Kids with Guns

Мысли как дети чистые, а щёки ласкает дождевая дробь, умоляя закрыть глаза, умоляя кричать и навсегда вместе с тем замолчать. В ливнях Франкфурта можно утонуть — Дазай почти в это верит, — стать кораблём на тёмной воде, и прибой новообразовавшегося моря будет ласкать ступни, пока тёплый август не высушит город вновь. Но тот уже будет чистым. Он улыбается, раскидывая руки в стороны. Мягкий хлопок футболки мокнет на коже, но ему не холодно, вовсе нет, — в его волосах только жар наступившего марта, теплее которого лишь пальцы Чуи. На ресницах мелкие-мелкие капли, дрожат и разбиваются о кожу, стоит Накахаре сморгнуть их, и тогда глаза его становятся невыносимо яркими — совсем как окна небоскрёбов, которые почти горят в тумане опустившихся на их головы туч. Он как птица — молчит и смотрит, смотрит и молчит, всепонимающе, как и подобает истинному искусству природы. В его волосах вплетены малахитовые ленты, но к счастью ветер опасается распускать их и почти не трогает. Дазай не простил бы, если бы распустил. Его любовь молчалива. Его любовь шепчет треском приближающихся поездов и пасмурно бегущими по дорогам волнами. Его любовь цветёт на губах безумной улыбкой, под стать сломанной красоте серой городской весны. Дазай не знает, когда успел влюбиться в дожди; но уверен, что когда потянется к Чуе за поцелуем, касания его рук к налившимся румянцем щекам избавят от всей боли.