Promise for tomorrow

— Что ты делаешь? От хриплого, искаженного бетонными развалинами низкого голоса, настороженно раздавшегося почти над самым ухом, Сяо Чжань мгновенно замолкает, едва не подскакивая. И только ценой неимоверных усилий и понимания того, что одного неверного движения хватит, чтобы запороть результат кропотливой изматывающей работы последних нескольких часов, сдерживается. Сердце продолжает испуганно биться в груди, но страх уже разжал свои цепкие пальцы на горле. — Спасаю твою руку, — он мотает головой, откидывая со лба упавшие пряди, от облегчения не обращая внимания на язык, на котором с ним говорят. А зря. Вместо этого нетерпеливо поднимает взгляд от аккуратно зашитой раны на своего пациента. Болезненно бледный, перепачканный смешавшейся с кровью грязью, замешанной на поту, тот смотрит на него исподлобья, настороженно, будто дикий зверь. Форма выглядит не лучше, вся перепачканная и запыленная, на коленях четко видно вызелененные травой пятна. Под верхней курткой виднеется некогда бывшая белой футболка, сверху болтается незамысловатая цепочка с кулоном-стрелой, инкрустированная в центре простеньким камушком. Парень — Сяо Чжань никак не может назвать его мужчиной, слишком юным тот выглядит — недоверчиво моргает и недоуменно хмурится, наверняка пытаясь понять, какого гуя вражеский врач решил изъявить акт милосердия. Еще несколько секунд прожигает его оценивающим взглядом, будто решая, поверить в благородство врага или нет, а после все же нерешительно, сторожко скашивает глаза на собственную руку. — Выглядит отвратно, — сморщив нос, после придирчивого осмотра брезгливо констатирует он. — Уверен, что именно спасаешь? — О! Ты меня понимаешь?! — Чжань благоразумно пропускает мимо ушей замечание о качестве собственной работы. Сам он уверен, что сотворил почти чудо, аккуратно сшив лоскуты свисавшей кожи на развороченной осколками руке. Куда больше его шокирует тот факт, что его поняли. А после быстрой вспышкой его догоняет осознанием. Он больше двух часов просидел перед вражеским солдатом, чистя, а после зашивая рваную рану, будучи полностью убежденным в том, что тот находится без сознания, а если все же нет, то все равно не понимает ни слова из раздраженного бубнежа Чжаня. Вообще Чжань действовал по проверенной схеме, вслух проговаривал слова успокоения, правда больше для себя, нежели для бессознательного солдата, которому его заверения в том, что все будет хорошо и он останется жить, до одного места. А потом просто нес все, что придет в голову, особенно не фильтруя. Зачем, если пациент, во-первых, не понимает твоего языка, а во-вторых, что куда существеннее, без сознания. Становится ужасно неловко, ведь он даже примерно не помнит о том, что болтал. Вот уж точно, умеет произвести достойное первое впечатление. Чжань чувствует, как к скулам приливает кровь, и глубоко вдыхает, прикрывая глаза, надеясь, что это поможет не выглядеть придурком. Во всяком случае больше, чем сейчас. Под цепким, до жути проницательным взглядом узких глаз самообладание сохранять сложно. Солдат смотрит так, будто занимается методичным изучением души Чжаня, не игнорируя даже те ее потайные уголки, куда он сам порой боится смотреть. Сяо Чжань неуютно передергивает плечами, снова склоняясь над рукой солдата. В этот раз уже молча. Солдат какое-то время смотрит за тем, как Чжань осторожно, стараясь не причинить лишней боли, шьет его. Морщится от боли, скрипит зубами, а иногда тихо шипит, но не жалуется. — Родители мигрировали, когда мне было пятнадцать. Родной язык трудно забыть, — тихо произносит в перерывах между вспышками боли. Чжань поднимает глаза на солдата. Лоб того покрыт испариной, зрачки сужены, но глаза по-прежнему внимательно наблюдают. — Понятно. Чжань не знает, что еще сказать. Он почему-то чувствует себя ужасно неловко. От тяжелого изучающего взгляда хочется закрыться, спрятаться, но Чжань волевым решением даже не просит солдата закрыть глаза. Вместо этого с независимым видом затягивает аккуратный узелок и обрезает нить. — Так… почему ты не со своими? — А разве врач