***
Звонкое, чистое и мелодичное пение церковного хора отражалось эхом от мраморных стен церкви. Огоньки свечей трепыхались от дуновения ветра и проходящих мимо людей. Множество прихожан было на сегодняшней службе: от знати в богатых роскошных одеждах, до простых христиан. Люси всегда задумывалась: в ком же веры больше? В простых людях, обделенных богатством и живущие день ото дня все хуже, но при этом с благодарностью принимавших каждый новый день? Или же в тех, кто не нуждался ни в чем, а при этом все равно обзаводился проблемами иногда хуже тех, чем страдали христиане? Сестра Мира рассказывала ей, что вера в Спасителя хранится в каждом из нас. Она может быть маленькой и слабой, и лишь под гнетом нужды и отчаяния, человек обращается за помощью к Господу. И Ему не важно: кто ты по статусу, сколько у тебя грошей в кармане и как много у тебя земель. Бог помогает и карает всех одинаково. Люси верила. Верила, потому что и ее Бог за что-то покарал, раз она очутилась здесь. Люси Хартфилия была дочерью Графа Джуда Хартфилия. Некогда изящная аристократка теперь стала простой послушницей при монастыре рядом с церковью Святого Рамуиля. Как же часто стало распространяться явление «запереть неугодную женщину в монастыре». Сплавить. Избавиться. Забыть. В первые дни пребывания здесь Люси даже не могла поверить, что с ней действительно это произошло. Что из-за похотливого старого кобеля, который под закат своей жизни решил сосватать себе молодую невинную девушку, пообещавший за нее горы золота и часть своих земель, ее жизнь будет испорчена. Почти седой, пузатый Герцог Ракфельский был почти вдвое старше девушки, но, ее отца это не смущало, а предложенный мужчиной «подкуп» — снимал всякие возникшие сомнения. Блондинка была старшей из трех дочерей Хартфилия. Но это не значило, что она должна была жертвовать собой и своим счастьем, лишь бы эта участь не постигла ее сестер. Эшлин и Мишель еще смогут найти свое счастье, ведь им только исполнилось 16. А вот ей, Люси, скоро исполнялось 19 — тот самый возраст, когда уже определенно пора было начать рожать сыновей. И девушка не была бы против, даже за счастье, но только рядом с тем мужчиной, которого выберет сама и полюбит. Но ей не предоставили такого выбора, решив все за нее. И на первых смотринах старик тут же полез туда, куда нельзя было лезть до первой брачной ночи. Хартфилия старалась держать себя достойно, все же, на кону была честь ее и родителей, но все же гордость воспитанной леди не выдержала, и когда морщинистая рука больно щипнула ее за бедро, блондинка схватила канделябр. То, что было дальше, хотелось забыть. Родители не поверили ей, а Герцог Ракфельский обвинил ее в яростном вожделении и принуждении к соитию до брака, будто она — первая накинулась на него с похотью и жадностью, а он — преисполненный честью и благородием — отказал похотливой барышне, за что та огрела его канделябром по седой макушке. И тут же стал кудахтать о том, что такая строптивая и, скорее всего, в недалеком будущем, неверная супруга ему не нужна. Отца это вывело из себя. Девушку заперли в башне, без еды на целые сутки. А когда выпустили, то, не успев и опомниться, повели к карете. «— Усмири свой пыл, Люси. Я больше не позволю тебе и твоему нраву портить честь нашей семьи. Ты направишься в женский монастырь, под покровительством церкви Святого Рамуиля. Там ты научишься смирению и терпимости, и будешь пребывать там до тех пор, пока вся эта смута не утихнет. Может, повезет, и за это время кто-то да попросит твоей руки.» Именно равнодушный голос отца и отрешенность в его некогда теплом взгляде ранили девичью душу больше всего. Слезы сестер и матери так же тревожили сердце, но боль и обида захлестнули ее волной отчаяния и смирения. Раз они не пошли против воли отца, значит нет смысла печалиться об их слезах. Они могли противостоять ему, могли бы защитить, но они — лишь молча стояли и смотрели. Возможно, боялись, возможно, стыдились. Люси могла