***
Первый месяц лета пролетел незаметно. Мы погрузились с головой в работу над теми песнями, что уже начали наклевываться при первой встрече, и выстроили каркасы для еще нескольких. Не замечать перемен летом оказалось куда проще, чем нам казалось: почти целый месяц мы провели в Рюгене, живя в том самом доме, и в Шверин ездили от силы раза два, и то разными компаниями. К началу июля дело поперло как настоящий локомотив. Оказалось, что в бывшую комнату Рихарда готовился заселяться парень, которого Тилль знал уже несколько лет: он собирался поступать в магистратуру нашего университета, а Линдеманн, как нельзя кстати вспомнивший, что его знакомый раньше играл на клавишах в какой-то подпольной группе, не стал упускать возможность сразу же затащить его к нам. Парня звали Кристиан Лоренц (хотя он настаивал, чтобы его называли Флаке — по второму имени), и характер у него, мягко говоря, оказался не подарок. В первое время он был настолько невыносим, что я был готов ставить ультиматум: либо я, либо он, несмотря на все попытки Рихарда сгладить углы и убедить меня остыть. Общался он преимущественно с Тиллем, зато при каждом удобном случае критиковал каждого из нас, причем не только за игру, но и за личные качества. Рихарда он невзлюбил сразу: он, мол, слишком много о себе думает; Шнайдер, по его мнению, не отличался интеллектом, поэтому с ним Кристиан контачил как можно меньше; Олли его напрягал тем, что особо не участвовал в беседах, а я ему показался тем самым тихим омутом, в котором по закону природы должны водиться некие черти, поэтому со мной наш новый клавишник переговаривался по возможности опосредованно — через Тилля. — Скажи ему, чтоб так на меня не смотрел, — заявил он Тиллю однажды, из другого конца комнаты уставившись прямо на меня через толстые стекла своих здоровенных круглых очков. — Как? — прищурившись, поинтересовался я, не дав Линдеманну и рта раскрыть. Флаке нахмурился и уткнулся в свой синтезатор. — Как баран на новые ворота, — едко отозвался он, зубочисткой вычищая воображаемую пыль из щели между клавишами. — Не знаю, что ты задумал, но ебало у тебя хитрое донельзя. Вот и держи его при себе. Честно говоря, от такой наглости я, не побоюсь этого слова, охуел настолько, что даже не нашел, что ответить. Помнится, за меня тогда впряглись Олли с Рихардом и дело чуть не кончилось дракой. Что еще меня напрягало в Кристиане, так это то, что он не упускал возможности отпустить какую-нибудь остроту в сторону наших с Круспе странных отношений. Для его телосложения язык у парня был непропорционально длинный, а самомнение выпирало вперед с таким усердием, что стоять рядом с ним становилось тесно, каким бы длинным и плоским он ни был. Однако факт оставался фактом: с его появлением у нашей группы некое фирменное звучание появилось даже раньше, чем название, поэтому приходилось прикладывать все усилия, чтобы хоть как-то ужиться. В первый раз поговорить с глазу на глаз нам удалось только на грандиозной пьянке в честь наконец обретенного названия коллектива и первых одиннадцати песен, что мы записали и свели по блату на какой-то студии звукозаписи, где работал доселе неизвестный мне родственник Рихарда. В каком-то непопулярном клубе на отшибе Рюгена, где Тилль заплатил диджею, чтобы он поставил наше творение, мы все здорово накидались — и такому активному напряжению между участниками коллектива места попросту не осталось, поэтому Лоренц вполне спокойно полночи просидел рядом со мной. Правда, ближе к утру дело приняло довольно необычный оборот. — Ты странный, — настаивал Кристиан, пока я, расфокусированным взглядом вперившись в яркую вывеску над барной стойкой, пытался уговорить себя допить хуй знает какую по счету кружку пива. — И не в хорошем смысле странный, а в смысле ебнутый какой-то, только не показываешь этого. — Да? — я повернул голову и уставился на собеседника. Длинные волосы Лоренца местами выбились из-под резинки и теперь завешивали часть его худющего лица. Не сказать, что это было плохо, — так хотя бы было не так очевидно, насколько это лицо непропорционально. — Пизда, — отрезал он, придвигая к нам пепельницу. — Я хочу сказать, что у тебя в башке, похоже, обильно насрано. Если кто-то из нас и может выкинуть какую-то хуйню, так