Невинность и не винность

- Господа сыщики, примите мои поздравления! Божья благодать оросила мои седины, а часть попала и на ваши макушки. - Николай Васильич, вряд ли то, что исторгают голуби можно назвать благодатью. Полицмейстер хмуро взглянул на сыщиков, и отвернул от них испачканное донышко фуражки: - Порфирий Платоныч, в данном случае ирония неуместна. - Прошу прощения. Так что у нас произошло? - Это я у вас хочу спросить, что с вами случилось? Клювейру ограбили неделю назад, под угрозой наши добрососедские отношения с Португалией, преступники до сих пор разгуливают на свободе, а должны быть на пути в палестины забугорные. А в Петербург должны лететь отчеты о наших подвигах. А у нас что? - полицмейстер потряс газетой: - Под вашим уютным крылышком, в самом центре Российской Империи нечисть свила гнездо! А наше доблестное полицейское управление в ус не дует. Вурдалаки, господа! У нас завелись вурдалаки! Читаем в утренней газете: «Небывалый разгул нежити на отдельно взятой территории! Третьего дня Матрёна Кузякина отправилась по грибы в лесок за Слободкой, там на неё напали двое неизвестных в балахонах, отняли лукошко и надругались»... Надругались, господа! Как вам это нравится? - Можно мне? - Порфирий взял листок и начал читать далее, - … надругались над её любовью к солёным груздям. Кричали, что грибы живые, обладают разумом, равным собачьему, а поэтому употреблять их в пищу всё равно, что есть друзей человека. Рукобейников прыснул в кулак, за что был награжден гневным взглядом полицмейстера. - Ничего смешного, Артамон Адамыч. Эти же нелюди в балахонах перепугали ребятишек, которые до темноты заигрались у кладбища. - А к нам какое это имеет отношение? - поинтересовался Порфирий. - У нас сыскное отделение. Нам прикажете искать корзину Матрёны? Или грузди, поскольку упомянутая выше Матрёна теперь опасается ходить в лес? - А вот тут и про вас есть. Графа Х., поместье коего имеет расположение в деревне Хвостовка, обуяло желание вкусить жареной картошки с грибами. В лес был отправлен графский конюх. Дюжего молодца двадцати пяти лет в лесу поймали вурдалаки, отняли добычу, стащили штаны, привязали к дереву, да охаживали крапивой, пока не стал просить пощады. А упыри тем временем глумились, били в бубен и исполняли песнопения. - До сих пор не прослеживается связь между нами и событиями в усадьбе Хвостова. - Граф не дождавшись грибов, согласился есть жареных карасей. Подавился костью и умер. Умер, господа! - Если мне не изменяет память, графу было лет восемьдесят или девяносто, может его время пришло? - При его-то богатстве что девяносто, что двадцать. Он мог ещё лет двести протянуть, если бы не разгул нечисти. - Раз произошел несчастный случай, нам расследовать нечего. - Это как сказать. Граф тридцать лет вдовел, да женился по лету. Теперь жена рыдает, умоляет найти обидчиков и, желательно, среди домочадцев. Грозит забросать жалобами Департамент полиции. Граф не оставил завещания, а наследники, в погоне за его деньгами, устроили тараканьи бега. - Кого искать прикажете? - Вурдалаков, конечно! Жёны-дети-внуки пусть сами разбираются, кто из них достоин графского наследства. Впору Агату Валерьяновну привлекать. Эти эфемерные сограждане по её части. Артамон Адамыч, отправляйтесь - ка вы по местам преступлений, опросите свидетелей да загляните на кладбище. А вам, Порфирий Платоныч особое задание - поговорите с нашей духовидицей. Убедите её помочь нам. Легко сказать - поговорите, а как это сделать, если эта самая духовидица бегает от него, как ведьма от инквизиции. Вчера столкнулся с ней в коридоре клиники, так она опустила глаза, смиренно вздохнула и прошмыгнула