это понять, но не простить. В первые дни ей помогала адаптироваться к местному быту и порядкам Сестра Джувия. Хартфилия, когда увидела девушку в первый раз, допустила мысль в своей голове: такая красивая и юная леди просто не может быть монахиней. Добрая, нежная и излучавшая одним лишь своим видом тепло и покой Джувия — была единственной отдушиной в этом нежеланном ею месте. Они вместе стояли на службе, читали молитвы, выполняли порученные обязанности. В монастыре не принято болтать по пустякам и о простых мирских заботах, но, так как ни Джу, ни Люси не являлись монахинями, что дали Богу обеты, им позволялось нечто подобное. Когда вечерняя служба закончилась и храм стал пустеть, девушки вышли во двор и принялись мести, дабы очистить дорожки от опавших сухих листьев до того, как полностью зайдет солнце. — Как думаешь, что сегодня на ужин? — Легко приподняв уголки губ спросила Люси, сжимая в пальцах рукоять метлы. Она чувствовала себя бодрее, желая хоть немного подвигаться и размять онемевшие от долгого стояния на церковных молитвах ноги. — За готовку сегодня отвечает Мира, так что определенно будет вкусно. И не задавай таких вопросов, Люси, — начавшая было отвечать подруге с улыбкой, Джувия тут же нахмурила бровки, однако, конечно, не всерьез бранилась на нее. — Мы должны быть благодарны Богу за любую пищу на нашем столе и не важно, какой она будет. Хартфилия тут же стушевалась, пожевывая губу и тяжко вздыхая. — Я знаю, знаю… Просто, все никак не могу смириться… От того, что вечно приходится есть овощи да кашу, я, вон, уже скоро тоньше этой метлы буду на таких-то харчах!.. — Всплеснула руками блондинка и тут же понуро опустила голову от серьезного укоризненного взгляда синих глаз. — Прости… — Пристыженно пролепетала Люси, принявшись с усердием сметать листья, иногда любуясь на тени, что темнели на дорожках от уходящего за горизонт алого заката. Джувия вздохнула, мысленно досчитав до десяти и усмиряя гнев, памятуя о том, что это грешно и карается Создателем, и уже более мягче заговорила: — Не извиняйся… Я тоже долгое время не могла привыкнуть к жизни здесь, — ее глаза печально опустились на землю, что тут же обратило на себя внимание, и Люси замерла на мгновение, обратившись в слух и улавливая каждое произнесенное слово, ощущая нутром, что подруга говорит о чем-то важном и личном. — Я не жалею, что попала сюда. Хоть и поначалу казалось, что это место — мое наказание, — на этих словах Джувия перекрестилась и поцеловала крест, покоившийся на ее груди. — Но потом поняла, что Господь шлет нам лишь то, что необходимо, а большего и не нужно. Люси нахмурила брови, на секунду задумавшись о сказанных словах, а после, с замиранием сердца спросила: — Ты мне, кстати, никогда не рассказывала, как оказалась здесь, — блондинка старалась говорить осторожно, чтобы лишним слово не задеть и не обидеть притихшую девушку. Та же, в свою очередь, молчаливо прибирала листья, не поднимая на подругу взгляда. Между ними образовалась нагнетающая тишина, что прерывалась лишь шелестением листьев и звуками трения метлы о землю. Хартфилия поникла, поняв, что со своей болтливостью и любопытством явно перегнула палку. Ну, не стоило ей лезть в чужую душу и бередить старые раны. Может, поэтому Джувия и отмалчивалась: не желала вспоминать минувшее. Она искренне не хотела причинить подруге боль, и теперь корила себя за то, что позволила себе начать этот разговор. Но синеглазка удивила ее, когда они, в молчании, отнесли метлы обратно в сарай за церковью, а после та схватила блондинку за руку, наводящими шагами утаскивая ту к скамейке рядом с высоким раскидистым кленом, что укрывал их от посторонних глаз и ушей. Люси терпеливо ожидала, пока подруга собиралась с мыслями: по исказившее бледное личико печали и боли, можно было сделать неутешительный вывод, что принимать решение — поведать ли ей свою историю или нет — давалось с трудом. — Джу, если не хочешь говорить, я пойму тебя, — обеспокоенно