это ты. Разве я не прав? Я пьяно фыркнул, вытаскивая из кармана сигареты. — И че ты этим хочешь сказать, Конфуций? — поинтересовался я, губами доставая сигарету из пачки. Кристиан, совершенно ничего не стесняясь, дождался, пока я справлюсь с задачей, и, не утруждая себя просьбой, вытащил одну себе прямо у меня из-под носа и зажег спичку. — Просто объясняю, — непринужденно ответил он, сделав первую затяжку и протягивая мне все еще горящую спичку. Я наклонился к его руке и раскурил сигарету. — А я тебя просил? — я выдохнул дым в сторону и прищурился, изучая взглядом его спокойное лицо. — А меня не надо просить. Я хочу разобраться. — В чем? — я хмыкнул и обмахнулся полой рубахи, пытаясь хоть немного охладить горящее лицо. — В том, как лучше всего испортить со мной отношения? — Нет, — спокойно возразил он. — Мне нет смысла с тобой сраться. Я хочу понять, что ты за человек такой. Я всех их понял, кроме тебя. — Флаке затянулся и махнул бармену, призывая повторить его заказ. — Ты не замечал, что даже в коллективе ты как будто одиночка? В смысле, ни на кого не похожий и вечно у себя в голове. С ними, но не с ними. Я закатил глаза и снова повернулся к светящейся вывеске. — Бля-я-ять, братан, я что, у психолога? — недовольно протянул я, снова поднося сигарету к губам. — Че ты мне в хуй впился, как пиявка? То срет меня почем свет стоит, то в душу лезет. Ты уж определись, а. Кристиан упрямо мотнул головой, затягиваясь так, что мне показалось, у него этот дым из ушей повалит. — Да нахуй мне сдалась твоя душа, — изрек он, с каждым словом выпуская по облаку дыма. — Это я к тому, что такие люди, как ты, обычно самые непредсказуемые. Вот ты чего-то там смеешься с пацанами, а завтра прирежешь кого-нибудь или повесишься в общей душевой. А потом все будут говорить что-то типа: «Ой, а как же так вышло?» Вот мне бы и хотелось понять, чего от тебя можно ждать: первого или второго. Я вздохнул и залпом допил уже не лезущее в меня пиво. — Ты все сказал? — устало поинтересовался я, собрав двух Лоренцов в одного. — Ты не ответил, — настойчиво произнес он, вперившись мне в глаза. — Нахуй иди, как тебе такой ответ? — Ожидаемо, — он раздраженно цыкнул. Я снова закатил глаза. — Ну вот и все, — я вернул взгляд к вывеске, настраиваясь на то, чтобы уйти и не впечататься при этом мордой в пол. — Можно дать тебе совет? — не сдавался Кристиан. Я про себя уже давно сделал вывод, что ему больше наливать явно не стоило, но он, кажется, до сих пор этого не просек. — Тебе делать, что ли, совсем нехуй? — я снова повернул голову, подперев ее кулаком и непонимающе хмурясь. Он на меня даже не посмотрел. В некотором роде этот разговор напоминал какой-то сюр и наблюдать за ним отчасти было даже интересно. — Во-первых, выйди из своего пузыря и будь собой. И психика целее будет, и людям больше понравишься, — продолжил Кристиан, проигнорировав мой вопрос. — А во-вторых, научись давать отпор. Круспе тебя использует, а ты ведешься… Я все понимаю, конечно, но есть вещи, о которых я точно не хотел слышать мнения едва знакомых мне людей, и мои отношения с Рихардом были одной из них. Даже если он в чем-то и прав. — Очки сними, — перебил его я. — Чего? — не понял Лоренц. Вместо ответа я повернулся к нему и двумя руками бережно снял с него очки за дужки, положив их на стойку. Не успел он и рта раскрыть, я замахнулся и не слишком сильно, чисто символически, прицельно зарядил ему кулаком в нос, отчего он с грохотом опрокинулся на пол вместе со стулом. Пронаблюдав за траекторией падения, я отмахнулся от готового позвать охрану бармена, давая понять, что полноценной драки не будет, медленно поднялся и наклонился к Кристиану, упершись руками в колени. Самое интересное: я даже не сильно разозлился. Просто у меня появилось стойкое ощущение, что наглости парню явно нужно поубавить и сам он с этим не справляется. На шум неизбежно обратили внимание тусующиеся неподалеку одногруппники. — Живой? — поинтересовался я, насмешливо наблюдая за тем, как он, слепо щурясь, на ощупь пытается вытереть кровь, неспешно вытекающую из пострадавшего носа. Кристиан швыркнул и приподнялся на локте. — Живее всех живых, — гнусаво отозвался он, ища на полу отлетевшую в сторону сигарету. — Отлично. В следующий раз подумай