В моих глазах темнота, а в твоих глазах покой.

Пустота. Сейчас внутри у него одна лишь пустота и ничего больше. Она чёрная, всепоглощающая, она пожирает всё на своём пути, оставляя только шрамы, метки на всю оставшуюся жизнь. В его глазах беспредельный мрак ночи, голова кружится, а ватные ноги едва-едва держат тяжёлый груз тела, он опирается руками о раковину и опускает глаза вниз, со своего напуганного бледного отражения в зеркале на свою руку. Весь умывальник залит алой кровью, его левая рука напоминает настоящее жерло вулкана. Извержение. Сердце колотится с бешеной скоростью, каждый его стук отдается острой болью в висках и вибрацией по всему телу. Кажется, что время замедлило свой ход и распалось на отдельные мгновения. Он себе этого не простит. Не прощает каждый ебаный раз, хотя постоянно обещает больше так не делать. Но просто не может противостоять этому желанию. Воспоминания яркие, отчетливые, они вдруг всплывают в памяти – слишком яркие, пугающе яркие, какими выглядят предметы, внезапно выхваченные из мрака вспышкой молнии. Взять лезвие в руки и провести по мраморно белой коже, оставляя красные полосы, почувствовать отрезвляющую боль. Это как наркотик, заставляет сердце стучать в разы быстрее, раскачивать кровь по телу с бешеной скоростью, чувствовать себя живым. Адреналин вперемешку с удовольствием, это как смешать водку и экстази. Попробуешь один раз – и поймёшь, что это работает. Попробуешь один раз – и захочешь ещё. Попробуешь один раз – и больше не остановишься. Он снова поднимает свой затуманенный взгляд вверх, не верит в реальность происходящего, отчаянно мотает головой со стороны в сторону, как будто не знает, где он находится и куда идти дальше, словно пытаясь проснуться, избавиться от неваждения. Он срывается, влажные солёные дорожки слёз скатываются по щекам, капают вниз, смешиваясь с кровью и утекают дальше. Он плачет от бессилия, страха и режущей боли, что пронзает руку насквозь. Парень включает холодную воду, подставляя левую руку под струю, смывая раскалённую лаву и омывая ею всю раковину заодно. Пальцы пробирает мелкий тремор. Курсед спешит, старается сделать всё как можно быстрее, потому что Акума скоро придёт домой. Он узнает об этом, пусть чуть позже, но всё равно узнает. Это зеленоглазое чудо всегда улавливает любое, даже малейшее изменение в чём бы то ни было. Он всегда знает, что нужно сделать, что сказать, как поддержать в абсолютно любой ситуации. –Блять, ты.. у тебя с головой все нормально? – встревоженный голос, разрушающий мертвую тишину где-то за спиной заставляет резко вздрогнуть всем телом и повернуться на источник звука. Кир был настолько занят своими мыслями, что даже не услышал, как Серёжа открывал двери. – Сука.. я вышел.. мх. Акума закрывает лицо руками тяжело выдыхая, скидывает свою куртку прямо на пол одновременно растирая себе виски и чувствуя, что ему не хватает кислорода. Сказать, что он растерян – ничего не сказать. Парень медленно подходит ближе и пытается всмотреться в испуганное лицо напротив себя. –Кир, слышишь меня? – Гробовая тишина, в ответ ни слова, только один неуверенный кивок. Серёжа обхватывает рукой его щеку, заставляя смотреть себе в глаза. Густая непроницаемая тьма в зеркалах души Курседа выбивает весь воздух из легких. – Твою мать, ну о чём ты вообще думал? –Прости.. меня, – Курсед опускает голову на плечо черноволосого, утыкаясь носом куда-то в шею, прижимается к парню всем телом, насколько это возможно. Кир обмякает, как будто эти несколько слов отняли у него последние силы. Он чувствует, как дрожащие руки поглаживают спину, а тихий голос шепчет что-то успокаивающее. Вокруг раскаленным свинцом виснет напряженная звенящая тишина. * –Тише, тише, – Акума переплетает свои пальцы с кировыми и чувствует, как чужая ладонь заметно сжимает его кисть. Тонкие, бледные пальцы, словно костлявые рыболовные крючки. Зеленоглазый откидывает насквозь пропитанный кровью ватный диск на прикроватную тумбочку и выдыхает воздух сквозь сомкнутые зубы. – Скоро обезболивающее подействует и станет немного легче. Курсед наклоняется вперед, соприкасаясь лбами. Он смотрит щенячьими глазками, будто извиняясь, потому что не знает, что говорить. Кир смотрит внимательно, изучая, пытаясь уловить любое изменение эмоций. Его глаза ясные и холодные, словно морозный зимний день. Он космос. Бескрайний. Без начала и без конца. Он всё время расширяется, открывая всё новые и новые границы. Правая рука бессильно сжимает маленькую ладонь в своей, как будто пустая, ненужная. Кир чувствует себя неуютно, не в ладах с самим собой. Сейчас он абсолютно спокоен, но ощущает себя полным долбоебом. Он тупо смотрит перед собой, не потому, что там что-то интересное, просто голова застыла в этом положении. Белые стены и мебель в новой квартире смахивают на психбольницу, от этой мысли тело невольно передергивает и становится не по себе, но обволакивающий спокойствием голос перетягивает всю концентрацию внимания на себя. –..