*
— Не волнуйся, милая Незуко, я защищу тебя, ну, или умру за тебя, если демоны прорвутся через господ Столпов, хотя я очень надеюсь, что этого не случится! — заверял с нервным энтузиазмом Зеницу, стискивая лежащие на коленях ладони в кулаки и комкая в пальцах одежду — Незуко видела это в прорезь между полом и краем полотнища, потому что Зеницу тактично остался по другую его сторону, в то время как Незуко свернулась калачиком на футоне. Долго не препирались: Зеницу наотрез отказался дежурить снаружи, а Генья, пускай возвёл глаза к потолку и фыркнул, не стал спорить и только кивнул Незуко на прощание — иногда его тень мелькала за окном, и лишь неторопливый ритм шагов успокаивал пониманием, что это никак не подкравшийся демон. Незуко привыкла защищать, а не быть защищаемой, поэтому чувствовала себя не на своём месте, словно кто-то другой должен был быть спрятан за тщательно укреплёнными стенами дома, тучей расставленных по округе силков и плечами охотников. — Не представляю, каково тебе быть мишенью для такого жуткого демона, как Мудзан, — продолжал болтать Зеницу, то и дело издавая короткие смешки, а пальцы его всё комкали и комкали одежду — в мгновение Незуко переместилась с футона к нему и, просунув голову между краями полотнищ, с мягкой улыбкой прижала палец к губам. Зеницу замолчал, как по команде, и только глаза распахнулись. Иногда он, видимо, забывал, что Незуко была демоном, поэтому проявляющиеся в ней их типичные черты заставляли по-мышиному напряжённо и испуганно замирать. Незуко тоже замерла, увидев не только широко раскрытые глаза, но и подрагивающие плотно сомкнутые губы, изогнутые, словно Зеницу был если не на грани, то в сильном желании разрыдаться. Ему было очевидно страшно ввязываться в очередное задание, а тем более быть такой же мишенью для демонов — нахождение рядом с Незуко априори делало его ею. Несколько секунд они смотрели в глаза друг другу, а потом Незуко, поморгав, робко протянула руку и сжала ладонь Зеницу в своей — он точно отмер, сделав глубокий вдох и выпрямившись в спине, после чего улыбнулся и закивал: — Конечно, Незуко-чан, у демонов же острый слух, а я тут разболтался… — договорить он не сумел, потому что Незуко, нахмурившись, огромным усилием заставила себя переступить через формальности и прижала ладонь ко рту Зеницу, заставив его всамделишно умолкнуть и растерянно хлопнуть глазами, а вторую руку с виноватой улыбкой поднесла к своему уху, с тихим смущённым покашливанием произнеся вполголоса: — Г-громко. Они… — прервавшись, Незуко прикрыла на секунду глаза и сделала глубокий вдох, собираясь с силами, — …могут ус-слышать. Зеницу повторно хлопнул несколько раз глазами, точно безмолвно говорил, что понял и больше не будет подавать голос — Незуко с облегчением отодвинулась и убрала руку с его рта, тут же спрятав её по самые кончики пальцев под рукавом кимоно и незаметно потирая о ткань в попытке стереть фамильярное прикосновение. Переживала ли Незуко за собственную жизнь — она и сама не могла знать, поэтому предпочла сосредоточиться на привычной мысли, что должна сделать всё возможное для защиты других — даже если это подразумевало вести себя по-мышиному тихо, отсиживаясь в доме и старательно избегая привлекать внимание, хотя для Незуко подобный план был непривычным до ощущения себя не на своём месте. Ощущение неприкаянности усиливалось из минуты в минуту, которые тянулись бесконечно долго — настолько, что постепенно начинало всерьёз мерещиться, что ночь никогда не закончится. Было бы легче, разорви её тишину нападение, потому что движение, рычание, выпады и уворачивания — всё это понятно и знакомо, в отличии от бездельного сидения и вслушивания в каждый звук без понятия о том, произойдёт что-то или нет. Такое ожидание внутри тотальной неизвестности было способно