мимо, словно за ней гналась стая умирающих от грибного голода вурдалаков. Порфирий уже целую неделю пытался объясниться и наладить с ней отношения, но пока безуспешно. При его попытках заговорить Агата отводила глаза и растворялась в воздухе, оставляя после себя шлейф “Ночной фиалки”. Он, конечно, виноват, но если бы она дала ему шанс объясниться, то он бы ей всё откровенно, без утайки, поведал. А она, он был уверен в этом, поняла бы, простила, а может ещё и сама извинилась за недоверие. Но это было неделю назад, теперь к его женитьбе добавилось и еще одно прегрешение - дуэль. Ведь знал он, что она не одобрит, а всё равно принял вызов Клювейру. Всё из-за его горячности, не смог удержаться, когда иностранец предъявил права, пусть и соседские, на его Агату. Зато теперь, в связи с так во время разгулявшейся нечистью, у него появился законный повод с ней поговорить. Уж сегодня она не уйдет от него. Хорошо бы поймать её в тёмном переулке, затащить в арку и целовать, пока она не станет готова его выслушать. Это при идеальном раскладе, но он был согласен на любой, лишь бы она пять минут помолчала... Он постоял у лавки с подарками, разглядывая витрину, вздохнул, сожалея о неумении очаровывать дам. Почему-то именно этой, такой нужной сейчас способностью природа его щедро обделила. Эх, надо было жениться на ней сразу, а не растягивать удовольствие на целых пять лет. Тогда она ещё была в несознательном возрасте, и, как восторженный щенок, бегала за ним, принося важную информацию и умильно ожидая одобрения. На месте бывшего книжного магазина царила суета. Рабочие под руководством молодого господина прилаживали новую вывеску “Аптечная лавка. Пилюля от Скруля”. Хозяин лавки, словно дирижёр, размахивал руками и командовал «выше-ниже». В его оркестре царила какофония, рабочие как лебедь, рак и щука тянули вывеску каждый на себя. Порфирий постоял минуту, глядя на путанную работу, и похвалил себя за организаторские способности. Будь его подчиненные такими бестолковыми, ни одного дела им бы не раскрыть. Он хмыкнул, сочувствуя аптекарю и двинулся дальше. Не пройдя и двух шагов, он остановился, услышав крик: “Поберегись!”. Больше он ничего не запомнил. В глазах потемнело и он повалился на тротуар... В этот день солнце для Агаты встало не с той стороны. Всё валилась из рук, какое-то тошнотворное предчувствие покалывало кончики пальцев и подкатывало к горлу. Привезли тело упокоившегося графа Хвостова, его домочадцы штурмовали прозекторскую с требованием выдать справку о несчастном случае, вдова желала обратного. Граф хоть и был далеко не молод, отличался отменным здоровьем и огромным состоянием, которым трепетные родственники хотели завладеть. Доктор Минхерц, давно обещавший научить её делать вскрытие, взял её в прозекторскую: - Что скажете об этом упокоившемся, Агата Валерьяновна? - Мужчина. - Похвально. Продолжайте. Агата смотрела в угол прозекторской, где тот же старик, который лежал перед ней, выглядывал из-за шкафа. Старик сдавил шею и вывалил синюшный язык. - Он задохнулся. Старик изобразил ладонь плывущую рыбу. - Он плавал и утонул. Старик закатил глаза. Доктор, наблюдавший, как она бросала взгляды в пустой угол моментально понял её хитрость: - Агата Валерьяновна, голубушка, ну нельзя же так. Я вам не раз говорил, что в таком деле полагаться на духов неразумно. Медицина - лечебное искусство, оно требует точности и скрупулёзности. Вы же не можете ждать, пока пациенты перешагнут границу загробного мира, дабы вы смогли тогда поставить им диагноз. Я понимаю, что за последние дни вы многое пережили, но тем не менее, надо собраться. Скоро вам, да и нам всем, станет легче. В прошлом месяце