дважды, прежде чем спиздануть что-то умное. Подоспевший Шнайдер, видя, что мы, вопреки его ожиданиям, вполне себе мило общаемся, застыл где-то по левую руку, поглядывая то на меня, то на Лоренца с абсолютно непонимающим лицом. Кто-то одной рукой обхватил меня поперек живота сзади, очень кстати помогая мне удерживать равновесие. Мне потребовалось около пары секунд, чтобы понять, кто это был. Прикосновение Рихарда я ни с чьим другим не спутаю. — Пацаны, вы че творите? — недоуменно спросил Шнайдер, наблюдая за тем, как я беру со стойки круглые очки и протягиваю их распластавшемуся по полу Кристиану. — О, да ничего особенного, — хмыкнул я, выпрямляясь и накрывая руку Рихарда на моем животе своей. — Кое-кто много выебывается, а я просто учусь давать отпор.***
Как бы то ни было странно, после этой пьяной беседы отношения у нас более-менее выровнялись. Флаке от меня отцепился, а у меня не было желания вступать с кем-либо в конфликт. Более того, он даже перестал искать окольные пути и вполне мог общаться со мной напрямую. Иногда мы даже вместе ходили курить, но другом или даже приятелем его назвать у меня язык бы не повернулся, да и я ему, очевидно, нравился меньше всех. Тем не менее он перестал отпускать едкие комментарии и о нас с Рихардом, что не могло не радовать. К слову об этом, во время работы над первым альбомом, если этот сборник песен можно так назвать, мы с Рихардом буквально слились воедино, прекрасно дополняя друг друга и вместе придумывая такие вещи, от которых у всей компании волосы вставали дыбом (даже у Оливера, разве что на руках). Конечно, иногда мы сталкивались лбами, когда не могли сойтись во мнении, но все наши конфликты разрешались буквально в течение пары часов. С головой увлекшись музыкой, мы и думать забыли обо всех межличностных терзаниях, с которыми постоянно сталкивались до этого. С учетом всех этих факторов у меня в голове периодически возникал вопрос, на который я так и не нашел ответа: к чему в том барном разговоре Кристиан вдруг сказал, что Рихард меня использует? Когда он появился на горизонте, у нас уже все было хорошо. Несмотря на то, что я более-менее смог восстановить доверие к Круспе, этот момент иногда меня тормозил, заставляя анализировать эти слова снова и снова. В конце концов я каждый раз приходил к выводу, что Лоренц просто ляпнул по пьяни, не подумав, но посеянное зерно сомнения выкорчевать было не так просто, учитывая, насколько плодородной была почва. Каждый раз я отгонял от себя эти мысли, но стоило мне слегка загрузиться, как они возвращались на свое законное место. Однажды я даже попытался выяснить у Лоренца подробности, но тот от меня только отмахнулся, в своей привычной манере в лоб заявив, что ему наши отношения до пизды. К августу мы уже вовсю выступали со своим материалом. Не сказать, что Шверинская или Рюгенская публика охотно нас принимала, но панкушные фестивали проводились чуть ли не каждые выходные, и мы не упускали возможности втиснуться в каждый, где потихоньку получали одобрение от все большего количества народу. Появились даже энтузиасты, которые просили у нас экземпляры кассет и пластинок, и тогда мы начинали суетиться и штамповать штучные копии на продажу. Какой-никакой, но все-таки мы снискали успех. Мне, если честно, до успеха не было особого дела. Я кайфовал от самого процесса, с головой отдаваясь каждой сыгранной ноте, каждому взятому аккорду. Без шуток — я постоянно зарабатывал себе растяжения и синяки просто оттого, что слишком активно перемещался по сцене и постоянно сносил собой что-то из аппаратуры или просто неаккуратно двигался. Мне было похуй, я чувствовал музыку всем своим нутром и приносил ей столько жертв, сколько требовалось. Иногда я выныривал в реальность, но только для того, чтобы полюбоваться остальными, и это зрелище никогда меня не разочаровывало: все шестеро из нас дарили себя публике и друг другу без остатка. Молодые, неопытные, со скудным репертуаром и хуевой аппаратурой, мы были настолько живыми и энергичными, что на все эти мелочи становилось наплевать. Я видел, как горит за барабанной установкой Шнайдер, выбивая из нее всю возможную дурь, с восторгом наблюдал за тем, как Олли размахивает басом с такой легкостью, словно эта семикилограммовая дура ни