла; может, ему просто действительно стало лучше, но… Нет. В глубине души, за периферией сердца я ощущал какой-то подвох. Жирный, блять, такой подвох, если не сказать, капитальное наебалово. И именно это ощущение не давало расслабиться, не позволяло погрузиться обратно в тот бесчувственный лимб, в котором я болтался, как говно в проруби, последние несколько дней. Он быстро соорудил овощной салат и пожарил курицу в кляре. Поужинали, сопровождая процесс какими-то отвлеченными разговорами ни о чем и обо всем одновременно. Я рассказывал, как мы красили кухню, он полушутливо жаловался на то, как в новом вузе химера-преподша не соблазняется на его чары и заставляет работать. И в целом, если проигнорировать пристальный взгляд ебучей капельки крови на столе, все снова было нормально. Я замечал, что он смотрит на меня так, будто хочет как минимум сожрать с потрохами, но взгляд этот не был тяжелым, некомфортным или давящим, нет. Я по глазам видел, он скучал. Ровно как и я. — Блять. Пауль, я не могу… — сокрушенно произнес он, пока я дожевывал последний кусок курицы и вытирал уголки губ салфеткой. И еще так головой покачал, блять, будто я его только что на эшафот послал. Внутри все отвратительно сжалось. Я даже засомневался, дойдет ли ебучий кусок курицы до желудка, не встанет ли где-то в пищеводе колом, не полезет ли обратно, заинтересовавшись темой разговора. Я проглотил и прочистил горло. — Чего… чего не можешь? — голос просел, я ясно ощутил, как у меня непреднамеренно глаза добавились. Блять. Господи, блять, ну что… — Не могу я на тебя смотреть, — Рихард подпер подбородок рукой, окидывая меня нечитаемым взглядом, а у меня в груди сердце с трамплина прыгнуло, падая куда-то в желудок, вдогонку курице и помидорам. Я нахмурился, поглядывая на него исподлобья и надеясь, что он как-то продолжит мысль. Еще несколько секунд Рихард смотрел на меня со всей серьезностью, после чего вдруг рассмеялся. — Не могу на тебя просто так смотреть, я пиздец соскучился… Прошло секунд пять. Я опомнился, и вот тогда ему уже пришлось уворачиваться от летящей в него зубочистки. — Да ну чего ты, ну? Ну прости, Солнце… — все еще посмеиваясь, он встал, обошел стол и обхватил мое лицо обеими ладонями, заставляя посмотреть на себя. — Прости, правда. Но ты такой милый, когда теряешься, я не могу просто. Как котенок заблудившийся… — А ты как черт охуевший, ты в курсе? — я показательно нахмурился и ткнул его пальцем в бок в назидание. Рихард только шире улыбнулся, слегка склоняя голову набок и наблюдая за мной с таким умилением, что захотелось его как минимум через бедро перекинуть. Или поцеловать. Или отдаться ему, сука, прямо здесь, прямо на этом столе и хотя бы штанами своими каплю крови эту ебланскую стереть. На пару секунд я даже испугался. А как же все это «чистое и незапятнанное похотью», а? Куда делось-то это все, Пауль? Но чем дольше я на него смотрел, тем ярче осознавал, что я хочу всю душу из него выцеловать. Вот же он, сидит, так смотрит, такой родной, такой любимый, блять… Я же обещал, клялся… Как я вообще посмел его оставить? И похуй. И пошло оно все к чертовой матери. Сам не осознавая, в какой момент что-то щелкнуло в голове, я подался вперед и буквально впился в его губы нетерпеливым поцелуем, налетая ребрами на угол стола, но практически не ощущая этого. Потому что ощущать было некогда: он среагировал моментально, обхватил мое лицо двумя руками и ответил. Ответил с зеркальным нетерпением, с таким желанием, что у меня в голове с грохотом рухнул какой-то блок, разлетаясь кусками по всей черепной коробке. Я не уловил, когда мы поднялись на ноги и как оказались в комнате, все сливалось воедино между жаркими поцелуями и прикосновениями по всему телу. Я скучал, блять, господи. Я пиздец как скучал. И я так перед ним виноват… — Пауль… боже… — в двух шагах от незаправленной постели Рихард оторвался от моих губ и, все еще придерживая меня двумя руками за лицо, отстранился, пытаясь заглянуть в глаза. — Ты… ты что творишь, Пауль?.. — Я, блять, люблю тебя… — тут же выпалил я, пока не успел передумать. — Пиздец как люблю, слышишь? И вот в этот момент, когда я упрямо смотрел ему в глаза, а он, растерянный, но откровенно поплывший от этого спонтанного проявления эмоций, бегал взглядом по всему моему лицу, я уловил где-то внутри такое детское, возможно, даже наивное, но такое ощутимое, почти болезненное желание… просто услышать эти же слова в