начала Хартфилия, нежно сжимая в ладони хрупкую девичью ручку. Джувия тряхнула головой, опустив ресницы и покусывая губы, а после глубоко вздохнула. — Нет, я устала уже говорить это каждый раз на исповеди перед Батюшкой. — Не свойственно эмоционально и почти яростно отрезала синеглазка, решительно нахмурившись, а после, перевела мятежный взгляд на Люси. — У меня есть внебрачный ребенок. Из-за него меня отправили сюда. Первые секунды отзывались внутри Хартфилии бурным шоком, что прокатился по телу бурей различных эмоций. Ребенок? Вне брака? Это значит… она смела познать мужчину до брака и понести от него дитя? Что же случилось? Бледная ладонь задрожала и Люси тут же поспешила утешить девушку, крепче стискивая тонкие пальцы в своих, аккуратно заглядывая в девичье лицо, обрамленное белой косынкой. — Как же так вышло, Джувия? — волнение в своем голосе не удалось скрыть, но было все равно. Хотелось лишь узнать, что же такое могло приключиться с ней. — Он был рыцарем. Синий рыцарь Фиорской армии. Мы встретились когда его войска остановились рядом с нашей деревней в поисках провианта. — Джувия говорила тихо и спокойно и на долю секунды на ее лице появилась улыбка. — Мой отец был старостой деревни и принял их как почетных гостей. Я же была увлечена лишь им. С первого взгляда мне показалось, будто между нами вспыхнула искра. Я не могла удержаться от искушения, и когда же мы оказались одни, я дала ему то, чего сама жаждала получить. — На округлых щеках расцвел легкий румянец и от таких разговоров самой Люси стало не по себе: как то душно, а в груди нечто волнительно трепыхалось. — Мое счастье длилось, казалось, бесконечно. Но, в один день, их войско ушло. Ушло и… Он даже не попрощался со мной. Не обмолвился и словом в нашу последнюю ночь. Я чувствовала такую боль и отчаяние, что хотелось умереть. А после узнала о том, что была беременна. Люси не удержала шокированный вздох. Как же так… Разве так можно было? Она искренне верила в то, что именно любовь связывает людей и они становятся близки друг с другом лишь по зову своего сердца, а не плотских утех. Возможно, Джувия тоже думала об этом, но не этот… Рыцарь. Скорее уж псина дворовая, та и то достойнее себя могла повести. — Что было дальше? — Сипло прошептала блондинка, чувствуя, как в горле стоит ком: было ощущение, будто те боль и отчаяние подруги она прочувствовала на себе, пропустив эти эмоции через кожу и с головой погрузившись словно в собственное горе. — Я до последнего скрывала живот, — тихо начала Джувия, коснувшись свободной рукой низа живота, нежно погладив пальцами черную ткань. — Я не смогла бы избавиться от ребенка. Эта была жизнь внутри меня и я ее любила, как и… того человека, что меня покинул. Я совершила один грех и мне не хотелось брать на свою душу еще один, куда более тяжкий. Когда же узнала семья… — Она на секунду осеклась, собираясь с мыслями, а после сипло выдохнула: — Сказали, что как только рожу, ребенка заберут, а меня отправят в монастырь. Я плакала и умоляла стоя на коленях, но им было все равно на мои слезы. В итоге я родила раньше срока, а на следующий день, даже не дав обнять своего сына, даже не дав приложить к своей груди, отвезли сюда. Люси утирала слезы на ее щеках, всхлипнув сама, пытаясь удержать рвущийся наружу плач, сдавивший горло тисками. Она обняла дрожащие плечи руками и почувствовала ответные объятия — слабые, но все же. — Я металась в родовой лихорадке двое суток, а после услышала в голове голос Господа, он сказал мне жить дальше и молиться, искупляя свой грех. — Со вздохом девушка отстранилась и утерла остатки слез рукой, попытавшись улыбнуться. — Я впустила в свое сердце любовь к нашему Создателю и это меня исцелило. Тебя тоже исцелят, Люси, нужно лишь осознанно прийти к этому. — Но… — Блондинка хотела было сказать хоть слово, но синеглазка тут же довольно резво приподнялась со скамьи, так бойко, будто и не было тех слез и дрожащего тела. И посмотрела на нее