бя совсем одного оставлять нельзя. Я понимаю, что плохие дни бывают у всех, но это часть нашей жизни. Их нельзя пролистнуть, нельзя пропустить, нужно просто принять их как данное радоваться тому, что имеешь. Да, тяжело, но это уже перебор, так и помереть можно. – Серёжа делает последние штрихи, заматывая бинт вокруг кировой руки и завязывая его на бантик. Курсед только смотрит на него в ответ, не говорит ни слова, но вкладывает в этот взгляд всю благодарность. Он переливает в Акуму свою душу и слышит отзвуки чужих мыслей. Кир слегка вскидывает свою голову и подсаживается чуть ближе к парню, обнимая теперь уже обеими руками. Кажется, обезболивающее и правда подействовало, стало чуть легче. Парень со сплитом совершенно откровенно смотрит глаза в глаза, любуется. Такой взгляд подделать нельзя, так смотрят только на любимых. Слишком интимно, такое откровение даже пугает. Возможно в другое время и в другом месте он был бы смущен, но явно не сейчас. Он рассматривает лицо напротив, как будто не видел его никогда раньше, прямо как ребенок. Хотя он есть ребенок. Маленький, порой глуповатый, но в глубине души – добрый, искренний и честный, иногда настолько, что аж зубы сводит. Он хочет поддержки, хочет объятий, хочет смотреть глаза в глаза с улыбкой на лице, хочет радоваться общим победам и расстраиваться неудачам, хочет быть вместе с Серёжей всегда. –Дурак, – шепчет зеленоглазый, почти беззвучно смеясь. Его угольные волосы еще мокрые и чуть вьются, голое плечо и острые ключицы, словно выточены из слоновой кости, виднеются из под растянутой домашней футболки, шея изгибом напоминает белоснежную лилию, веки с тонкими голубыми венками и мешками под глазами практически неподвижны, дыхание ровное, как и всегда чуть ускоренное, искусанные полуоткрытые губы улыбаются какой-то неведомой тайне, а легкий румянец на щеках напоминает тень розы в серебряном зеркале. Акума неторопливо заправляет спавшие на лицо пряди разноцветных волос за уши Курседа. Тот реагирует на прикосновения лениво, почти вальяжно, как котенок, которого разбудили, чтобы погладить. Он трется щекой о чужую руку, мурлычет, ластится. В его глазах вспыхивает знакомый огонёк, что в свете прикроватной лампы становится глубже и глубже, почти черного цвета, он гипнотизирует. Для Серёжи Кир был, есть и будет самым нежным. За толстой скорлупой из порой глупых и ненужных принципов, за напускной дерзостью и грубостью, пересекающей все мыслимые и немыслимые рамки, за хмурым и серьезным выражением его лица, что скрывает огромная копна цветных волос, за смешно насупленными бровями, что тенью разрезают и до того темные красивые глаза, за мнимым равнодушием и иногда неуравновешенными, несуразным поступками, за некоторыми изъянами и недостатками, он есть самым прекрасным человеком с самой искренней улыбкой. С такой улыбкой, какой улыбаются самоубийцы, слыша взвод курка, вскрывающие вены, выдергивающие стул из под своих ног, выдыхая последний воздух и погружаясь в воду, оглядываясь по сторонам и прыгающие с крыши. Он необъятный огонь, горящий так, что его не потушит даже самый опытный пожарник. У него огромные сухие ладони, что постоянно мёрзнут. Длинные музыкальные пальцы, созданные прямо таки, для игры на фортепиано. Немного вздутые синие венки, плавно перетекающие одна в другую, опоясывающие всю руку, лиловато-розовые нити. Худые тонкие запястья и выступающие костяшки, что чуть порозовели. Острые короткие ногти с грубой, почти мертвой хваткой, прямо как у кошечки, что так больно царапают в самые ненужные моменты. Он ненавидит аккуратность и уже не обращает внимания на новые порезы, каждый раз все больше и больше, не смотрит на них лишний раз и не обрабатывает раны после очередного срыва. У него жилистые кисти, но для Серёжи его руки самые ласковые, самые любимые, водящие по разгорячённой коже так, что занимают