свести с ума, и Незуко позавидовала Зеницу, который потихоньку начал дремать, привалившись спиной к стене, а подбородок уронив на грудь и клюя носом — она обнаружила это случайно, удивившись тому, что он взаправду перестал болтать, и выглянув со своей половины, чтобы убедиться, что всё в порядке, и замерла, дрогнув уголками губ в умилённой улыбке. Прикусив губу, Незуко скользнула взглядом к футонам, небрежно сваленным рядом друг со другом на оставшейся половине хижины и предназначенным для охотников, и, с пару секунд поколебавшись, подползла к ним, беря одеяло и аккуратно накрывая им Зеницу, который не шевельнулся, точно вовсе не чувствовал вкрадчивых прикосновений. Впрочем, долго поспать ему не удалось: отряхнув чересчур шумно ноги о порог, в хижину зашёл Генья и пихнул Зеницу в бок: — Твоя очередь снаружи торчать, а я тоже поспать хочу, — проворчал он, тяжело опустившись на пол рядом и повторно подпихнув сонно моргающего и трущего глаза Зеницу теперь в плечо. Встрепенувшись, тот свёл брови и насуплено выдохнул, попытавшись возразить, что не справиться дежурить снаружи, однако Генья был непреклонен, уже скрестив руки на груди и откинувшись затылком к стене с закрытыми глазами, так что Зеницу с причитающим бурчанием себе под нос поднялся и боязливо вышел из хижины, по-совиному вращая головой во все стороны и втягивая шею в плечи, как будто на него могли сию секунду с порога наброситься. Генья в такой заботе, как Зеницу, не нуждался — убедившись, что он заснул, Незуко вернулась к себе на футон, но сна не было ни в одном глазу. Проворочавшись тщетно с боку на бок и устав слушать частые громкие вздохи Зеницу по ту сторону стен — демонический слух чутко их различал, — она подобралась к окну и, став на колени, осторожно отодвинула за краешек полотнище в сторону, выглядывая наружу. Луна светила ослепительно ярко, точь-в-точь дневная, и лес — пространство между деревьями — был виден насквозь, делая их всесторонне предупреждёнными о вражеском появлении и вместе с тем — такими же открытыми перед ним. Мимо окна прошатался, широко зевая, Зеницу, заставив Незуко рефлекторно нырнуть вниз, сжавшись клубком и прижав руку к груди. Осознание, что ничего опасного не произошло, дошло запоздало, и Незуко сама на себя фыркнула и покачала головой, после чего вновь осторожно выглянула в окно. Неоспоримое преимущество у того, что она была вынуждена прятаться под охраной вдали от всех, всё-таки было: впервые за долгое-предолгое время у Незуко появилась возможность вспомнить, каково жить почти по-человечески, то есть заботясь об обустройстве жилища, слушая короткие несущественные перебранки соседей и время от времени останавливаясь, чтобы полюбоваться на перепрыгивающих с ветки на ветку птиц и закат. Постепенно напряжение уходило из тела — концентрированность ощущений, кипя и кипя и не находя выхода, неизбежно шла на спад, вызывая расслабленность и спокойствие. Даже несмотря на умиротворённый ночной лес и затёкшие колени, Незуко не стала отстраняться от окна и оседать на пятки, а продолжила вглядываться в полумрак — в пронзительном лунном свете темнота была графитово-серой, будто разбавленной мраморно-молочными прожилками, и Незуко вглядывалась в неё до слезливого зуда в уголках глаз, пока серость не начала мало-помалу бледнеть, сменяясь на грязную белизну, которая затем стала наливаться рассветным румянцем, а потом верхушки деревьев золотисто очертились солнцем. Незуко вытянулась всем телом, нырнув головой под полотнище и опершись руками о раму окна, и в буквальности ткнулась опрометчиво кончиком носа в стекло, жадно всматриваясь в рассвет. Когда солнечные лучи добрались до хижины и скользнули по её стенам, проникая в окна, то сердце Незуко сдавило, а дыхание перехватило в ожидании мучительного жжения боли, но