хера не весит, и захлебывался от восторга, видя, как Рихард вкладывает всю душу в каждое соло… Точно могу сказать, что Тилль зря в себе сомневался. Простой и скромный по жизни, он владел сценой, притягивал все взгляды, проживал каждое слово и отдавал столько чувств и эмоций, сколько способно вместить в себя человеческое сердце. Он не играл — он жил в том, что преподносит публике, и я любовался им, как завороженный, стоило мне случайно зацепиться за его широкоплечую фигуру взглядом. Никогда… Никогда в жизни я не был так счастлив и горд тем, что я делаю. Что мы делаем. По итогу произошло следующее: все лето мы пробухали как черти, ни дня не просидев на месте, из-за чего я напрочь забыл обо всех проблемах, которые преследовали меня весной. В эти три месяца я, кажется, впервые зажил по-настоящему. Мы невероятно сблизились с парнями, и я наверняка мог сказать, что я никогда не чувствовал себя настолько живым и настолько нужным. Я безгранично обожал своих старых друзей, но теперь по-настоящему влюбился и в Тилля с Кристофом, а они, в свою очередь, души не чаяли в нас с Оливером. Выпадал только Кристиан, но, даже несмотря на мое предвзятое к нему отношение, я ощущал, что со временем и он окончательно вольется в коллектив и перестанет крутиться только возле Линдеманна. Оставив за плечами ворох старых проблем и комплексов, я обрел семью — то, чего я даже не мечтал найти в обозримом будущем.***
Рихард не оставлял меня ни на день, и я наслаждался каждым моментом, что мы были вместе. Сидя на лавочке неподалеку от общежития, я ждал, когда он подъедет, чтобы забрать меня к себе в Варниц. То свободное время, что у нас выдавалось между концертами и репетициями, мы в основном проводили там, из-за чего я всерьез стал забывать, как выглядит наша с Олли комната в общежитии. Оливер, которому нужно было время в одиночестве, чтобы перезаряжать батарейки, был всеми руками «за» такой расклад, поэтому здесь проблем не возникало. Глубоко затянувшись уже второй по счету сигаретой, я закрыл глаза и запрокинул голову, подставляя лицо жаркому августовскому солнцу. До начала последнего учебного года оставалось всего два дня, но я был совершенно не настроен снова погружаться во всю эту университетскую суету, предпочитая ей свободную жизнь человека, который делает то, что душе угодно. Единственной причиной, по которой я еще не отчислился, было то, что мне было нужно общежитие (ну это если не учитывать уголовную ответственность за тунеядство, из-за которой, не успев найти себе формальную работу, я мог оказаться на каких-нибудь угольных шахтах или еще где похуже). Безусловно, я любил языки и специальность я выбирал, исходя из личных предпочтений, но музыка оказалась мне значительно ближе. Плюс практика показала, что я довольно слаб духом и не могу выносить постоянное давление со стороны учебного офиса: у меня начинает протекать крыша. Если прибавить к этому хоть какие-то личные неурядицы… все мы помним, к чему это меня привело. Из раздумий меня вырвал шорох шин по асфальту за территорией общаги. С хлопком водительской двери я поднял голову и перевел взгляд на стремительно приближающегося ко мне Рихарда — разумеется, тоже с сигаретой. Я широко ему улыбнулся и соскреб себя со скамейки, позволяя ему на ходу врезаться в меня и заключить в крепкие объятия, на которые я не преминул незамедлительно ответить. — Привет, Солнце, — произнес он и прижался губами к моей щеке. Я ответил ему тем же, слегка похлопав его по спине ладонью. — Здравствуй, родной, — я отстранился и с хитрой улыбкой заглянул ему в глаза. — Ну как ты? Успел отойти от вчерашнего? — Только не предлагай продолжить, а то я тебя знаю! — рассмеялся Рихард, легонько толкая меня кулаком в плечо. — И в мыслях не было! — я театрально замахал руками, делая вид, что подобное заявление меня не то напугало, не то оскорбило. Ну естественно! Вчера мы всей компанией напились в каком-то баре на отшибе города до такой степени, что нам с Шнайдером пришлось тащить Рихарда домой на себе и еще какое-то время выслушивать его пьяные откровения на тему того, какие мы хорошие друзья. А то, бля! Кто еще стал бы несколько часов к ряду сдерживать рвотные позывы, лишь бы не заблевать ему новую квартиру? Кто еще бы ушел под утро, только