собой всё пространство, одновременно сжимая его до пределов крошечной, маленькой комнатки. Его движения немного резкие и непредсказуемые, они имеют свою особую грацию и интригу. В том, как разгорается огонь в ореховой радужке глаз, кажется спектр его оттенков бесконечно огромен. Таки правду говорят, что у людей с карими глазами нету души. Его глаза цвета дорогого виски, старых потёртых и пахнущих вечностью книг, его глаза два космоса, растущих с каждой секундой, его глаза цвета горького шоколада, такого, что аж скулы сводит едкой оскомой. Его робкая лисья улыбка поддевает уголки губ и разглаживает желваки на щеках, она открывает вид на острые вампирьи зубки. Кир живой, живой до неприличия. На его лице нет ни единой морщинки, оно лоснится от малейших касаний и как будто покрыто золотой пылью. Этот парень в самом деле был удивительно красив, и что-то в его лице сразу внушало доверие. В нем чувствовалась искренность и чистота юности, ее целомудренная пылкость. Он как будто продал свою душу дьяволу за бесконечную жизнь. Он как будто ебаный Дориан Грей. Он слишком противоречив. Невозможно не смотреть на него вообще – он слишком красив. Невозможно смотреть на него слишком долго – убьёт. Он пахнет едким дымом и сладким клубничным гелем для душа. Он пахнет домашним уютом и пассивной агрессией. Сладкой свежей выпечкой и горьким терпким кофе. Он любит нести всякий бред с ужасно умным лицом, любит класть голову на чужое плечо, оставляя короткие поцелуи на шее, забираться холодными руками под футболку и греть их, едко шутить, а потом громко смеяться, напевать себе под нос песни, помогать готовить, подходить со спины, крепко обнимая и шептать на ухо всякие пошлости, курить тонкие сигареты, что так эстетично смотрятся меж его длинных пальцев, любит гладить черные волосы и целовать покусанные губы. Целовать прямо как сейчас. Медленно, никуда не торопясь, растягивая момент до неистовства. Они знают друг друга слишком хорошо, между ними уже давно нет ни юношеской порывистости, ни страха. Они буквально распяты друг перед другом, открыты максимально, окончательно и бесповоротно. Ладонь с татуировкой ласково перебирает черную копну волос, будто расчесывая, пока язык выписывает невиданные узоры. Вторая рука немного сжимает шею, придвигая ближе к себе. Акума улыбается в поцелуй, касаясь чужой ноги ближе к бедру. Водит круговыми движениями, чуть сжимает, скользит то выше, то ниже, вызывая животный голод и неумолимую поддатливость. Серёжа резко выдыхает и берет все в свои руки. Стараясь как можно аккуратней опрокинуть парня на постель и оседлать его узкие бедра, на лету стягивая его футболку. А тот не особо и сопротивляется, лишь поднимает обе руки вверх, чтобы помочь. Зеленые глаза проходятся по выступающим ребрам и плоскому животику. Руки касаются ребер почти невесомо, как крылья бабочки ночного бражника, заставляя постанывать от удовольствия и покрыться тело мурашками, прогнуться в спине и запрокинуть голову назад, открыв вид на острый кадык. На коже остаются молочные отпечатки пальцев, руки блуждают по телу, исследуют каждый чертов миллиметр, каждую напряженную мышцу, каждую косточку. Пальцы надавливают на чувствительные места и опускаются к точке невозврата. Одежда летит на пол. Подбородок и губы обжигает прерывистое дыхание, кровь приливает к лицу, розовой тенью оставаясь на щеках. Акума оглядывает лицо Курседа с предельным вниманием и интересом, вскидывает брови, дразнит. Ладонь, что лежит на бедре, плавно ведет по впавшему животу, цепляется за тазовую косточку, заставляя прогнуться в ответ на ласки. Кир нетерпеливо ерзает, когда тот не спускается ниже. –С-сука, – он тихо скулит в ответ и делает бедрами толчок вперед, намереваясь зацепить чужие пальцы. Парень за плечи притягивает другого к себе, смотрит на усмешку и накрывает губы Серёжи своими. Он целуется жарко и очень мокро, так, как умеет только он, кусает, зализывает раны, одновременно глотая кислород. В ротовой полости горячо, тонкая полоска слюны стекает по подбородку. Акума смакует, наслаждается полной отдачей на любые, даже малейшие действия и касания. Он играется, уже не скрываясь, смотрит с улыбкой, вкравшейся в уголки прищуреных глаз. Обоим нравится эта смелость, близость, откровенность. Нарастающие чувства наслаиваются друг на друга и томятся, водопадом выбрызгиваются наружу. Но ярой страсти нет, она уступает место трепетной, пьянящей