этого не произошло — солнце лишь тепло скользнуло по её лицу, заслепив глаза. Точно только этого и ждал, Зеницу с первыми же лучами ввалился обратно в хижину, спрашивая, нужно ли ему продолжать дежурить, и разбуженный его голосом Генья хрипло рявкнул, что заставит его дежурить весь день без продыху, если не перестанет ныть, и выгнал Зеницу обратно на улицу, выходя следом в неприкрытом намерении погонять нарушителя своего сна. Лес наполнился шумом их голосов — Незуко не была уверена, что это было безопасно, зато определённо снимало натягивающую воздух тревогу и добавляло лесу жизни. Пока в хижине больше никого не было, она выскользнула со своей половины к бадье для умывания, расположенной рядом с очагом, и торопливо зачерпнула воды, брызжа себе на лицо и растирая ладонями щёки, чтобы смыть прошедшую ночь. — Ну и ночка, скукотища, — пробормотал Санеми, почёсывая в затылке и в последний момент пригибаясь при входе в хижину, чтобы не врезаться лбом в балку. Незуко, которая в эту же самую секунду только выпрямилась от бадьи, бережно промакивая лицо полотенцем, стремительно крутанулась на пятках и сделала неосознанно шаг назад, врезавшись в бадью бедром и едва не расплескав воду. Она не боялась Санеми — вернее сказать, она не боялась его в такой мере, чтобы настолько эмоционально реагировать на его появление, но стоять к нему спиной определённо не хотела. Остановившись ровно в момент, когда Незуко дёрнулась, Санеми смерил её долгим пристальным взглядом, от которого по спине пробежала дрожь, а ноги сами собой напряглись в готовности чуть что отскакивать или вовсе бежать, а затем, вопреки всем подспудным страхам и опасениям Незуко, цыкнул и отвернулся, заваливаясь на самый крайний к стене футон в неприкрытом намерении отоспаться после ночи дежурства. Несколько секунд Незуко продолжала не двигаться, всматриваясь в перекос плеч Санеми, подложившего одну руку под голову и размеренно дышащего, будто заснул моментально — оно так и могло быть, однако Незуко всё равно не двигалась, не решаясь даже сделать достаточно глубокий вдох или шумный выдох в попытке осознать тот факт, что Санеми постоянно открыто твердил про то, что ненавидит её, как демона, всей душой и желает ей смерти, однако… Однако он, похоже, ничуть не боялся Незуко, иначе почему лёг спать в её присутствии и к ней спиной?Глава 2. Колыхание ветра между листьев.
10 мая 2022 г. в 09:47
Задание, связанное с чьей-либо охраной — тоскливейшее из всех возможных, зачастую подразумевая под собой отсиживание в убежище и напряжённое вслушивание в каждой шорох. Санеми понимал, что это была вынужденность и необходимость, тот самый подводный камень, существующий в любом деле, но полное понимание не уменьшало досады на то, что для подобного задания выбрали его, предпочитающего уничтожать демонов и стремительно очищать мир от них в тот самый момент, пока они сидели в лесной глуши и занимались мельтешащей суетой: Томиока безапелляционным тоном отправил не по заслугам громко стенающего Зеницу и гаркающего то и дело за это на него Генью заколотить крест-накрест, чтобы не перекрывать окончательно проникновение солнечного света, окна, а Незуко в это же время завешивала их изнутри пыльными полотнищами, чтобы движение силуэтов в окнах не привлекло внимание. Санеми же было вручено несколько мотков верёвок вместе с лаконичным приказом сделать силки — позже Томиока, также севший за их размеренное плетение, собирался рассредоточить их по территории вокруг дома — это могло защитить от низших демонов, притормозив их и дав возможность без боя рассечь их клинком, но едва ли спасёт, если Мудзан натравит кого-то из Лун. Сначала Санеми фыркнул и кинул верёвки обратно Томиоке, который не стал их перехватывать и позволил плюхнуться на землю, подняв невысокие облачка песчаной пыли.