убедившись, что герр Круспе удобно устроился в своей кровати с тазиком под боком? Естественно, поди поищи еще таких друзей. О том, что до такси мы с Кристофом ползли в обнимку и дважды просили водителя остановиться, мы дружно решили никому не рассказывать. После того как Шнайдер сунул водителю десятку, для меня кино и вовсе обрубалось. — Вы вообще как вчера до общаги добрались? Не было проблем с комендой? — Рихард сунул руки в карманы, перекатываясь с пятки на носок. — Н-ну-у… — протянул я, щурясь на один глаз. — Тебе честно или историю захватывающую придумать? — Только не говори, что не помнишь… — Рихард усмехнулся, склонив голову набок. — Ни пиз-ды, — охотно подтвердил я, чеканя каждый слог, и затянулся до рези в легких. Круспе рассмеялся, параллельно умудряясь делать затяжку, метнул окурок в урну и потянул меня за плечо. — Пошли, в тачке докуришь. Спорить не было смысла, и уже через минуту я плюхнулся на переднее сидение изумрудного «Опеля», скрещивая ноги на торпеде. Только мне Рихард мог позволить подобную наглость, и я охотно пользовался своим привилегированным положением, ведя себя как отборное быдло. И хуй бы я клал на то, что каждый первый препод в ВУЗе знал меня как умного и ответственного мальчика с хорошими оценками и должным воспитанием. Как там Флаке говорил? «В тихом омуте черти водятся»? Мой омут не такой уж тихий, но доверху этими чертями забит, и похуй, кто че подумает. Я откинул спинку сидения на несколько позиций назад, съехал вниз и сложил руки на животе, устраиваясь, как на шезлонге. Учитывая, что я ни пизды не выспался за эту ночь, а в машине меня зачастую вырубало по щелчку пальцев, я предположил, что в любой другой позе уже в самом начале почти часовой поездки я, скорее всего, начну протирать головой дырку в дребезжащем окне, а этого мне бы не хотелось. Усевшийся рядом Рихард не сдержал смешка. — Удобно тебе? — вежливо поинтересовался он, заводя двигатель и наблюдая за тем, как я отправляю окурок в свободный полет через щель окна. — Мне заебись, — деловито заявил я и в полушутливой манере водрузил руку на подлокотник, требовательно раскрывая ладонь. Рихард цыкнул и, включив передачу, ухватил меня за руку, переплетая пальцы. Не знаю, что за детская черта играла во мне каждый раз, когда я оказывался в его машине, но ездить, держа его ладонь, было особым кайфом. Рихард не возражал, и это уже вошло у нас в привычку. Не успели мы проехать и сотни метров, как меня одолела зевота. — Вот теперь вижу, что бухал всю ночь, — усмехнулся Рихард, поглядывая в мою сторону. — А то сначала мне показалось, что ты какой-то слишком бодрый, а нет, все встало на свои места. Я лениво почесал лодыжку подошвой второго кеда и снова скрестил ноги, прикрывая глаза. — Рули, не отвлекайся, — хмыкнул я, слегка сжав его ладонь. Рихард рассмеялся и, по-видимому не желая отпускать меня, протянул обе наших руки к магнитоле, включая первую попавшуюся кассету. Салон наполнился какой-то незнакомой мне по-летнему легкой мелодией. — Все, спи давай, тогда и отвлекаться не буду, — произнес он ласково, пряча в голосе оттенок насмешки. Голова слегка побаливала после вчерашних похождений, но музыка на удивление не действовала на нервы. Я поудобнее устроился на сидении и уставился в окно. Как и ожидалось, стоило нам выехать на ровную дорогу, меня тут же срубило. Разбудило меня довольно необычное ощущение: что-то чрезвычайно колючее шоркнулось о тыльную сторону моей ладони. Я открыл глаза и, проморгавшись, нахмурился, пытаясь понять, что это вообще было. Ответ оказался донельзя прозаичным: Рихард терся небритой щекой о мою руку, с которой по-прежнему переплетал пальцы, смотря на меня с настолько хитрой рожей, что меня с первых же секунд осознания пробило на смех. — Ты че делаешь? — прыснул я, тем не менее никак ему не мешая. — Бужу тебя. А на что еще это похоже? — заискивающе улыбнулся он, после чего прижался к моим костяшкам губами, оставляя едва ощутимый влажный след. — На нападение чересчур ласкового ежа. Бриться не пробовал? — поинтересовался я на зевке, даже не предприняв попытку его задавить. — Будет сделано, — он фыркнул, еще сильнее напомнив этим ежа. — Однако видишь, как пригодилось? А так я тебя еще полчаса мог звать. Пошли, а то сваримся