должен смотреть на гражданство того, кого спасает? Чжань знает, что отвечать подобным образом как минимум невоспитанно, а как максимум глупо. Ну и что. Его просто бесит это деление на «своих» и «чужих». Умом он понимает, что таковы реалии военного времени, но сердце отказывается принимать. Он врач, для него все — в первую очередь просто люди, которым требуется его помощь. И он готов предоставить ее вне зависимости от цвета формы. В конце концов, в медицину он пошел именно за этим — спасать невинные жизни и дарить людям надежду на будущее. И ничто, даже война, не изменит этого. — Вот уж добродетельный господин, — ехидно усмехается солдат, прищурив лисьи глаза. А в следующий момент заходится в приступе надсадного кашля. Лицо перекашивает от боли, и он начинает крениться вперед, но Чжань успевает вовремя перехватить его за плечи, чтобы он не упал — слабость от потери крови и боли никто не отменял. Солдат все кашляет и кашляет, его лицо все больше напоминает цветом перец чили. Сяо Чжань запоздало вспоминает, что у него в сумке лежит баклажка с водой. Солдат наверняка кашляет из-за скопившейся в легких бетонной пыли, которой тут в изобилии. Чжань и сам чувствует ее неприятное присутствие, стягивающее и без того обветренную кожу сухостью, забившуюся в нос и горло, отчего оно противно саднит и он время от времени высоко чихает. Он открывает сумку. В лицо бьет резким запахом лекарств — сумка давно пропиталась им. Порывшись немного в глубоких недрах, он таки извлекает на свет баклажку, откручивает крышку и протягивает солдату. Тот поднимает дрожащую руку, и им обоим становится ясно, что самостоятельно напиться у него не получится. Чжань бережно приставляет горлышко к потрескавшимся губам солдата. Тот жадно припадает к баклажке, делая крупные глотки. Вода тонкими струйками стекает вниз, рисуя на грязной шее плавные дорожки. Чжань почти умильно наблюдает за тем, как ходит под кожей крупный кадык. Кажется, отправляться в путешествие по Найхэ-цяо в ближайшее время солдат не собирается. Слава небу! Ну и совсем немного ему, Сяо Чжаню. Напившись, солдат признательно кивает, возвращая изрядно опустевшую баклажку Чжаню. Тот дергает губы в улыбке, принимая баклажку и педантично возвращая ее на место. Выжидает пару минут, удостовериваясь в том, что кашель прошел, и приступает к обработке более мелких ран. — А если бы я тебя тут пристрелил, посчитав врагом? Голос солдата заставляет вибрировать что-то внутри Сяо Чжаня. Он больше не хриплый, наоборот низкий, будто бы бархатистый. Приятный. Сяо Чжань думает о том, что охотно бы слушал подкасты с диктором, у которого был бы голос этого солдата. — Не пристрелил же, — пожимает он плечами, промывая ранку на лбу. Солдат болезненно кривит губы. — И за это тебе, кстати, спасибо. А вообще, дома меня и так считают мертвым, так что… Фразу Сяо Чжань намеренно обрывает, не желая продолжать. Сказать то по большей части нечего. Да и стоит ли? Вот так они и сидят в тишине тыла. Молча, каждый в своих мыслях. Иногда тишину нарушает шипение солдата, а еще тихая ругань сразу на нескольких языках. «Полиглот», — уважительно думает Сяо Чжань, опознав среди китайско-корейско-японской мешанины вставки на итальянском и, кажется, на немецком. Сам он даже английский не до конца осилил — читать медицинские тексты это пожалуйста, но вот выдавить из себя хотя бы относительно связную конструкцию, тут уж извольте, слишком сложная задача. Опытные руки врача работают быстро и аккуратно, ловко обрабатывая раны. Они лишь иногда сбиваются с выверенного ритма, на доли секунды замирая, когда где-то, по ощущениям совсем близко, раздается оглушительный залп градов, от которого содрогается все вокруг. Сразу за ними идет череда минометных выстрелов. Чжань до боли закусывает губу и хмурится, стараясь не обращать на выстрелы внимания, но получается откровенно хреново. — Еще не привык? Сяо Чжань замирает, растерянно моргнув. — А? — Руки трясутся, — солдат кивает на перепачканные в крови пальцы, контрастирующие с белизной ваты. Чжань глупо прослеживает взглядом направление. — Не