своими синими глазами, такими яркими, светлыми, но… пустыми, будто совсем безжизненные. — Я отпустила то, что со мной было. Бог посылает нам страдания, чтобы мы быстрее пришли к нему. Ты здесь тоже оказалась по замыслу Божьему. Джувия улыбалась, так тепло и нежно, но Люси захотелось плакать лишь еще сильнее. Замысел? Почему же тогда Господь не дал Джувии то, чего она искренне просила — Любви? Она познала любовь с мужчиной, который оставил ее в нужный момент. За что Он с ней так поступил? Почему же Он разделил ее с сыном? Зачем так много страданий для такой хрупкой души? Хартфилии стало еще более тошно, чем было в начале разговора. Ей хотелось верить в то, что, возможно, так было нужно, что все это — лишь Божий замысел, который простому человеческому сознанию не понять. Но все же… Где же тогда счастье? В пустых глазах Джувии нет ни намека на то, что та была искренне счастлива в любви к Богу. Или, может, Люси просто не хотела принимать любовь к Богу за счастье.***
Уснуть, казалось, было сложнее обычного. Продавленный матрас и старая железная кровать очень сильно отличались от привычного ложа, на котором привыкла отдыхать прежде юная графиня. Маленькая комнатка, шириной едва ли в 2 метра, обставленная иконами, и крохотный алтарь для молитв совсем рядом с узким окном, которое даже в дневное время едва-ли пропускало сквозь себя солнечные лучи. Кровать занимала большую часть пространства. Все это значительно отличалось от того, что было в ее прошлой жизни до монастыря. Люси не страдала боязнью замкнутых и тесных пространств, но все же долго привыкала к такой маленькой жилплощади. Служителям Бога не было нужды в том, чтобы иметь громадные дома с кучей богато обставленных комнат. Наоборот, жизнь их должна быть едва-ли не скромна, гранича почти с бедностью, а все, что должно было заботить душу и сердце — молитвы к Богу, с просьбами об исцелении грешных душ человеческих, чтобы даровал спасение всем страждущим и нуждающимся, стал облегчением для тех, кто потерял себя и позабыл о Господе. Скромные одеяния и еда без особых изысков — вот, в чем состояла их жизнь. Соблюдая посты и не балуя себя особыми излишествами, так монахини усмиряли свое тело, ведь любой позыв плоти — грех. Грешно испытывать голод, а также утолять его с жадностью, а испытывать влечение или — не приведи Господь! — похоть — самое страшное из всех грехов. Сестры дают обеты, что будут хранить целомудрие и верность лишь Богу. Но Люси не была Сестрой и не желала становиться полноценной монахиней. Ей была чужда эта жизнь. Она верила и почитала Господа, но все же ей хотелось жить так, как искренне она желала. И эти желания никак не содержали в себе ежечасные молитвы и неустанный труд. Лежа в своей постели и укрываясь с головой тонким одеялом, она пыталась гнать от себя все эти мысли, даже попыталась помолиться, но разум все равно уходил куда-то вдаль. Ей не давал покоя один простой факт. Джувия, выглядящая так невинно, почти как дитя, уже знала, какого это — чувствовать мужчину в себе, его объятия и поцелуи на своей коже и пылкие ласки. Воображение довольно ярко рисовало красочные сцены, как из тех эротических новелл, которые тайком удавалось читать. Порочное деяние в конечном итоге принесло ее подруге лишь боль, но… Стоил ли запретный плод тех страданий? Люси хотелось знать на этот вопрос ответ. Почему же церковью осуждается похоть и то, к чему она приводит? Ведь, не будь люди так похотливы, поддаваясь на влечение и желание искушения, то, возможно, человечество и вовсе давно бы вымерло, потому что большинство детей были рождены лишь из-за возникшего порочного желания его родителей. Церковь говорила: соития до брака — грешны и порочны, а в браке — лишь необходимы для рождения ребенка, и заниматься плотскими утехами в угоду своему удовольствию и блаженству — ужасно и непростительно. Так ты каждый раз поддаешься Змею Искусителю и на шаг ближе становишься к Дьяволу и к Гиене огненной. Это пугало. Однако, все