я отправил запрос в управление и нам обещали прислать ещё одного врача. Какого-то удивительного специалиста. Учился в Америке и стажировался в Женеве. В Петербурге ему поют дифирамбы. - Дифирамбы кому попало петь не будут! - подтвердила решительная дама, возникшая на пороге прозекторской, словно из воздуха. - Выйдите, пожалуйста, здесь нельзя находится посторонним. - Я не посторонняя, а ваш новый врач. Скруль Пульхерия Ивановна. Агата оглядела эту энергичную даму. Чуть выше её и лет на десять старше, темные волосы забраны в пучок, в глазах горит огонь императивности. Под жакетом, имеющим покрой, сходный с мужским, виднеется жилет, из кармашка которого свисает цепочка от часов. - Вы женщина? - удивился доктор. - Несомненно, - подтвердила незнакомка. - А вы? - Я - Юстас Алексович Минхерц, доктор. А это Агата Валерьяновна Морошкина, моя правая рука. Пульхерия по-мужски пожала руку Минхерцу и обратила внимание на Агату: - Вы тоже врач? - Я и все наши пациенты относимся к Агате Валерьяновне, как к полноправному врачу. Она училась в Сорбонне. - Не доучились? Что помешало вам закончить образование? Муж, дети? - насмешливо поинтересовалась Пульхерия. - Нет, стечение обстоятельств. Новая, явно недружелюбно настроенная докторша презрительно скривилась: - Если вы позволяете обстоятельствам носить вас, как утлую лодчонку в океане, возможно, для всех было бы лучше, если бы вас волной этих обстоятельств прибило бы к семейному очагу какого-нибудь мужчины. Обладающего завидным здоровьем. Чтобы он случайно не пал жертвой вашего небрежного отношения к выбранной профессии. Агата даже задохнулась от возмущения, а нахалка продолжала крушить её, как специалиста: - Вы говорите, купался и утонул? Доктор Минхерц постарался отодвинуть Агату с пути локомотива Пульхерии: - Доктор Скруль, а вы что может сказать о покойном? Женщина походила вокруг стола, пощупала пульс, потянула за мочки ушей: - Пожилой мужчина. Благородного происхождения. Лет восемьдесят- девяносто. Внешних повреждений нет. На лицо признаки асфиксии. Скорее всего подавился рыбной костью. Возможно, это был карась. Доктор в восхищении приоткрыл рот: - Феноменально. Нет слов! Вы сделали столь точный вывод на основании поверхностного осмотра? - Юстас Алексович, покорнейше прошу прощения за шутку. Я прочитала о трагической смерти графа Х. в утренней газете. Агата надулась на нового доктора и смертельно разобиделась на старого. Каков изменник! Знает эту дамочку всего четверть часа, а уже впал в состояние близкому к эйфории. Осталось только жениться на ней, чтобы и она потом Агате приветы передавала. “Феноменально”, “нет слов”. Это у неё нет подходящих слов для описания их слепоты и неразборчивости. Мужчины творят глупости, а она их потом выручай. Так у неё уже скоро рук не останется, все раздаст ради спасения этих перелётных... поползней. Она поискала в памяти название птицы, подходящее для этого момента, но ничего обиднее несчастного поползня ей не придумалось. А он, как на грех, имея название, склонное к прелюбодейству, круглогодично сидел в своих краях, жен, как перчатки не менял, по чужим гнездам не шастал и встать на скользкий путь адюльтера не стремился. Агата побродила по клинике, гонимая отовсюду скептическим взглядом новой докторши, отпросилась и пошла проведать своего раненого жениха-шантажиста. Уж он-то точно будет ей рад. Он желал её видеть ежедневно, посылал за ней и держал у себя подолгу, заводил ей на граммофоне заунывные песни с далеких просторов Португалии. Капризничал, жаловался, стонал, пока Агата бинтовала ему руки, а она, пользуюсь его беззащитностью, исподволь отучала шантажировать безвинных барышень. На