переживай, у всех так поначалу. Сяо Чжань неопределенно хмыкает. Его поначалу кончилось уже давно, но он все еще никак не может привыкнуть к звуку выстрелов. Порой ему кажется, что никогда не привыкнет. Как не привыкнет к тому, что рядом постоянно кто-то умирает. — Как звать-то? Чжань выгибает бровь, удивленный внезапно дружелюбным тоном. Он машинально лепит на рассеченную бровь солдата пластырь с кроликом — подарок спасенного из-под обвала маленького Гу «доброму гэгэ». Картина обретает занимательный контраст — суровый, перепачканный в земле солдат с тяжелым взглядом, от которого веет опасностью и пахнет порохом от огнестрела, с милым пластырем с белыми кроликами. Чжань, невольно улыбаясь своему наблюдению, представляется: — Сяо Чжань. — «Сяо» как улыбка? — солдат криво зеркалит чужую, отчего его щека забавно округляется. Чжань глупо залипает на ухмылку, глядя на нее, как на явление существа с дальнего берега. — Нет, — он мотает головой, сразу и в качестве отрицания, и для прочистки мозгов. — «Сяо» как походить, и «Чжань» как война. — «Подобный войне»? Подходящее, однако, имя, ничего не скажешь, — насмешливо скалится парень, сверкая белозубой ухмылкой. Чжань закатывает глаза, но с губ не сходит улыбка. — А свое назовешь? — Был, есть и буду Ван Ибо, — гордо рапортует солдат. Сяо Чжань иронично хмыкает — кажется, он нечаянно подобрал на поле боя королевскую задницу. — А раз я «буду» благодаря чудесному доктору Сяо, то хочу в будущем, когда эта херня закончится, увидеть его улыбку и вне поля боя. Чжань изумленно вскидывает брови. — Я вижу, лао Ван оптимист, — Ибо фыркает, совершенно обыденным жестом пихая Сяо Чжаня в плечо. — Могу я узнать, по какой причине этот господин желает видеть этого недостойного? Сяо Чжань — сама насмешка. Он не воспринимает слова Ибо всерьез, потому что решает, что тот попросту не может предлагать нечто подобное вражескому врачу спустя полчаса знакомства. Не может же? — Хочу сходить с тобой на свидание, — бесхитростно озвучивает Ибо. У Чжаня отпадает челюсть. Видимо, может. — Лао Ван, — Чжань запинается, язык отказывается слушаться как надо. Но договорить ему не дают. — Ты не хочешь? Это потому, что я твой враг? Или потому, что я мужчина? Или я тебе не нравлюсь? — он начинает тараторить, глядя Чжаню в глаза, и выглядит в этот момент таким трогательно растерянным и до болезненного искренним, что Чжаню становится неловко, и одновременно с этим внутри разливается приятное ласковое тепло. Это ведь из-за него, Сяо Чжаня, так нервничает, хотя на звуки выстрелов даже ухом не ведет. Желая оборвать мучения Ибо, Сяо Чжань прикладывает к своим губам палец, и тот послушно замолкает. — Айя, лао Ван, столько наговорил, даже слова не дал вставить, — Сяо Чжань укоризненно цокает языком, сокрушенно мотая головой. — Во-первых, я ничего не имею против того, что ты мужчина. Я люблю мужчин. То есть я о том, что… — язык начинает заплетаться под взглядом Ибо, и Сяо Чжань смущенно прячет полыхнувшее красным лицо. Ван Ибо начинает бессовестно, совершенно ужасным образом ржать. — Гуй тебя раздери, почему так сложно. — Я понял, гэ, давай дальше разбор по пунктам, — сквозь смех командует Ибо, бережно придерживая раненую руку. Как будто не он тут минуту назад взволнованно тараторил и сгорал от смущения и неуверенности. «Он черт из Диюя, — решает мысленно Чжань. — Может, какой-нибудь эгуй? Захватил тело обычного парня, и теперь измывается над простыми смертными». — Гэ? — Сяо Чжань из вредности цепляется к обращению. — Ну, ты старше меня, — пожимает плечами Ван Ибо, лукаво глядя своим невозможным пронзительным взглядом. — Или лао Сяо против, чтобы его так называли? Сяо Чжань в раздражении закатывает глаза. Нет, это просто невозможно. — Ты всегда так быстро сближаешься с людьми? Вообще-то, он первым позабыл о манерах, принявшись панибратски «тыкать», но он же не называет Ван Ибо диди. — На самом деле, никогда. Я плохо схожусь с людьми. — Я бы так не сказал, — бурчит под нос Сяо Чжань. — Просто этот гэгэ мне очень понравился. Ван Ибо расплывается в совершенно преступной