же, даже это не могло остановить многих от любопытства. Тихо и осторожно, Люси дрожащей рукой накрыла свою округлую грудь поверх тонкой ночнушки. С губ слетел трепещущий вдох. Ей всегда было интересно: какого это, ощутить чужие ладони на своем теле? Своими руками было невозможно доставить и половины того удовольствия, которого можно было получить от посторонних прикосновений. Прикосновение к чувствительной груди собственными руками ощущалось таким же обыкновенным, как если бы она притронулась к любой другой части своего тела. В книгах описывался весь жар и сладость подобных ощущений, как похоть дурманила рассудок, оставляя после себя лишь звенящую пустоту и желание нескончаемого блаженства. Люси желала это прочувствовать, каким бы грехом это не было. Даже если ей придется гореть за это в Аду, она не жалела об этом ни на миг. Тонкие пальцы мягко скрутили тугой сосок, что от незамысловатых действий стал тверже, и, на ее радость, гораздо чувствительней. Сквозь ткань это ощущалось более смазано, но сердце волнительно трепетало лишь от мысли, что станет еще лучше, когда она дотронется до плоти напрямую. Хартфилия лежала на боку, лицом к стене, чтобы хоть немного упрятать подобные бесстыдства от стоящих совсем рядом икон. От подобной мысли стало еще жарче, а в низу живота приятно потеплело. Дыхание ускорялось против воли, пока девушка гладила себя, пытаясь по разному представить, какие именно прикосновения ей нравятся больше. Вначале нежно, почти осторожно, а после все настойчивее и жарче, почти до тупой боли стискивая девичьи груди в пальцах, игриво зажимая налитые от вожделения соски. Да, определенно ей нравится именно так. Ее фантазии уносили ее далеко за пределы ненавистного монастыря, туда, в объятия удовольствия и блаженства. Тело непроизвольно стало извиваться на хлопковых простынях, и девушке вдруг нестерпимо захотелось ощутить себя в чьих-то руках: сильных, жадных, любящих, но властных. Одеяло, укрывавшее ее, заменяло возможные объятия, и теперь, некогда казавшаяся холодной, комната стала наполняться жаркими вздохами. Люси пыталась гладить везде и сразу: живот, ребра, плечи, груди, шея, губы. Касаясь пухлых губ кончиками пальцев, девушка досадливо вздыхала, понимая, что даже не знает как это: ощущать пылкий влажный поцелуй своими губами и ртом. Ее никогда не целовали, лишь краешком губ касались руки, как приветственный жест. Хартфилия целовала своих сестер и родителей, но это было совсем иное, не то, чего ей хотелось ощутить. Она медленным, почти вялым движением облизнула нижнюю губу, а после — верхнюю, пытаясь хоть немного воссоздать возможное ощущение чужого языка на своих устах. Опустив веки, блондинка, задержав дыхание, перевернулась на спину, и, задумавшись лишь на миг, опустила одну ладонь с груди — ниже, накрывая чувствительный центр между своих ног сквозь ночнушку. Еще юной девочкой она знала, что есть на теле место, которого коснешься и будет приятно. По-особенному приятно, не так, как обычно, когда например тебя обнимают или гладят по голове. Это было другое странное чувство, похожее на приятный зуд и тягу, которые хотелось потрогать чтобы стало еще лучше. Научившись со временем доставлять себе удовольствие самостоятельно, девушка тайком прибегала к подобному методу удовлетворения своих порочных потребностей, о которых, конечно же, было страшно говорить и на исповеди, и даже в своих молитвах. Она видела, что могут делать с такими согрешившими девушками. В монастыре было распространено самобичевание. Когда согрешивший истязал себя плетью на глазах у всех. Это было расплатой за то, что дьявол искусил тело и душу. Люси боялась подобной кары, но, пока это оставалось ее тайным и личным секретом, ее ни в чем не могли обвинить. А Бог все видит. И Бог все простит. Странно, но стало вдруг еще жарче. Будто изнутри в ней горел некий огонь, что с любым ее движением лишь сильнее разгорался, заставляя чувствовать жар каждой своей мышцей, а кожу