— Хватит с меня того, что приходится здесь торчать и терять время, — скрестил он руки на груди и вздёрнул подбородок, уставившись на Томиоку несколько свысока — губы непроизвольно изогнулись в ухмылке, впрочем, сразу дрогнувшей и увядшей, потому что тот не стал возражать или пытаться заставить Санеми выполнять приказ, а только опустил на упавшие верёвки взгляд и выдохнул на считанные полтона тяжелее обычного — лишь тонкий слух Санеми как охотника мог это различить. И этот вздох, звучащий как осуждение, заставил ответно выдохнуть, раздув ноздри, и стиснуть раздражённо челюсти.
— Возможно, займись ты делом, как остальные, и было бы легче переживать времяпровождение здесь, — выровненным до полной безэмоциональности тоном заметил Томиока, подняв на Санеми тусклый взгляд, точно было в тягость возиться с ним, и наклонился, подбирая один из мотков перед тем, как удалиться под навес хижины и приняться в его тени сплетать силки, словно это было для Томиоки обыденным занятием.
Он не дал Санеми и слова сказать, а тому нестерпимо сильно хотелось съязвить и выплеснуть перманентно кипящее в нём раздражение — возможно, даже зацепиться слово за слово и затем обтесать кулаки, избавляясь от распирающей изнутри своей чрезмерностью энергии.
Но Томиока предпочёл обрубить конфликт на корню и ушёл заниматься плетением силков. Санеми мог бы подойти к нему и начать наседать, раскручивая ссору, только в этом не было ни малейшего смысла — он понимал, что будет в таком случае выглядеть совершенно по-идиотски, а потому не получит никакого удовлетворения.
В конце концов обнаружилось, что сидеть без дела, когда все заняты, по самоощущению было хуже, чем всерьёз сидеть и корпеть над стратегией защиты ненавистного демона. Деть себя было катастрофически некуда, потому что уходить далеко от хижины Санеми не имел права, как бы сильно не хотел — приказ оставаться и охранять был приоритетнее собственных чувств, даже самых сильных, так что, прослонявшись некоторое время между деревьев и наматывая круг за кругом, он всё чаще цеплялся взглядом за по-прежнему валяющиеся на земле мотки верёвки. Руки надо было занять — вплоть до того, что начало подзуживать пространство между суставами, — и Санеми с мучительным громким вздохом остановился и прикрыл глаза, запрокинув лицо к нему. А потом стремительно прошагал к проклятым моткам и поднял охапкой сразу все с земли, прижав рефлекторно к груди, чтобы не выскочили и не покатились, и устраиваясь с ними в тени дерева. Взгляд исподлобья потянулся к Томиоке — его пальцы ловко перехватывали тонкие верёвочные нити, накладывая их друг на друга, переплетая и скручивая. Безмятежное, почти умиротворённое выражение его лица заставило Санеми скрипнуть зубами и торопливо переключиться на свои верёвки, неловко пытаясь подцепить растрёпанный кончик пальцами.
Процесс сплетения силков не был лёгким — не то, чтобы Санеми этого не умел, потому что немало времени провёл в самом начале своего пути охотника за их изготовлением, пока отлавливал демонов, но времени с той поры прошло немало — катастрофически много, чтобы руки отчасти забыли, как это делать, так что теперь ловкости в этом деле ему недоставало, соответственно — и без того вспыльчивый характер распалялся до белого каления, проявляясь напряжённым громким сопением на грани с порыкиванием на самого себя, упрямые верёвки и саму идею расставить силки. С другой стороны, необходимость сидеть и корпеть мало-помалу утихомиривала мысли и чувства, выравнивая дыхание и втягивая в процесс, стоило только поймать нужный ритм, а пальцам — приловчиться управляться с верёвками, перехватывая их до того, как вывернуться в неверную сторону, и крепко прижимая друг ко другу перед тем, как наложить виток поперёк.