следующий день после несостоявшейся дуэли Агата отправилась на разведку и нашла своего благоверного в совершеннейшем раздрае. Клювейру протягивал ей забинтованные руки и сетовал на воров. Уверял, что в его родном Лиссабоне, где его знает каждая собака, такого произойти не могло. Агата искренне соглашалась - не могло, потому как ни её ноги, ни Дездемоновой на побережье Атлантического океана отродясь не ступало, и впредь они не собирались топтать землю славных предков Клювейру. - Адру-Педру, вы помните, что с вами произошло? - осторожно выпытывала Агата. Чувство вины мучило девушку. Ведь это из-за неё он оказался в таком состоянии. - Ноу. Я помнить, что собираться к вам на ужин, а потом очнуться весь изранен. Прислуга говорить, что на меня напала нечистая сила. Чи- чи- га!- по слогам произнес он.- Они были мерзкий тварь! Клыки, глаза и вой. Они страшно выть. - Может они не такие уж и страшные? - обиженная в клинике Агата проявила солидарность с собратьями по ремеслу. - А если присмотреться, даже наоборот, довольно милые? - Ноу! Не надо присматриваться, это был чудовищ! Огромный, меркантильный чудовищ! Они всё украсть. Деньги, драгоценности, ценный бумаг. - А нимфу? - И её, красавицу мою, ненаглядную. Чем мне вас теперь склонять на брак? - Да уж, что ни говорите, а это большая неприятность. Но вам сейчас надо думать о здоровье, а не о свадьбе и шантаже. - Бдительность Клювейру, замотанная в бинты и притупленная участливостью Агаты, соглашалась со всем сказанным. - Вот, выпейте кисель и велите повару сварить холодец, от него быстро кости заживают. Пойдете на поправку, а со временем что-нибудь придумаете. - Не хочу есть этот отвратительный колодец. Он трясется! Настоящий идальго не употребить в пищу дрожащая еда, чтобы не стать трус. Жалобы жениха её только отвлекали от важного раздумья. Куда же делась эта негодница нимфа? Они с Дездемоной взяли только фотографии и пластины. А деньги и драгоценности, получается, утащил кто-то другой? К везунчику Клювейру дважды за вечер наведывались воры? Кто это мог быть? Слуги? Нет, вряд ли. Деньги, допустим, но зачем им понадобилась картина? Как её найти? - Адру-Педру, что же вы натворили! Теперь эта нимфа разгуливает по городу и компрометирует меня! Хандра Клювейру, и без того качавшаяся на качелях между тоской и печалью, приходила в состояние меланхолии и отчаяния: - Ноу компрометациу! Нимфа сотворилась в 1882 году, а вам тогда сколько было лет, восемь? - Двенадцать. - Вот видите, никто эта мошенница не поверит! - Поверят. Вы же сказали, что обыватели с удовольствием верят самому дурному о своих соседях... Агата возвращалась в клинику, когда увидела на улице Штольца. Он, такой аккуратный и красивый, в черной шляпе, с новой тростью, которая очень ему шла, стоял и смотрел как рабочие прилаживают вывеску. Стараясь не попасться ему на глаза, она любовалась им из-за афишной тумбы. Вот он повернулся и сделал шаг навстречу своей судьбе. Нет, не Агате, а аптечной вывеске. Веревка, на которой рабочие её подтягивали вверх, оборвалась и фанерная доска спланировала вниз, задев острым углом его голову... Порфирий пребывал в блаженном забытьи. Они с Агатой скакали на лошадях по лугам и полям. Устали и смертельно проголодались. Хорошо, что у него была с собой скатерть-самобранка. Желая удивить Агату, он взмахнул ею, она живописно спланировала на траву и перед ними появились ведерко с шампанским и фрукты. Ехали они довольно долго, и организм требовал кусок мяса или зажаристую до хрустящей корочки куриную ножку. То ли скатерть скупилась, то ли в её ассортименте таких блюд не водилось, но им пришлось довольствоваться малым. Агата, к его