ответ. Ага. Размечтался. Рихард резко втянул носом воздух и снова сократил между нами расстояние, произнося, возможно, то же самое, но совсем не так, как все мое нутро так жаждало хоть раз от него услышать. — Бля-ять, еб твою мать, Ландерс… Дурной, господи… — и он снова прижался к моим губам, забираясь руками под футболку, ощупывая ребра и плотнее прижимая к себе. А у меня внутри что-то неприятно так сжалось, оторвалось и упало, укатываясь куда-то под ноги. Я не заострил внимания, отпнул это что-то подальше, не позволяя такой мелочи испортить момент, но где-то в груди образовалась тянущая пустота, которая, что-то мне подсказывало, еще не раз напомнит о себе в дальнейшем. Но сейчас — похуй. Сейчас его руки хозяйствуют под моей футболкой, а желание внутри требует сорвать с него его ебучую водолазку, только бы позволил. Рихард целовал жадно, совсем не так, как обычно. Потянув футболку вверх, заставил меня отстраниться на пару секунд и стащил ее, отбрасывая куда-то в сторону. И тогда ему уже ничего не мешало толкнуть меня спиной на постель и нависнуть сверху, а у меня от вида его, запыхавшегося и откровенно сходящего с ума от желания, внизу живота образовался тугой тянущий комок. И никакого, блять, чистого и не заземленного похотью не осталось. — Ты… ты хоть понимаешь, что ты делаешь?.. — сбивчиво спросил он, останавливая мою руку, когда я попытался выше поднять его водолазку. — Да, — выдохнул я, неотрывно глядя ему в глаза. — А ты против?.. Рихард замер на пару секунд, словно бы обдумывая этот вопрос. Да по глазам видно, что ни хера он не против, всеми руками «за», но мне было необходимо услышать подтверждение. Поэтому, когда он стал медлить с ответом, я просто убрал от него руки и отполз назад на кровати. И вот тут его переклинило. — Нет-нет… — шумно выдохнул он, самолично стягивая с себя водолазку и отбрасывая ее куда-то в сторону. Я мельком оглядел его руки и с долей облегчения отстраненно отметил, что хотя бы там новые, совсем свежие порезы можно было пересчитать по пальцам одной руки. — Я не против… я не против, Пауль, пожалуйста… Он прильнул ближе, и этого мне было достаточно, чтобы снова вцепиться в него двумя руками, теснее прижимая к себе. У него горячее тело. Горячее и крепкое, почти жесткое. Абсолютно идеальное, господи… он целовал мою шею, задевал языком шрам, налившийся жаром и ноющий от этой страсти, проходился по всей длине и запечатывал поцелуем под конец. Я сжимал пальцы на его ребрах, тянул ближе, выцеловывая острые углы челюсти и уголки губ, и мне все было мало. Моя похолодевшая рука скользнула вниз по его животу, зацепляя пальцами пояс джинс, и это стоило его сдавленного стона. И вот тогда у меня, блять, весь мир перед глазами к чертовой матери поплыл. Все происходило слишком быстро, но в то же время как будто в замедленной съемке. Я перестал различать верх и низ, перестал разбирать, кто, где и что делает; ничего больше не существовало, кроме его тела, его жаркого дыхания, его поцелуев на моих острых ключицах и моей руки внизу его живота. Меня повело так, будто я как минимум нажрался какой-то дешевой водки до помутнения в глазах, но, несмотря на сравнение, мне было просто неописуемо хорошо. И стало еще лучше, когда его пальцы неожиданно сомкнулись на моем члене, в обход моего внимания миновав все слои одежды ровно в тот момент, когда моя рука оказалась под резинкой его белья. Не удержав глубокого гортанного стона, я прогнулся в спине ему навстречу, прижимаясь грудью к его груди, и запрокинул голову, невольно открывая ему доступ ко всей шее, чем он незамедлительно воспользовался, пуская под моими опущенными веками полчища цветных кругов. Очередное «люблю» заворочалось на языке, но я прикусил его, не позволяя снова пролиться тому ценному, что, по-видимому, не заслуживало его ответа. — М-м-м… Рих… — выдавил я вместо этого, и он среагировал сразу же, прижимаясь губами к моим губам, срывая этот стон и не позволяя ему уйти дальше в пространство комнаты. Не знаю, как мы так синхронизировались, но наши руки одновременно скользнули вниз до самого основания и обратно вверх, задевая самые чувствительные места. — Ты… блять, ты сумасшедший… я… я тебя хочу, Пауль… — сбивчиво шептал он, задевая губами мои губы, и я велся, как маленький, поддаваясь ему безропотно, безоговорочно, подставляя каждую часть тела, делая все, что он захочет. И тем не менее… — Рих, скажи… — задыхаясь, умолял я в самое ухо в перерывах между