Чувствовать себя почти расслабленным было для Санеми в новинку — что-то из полузабытой и давней, будто другой — чужой — жизни.
Разрушить это ритмичное занятое спокойствие оказалось просто, точно щёлкнуть пальцами: достаточно было, чтобы на Санеми упала тень чужого силуэта, а когда он поднял голову, то увидел застывшую перед ним Незуко с метлой в руках. Времени прошло прилично много, чтобы они закончили с окнами, и то ли Незуко сама вызвалась, то ли Томиока велел подмести окружность придворья хижины — надобности в этом не было, объективно оценивая, никакой, но всем, похоже, как и Санеми, хотелось себя занять и сымитировать бурную деятельность, чтобы почувствовать себя полезно в ситуации, когда бесполезны были они все, вынужденные сидеть в стороне от столкновений с демонами в боях.
— Чего уставилась? — пророкотал приглушённо он, хмуро сверкнув на Незуко глазами, а в горле всё равно встал ком, потому что выглядела она, сжимающая черенок метлы с такой силой, что побелели костяшки пальцев, слишком трогательно и беззащитно — почти как младшая сестра, и от этой мельком проскочившей мысли внутри у Санеми, между грудной клеткой и животом, сжало и выкрутило, заставив его закусить изнутри щёки и резко опустить взгляд на сваленные рядом множество готовых силков, чтобы фальшиво-невинное лицо Незуко не раздразнивало в нём тоскливую злобу. Срываться было не к месту и времени — он всё-таки это знал, так что сгрёб силки в охапку и пружинисто встал, шумно втянув воздух, когда по ногам колюче разбежалась застоявшаяся кровь, на мгновение лишив их чувствительности, и краем зрения заметил, как Незуко рывком сделала шаг назад, откачнувшись от Санеми, точно испугалась, что он сейчас сделает в её сторону выпад.
Губы дёрнулись в кривой ухмылке — значит, демон всё-таки знал своё место, и этот факт не мог не позабавить Санеми.
— Куда ты? — отрывисто спросил Томиока, бесшумно появившись рядом, когда Санеми двинулся вглубь леса, и протянул было руку, будто собирался придержать его за рукав, но так и не сделал этого — и хорошо, потому что Санеми завёлся бы моментально. Вместо этого он небрежно дёрнул плечом, даже искоса не посмотрев на Томиоку:
— Расставлять силки. Ты же сам сказал, что это охренеть как важно сделать.
Тот пропустил мимо ушей ругательство — или сделал вид, что пропустил — и кивнул, спрятав руки в рукавах хаори и обернувшись к Незуко, чтобы вполголоса сказать ей, что тоже пойдёт расставлять силки с другой стороны, поэтому ей лучше вернуться в хижину или позвать Зеницу и Генью приглядывать вокруг. В этой своеобразной заботе о безопасности Незуко тоже сквозило что-то, смутно отдающее семейностью и обереганием единственной девушки в доме, так что Санеми встряхнулся всем телом и стремительно зашагал прочь, стремясь затеряться среди деревьев, чтобы ничего этого не осталось на глазах, раздразнивая спутанные противоречивые чувства.
Тишина, нарушаемая только вкрадчивым шуршанием ветра через кроны деревьев, была долгожданной и благодатной — Санеми даже остановился, прикрыв глаза и вслушиваясь в отсутствие вечно подпрыгивающих и подрагивающих на высокой ноте интонаций Зеницу или раздражающе-отстранённой негромкости голоса Томиоки. Только щебетание птиц, писк копающихся в земле и под корой деревьев насекомых и шелест листьев и ветра — померещилось, что дышать стало слаще и легче, а необходимость разгребать опавшие листья и иголки, пряча под них силки, перестала быть такой бесящей. Обходя полукругом вокруг хижины лес и прислушиваясь чутко к тому, не подошёл ли он слишком близко к территории, где расставлял свою часть Томиока, Санеми не спешил возвращаться, хотя немногочисленные силки, которые он успел сплести, давно закончились и остались позади, хаотично распрятанные по земле и деревьям — в конце концов, невозможно угадать, каким способом демоны предпочтут перемещаться, наступая. А Санеми, как бы не противился защите Незуко, не мог позволить себе халатно исполнять задание, поэтому вдумчиво располагал силки, стараясь предположить все варианты развития событий.