широкой кривой ухмылке заправского соблазнителя. Сяо Чжань лишь весело хмыкает, замечая трогательно покрасневшие уши. «Подобрал, называется», — со странной лаской думает он. — Кстати, гэ, крутой пластырь с кроликами. На тебя похожи. — Это эксклюзив, чтоб ты знал, — фыркает Чжань, поражаясь, что Ибо вообще заметил. — И это что, был комплимент? Или ты имеешь что-то против кроликов? Сяо Чжань совершенно не понимает, как общение двух малознакомых взрослых(!) людей вот так просто превращается в это. Насколько странно в тылу, под канонаду выстрелов и шум взрывов представителям двух разных сторон сидеть и обсуждать пластырь с кроликами. — Что ты, я люблю кроликов, — Ибо выразительно двигает густыми бровями. — Есть, — добавляет, заходясь в приступе демонического хохота. — Лао Ван, ты чудовище, — фыркает Чжань, приваливаясь к стене рядом с Ибо. — Гэ, а ты тогда красавица? — Фу, лао Ван, как пошло. На какой помойке ты нашел этот подкат? Смех Ибо это нечто странное и совершенно точно потустороннее. Как будто кто-то забыл закрыть створки в Диюй, и они хлопают, пропуская ветер загробного существования темных сущностей. Чжань зачарованно наблюдает за Ибо, отмечая про себя, что тот выглядит донельзя красивым, когда смеется. Как будто сверкает весь, заражая своим настроением. Чжань невольно улыбается в ответ, а после одергивает себя. В голове капсом стоит риторический вопрос «Какого хрена?», но Чжань от него отмахивается. В конце концов, он обычный человек и ему не чуждо эстетическое наслаждение. Да. Он тянется за своей сумкой и достает баклажку и прикладываясь к горлышку, не замечая, каким взглядом каждое его движение провожает Ибо. Иначе совершенно точно подавился бы. — Спасибо, — звучит тихое. Чжань все же давится, громко кашляя. А после утирает выступившие слезы и рот рукавом, поворачиваясь к Ибо. — Айя, лао Ван, зачем ты так. Решил меня убить? Сяо Чжань понимает, что шутка была плохая, когда взгляд Ибо становится холодным и колким. Больше нет и следа того дурашливого парня, которым он был каких-то несколько секунд назад. Чжань прочищает горло, судорожно размышляя, что нужно сказать, чтобы исправить положение. В голову не приходит ничего лучше дурацкого: «Не стоит, это моя работа», которое он в растерянности ляпает. Неловко закупоривает баклажку и не глядя прячет обратно в сумку. — Лечить врага? — скептицизм Ибо можно конденсировать, разливать по бутылькам и продавать эссенцию. Чтобы травить особо злобных врагов. Сяо Чжань ведет плечами. — Гэ, я в курсе, что с тобой могут сделать, если узнают. «Вот поэтому я умер», — про себя мрачно парирует Сяо Чжань. — Лечить человека, Ибо, — устало поправляет он, игнорируя вторую часть предложения. — Который мог тебя убить, — продолжает гнуть свое тот. — А мог сам умереть от потери крови или заражения, — устало огрызается Чжань. — Слушай, ты мне точно признателен за то, что я тебя спас? Потому что выглядит так, будто ты недоволен этим фактом. — Просто лао Сяо, — Ибо едко проезжается по «лао Сяо», прищурив глаза, — не умеет принимать благодарность. — Просто кто-то выбирает для благодарности неудачное время, — неуверенно бубнит под нос Чжань, пожимая плечами. В общем-то, это правда, ни добавить, ни отнять. Он вдруг чувствует себя чудовищно измотанным. Желудок протестующе сжимается, и Сяо Чжань скрещивает руки на груди, бесполезно надеясь, что само пройдет. Он врач, он знает, что нет. Чжань запахивается поплотнее в куртку и, вот так нахохлившись, прикрывает воспаленные глаза. Ибо молчит. Сяо Чжань слышит, как он возится рядом, как шуршит его форма. Слышит тяжелое сопение и тихий, еле слышный болезненный вздох. Сяо Чжань поджимает губы — ему бы хотелось уменьшить боль Ибо, тем более что, несмотря на его настроение и манеру держать себя, все равно видит и испарину на висках, и суженные зрачки, и осторожные движения, и еле заметную дрожь губ. Но обезбола у него больше нет. Поэтому Ибо продолжает тяжело сопеть, а Чжань делать вид, что спит, мысленно сожалея, что у него нет доступа к больничным лекарствам. Вот уж где никогда не было проблем