покрываться легкой испариной. Тонкие пальцы, медленно поглаживая бедра, стали не торопясь собирать край ночнушки в складки, постепенно, сантиметр за сантиметром оголяя стройные ноги, вплоть до того момента, пока ткань не собралась под самой грудью. Живот свело от предвкушения. Накрыв пальцами нежные складки своей плоти, Люси осторожно помассировала чувствительные части, а после скользнула ниже, мягко поглаживая тугое отверстие. Она не входила в себя пальцами, памятуя о том, что это место только для ее будущего мужа. Но лишь от мысли, что когда-нибудь ее пустота заполниться тесным и плотным присутствием мужской твердой плоти, она едва-ли не в голос стонала. Так хотелось ощутить в себе нечто горячее, пульсирующее и желанное. В книгах именно так описывали мужское достоинство и то, какое неземное блаженство оно приносит женщине. Мама никогда не рассказывала ей об этом, как это происходило лично у нее, поэтому Хартфилии только и оставалось, что давать волю фантазии и пытаться вообразить нечто подобное, разумеется, немного приукрашивая весь процесс. Она не могла ожидать многого, но хотя бы в своих мыслях и наедине со своим телом ей будет по-необычайному хорошо. Люси только приступила к главному: начала ритмично, но бережно, с легким нажимом, поглаживать набухший клитор, чувствуя, как подгибаются колени и немеет внутренняя поверхность бедра от приятных ощущений. Под закрытыми веками вертелись и кружились искры, а губу пришлось закусить почти до боли, оставляя грубые вмятины, чтобы ни в коем случае не проронить и малейшего звука. Стены у монастыря были хоть и прочными, но звуки пропускали весьма отчетливо. Неожиданно она ощутила крепкую хватку на своей голени. В шоке распахнув карие глаза, Люси оцепенела, прекратив двигаться и застыв, как мраморная статуя, пытаясь затуманенным мозгом понять, что это было. Она пошевелила правой ногой, на которой ощутила странное прикосновение, и фантомное ощущение тут же ушло, смешавшись с ощущением скольжения по нежной коже тонкого одеяла. Девушка выдохнула. Наверное, почудилось. Возможно, она слишком далеко ушла в своих фантазиях, что ее голова стала придумывать еще что-то в довесок к приятным ощущениям. Вот только продолжать снова почему-то не хотелось. Наваждение и легкий дурман будто растворились в воздухе, и Хартфилия чувствовала, как будто стены давят на нее, все это время наблюдавшие за ее деянием с немым укором и осуждением. Может, это Божий знак? Предостережение? Люси немного устыдилась. Возможно, и вправду, перед иконами не стоило этого делать. — Поздно ты о грехе думаешь, когда уже совершила его. Все внутри похолодело от ужаса, застыв в оцепенении. Что за.? А хриплый мужской голос, как будто идущий из ее головы, насмешливо продолжил: — Я пришел на зов твоего греха. Так дай же мне наполнить тебя им полностью. Вместо страха все внутри вдруг наполнилось другими разными эмоциями: трепет, предвкушение, странное, почти немыслимое любопытство. Неужели она сошла с ума? Слышать голос в своей голове, совсем не похожий ни на чей другой — разве это нормально? Или это Господь наказал ее за тяжкий грех прелюбодеяния и лишил ее разума? Но голос не казался ей пугающим, а будто призывал добровольно подчиниться каждому сказанному слову. Новая волна тревоги захлестнула ее, когда Люси уже куда более отчетливо ощутила горячие сильные ладони, жадно скользившие по молочной коже ее бедер. Она была накрыта одеялом и в ночной темноте едва-ли можно было разглядеть хоть что-то, но привыкшие глаза с шокирующим удивлением взирали на то, как магическим образом, под ее одеялом что-то материализовывалось. Прямо между ее ног стала явственно вырисовываться некая «возвышенность». — Что ты… такое? — Сипло обранила девушка, дрожа, то ли от вожделения, то ли от все еще не отпустившего ее испуга и неожиданности. Голос в голове хрипло проговорил, и Люси будто почувствовала жар чужого дыхания рядом со своим ухом: — Я тот кто исполнит твое желание. Ну же, отдайся