одиночество на двоих

когда соболев протягивает ему руку, на которой аккуратным почерком выведено его имя, леша молчит, нервно кусает губы и задумчиво смотрит в темные глаза напротив. сырников ни за что не признался бы в этом вслух, но он боится. боится снова довериться, боится снова обжечься, боится снова остаться один. но если любому другому человеку он бы простил даже предательство, то соболеву точно нет. все потому, что его имя обжигает кожу на запястье темными чернилами; все потому, что сырников впервые влюбился — так безнадежно и отчаянно; все потому, что кирилл — его единственный друг. отпустить его стало бы для него все равно что выстрелить прямо в сердце. ему было так страшно признаваться в том, что для него было совершенно очевидно, но в то же время абсурдно неправильно. он не должен был чувствовать то, что ворочалось у него в груди. но он чувствует и ненавидит себя за это. леша отворачивается и отходит к окну, за которым в тихой тверской ночи серебрится луна. кирилл тихо следует за ним, останавливаясь за спиной и осторожно опуская руку на плечо. — если хочешь, я уйду. он произносит эти слова шепотом, чтобы было не так больно. но не помогает. потому что первая влюбленность, которая не подчиняется никаким правилам и условностям, находит его, настигает так внезапно, что он оказывается совершенно к этому не готов. его сердце тянется к одному единственному человеку, а разум кричит, что ему лучше уйти, оставить все как есть и не ломать чужую жизнь собственными заморочками. но противиться своему сердцу не получается. даже если знаешь, что поступаешь совсем не так, как следовало бы. поэтому он остается, дожидаясь чужого вердикта. который может лишь разбить все надежды, безжалостно растоптав разлетевшиеся по холодной плитке осколки, либо… он не мог заставить себя не думать о том, что могло бы случиться, если бы леша сказал ему да. такое короткое, но очень важное. которое относилось не к последней произнесенной им фразе, а к чему-то больше, что было спрятано где-то между строк. первая влюбленность — такая странная, непонятная, необъяснимая. она просто существует, и этого достаточно, чтобы сделать человека уязвимым. — не хочу, — тихо выдыхает сырников, но не оборачивается. правое запястье вновь простреливает ноющей болью, и он мягко трет пальцами бледную кожу, пытаясь избавиться от неприятного ощущения, преследовавшего его вот уже почти месяц. и резко вздрагивает, когда чувствует осторожное прикосновение теплых ладоней. но руку не убирает, с волнением ожидая, что будет дальше. но кирилл не торопится и не переступает черту. он просто медленно гладит его по руке, там, где выведено его имя. но пока он может только догадываться об этом, потому что леша не спешит давать отвечать. сырников торопливо перебирает мысли в голове, пытаясь найти единственно правильное решение. ему нужно решить, чего он хочет на самом деле. а для этого стоило разобраться в себе и в своих собственных чувствах, в которых он увяз, словно в липкой паутине. но кирилл, который находится в непозволительной близости от него, сбивает его с толку. под ребрами болезненно тянет, и сердце пропускает удар за ударом. его резко накрывает чувство безысходности, которое веревкой сжимается вокруг горла. и дышать становится почти невозможно. он быстро оборачивается и вновь сталкивается с соболевым взглядом. однако на этот раз в его глазах мелькает растерянность, граничащая с беспомощностью. ему действительно сложно принять то, что сейчас происходит между ними. потому что никто не рассказывал ему, что может случится именно так. он теряется в сомнениях и страхах, потому что он не уверен, как ему стоит поступить. рассказать ему правду или промолчать. рискнуть или же оставить все как есть. дать им шанс или заставить себя забыть об этом. — я не знаю… — потерянно шепчет, — я не знаю… кирилл как-то устало улыбается и качает головой — прекрасно все понимает. — тогда не говори ничего. он неуверенно отступает и тянет друга за руку. — пойдем спать, пока у нас еще есть шанс хоть немного выспаться. — но… — сырников смущенно потирает покрасневшую шею, отчаянно пытаясь придумать, что сказать. кирилл мягко, но настойчиво его перебивает. — если ты не готов поговорить об этом сейчас, то не стоит. я готов подождать. и вроде бы он должен быть благодарен ему за это, но почему-то на душе становится еще тоскливее. словно что-то внутри протестует, чтобы этот вечер закончился именно так. но вопреки всему, он тяжело вздыхает и первым направляется к выходу. спиной чувствуя взгляд знакомых тепло-карих глаз. в котором отчаянье схлестнулось с болью. но кирилл упрямо молчит, когда через несколько секунд направляется вслед за ним.