вкрутую. Тут он действительно был прав: солнце грело так, будто намеревалось сжечь дотла все живое и неживое в чертовом Шверине. Рихард выпустил мою руку, и я потянулся, убирая ноги с торпеды. Нужно было как-то собирать себя в кучу, чтобы добраться до прохладной квартиры. Стоило нам только зайти, Рихард потянул меня в единственную комнату и усадил на диван. — У меня для тебя предложение, — произнес он, заискивающе улыбнувшись и упорхав куда-то в сторону тумбы с бесконечным количеством ящиков. — Руки и сердца? Я согласен, — усмехнулся я, садясь по-турецки. Рихард обернулся и цыкнул, с шутливым укором склонив голову набок. — Не торопи события, — весело отозвался он, возвращаясь к своему занятию. — Нет, другое предложение. Я тут кое-что добыл. — Если это деньги в дар, то я тоже согласен, — хрюкнул я, наблюдая, как он роется в ящике. Рихард снова обернулся, деланно хмурясь. — Блять, Пауль. Ты можешь хоть минуту прожить без острот? — Засекай, — дружелюбно оскалился я, откидываясь на спинку дивана. Чем дольше он там копошился, тем сильнее подогревался мой интерес, и вскоре я ощутил, как от нетерпения начинаю дергать ногой, даже учитывая, что поза к этому мало располагала. — Сука, ну не томи… — капризно протянул я, не выдержав. — Что там у тебя? — Нашел, успокойся, — сияя широкой улыбкой, Рихард прошествовал обратно к дивану и сел рядом. Приглядевшись к тому, что он держал в руке, я осознал, что его «предложение» было не чем иным, как двумя «марками» в зиплоке. — Кислота? — удивился я, переводя взгляд с пакетика на Круспе и обратно. Он кивнул. — Да. Причем отборная. — Спасибо, хоть не борная. Дай посмотреть, — я протянул руку и забрал у него зиплок. Отношение ко многим вещам в моей жизни менялось в зависимости от обстоятельств. Выступая на различных фестивалях, где обитали разного рода отбросы общества, мы с парнями перепробовали немало дряни чисто ради прикола, и мое отношение к наркотикам солиднее травки из отвращения, которое я испытывал к этой теме каких-то пару лет назад, плавно перетекло в банальное любопытство. Сейчас, понимая, что он мне предлагает, я не испытал ни отторжения, ни тем более шока — лишь приземленный интерес. — Ты пробовал раньше? — спросил я, разглядывая небольшие квадратики с причудливыми картинками, словно сделанными детьми для детей. Эта мысль показалась мне дикой, но отчего-то привлекательной в своей гротескности. — Было пару раз, довольно давно, — отозвался Рихард, приподнимаясь, чтобы подобрать под себя ногу. — Более-менее понимаю, что к чему. Мне их знакомый Берта подогнал, Герцог. — Герцог? — я усмехнулся. — Ну и имечко, конечно. — Это не имя, — улыбнулся Круспе. — Кликуха. Как его зовут, я в душе не ебу. Он помолчал, с любопытством разглядывая мое лицо. Заметив это, я поднял глаза, встречаясь с ним взглядом. — Ну так что? Ты согласен? — голос Рихарда прозвучал нетерпеливо, немного взволнованно. Я улыбнулся одним уголком губ. — Родной, — произнес я с долей полушутливой укоризны. — С тобой я на любое говно согласен, а тут всего лишь какие-то марки. Давай объясняй, что это за хуйня и как ее едят.***
Первый эффект мы ощутили спустя минут сорок, когда толкались у плиты в крошечной кухне. Узнав, что завтрак я проспал, Рихард решил во что бы то ни стало накормить меня хоть чем-то, а я, вместо того, чтобы по привычке возражать, вызвался ему помочь. Нарезая куриную грудку на кубики, в какой-то момент я осознал, что с кусочками что-то не так. — Рих, — окликнул я копошащегося в шампиньонах Круспе. — Скажи мне на милость, в курице бывают черви? — Какие нахуй черви? — озадаченно спросил он, вырастая у меня за плечом. Стоило ему приглядеться, где-то у меня над ухом раздалась удовлетворенная усмешка. — А, эти. Так это не черви, друг мой, ты присмотрись. Я слегка прищурился и понял, что он прав. Никакие это не черви, просто воздух словно обрел текстуру. Такие же «черви», а точнее, крошечные волны, едва ощутимо искажали все вокруг: и стены, и поверхность столешницы, и мои собственные руки. Я поднял к глазам нож и присмотрелся к узорам на поверхности лезвия, словно сделанного из дамасской стали. — Красиво… — протянул я, вертя лезвие перед глазами. — А то! — Рихард склонил голову и чмокнул меня в плечо. У меня по спине прошли