мне, раздвинь свои ноги чуть шире. Хартфилию бросило в жар от таких слов. Скользящие по ногам шероховатые ладони стали гладить еще грубее, давя на колени и массируя мягкую плоть внутренней стороны бедер. От жара чужих рук нетронутая бледная кожа тонула в мурашках, и от каждого прикосновения оставалось приятно-покалывающее тепло. Она подчинилась, ведомая желанием, будто в забвении готовая исполнить любую просьбу или приказ. Пятки заскользили по простынями и ноги неловко разъехались в стороны. Лицо пылало багрянцем, а глаза томно прикрылись. С губ срывались участившиеся вздохи, а в голове — безжизненный вакуум. И лишь желание узнать, к чему ее приведет подобное, крепко держало сознание. — Ммм, какая ты покорная. Мне нравится. — Голос в голове одобрительно замурлыкал, и Люси вдруг поняла, что ощущает прикосновения не только на своих ногах и бедрах, но еще и на животе, а после стонет, тут же прижимая дрожащую ладонь ко рту, лихорадочно прислушиваясь, не идет ли кто по коридору и смог ли кто-то уловить ее неосторожно вырвавшийся звук. Но она ничего не слышит, и при этом с волнующим наслаждением чувствует грубую руку на своей пышной груди. От крепких массирующих движений все внизу живота трепещет от возбуждения, а коленки немного подрагивают. Приятно, Боже, как же приятно!.. Ее руки никогда бы не сравнились с этими тяжелыми горячими ладонями, что сжимают девичьи груди почти что с жадностью, властно, но при этом бережно. Пальцы сжимают тугую бусину соска сквозь тонкий материал, и Люси снова слышит приятный возбужденный мужской голос: — Твои соски уже затвердели. Тебя так сильно это заводит? Хартфилию бросало в жар от таких разговоров. Стыд и неловкость захлестнули ее, но вожделение никуда не ушло, поэтому она кивнула в темноте, надеясь, что ее загадочный спутник сможет это увидеть. Она все еще чувствовала прикосновение к своим соскам, как он ласково тер их, иногда сжимая, иногда прокручивая, от чего вскоре они стали такими твердыми, что не могли прятаться под тканью, оставаясь незамеченными. — У тебя прекрасные груди. Нежные и мягкие, будто созданные для моих ласк. Люси закусила губу, ощутив внутри себя некую гордость и одновременную признательность за то, что ее телом восхитились. Она знала, что была недурна собой, но жизнь в монастыре могла снизить ее уверенность в себе. — Я обязательно полижу их в следующий раз. Голос казался серьезным и более тяжелым, чем в прошлый раз, а от смысла сказанном по спине девушки пробежался холодок. — В… В следующий раз? — Тихо прошептала Люси, стараясь усмирить разбушевавшееся дыхание, не веря тому что услышала. — Да. — Уверенно ответил голос, а после ласкающие руки пропали с ее груди, оставив после себя лишь память в виде согревающего тепла и ноющих сосков. — Сейчас я хочу попробовать нечто другое на вкус. — Д-Другое? — Смущенно отозвалась блондинка, и тут же шумно вдохнула через нос, когда ощутила своим лоном влажное скользящее движение чего-то одновременно мягкого и немного плоского. В глупое сравнение пришел язык какого-то животного. Под коленями она вдруг ощутила руки, которые, приложив усилия, развели шире ноги, а после жар чужого дыхания окутал ее самую интимную часть. Люси прижала руку ко рту, чтобы точно удержать в себе свой голос, который рвался наружу непроизвольно и будто совсем не хотел ее слушаться. Внутренности сжались в приятном предвкушение, а промежность будто болела, пульсируя неясным зудом, который хотелось потрогать. Но она не могла. Под одеялом теперь точно можно было увидеть образовавшуюся фигуру, как будто бы она прятала кого-то у себя под ним. — Как же долго я не вкушал женской плоти. — Мужской голос звучал будто бы в нетерпении, а после до ушей Хартфилии стали доноситься настоящие звуки, как будто кто-то что-то ел. — Мамочки!.. — Не удержавшись, всхлипнула она, тут же вся в растерянности от того, что впервые своей жизни чувствовала себя настолько хорошо, что даже заслезились глаза. Горячий