с количеством обезболивающих. Живое присутствие рядом успокаивает, и Чжань проваливается в дрему, наконец давая отдых измученному организму. А потом в болезненной судороге содрогается земля, и по ушам бьет оглушающий звук взрыва. Чжаня подбрасывает. От страха все внутри замирает, спутавшись в холодный комок ужаса. Он смотрит широко распахнутыми безумными глазами перед собой, видя, как танцует в воздухе потревоженная бетонная пыль. С волос сыпется бетонная крошка. Он переводит взгляд на Ибо. Тот невозмутимо подпирает стенку в нескольких цунях от Чжаня и выглядит живым воплощением Будды, которого даже апокалипсис не в силах вывести из состояния душевного равновесия. Чжань пораженно выдыхает. У самого-то чуть душа через рот от испуга не вылетела, а этому хоть бы что. — Спокойно, гэ, это далеко, — Ибо не глядя тянется и наугад хлопает Сяо Чжаня здоровой рукой. Попадает в сгиб локтя, чем вызывает смешливый фырк со стороны Чжаня. Ему все еще страшно, его колотит мелкой дрожью, но непробиваемое спокойствие Ибо странным образом успокаивает его самого — в конце концов, из них двоих именно Ибо военный, скорее всего он знает, когда следует бояться, а когда можно ловить дзен. — Если это далеко, то почему было так громко и содрогнулась земля? — все же спрашивает Чжань, снова тщетно пытаясь запахнуть куртку поплотнее. Пора бы уже смириться, что она его не согреет. — Бомба, — невозмутимость ответа пускает вниз по спине холодные мурашки. Чжань внутренне содрогается. Ибо говорит об этом слишком спокойно. Он не удерживается и спрашивает того. — Я снайпер, гэ, — отвечает Ибо. — Торчал на фронте почти с самого начала. — О-о, — только и может выдавить Чжань. Тогда неудивительно, что он так спокоен. Сам Чжань на фронте никогда не был, лишь приближался к его линии. Но он шил солдат, которые оттуда возвращались, и говорил с ними. С солдатами обеих сторон. И все они были убеждены, что это настоящая преисподняя под голубым небом. Ибо молчит, но Чжань чувствует, что просто должен что-то сказать, как-то перевести тему. — Слушай, ты так и будешь называть меня гэ? — Да, — тут же отзывается Ибо, встрепенувшись. — Тебе не нравится? — Просто тебе не кажется это странным? — Чжань заламывает брови, пытаясь выражением лица донести мысль. — Примерно как спасение врачом задницы вражеского солдата? — ехидно осведомляется Ибо, глядя прямо в глаза Чжаню. — Туше, — сдается он и снова зябко кутается в куртку, но она слишком легкая, чтобы уберечь от холода бетонных стен. — И все же, лао Ван, почему? Я, конечно, польщен, но тебе не кажется, что называть незнакомца братом немного слишком? — Душнила, — закатывает глаза Ибо, копируя манеру Чжаня. — Гэ, мне родители рассказывали в детстве, как стоит вести себя с незнакомцами, можешь не утруждаться. Но просто мне так хочется, мне нравится называть лао Сяо гэгэ. Сяо Чжаню нечем крыть. Да и не то чтобы он действительно против, на самом деле ему даже нравится, но просто его иначе воспитывали. — Кроме того, — внезапно продолжает Ибо, задумчиво глядя в противоположную стену. Чжань ей совсем не завидует, — гэгэ мне не незнакомец. Он спас мою руку и мы провели вместе волшебный почти час? — в конце интонация уходит вверх, потому что за временем Ибо не следит, а потому тыкает наугад. — Чудовище, — со вздохом повторно констатирует Чжань, сокрушенно качая головой. — Разве что очень красивое, — весело фыркает Ибо. — Чудовище с огромным самомнением, — послушно исправляется Чжань. — Гэ, это называется адекватная оценка собственных достоинств. Чжань закатывает глаза, как Ибо несколькими минутами ранее, и снова пытается поплотнее запахнуться в куртку. На улице солнце нещадно выжигает землю, но здесь, в царстве бетонных развалин, он безуспешно кутается в куртку, которая, признаться, ни гуя не греет. — Ты дрожишь, гэ. Чжань смотрит на Ибо, который внимательно наблюдает за ним, нахмурившись. Складка между бровями и поджатые губы выдают озабоченность. — И что? — не понимает он. Ибо почему-то смотрит с укоризной, а после, нервно облизав губы, с робкой неуверенностью (небо, серьезно? он