мурашки. — Добро пожаловать, Солнце. Я повернул голову и наткнулся взглядом на его теплую улыбку. Сдерживаться было трудно, и я ощутил, как мои собственные губы против воли растягиваются, обнажая верхний ряд зубов. Рихард хотел было вернуться к раковине, где отбирал грибы, но что-то заставило его передумать и сделать шаг в мою сторону. — Блять, господи, за что мне это… — он поднял взгляд к потолку и рвано вздохнул, не прекращая улыбаться. Я прищурился, пытаясь понять, о чем он говорит. Рихард снова опустил на меня взгляд и вдруг поцеловал, да так внезапно и решительно, что от неожиданности я замер, как парализованный. Сердце в груди заколотилось, как бешеное, словно норовя выскочить наружу. Опомнившись, я выпустил нож из руки и подался ему навстречу, не давая отстраниться. Обеими ладонями обхватив выступающие углы его челюсти, пальцами заходя на шею, я прижался к нему грудью, совершенно не задумываясь о том, насколько это приемлемо. Мне было все равно, я хотел поделиться с ним тем трепетом, который я ощущал при каждом его прикосновении. Мне не хотелось давать никаких названий тому, что между нами происходит, не хотелось вешать ярлыков: любовь, страсть, влечение, — похуй; геи, не геи, отношения, интрижка — вообще поебать. Мы — это мы, и это чувство, которое мы делим между собой поровну, просто есть, ему не нужно никакое определение. Я знал одно: чистое, всеобъемлющее чувство, не заземленное банальной человеческой похотью, наполняло меня до краев, и больше всего на свете хотелось делиться, отдавать, дарить. Сердце уходило в пятки — я понимал, что Рихард отдает ровно столько, сколько получает, потому что он тоже это чувствует. Как инь и ян, как бы банально это ни звучало: похожие, но в то же время полностью противоположные, мы дополняли друг друга, образуя цельную картинку. Будто в какой-то из прошлых жизней мы были одним целым, а затем нас раскидало по разным телам, но тянуло нас друг к другу невообразимо. И все остальное было совершенно неважно. Рихард едва заметно отстранился и прислонился щекой к моей щеке, прижимая меня к своему телу за пояс. — Блять, Пауль… — выдохнул он, слегка поворачивая голову, носом утыкаясь куда-то в мою скулу. — Ты откуда такой взялся, я хуею… Я усмехнулся, склоняя голову в его сторону, прикрывая веки от удовольствия. — Из Восточного Берлина, — с напускной серьезностью отозвался я. — У вас там в Восточном Берлине все такие невероятные или мне просто повезло? — Не знаю, как тебе Олли? — одной рукой я спустился до его груди, ладонью проникая под широкий ремешок подтяжки, кончиками пальцев касаясь кожи плеча на границе с тканью майки. — Мы с детства соседи. — Тщ-щ-щерт, нет… Олли не из этой оперы, — Рихард усмехнулся и опустился чуть ниже, лбом прижимаясь к моей шее. Пришлось запрокинуть голову. — Солнце, нужно закончить с ебаной курицей, пока нас еще не торкнуло и она не начала бегать по столу. Я рассмеялся, заставляя себя отступить на шаг назад. Рихарду явно не хотелось меня отпускать (как и мне его, если честно), но он был прав: нутро мне подсказывало, что еще чуть-чуть — и нам будет не до этого. — А я-то что? Это ты начал! — поддразнил его я, снова находя на столешнице нож. Рихард цыкнул и, наигранно закатив глаза, вернулся к перебиранию шампиньонов.***
Курица на вкус оказалась густо-оранжевой и пахла песнями «Аббы». Голос Рихарда — темно-синий, с золотым тиснением, — ложился на кожу бархатной тканью. В него хотелось укутаться и раствориться, как капля отдушки в свежесваренном мыле. Музыка, играющая из радиоприемника, бальзамом на сердце сглаживала все трещины и шрамы. Огонек сигареты Рихарда казался кроваво-красным и отпечатывался на сетчатке, стоило лишь мельком поймать его взглядом. — Что ты видишь? — спросил Круспе негромко, указывая в сторону большой цветочной клумбы под окном. Я перевел взгляд вниз и прищурился. — Корабль. Маленький такой, — отозвался я, всматриваясь в линии длинных мачт и хитросплетения лееров. — Галеон, — подтвердил Рихард, мечтательно затягиваясь. — Странно: штиль, а паруса полны. И действительно: крупные прямоугольники разноцветной парусины, украшенные причудливыми изображениями, напоминающими кишащий клубок змей, были так натянуты, что можно было разглядеть каждый завиток. Я медленно