нежности, которая срывает голову еще больше. Глаза полузакрыты, как будто в состоянии полусна, а ласковые касания ощущаются расслабляюще. Руки Кира скользят по лопаткам, спине, оглаживают плечи, легонько царапая своими ногтями. Его кроет от взгляда сверху, такого смелого, с явным вызовом, одновременно теплого и открытого только для него. Серёжа ставит указательный и средний пальцы на чужую ключицу, медленно шагая по ровной дорожке. Его губы спускаются вниз и целуют шею, метят, оставляя розовые засосы, лаская чувствительную кожу. Он проводит языком по влажной ложбинке меж ключиц, ощущая солоноватый привкус кожи парня. Пряди разноцветных волос Курседа спадают на угрюмое сонное лицо, но бережливые пальцы заправляют их за уши. Все происходило как в замедленной сьемке, рассыпалось золотыми искрами, вспыхивало яркими огнями. Акума целует медленно, сладко. Он чувствует нежность губ, что были на вкус, как клубничный мусс, поданный в хрустальной вазочке. Он чувствует едкий запах дыма и еле уловимый вкус арбуза, что казалось, навсегда пропитались в кожу. Дыхание сбивается, как будто после длительного бега. Серёжа проводит рукой вдоль выступающих тазовых косточек, он прижимает колено к паху Кира, чуть нажимая, заставляя выбить стон из чужой груди и вздрогнуть всем телом. Рука с татуировкой поглаживает черные волосы, сжимая их на затылке и притягивая к себе ближе. Курсед любит его волосы, хотя постоянно говорит, что они слишком воняют шампунем. Акума постоянно покупает бабские шампуни, кондиционеры и бальзамы, мол, от них волосы становятся лучше. Кир шутит, что черноволосый пахнет как девчонка. Но на деле этот тонкий аромат клубничного парфюма, что мешается с его запахом никотина доводит до исступления. Нежность движений тянется словно тягучая сладкая пастила, черная пелена захватывает глаза и разум, вокруг нет ничего кроме чужих губ и рук. Серёжа наскоро шарит в волшебной прикроватной тумбочке, наощупь доставая квадратную коробочку и маленькую банку лубриканта. Зеленоглазый ставит Курседа в коленно-локтевую, так, конечно проще, но жаль, что не видно лица. Поцелуи покрывают поддатливое тело, поглаживают лопатки. Он выливает немного вязкой жидкости на пальцы, осторожно проникая ими внутрь. Тонкие пальцы сжимали простынь до бледных костяшек, парень прогибался чуть ли не до хруста в спине. Фаланги движутся наподобии волн, доставляя наростающее удовольствие, что медленно проходится по всему телу. Кир жаждет почувствовать заполненность, его голова кружится от переизбытка ощущений. Он едва не кончает, когда чужая рука делает движение по члену вверх-вниз, но Акума быстро отстраняется. Курсед постепенно начинает сам напирать, чуть подаваясь навстречу. Пальцы двигаются все быстрее, пока парень со сплитом пытается сдерживать стоны, кусая костяшки. Кир громко дышит, выгибается, пока руки придерживают его бедра. Он вздыхает, чувствуя легкие поцелуи на шее и переворачивается обратно на спину. В два счета Акума раскатывает презерватив, наливая еще лубриканта. Он плавно погружается полностью, сжимая кирову ладонь в своей. У обоих вырывается сдавленный стон и парни замирают на вечные пару секунд, прижавшись друг к другу. В глазах всё плывет, с каждым толчком кровь приливает к голове и румянцем вспыхивают на щеках. Курсед прогибается, ощущая каждую напряженную мышцу, каждый трепещущий нерв и сосуд. Стук сердца вторит толчками, а тепло и непривычная наполненность внутри переполняет нутро. Два обнаженных тела раз за разом становились одним целым. Они утопали от тяжкого удовольствия, трепещущего где-то в грудной клетке. Снова целовались, желая быть ближе, хотя куда еще, заглушали стоны друг друга и рваное дыхание. Что-то треснуло, то ли кровать, то ли последняя ниточка сознания. Серёжа двигается рвано, чувствуя близкий конец, он опускает руку на член Кира, шевелит рукой и массирует пальцами. Он тянется за поцелуем, прикрывая глаза. Тихо постанывает и утыкается носом в чужое плечо, он чует как меж пальцев стекает сперма и кончает почти сразу же за Курседом. Шумно выдыхает и запрокидывая голову назад, выходит. Они лежат рядом, в попытке отдышаться. Кир криво улыбается, целуя парня в скулу, водит пальцами по его лицу, заставляя смотреть на себя. Обхватывает лицо Акумы ладонью. Кир искренний, честный, увлекательный, непредсказуемый. Иногда Серёжа совсем не понимает как и почему судьба свела их вместе, но однозначно ей благодарен.