Когда пронзительно-жёлтые, почти оранжевые лучи закатывающегося солнца прочертили полосы между деревьев, ему пришлось развернуться и двинуться обратно в сторону хижины. Метла из рук Незуко к моменту, когда Санеми подошёл, уже исчезла, а придворье было выметено, словно было не временным укрытием, а всамделишным жилищем.
— Тебя долго не было, — бросил Генья, первым заметивший появление Санеми, и шагнул к нему, глядя встревоженно и вместе с тем — с отчётливо промелькнувшим в глазах облегчением, точно успел надумать себе какой-то жуткий сценарий, успевший произойти с Санеми за время его отсутствия.
— А ты волнуешься? — вскинул с вызовом брови и оскалился тот, отбривая. — Напади демоны, я бы легко с ними расправился. Я же не питаю к ним тёплым чувств, как вы все, — хмыкнул язвительно, не стесняясь присутствия Незуко, скромно сидящей на пороге хижины и вздрогнувшей от этих слов, безошибочно уловив в них неприкрытый намёк на себя.
— Заканчивай, Шинадзугава, — обрубил его Томиока, прикрыв глаза и сведя устало брови, а потом резким прыжком переместился в бок, чтобы кулак Санеми врезался в стену, а не ему в лицу — хижина в буквальности вздрогнула, угрожая развалиться, и Незуко вскочила на ноги. Генья метнулся между Санеми и Томиокой, сгруппировавшимися друг напротив друга в готовности сделать выпад, и предупреждающе выставил руки, словно это будет способно остановить Столпов, если они всерьёз решат сцепиться в драке.
— Нашли время! — раздул ноздри Генья, встревоженно бегая глазами от Санеми к Томиоке и обратно. — Главе ведь обязательно станет известно о том, что вы устраиваете вместо того, чтобы выполнять задание, — довод был откровенно детским, потому что ни Томиоке, ни Санеми ничего не стоило за секунду откинуть Генью в сторону и наброситься друг на друга, и всё же они этого не сделали: Томиока выдохнул и выпрямился, оправив форму, а Санеми цыкнул и сплюнул, передёрнув плечами с неприкрыто саркатичным тоном:
— Могу я уже пойти на свой пост? Господин Томиока разрешает? — ответа дожидаться он не стал и развернулся, уходя обратно в лес, хотя, судя по запаху дыма и узнаваемому потрескиванию пламени, планировалось приготовить еду и поужинать перед тем, как закат окончательно отгорит и сменится ночью — Санеми решил не оставаться, зная, что не вытерпит совместной трапезы, и предпочёл с тянущим пустотой желудком выбрать себе наиболее удачное место для патрулирование: в итоге им оказалось высокое ветвистое дерево, в кроне которого можно было укрыться от чужих внимательных глаз, и откуда одновременно открывался отличный обзор на округу.
С наступлением ночи стало совсем тихо. Смолкли птицы, и даже ветер, казалось, стал гораздо тише, заставляя листья едва колыхаться — это было и умиротворяюще, и тревожно одновременно, потому что теперь отчётливо был слышен каждый посторонний звук. Если оставшиеся в хижине Незуко, Зеницу и Генья будут достаточно глупы, чтобы разговаривать, то их будет отлично слышно, особенно чуткому демоническому слуху, и не то, чтобы Санеми было до этого дело — наоборот, привлечение демонов означало возможность снести несколько голов и было бы ему на руку, но никак не сходилось с целью задания, так что он ёрзанул, устраиваясь удобнее между ветвей дерева, и скользнул изучающим взглядом вокруг, понадеявшись, что остальным хватит ума не создавать лишний шум.