вдохнул дым, наблюдая за хаотичным мельтешением крошечных матросов. — Как думаешь, чего они так суетятся? — поинтересовался я, складывая локти на перила балкона. — Похоже на… это… — Рихард нахмурился, пытаясь подобрать слово, но он зря старался: каким-то образом я сразу понял, что он имел в виду. — Так ведь штиль же, — возразил я на его неозвученную догадку. — Хм… — он задумчиво покатал сигарету между пальцами. — Было бы прикольно у них спросить. Жаль, на самом деле там обычная клумба. Я усмехнулся. Действительно, было бы куда проще, если бы все видели то же, что и мы. Однако для меня оставалось совершенно восхитительной загадкой уже то, как мы с Рихардом умудряемся видеть одно и то же. Мне даже начинало казаться, что он мне подыгрывает, поэтому я решил вывести его на чистую воду. — Видишь парус центральный? Не могу понять, что на нем такое. — Как что? — удивился Рихард, поднимая на меня взгляд. — Змеи, ты разве не видишь? Дохуища змей. Я вгляделся в его светло-синие глаза (боже, я никогда не замечал, что они такие яркие…) и зажал сигарету губами. — Как это вообще возможно? — Не знаю, — он пожал плечами и улыбнулся. — Возможно, мы с тобой не такие разные, как может показаться. Он протянул руку и привычным движением загладил мои волосы назад, убирая выбившиеся пряди с лица, и мне показалось, что я прочувствовал не только его теплую ладонь в моих волосах, но и свои волосы под его пальцами. Словно это я сам к себе прикоснулся. По спине пробежали мурашки. — Знаю… — улыбнулся Рихард, ловя мой восхищенный взгляд. — Я тоже чувствую. Пойдем. Он взял меня за руку и, дождавшись, пока я выброшу сигарету, завел в комнату, медленно опускаясь на диван. Я слегка толкнул его в грудь, заставляя лечь, и навис сверху, одним лишь взглядом скользя по его загорелой коже, отдающей привкусом сандала и табака на самом кончике языка. Соблазн прижать его к себе и слиться в единое целое был сильнее всех остальных чувств, но я держался, упершись коленом и руками в диван. — Чего ты ждешь? — спросил он, снова укутывая меня в одеяло своего голоса. — Синий с золотом, — выдохнул я, укладывая ладонь на его широкую грудь. — Как икона. Цвет разума, тайны, святого духа. Рихард улыбнулся и провел ладонью от моего запястья до самого плеча, задерживаясь там, оглаживая кожу большим пальцем. — А ты звучишь как красный. Темно-бордовый. Знаешь, что значат эти цвета вместе? — он приподнялся на одном локте, приближая свое лицо к моему, дыша отзвуками церковного органа мне прямо в губы. — Единство противоположностей, — я улыбнулся, прикрывая глаза и наблюдая за россыпью невообразимой красоты фракталов в темноте под веками. — Земное и небесное. — Да… — Рихард отпустил мое плечо и снова прикоснулся к шее, поглаживая кожу под углом челюсти. — А еще вместе они дают фиолетовый. Основа основ. Цвет раскаяния, духовной любви и мистической связи. Он потянул на себя, и мы снова слились в поцелуе. Причем именно слились: мне казалось, что мы вплавляемся друг в друга, как воск с двух стоящих рядом свечей. Растворяемся друг в друге буквально, всерьез, без остатка, давая тот самый фиолетовый цвет, — и это правильно. Так и должно быть. Невероятная красота момента. Каждого момента, что мне удавалось разделить с ним. Фантастический мир, окружающий нас, от дверной ручки до покрытых узорами обоев, от вкуса сигарет до запаха его голоса — все это: просто, но в то же время сложно, захватывающе, восхитительно. Уже позже, лежа в обнимку в лучах кроваво-красного, как огонек его сигареты, заката, мы наслаждались друг другом, как в последний раз. Никаких сомнений и быть не могло, мы и есть одно целое. Никаких сомнений, никаких вопросов. Так должно быть. Это правильно. Если и существуют множественные вселенные, то те, в которых мы по какой-то причине не рядом, должно быть, воспринимаются нами обоими как ад на земле. Я без него не выживу. Он не сможет без меня. Закон природы, простое правило этого мира. Он медленно развернулся в моих объятиях, снова притираясь лицом к моей шее, и я запустил пальцы в его волосы, прижимая его крепче к себе. — Обожаю… — прошептал он так тихо, что едва можно было его расслышать. Я склонил голову, оставляя невесомый поцелуй на его макушке, и так же тихо выдохнул: — Всей душой.