удивлению, была покорна, не артачилась. С задорным удовольствием она пила шипучий напиток и грызла арбуз. Когда бутылка шампанского показала дно, то свершилось чудо и на месте пустой появилась новая. Агата захлопала в ладоши и угостила муравьев виноградом. Когда на смену очередной опустевшей бутылки пришла третья, Агата стала напряженно посматривать в сторону тянущихся по краю поляны кустов. Порфирий деликатно отмалчивался, когда Агата объявила, что милым муравьишкам тяжело и вызвалась помочь им донести виноградную гроздь до самого муравейника. Она попыталась встать, но запуталась в юбках и повалилась прямиком на Порфирия. Хотя вероломные пузырьки и ему нарушили координацию, он успел подхватить девушку, но не удержался на ногах и вместе с ней повалился обратно на траву, умудрившись стукнуться головой о серебряное ведерко. Агата завлекательно хихикала, а он шептал ей: “Я вас люблю”. И целовал её, целовал. Когда поцелуй углубился и наобещал сладострастную прогулку по облакам, Агата взбрыкнула, затрясла его, отбиваясь и закричала: “Порфирий, очнитесь! Ну откройте же глаза!” Он удивленно выполнил её просьбу, решив, что она собирается увидеть там ответы на незаданные вопросы. Его глаза открывались все шире и шире, и вот уже в них можно было прочесть всё самое сокровенное, даже то, как он, будучи пятилетним, высыпал в кастрюлю с супом всё нянюшкино снотворное, на три дня уложив в кровати всё семейство, а в восемь выменял бесценный отцовский нож на подкову от коня Наполеона. Глаза на своих местах уже держались только на силе воли и готовы были вот-вот выскочить, а Агата все продолжала свое: “Очнитесь... Откройте...”. Наконец они не выдержали напряжения, лопнули и всё погрузилось во мрак... Потом в его видениях был гостиничный номер. Он скребся в дверь Агаты. Она распахнула для него дверь и свою рубашку. И опять были поцелуи. Он уже почти затолкал барышню в альков, где скрытая от посторонних глаз кровать гостеприимно раскинула для них свои подушки и одеяла. Но тут, так не ко времени, в номер ввалился какой-то мужик в белом халате и стал их оттаскивать друг от друга. Он кричал что-то про бешенство и сап. И тихой сапой подталкивал Порфирия к выходу. Но Штольца никто бы не назвал дураком! Он не поддавался на грубую силу, вырывался, и обратно примагничивался к Агате. Врач был хитёр, он понял, что просто так их не разлепить, достал из- за спины скалку и ударил его по голове. В глазах Порфирия вновь погасили лампу, всё стемнело, и он провалился в пустоту колодца... И только родной голос, который звал его, заставлял карабкаться по мокрым, склизким стенам этого колодца. Он полз вверх, долезал до середины и падал вниз. Вставал, поправлял шляпу и вновь карабкался туда, к Агате. - Ну же, Порфирий, ещё немножко, поднатужься, я уже вижу тебя. Давай руку! Девушка протянула ему руку, он на последнем издыхании подтянулся и ухватился за кончики тоненьких пальчиков. Но оказался тяжелее. Агата не смогла его ни удержать, ни выпустить его руку, поэтому сделав головокружительный кульбит в воздухе она взмахнула юбками, показала пролетающим птицам своё нижнее бельё, и полетела вместе с ним в колодец. Оберегая любимую, он обнял её, опутал своим телом и принял удар на себя. Удар пришелся на его многострадальную голову, он снова провалился в забытьё. Агата вновь, в какой уже раз, принялась трясти его: - Порфирий Платоныч, очнитесь! Что с вами? - Я бы давно очнулся, если бы вы меня каждый раз не били по голове и не трясли так сильно, - слабо пробормотал он. - Слава богу! Вы живы! - Жив конечно. Где мы? Мы выбрались из колодца? - Мы в клинике. У вас рана на голове. Порфирий с трудом поднял руку и нащупал