влажный язык умело и настырно вылизывал каждый кусочек, каждую складочку, а после погрузился в нежное отверстие, от чего глаза закатились к затылку, а Люси, чтобы удержать себя хоть немного в сознании, всеми силами вцепилась рукой в подушку, сжимая наволочку почти до треска нитей, лишь бы хоть немного перебросить то скручивающее и вылизывающее внутренности напряжение. Когда же странный мужчина из темноты накрыл требовательным ртом пульсирующий клитор, всосав его в себя, короткая острая судорога сжала низ живота, а женская спина прогнулась от постели. Она сдерживала стоны как только могла, но все равно периодически жалостливо поскуливала, иногда забывая дышать, от чего после приходилось восполнять как будто выгорающий из ее легких кислород частыми шумными вдохами. Она елозила бедрами по простыням, извивалась ужом, будто пытаясь избежать чрезмерно приятной ласки, то наоборот теснее прижималась промежностью к влажному жадному рту, чтобы получить новую дозу невиданного ранее удовольствия. Мужские руки в скором времени стали грубее держать ее бедра в своей железной хватке, чтобы больше блондинка не совершала эти раздражающие движения, не давая целиком и полностью насладиться ее вкусом и идущим из глубины нутра блаженству и похоти. Он ласково, почти любяще, погладил ее живот, а после скользнул рукой выше, под скомканную под грудью ночнушку, проникая жаждущими пальцами к нежной нетронутой девичьей плоти. Сдавив особенно сильно, вожделенно и страстно пышное полушарие, он с легким удивлением ощутил, как сквозь одеяло его руку накрыла хрупкая женская ладонь, прижимая теснее и не давая закончить ласку, отстранившись. Ей так нравится, когда ласкают грудь? Ну, что же… Еще яростнее присосавшись к половым губам и клитору, с невероятным наслаждением чувствуя, как невинная монашка силой воли сдерживает рвущие глотку стоны, он крепче сжал бурно вздымающуюся грудь, совершив последние, финальные движения языком по комку плоти между ее ног. Люси застыла, задержав дыхание, ощутив, как низ живота вначале потеплел, а внутри все замерло в странном зудящем предвкушении. Все сосредоточилось лишь на быстрых, почти рваных, отчаянно сильных скользящих движений горячего языка на ее клиторе. Вверх-вниз. Вперед-назад. Вправо-влево. А после крепко пососать. И затем все повторялось. Внутри живота будто что-то накапливалось, нагнеталось, переполнялось энергией, а затем, когда напряжение достигло своего предела — с оглушительной силой разлетелось на обломки. Немо приоткрыв рот, поднявшись на локтях с постели, Люси невидящим взором смотрела в потолок, замерев на долю секунды, а после задышав часто-часто, громко всхлипывая, трясясь от наслаждения коего еще никогда прежде не испытывала. Ее оргазм скрутил тело в приятных конвульсиях, от чего бедра бесконтрольно содрогались, а сердце билось в такт с неуемными ритмичными спазмами в матке. Он вытягивал ее оргазм столько, сколько мог, развязно двигая языком и не давая ей убежать из своих рук, продлевая приятные ощущения и питаясь этими сладкими греховными эмоциями. Впервые на его памяти было так вкусно. Когда же все закончилось, Люси почти обессилено рухнула обратно на постель, пытаясь восстановить дыхание. Слабость приятно охватили мышцы и кости, тело казалось невесомым, как перышко, а в голове блаженная пустота. Легкие судороги все еще легонько напоминали о себе приятным сокращением внутренних мышц, но это лишь усиливало полученное удовольствие. — Ты чертовски вкусная. — Довольный мужской голос в голове пробудил новую волну трепета в девичьей душе, и от чего-то смущенный румянец расцвел на и без того горящих от возбуждения щеках. — С-Спасибо, но… — голосовые связки пока еще плохо ей подчинялись, из-за чего пришлось откашляться и смочить горло слюной. — Кто же Вы? Хриплый смех заставил все внутри встрепенуться, а после она ощутила ласковый поцелуй на своем бедре и нежное поглаживания на молочной коже. — Я демон, малышка. И я заберу все твои грехи.