так умеет?) предлагает: — Ты… можешь подвинуться ближе. К другой… руке. Я горячий. — Да, лао Ван, у меня есть глаза, — ехидно замечает Чжань. — Да я не об этом, — отмахивается Ибо. Трогательно смущенный и от непривычки ершистый. — Хотя и об этом тоже. Но я о том, что я теплый. А тебе холодно. И я, ну, тоже хотел бы что-то для тебя сделать. Чжань немного склоняет голову к плечу, с любопытством глядя Ибо. На кончике языка крутились готовые вот-вот сорваться едкие ответы, но то, что произнес Ибо, заставляет безропотно проглотить весь яд. Он тепло улыбается Ибо, и, небо, тот краснеет скулами и кривовато улыбается в ответ. Серце пропускает удар от того, как Ибо выглядит в этот момент. Грязный, пахнет кровью и потом, такой волнительно искренний, со сверкающими глазами и своей кривой улыбкой. Но Чжань не думает об этом, он занят — он осторожно придвигается ближе, стараясь одновременно не поднять лишней пыли, не производить ненужный шум, хотя учитывая, что не так далеко находится линия фронта, затея как минимум глупая; и не потревожить больную руку Ибо. «Поздравляю, Сяо Чжань, ты балбес», — мысленно выносит себе вердикт Чжань, устраиваясь у Ибо под боком. Тот нарочно распахивает куртку, чтобы Чжаню было теплее, и эта ненавязчивая забота заставляет сердце смущенно екнуть в груди. Чжань закусывает губу и нарочно смотрит в другую сторону. Ибо делает ровно то же самое, но краем глаза Чжань замечает красные уши. Хотя сам он наверняка цветом перец чили напоминает. Вот бы съесть мамин даньданьмянь, думается Чжаню. Он уже так давно не ел ничего острого… Ибо действительно горячий, в самом прямом смысле. Пригревшись, Чжань начинает проваливаться в дрему, обещая себе, что в будущем не будет больше так глупо доверять незнакомцам. Ибо до странного тихо сидит рядом, немного приобняв Чжаня, чтобы тому было удобнее. Он костлявый и жилистый, не самая удобная подушка, но Чжаню почему-то вполне себе комфортно. И, что самое главное, тепло. — Что ты имел в виду, когда сказал, что дома тебя считают мертвым? — тихо, не шепча, но и не говоря в полный голос, спрашивает Ибо. Чжань чувствует, как вибрирует его грудная клетка. Сон испаряется, как антисептик на спиртовой основе. Чжань скашивает глаза на Ибо. Тот снова смотрит на него своим пронзительным изучающим взглядом, но почему-то вблизи этот взгляд не так пугает, хотя Чжань все равно чувствует себя препарируемой лягушкой, на которую с алчным интересом взирает какой-нибудь студент. — То и имел, — нехотя произносит он, глотая ответный встречный вопрос о том, зачем это Ван Ибо. — Меня там похоронили. Скорее всего даже урна стоит где-то в колумбарии. Не знаю, не успел посмотреть. — Звучит как сюжет какого-то фильма, — хмыкает Ибо, удивительно ровно воспринимая новость. Впрочем, с его то опытом за плечами не удивительно. Чжань молчит, не собираясь говорить, что идею действительно подсмотрел, только не в фильме, а в книге, только хоть убей не помнит, какой именно. Это останется его маленькой тайной. — Почему решил сбежать? Ван Ибо не отводит взгляд, смотрит прямо, выгнув свою длинную шею. Сяо Чжань закусывает губу, поражаясь возможностям отдельно взятого человеческого тела. Создается впечатление, что ему проводят допрос. Хотя, быть может, оно и к лучшему, потренируется. Рано или поздно ведь его поймают, и тогда точно придется терпеть сальных типов с оглушительными гавкающими голосами и их громоздкие попытки выяснить, какого гуя Сяо Чжань делал то, что делал. Он ерзает, скорее выражая внутренний дискомфорт, чем действительно стараясь устроиться поудобнее. Ибо покладисто терпит. — Несогласие с политикой компании, — наконец решает ограничиться полуправдой Чжань, надеясь, что этого хватит для прекращения дальнейших расспросов. — Не ладишь с командованием? Как бы не так. — Вроде того, — уклончиво бормочет он, отворачиваясь. — Я тоже, — хмыкает Ибо, и Чжань чувствует затылком чужое дыхание. И зажмуривается до рези в глазах, потому что почему, во имя всех богов, у него бегут мурашки, сладко стекая вниз? Ибо его терзаний не замечает. — Столько