марлевую повязку. - Вы помните, что с вами произошло? - Помню лошадей, поляну, шампанское, гостиницу при конюшне, злого доктора, который не давал нам целоваться, а потом мы провалились в колодец и искали выход... Надо же, удивлялась девушка, его бред так похож на её реальную жизнь. - Порфирий Платоныч, вам надо отдохнуть. Доктор дал вам успокоительного. - Да, нам это надо обоим. Мы должны быть вместе... Утром, когда глаза мужчины с трудом приоткрылись, первое, что он увидел была спящая Агата. Закрытые лучезарные глаза не мечут в него молнии, губы расслабились и сложились в пухлый бантик и брови, днем упрямо сдвинутые, заняли свои обычные места придавая ей трогательность и беззащитность. Чудо, а не барышня Морошкина! Стараясь не шевелиться и лишний раз не моргать, чтобы её не разбудить, Порфирий созерцал её. Буквы складывались в слова, слова в великолепные стихи, но он из-за дырки в голове их сразу забывал. Едва он мученически вдохнул громче обычного, она проснулась, выпрямилась, потянулась, расправляя онемевшие за ночь мышцы и спросонья захлопала глазами, непонимающе оглядываясь по сторонам. Её голова покоилась на сложенных на тумбочке руках, и кружевная манжета рукава оставила извилистый отпечаток на щеке. Эта розовая полоска из штришков и точек сводила его с ума. - Порфирий Платоныч, как вы себя чувствуете? Вы помните, что с вами произошло? За прошедшую ночь в голове Порфирия заметно посветлело: - Агата, мне надо с вами поговорить. Я должен вам рассказать... - Нет, не надо. Не сейчас. Девушка дернулась, порываясь бежать, но не увидела, что рука Порфирия крепко ухватила складки её юбки. Она закачалась и повалилась на него, как прошлой ночью на поляне. Он не упустил так кстати подвернувшийся шанс, покрепче прижал к себе и зашептал на ухо, моментально ставшее горячим: - Агата, послушайте... Она билась и трепыхалась, как карась, который встал поперек горла графу Х. Слушать его не хотелось, в ответ на откровенность Порфирия ей бы пришлось делится своей, неприглядной. - Порфирий Платоныч, вы не в себе, отпустите меня! - Никогда! Пока не поговорим, никуда вас не отпущу. Мне надо многое вам рассказать. - Вы потеряли память, вчера утверждали, что мы сидим в колодце. - Ничего подобного. Всё, что надо, я помню. Я шёл по улице, а потом на меня упал Скруль. - Вот видите! - обрадовалась Агата. - Амнезия налицо! Это была не Скруль, а аптечная вывеска! - Агата Валерьяновна, почему вы лежите на пациенте? - в палату мужской, уверенной поступью вошла новый доктор. - Займитесь делом! От неожиданности руки Порфирия разжались и размякшая Агата стекла на пол. Вскочила на ноги и ревниво прикрыла от неприятного доктора своего пациента. Пульхерия словно не заметила преграду, отодвинула девушку в сторону и тут же ласково, отнюдь не по-матерински обратилась к Порфирию: - Как наш пациент? Доктор пощупала ему пульс, покрутила его головой - так больно, а так? - из стороны в сторону, заглянула в зрачки. Наклонилась так близко, что Агата решила, чтобы непременно поцеловать. Штольц недоумевающе смотрел на Агату. Она пояснила: - Это наш новый доктор из Петербурга. Пульхерия Ивановна Скруль. - Скруль! Так это был не бред! Пилюля от Скруля! - Да, эта аптечная лавка принадлежит моему брату, Эжену. Евгению Ивановичу. Он ожидает в коридоре, хочет принести вам извинения и как-то компенсировать ущерб. Нет не отказывайтесь, господин Штольц, раз мы оказались виновниками чудовищного несчастного случая, то, будем признательны, если вы примете нашу помощь. Пульхерия хлопотала на Штольцем, оттесняя Агату всё дальше и дальше, к выходу: - Вы до сих пор здесь? Извольте немедленно принести пациенту утку...