влажными поцелуями в шею, в скулу, в висок… — Скажи, Рихард… любишь?.. Ты любишь? — Обожаю… — отвечал он, подлавливая губы и наращивая темп рукой. И у меня в груди, вопреки здравому смыслу, зашевелилось что-то большое и холодное. «Хочу», «обожаю», но все-таки не «люблю». Я не знаю, как мы пришли к тому, к чему пришли. Он лежал на боку рядом со мной, переводя дыхание, пока я цеплялся последними отголосками сознания за реальность и взглядом — за потолок, ощущая, как липкая влага, жгучая смесь плодов этой страсти быстро остывает на животе. Рихард застегнул джинсы, поворочался на месте, зашуршал каким-то ящиком, и вскоре я ощутил колючее прикосновение бумажной салфетки к моему животу. Я повернул голову и встретился с ним взглядом. — Ты же ведь понимаешь, что я теперь не смогу смотреть на тебя с девчонками, м?.. — тихо поинтересовался он, улыбаясь одним уголком губ. — Понимаю, — усмехнулся я, протягивая руку и прикасаясь холодной ладонью к его щеке. — Тебе и не придется. — Что, будешь теперь прятаться от меня? — Круспе приглушенно рассмеялся, на что я только глаза закатил, притягивая его ближе к себе за шею и выдыхая ему в самые губы. — Какой же ты придурок, господи… — и я снова поцеловал его, слегка прикусывая за нижнюю губу, чтоб неповадно было. Он улыбнулся сквозь поцелуй и ущипнул меня за бок. — Так это что, получается… мы теперь типа в официальных отношениях? — с неприкрытой насмешкой осведомился Рихард, садясь на постели и упираясь в нее одной рукой. — Ну получается, коль не шутишь… — хмыкнул я в ответ, следуя его примеру и заставляя себя принять вертикальное положение. Мышцы гудели, наливаясь слабостью, что-то внутри неуютно переворачивалось, влезало на новый участок образовавшейся пустоты и давило на желудок, предрекая очередной приступ тошноты, но сейчас это не имело значения. Я уже, честно говоря, забыть успел, каким мощным всплеском гормонов одаривает меня организм после оргазма, особенно если его мне обеспечил человек, который мне небезразличен. А в случае с Круспе это было очень уж мягко сказано. Кто бы, блять, мог подумать… — Пошли, может, покурим? — предложил он, потягиваясь и как ни в чем не бывало разминая шею. Я подавил зевок и нехотя застегнул джинсы, чуть ли не из-под палки заставляя себя оторвать зад от дивана. — Пошли, но для начала я бы предпочел… кхм, умыться, — я сделал шаг к нему навстречу, наклонился и, указательным пальцем подцепив его подбородок, коротко чмокнул в губы. — М-м… — протянул Рихард, расплываясь в улыбке. — Ну иди-иди… кхм, умойся… ванная знаешь где. Еще бы я, блять, не знал. Предпочел бы, может, не знать, но судьба распорядилась иначе. Шутка ли? Один, что ли, раз я отмывал его от крови, заматывая в десятки слоев бинта? Я на пару секунд закрыл глаза, отгоняя дербанящий душу образ, и ретировался туда, где можно было со спокойной душой по-человечески оттереть живот от спермы, а не размазывать ее бумажной салфеткой. И я, блять, не знаю: то ли у меня зрение прорезалось только к моменту, когда я уже насухо вытирался чистым полотенцем, то ли эйфория только тогда отступила достаточно, чтобы я смог заметить что-то, кроме крана и мыла, но внезапно мой взгляд уперся в кое-что, от чего волосы по всему телу дыбом встали. Минуты три я стоял на месте истуканом, не в силах пошевелиться или просто оторвать взгляд от крышки стиральной машины, на которой обнаружилось это. Казалось бы, просто библиотечная карта его университета, ничего необычного. С фотографии смотрит его серьезное лицо, на темном фоне читается информация о кампусе и о профильной специальности Круспе… и, сука, все бы ничего, но, помимо этого, темный фон прекрасно подчеркивал следы белой пыли на длинной грани пластикового прямоугольника. Я, может, интеллектом и не блещу, но дважды два складывать умею, и это явно был не стиральный порошок. Кое-как отвиснув, я сделал шаг ближе, боязливо провел дрожащим от внутреннего напряжения пальцем по белой поверхности машинки и предсказуемо собрал то, что было неразличимо глазу. Тонкий слой мелкодисперсной кристаллической пыли охотно пристал к пальцу, позволяя мне себя увидеть, как будто давая вольготное разрешение. И вот тут уже у меня оставалось только два варианта: либо стиральная машинка Рихарда страдает от опрелостей и нуждается в детской присыпке, либо… Я поднес палец к губам и коснулся остатков белого порошка кончиком языка. Горький. Пиздец какой горький. С-сука, еб твою мать, Круспе.