нарядов отбыл. А конфликтов с командованием сколько. Гэ, ты бы знал. Вообще удивлен, что меня не выгнали, а стараниями Хаосюаня даже отряд дали. Ума не приложу, что он им там втирал, подозреваю, что задвигал что-то про пользу молодых талантливых кадров для общества. У него на этом пунктик. — Так ты командир отряда? — Чжань немного поворачивается, чтобы удивленно посмотреть на Ибо. — Представляешь? — Ибо ржет, и этот звук настолько странный и не вяжущийся со всем Ван Ибо, что Чжань зависает. «Стеклоочистители, — пораженно думает он, — его смех похож на скрип стеклоочистителей. Или эпилептический припадок гуся». На губах сама собой расцветает странная необъяснимая улыбка, просто потому что не улыбаться, когда смеется Ибо, физически невозможно. И дело даже не в дурацком, совершенно нелепом смехе, а скорее в его искренности, которая буквально сшибает с ног. И Чжань поддается, ведь не видит объективных причин противостоять обаянию Ибо. — Гэ, у тебя красивая улыбка, — обухом по голове прилетает комплимент от Ибо, который, оказывается, внимательно следит за Чжанем. — Айя, Ван Ибо, — осуждающе морщится Сяо Чжань, стукая парня по бедру ладонью. — Ван Ибо, — соглашается он, злодейски ухмыляясь. А потом внезапно серьезнеет. — Гэ, ты так на все комплименты реагируешь или только на мои? — А то ты перестанешь их отвешивать, — недоверчиво щурится Чжань. — Нет, если только на мои. У меня есть право ценить прекрасное и выражать свое восхищение вслух. — Мое мнение не учитывается, значит? — деланно возмущается Сяо Чжань. Он вообще не понимает, зачем спорит, ведь может промолчать, как делает это обычно. Но с Ибо почему-то не получается. — О, значит гэ все же считает себя произведением искусства, — с самодовольной ухмылкой произносит Ибо. Чжань на него шипит, снова вызывая ритуальный танец стеклоочистителей. Вопреки его якобы возмущению он чувствует себя на удивление спокойно и уютно. И тепло. Ибо молча, одним слитным, донельзя привычным жестом подгребает Чжаня ближе к себе, прижимая того к горячему телу. — Чтобы прекрасный гэ не замерз, — объясняет он с коварной ухмылкой на грязном лице. Чжань закатывает глаза, но не протестует. Они молчат. Выстрелов не слышно, только дыхание друг друга и легкий шорох одежды, когда кто-то из них двигается. Чжань вдруг решается задать вопрос, бездумно глядя на бетонный блок в противоположном от них конце помещения. — Давно? — «воюешь» повисает в воздухе. Чжань не хочет произносить это слово. Оно режет его слух и травит внутренности. Но Ибо и не надо уточнять, он и так понимает. — С самого начала? — отвечает он не слишком уверенно. Жует губу, явно что-то подсчитывая. — Хотя нет, на фронт отправили недели через две после начала, до этого в запасе сидел, а потом кровь из носу потребовался снайпер, потому что прошлого разметало кусками по округе. А потом случились терки с командованием и промывка начальственных мозгов по-Хаосюаньски, после которых начались групповые вылазки на миссии. Чжань кивает, не зная, что на это отвечать. Лишь стискивает кулаки в карманах куртки, сжимая и разжимая пальцы, чтобы как-то себя отвлечь. Цивилизованный, мать твою, мир. — А ты? — в ответ интересуется Ибо. — Я на фронте не так давно, — Чжань устремляет невидящий взгляд в потолок. — Врачи, как ты знаешь, солдатам очень нужны, но гражданским они нужны не меньше. У меня еще и специальность такая, не полевая, и про то, чтобы пустить меня в горячие точки, даже слушать не хотели, директор отказывался принимать даже заявление об увольнении. А недавно я набрался смелости, чтобы сбежать. — Ты точно из фильма сбежал, гэ, — фыркает Ибо, ласково, немного несмело гладя большим пальцем целой руки живот Сяо Чжаня. Тот не протестует, накрывает руку Ибо своей. Она оказывается гораздо больше и такой же горячей, как и весь Ибо. Ибо, обретя уверенность, переплетает их пальцы, нежно сопя Чжаню в шею. И этот милый жест совершенно никак не вяжется с тем, что льется из него, когда он открывает рот. Ван Ибо — человек контрастов. — А кем ты был? Косметологом? Дерматологом? Не знаю, венерологом? Урологом? Проктологом? — Ван Ибо, — Чжань возмущенно пихает Ибо под ребра, немного отстраняясь. Нефиг издеваться. — А что Ван Ибо? — невозмутимо продолжает тот. — Я просто предполагаю. Ты сам сказал, что твоя специальность не полевая. Я просто озвучиваю возможные варианты. — Мне теперь даже как-то жаль тебя расстраивать, твои версии гораздо интереснее. — Если тебе нравится лазить в чужие задницы, — вставляет Ибо. Чжань беспомощно утыкается в ладони, стараясь одновременно скрыть смущение и не засмеяться. — А что, будь это так? — косится он через плечо на Ибо. — Попросил бы отсесть? Вопрос вырывается сам, Чжань не успевает подумать о словах и одернуть себя. Лицо Ибо меняется, из по-мальчишески задорного превращаясь в хищное, по нему пробегает рябь эмоций, но слишком быстро прячутся за маску. Взгляд лисьих глаз темнеет. Чжань закусывает зубами кончик языка, уже жалея, что позволил себе расслабиться и пустить все на самотек. — Забудь, что я сказал. Я нейрохирург. Сфера моей деятельности противоположная от задницы сторона. Ибо смотрит внимательно, изучающе, но есть что-то еще. Этот взгляд почему-то смущает, и Чжань отворачивается, пряча вспыхнувшие скулы. Приехали. «И когда я превратился в это?» — философски спрашивает себя Сяо Чжань в который раз, но ответа предсказуемо не получает. — Гэ, — зовет его Ибо, и Чжань невольно вздрагивает, поворачивая к нему голову и пряча смущение под дружелюбно-непроницаемую рабочую маску. Ибо молчит, а Чжань терпеливо ждет, начиная подумывать о том, что ему, кажется, показалось. — Гэ, — Ибо откашливается и быстро выпаливает, будто боясь передумать: — если я правда приглашу тебя на свидание, ты согласишься? На фоне раздается серия выстрелов, отчего Чжань вздрагивает. Поджимает губы и переводит взгляд на Ибо. Тот терпеливо ждет ответа, хотя глаза выдают, чего ему стоит это терпение. Чжань хочет сказать нет. Не потому что Ван Ибо ему не нравится, а потому что он даже не знает, встретит ли завтра. Потому что у него нет дома, потому что от привычной жизни не осталось ровным счетом ничего — все истлело от пепелища войны. Даже его, Сяо Чжаня, нет. Он умер для мира. Ему нечего предложить Ибо, кроме себя. Чжань внимательно смотрит на Ибо. Мальчишка совсем, перепачканный, бледный, глаза решительно горят из-под седых из-за пыли бровей. Он бездумно тянется, стирая пальцем с них пыль. Ибо завороженно следит за его рукой не отстраняясь. Чжань осторожно проводит пальцем по бровям, возвращая им привычный цвет, а после прикосновение стекает на нежную кожу под глазом, пальцы невесомо проводят по скуле, очерчивают четкую линию челюсти. Ибо перехватывает его ладонь здоровой рукой и коротко, в нежном порыве касается сухими губами тыльной стороны ладони, не отрывая глаз от Чжаня. И от этого нехитрого касания внутри Чжаня вибрируют какие-то невидимые струны, порождая новую мелодию чувств. Вдалеке снова раздаются выстрелы, но Чжань их будто бы не слышит. Смотрит загипнотизированный на Ибо. Тот тоже не сводит с него глаз, глядя в самую душу. Чжань позволяет ему это. Чжань склоняется и осторожно касается губами губ Ибо, ощущая их неровность. Всего лишь прикосновение, но от него по телу разбегаются волнительные мурашки наслаждения. Ибо, кажется, не дышит. Чжань улыбается, ласково ведет ладонью по грязной щеке. — Это обещание, лао Ван. На завтра. Лицо Ибо озаряется счастливой улыбкой, и он восторженно клюет Сяо Чжаня в щеку, а потом в губы. Чжань смеется, и ему так легко на душе, как не было уже давно. Пусть у него нет дома, зато у него есть он сам. И надежда на будущее, которое он непроч построить вместе с Ван Ибо после окончания войны. — Хочу, чтобы это было у тебя. Ибо тянется к своей шее, пытаясь расстегнуть замочек цепочки, но сделать это одной рукой задача повышенной сложности. — Иди сюда. Чжань помогает Ибо снять цепочку с кулоном в виде стрелы и под внимательным взглядом надевает ее себе на шею. — Она будет тебя охранять вместо меня. Чтобы мы оба встретили завтра. Чжань смеется, соглашаясь, и целует Ибо в губы. — Встретимся после войны, лао Ван. — Обещаю.